Сороковник. Книга 2

ГЛАВА 14

— Ник!

Нет ответа.

— Ни-ик!

Нет ответа.

— Ты спишь, что ли? Не притворяйся! Ни-ик!!!

Звук подушки, упавшей на пол. Из своей комнаты, смежной с залом, могу только догадываться, что там происходит: это девочки никак не наговорятся со своим дядей. Подозреваю, что подушку запулили они — проверить, в настроении ли объект беседовать.

Интересно, Анна спит? Из маленькой отдалённой комнаты — ни звука. Что-то она сильно раскашлялась перед сном, надо завтра за ней проследить, как бы не подхватила какой вирус и не потащила бы с собой в новый мир… Кто знает — каково там болеть нашим гриппом, например?

— Ну, чего вам, зайцы? — раздаётся обречённое. — Мало вы из меня сегодня крови попили? У меня от ваших вопросов уже начинаются судороги и холодеют конечности!

Девочки прыскают.

— Ни-ик, ты перепутал, мы некроманты, а не вампиры! — Нет, видали? Это они уже про себя говорят: «Мы — некроманты»! И продолжают заискивающе: — К тебе можно?

Несмотря на протяжный стон, две пары босых пяток шустро пробегают по паркету и два увесистых малых тельца плюхаются на выносливый диван. Очевидно, в непосредственной близости от большого некромантовского тела. Меня так и подмывает подать голос и разогнать этих полуночников, но, говоря откровенно, очень хочется послушать… ладно, подслушать, о чём это они собираются секретничать. По опыту знаю, что именно тогда, когда глаза начинают смыкаться, и ты постепенно уплываешь в сладкое

небытие, называемое сном, — именно этот момент наиболее тонко угадывается моими детьми для обсуждения самых каверзных и серьёзных вопросов. А средь бела дня им об этом говорить некогда — у них свои важные дела. Ладно, Никушка, взялся воспитывать — отрабатывай. Наставничек…

Судя по горестному вздоху и надсадному скрипу пружин, дяде удаётся перевести себя в вертикальное положение. Ещё пара шумных вдохов-выдохов — ага, это ему понадобилось время, дабы прочухаться.

— Ну, я вас слушаю, — сосредоточенно говорит он. — Подозреваю, что дело нешуточное, раз вы не убоялись моего гнева и закидали подушками. Разберите их, кстати, по углам, а то у вас, куда не повернись, везде эти думочки, сердечки, подушечки… Честному некроманту прилечь негде, спишь как на булыжниках.

— Не ворчи, Ник, — примирительно говорит Машка. — Мы чего спросить хотели: наш отец на тебя похож? Вернее, сильно похож?

— …характером, — сердито перебивает её Сонька. — По делу говори. Что лицом похож — это мы и так знаем.

— Ваш отец… — задумывается Николас. Похоже, его застали врасплох. — Да он просто монстр, говоря начистоту. Чудовище. Страшный человек.

Я даже на месте подскакиваю. Нет, ей-богу я сейчас выскочу и ему накостыляю! Зачем он их так запугивает, на ночь глядя?

— У-у-у! — говорят девочки с восторгом. — А почему?

— Ну, во-первых, он просто урод, честное слово. Да, он на меня похож чрезвычайно, но ведь я, — представляю, как Николас горделиво выпячивает грудь, — я же красавец, посмотрите на меня! Второго такого не сыскать! Так что, мой младшенький в сравнении со мной — моль бледная. Гкхм, вернее, чёрная. Чёрная ночная моль. И вообще, он любит чёрный цвет. И превращаться любит исключительно в чёрных…

— Превращаться? — зачарованно ахает Машка.

— А ты не знала? Некроманты изумительно оборачиваются. Но мне доступен только птичий облик, а вот ваш папаша запросто может и волком, и коршуном быть, и как-то однажды для пробы в пантеру перекидывался.

— И что? — это уже Соня спрашивает.

Николас скептически цыкает зубом.

— Не потянул. Когти нужны для работы, а он со своими накладными ногтями никак расстаться не хотел при перекидывании, есть у него такой пунктик…

— Ногтями?

— Ну да. Накладные ногти из серебряного сплава. Шикарно, конечно, смотрятся, и вовсе не так, как наращенный маникюр на женских ручках; не-ет, это, зайцы мои, настоящие боевые когти боевого некроманта, я вам скажу! Только без необходимости они не используются, он просто форсит, носится с ними, полирует; не хуже женщины, может устроить скандал по поводу сломанного ногтя, представляете? Ну, там, парочку умертвий завалил и случайно поцарапался о заговорённый меч, ноготок-то и того — распался, а для него трагедия. Я же говорю — ужасный человек.

— Ой, — говорит Машка обеспокоенно, — а что же делать? Как ноготь-то менять? Новый наращивать?

— Да погоди! — одёргивает её Соня. — С этим успеешь ещё. А скажи, Ник, у вас все так могут оборачиваться?

— Все. Даже мама, ваша бабуш… Нет, язык не поворачивается её так называть. Не спрашивайте, почему, потом сами узнаете. В общем, драгоценная леди Мирабель превращается в белоснежную полярную сову, — это единственный облик, который ей удаётся, но ей хватает, она же не урождённая некромантка, это у неё приобретённое.

— А дед?

— Ха! — И это «Ха» звучит весомо, зримо, внушительно. — Ваш дед — Глава. Архимаг.

— И что? — с благоговейным придыханием говорят дети. — Он — кто?

Николас выдерживает паузу, нагнетая напряжение, а я с досадой думаю: и на кой он дурит им головы? Они уже повелись на игровую романтику, геймеровский дух так просто не вышибить, и теперь с восторгом скушают всё, что он им скормит…

— Он Ящер, — торжественно сообщает Николас. — Великий и Ужасный.

Снова пауза.

— Врёшь, — недоверчиво говорит Сонька.

— Прикалываешься, — разочарованно — Машка.

— Прикалываюсь. Но не вру. Облик рептилии даже для некроманта чрезвычайно сложен…и, признаться, опасен. Требует определённого соответствия оболочке, которую надеваешь, и…

— И?..

— … у вашего деда оно есть, это соответствие, — поколебавшись, добавляет Ник. — Что мне ещё вам сказать, зайцы? Ваша мама с полным основанием его опасается, потому что человек он, надо отдать должное, суровый, властный, со сложным характером, и хочу вас предупредить: спорить с ним необдуманно и в запале — опасно. Даже для вас. Обдуманно — можно, но только взвешивая каждое слово. Потому что и у деда вашего есть свой пунктик — это, как ни странно, справедливость. Законность. Если он сочтёт, что ребёнок прав — он примет его сторону даже в ущерб собственной репутации. Однако, девочки, не советую вам этой его слабостью пользоваться слишком часто. Сами понимаете, почему.

— Справедлив, — задумчиво говорит Сонька. — А почему тогда он с мамой так? Несправедливо?

Николас сдержанно вздыхает.

— Ну, вот представь, — говорит. — Нет, ты пока не сможешь. Попробую вам обрисовать дело с точки зрения моего отца, а то вашего личного опыта на это пока недостаточно. Вот, допустим, у меня два сына…

— Один умный, а другой дурак, — тихонько бормочет кто-то из девочек, — уж не разберу кто, и, несмотря на серьёзность темы, чуть не хихикаю.

— …Дурак, конечно, я, — меланхолично подхватывает Ник. — Не перебивай. Вроде нормальные сыновья, относительно послушные, правда непоседы, хоть и великовозрастные. И вдруг — трах-бах! пропадают. Нет, конечно, они и до этого исчезали на месяц-другой, но предупреждали, а к тому времени начались в их мире первые квесты, им было интересно, ведь балбесы ещё совсем, кровь молодая, горячая… И хоть отец не одобрял этих игрищ, но в качестве практики разрешал в них участие. А сынки-то возьми и пропади совсем, да так, что он их даже почувствовать не может. Надо вам сказать, зайцы, что мы — некроманты — своих, особенно кровных родственников, обнаруживаем на

довольно большом расстоянии, особенно если есть у нас с собой какие-нибудь опознавательные знаки с настройкой…

— Вроде маминого кольца?

Судя по деловитости тона — вопрос от Сони.

— Вот-вот. Только мама ваша слежки не любит, пару раз обнаружила — и это дело живенько пресекла.

— Мама? — с явным недоверием спрашивают дочери. — И что, получилось? Она правда смогла?

— Вы, детки слишком просто о своей маме думаете. Похоже, она для вас до сих пор — функция: люби, балуй, воспитывай, поесть приготовь… И нечего на меня дуться. Вы до того привыкли к ней, что расскажи вам, что она с лунным светом может вытворять — не поверите. Ну приблизительно, как и она до сих пор не верит, что вы некроманты. Думаете, это шутка — вырастить в себе кидрика, такого, как наш Рик, чтобы по мирам путешествовать мог? Простых кидриков — сотни, а переносчиков — единицы.

— А мы — можем? — робко подаёт голос Машка.

— Мы как раз можем, — серьёзно отвечает Ник. — Это наследственное. Только у вас это свойство ещё сильнее, потому что досталось от обоих родителей. Но — к делу, зайцы. Продолжаем. Так вот, представьте — пропали сыновья. Сперва отец особо не волновался — парни не маленькие, уж под двадцать семь каждому, наверняка загуляли…в смысле — за приключениями отправились. Так уже бывало. Вот только возвращались они всегда вместе, а в этот раз вернулся один Мага.

— Ой, — жалостливо говорит Машка. — А что же случилось?

— А нехорошо случилось. Мы кое-что стащили из отцовской лаборатории и решили самостоятельно испробовать: захотелось, понимаешь ли, проследить, откуда же изменения в наш мир привносятся. Нащупали два других мира — соседних, и решили сами порталы пробить, потому что всё, что нужно, как мы думали, у нас для этого было. Неприятностей, конечно, ожидали, но были к тому времени битые-перебитые в боях, умели практически всё, что полагается некромантам первой ступени и жаждали подвигов, чтобы заработать вторую. Дураки были, одним словом. В вашем мире ничего особого не обнаружили, решили в другой махнуть, но он нас озадачил. Я уже рассказывал вам об особенности системы двойной звезды…

— Автономность, — поспешно встревает Машка.

— Правильно. И мы справедливо поопасались соваться туда вместе. Решили, что пойдёт один, а второй подождёт по другую сторону портала, договорились встретиться в определённый день.

Ник замолкает.

— И ты не пришёл, — убито говорит Соня. — А дальше? Папе пришлось отдуваться за вас двоих?

— Похоже, он этим до сих пор и занимается. — Николас ворочается, устраиваясь поудобнее, диван жалобно откликается — вес-то в мужике немалый, но деваться некуда. Девочки сердито сопят.

— Само по себе постоянное чувство вины благодушия не прибавляет. Ведь ваш отец до сих пор не знает, что со мной случилось, и из-за своего обострённого, я бы сказал — болезненного самолюбия считает себя виновником во всём: и в том, что отпустил меня одного, и в том, что не смог проломить портал и пробраться ко мне… а я нарочно после перехода настроил портал только на выход, а вход из вашего мира перекрыл — когда почувствовал, что магия утекает, не захотел брата подставлять. Тот, должно быть, билсябился — но я малость в магии сильнее и вход запечатал хорошо. А сам выйти уже не смог. Такие дела, зайцы мои. Так вернёмся к вашей маме. Вот представьте себе разговор её — и вашего деда…

— Ты говоришь так, будто сам присутствовал, — недоверчиво подаёт реплику Сонька.

— Я считал её память, — поясняет Николас. — Умному человеку из разговора других можно понять многое, в том числе то, что для несведущих закрыто. Просто я слишком хорошо знаю своего папочку, да и братца своего разлюбезного, молчаливого, скрытного и самолюбивого донельзя, я об этом уже упоминал. Вы же знаете, что случилось между ним и мамой? — должно быть, девочки кивают. — Так вот, присуха — очень неприятная вещь и выматывает сильно. На самом-то деле, девочки, мой брат был нормальный человек, действительно со мной весьма схожий, однако если я всегда открыт, он замкнут. У него — как в той системе двойной звезды, весь мир сосредоточен внутри себя самого. И случись что — начинаются такие самокопания и комплексы, что только держись, а поделиться, попросить о помощи или хотя бы совета спросить мы не можем и не из-за гордыни, а из-за дурацкого настроя, что, мол, нельзя взваливать свои проблемы на чужие плечи.

Представляете, сколько в нём всего накопилось за эти годы? И я более чем уверен — он ни словом не обмолвился отцу о своей интриж… о своём… э-э…

— Романе, — мрачно договаривает за него Сонька. — Ник, называй вещи своими именами. Мы достаточно продвинутые, знаешь ли, мы поймём.

— Уж тебе-то его поведение особенно понятно, — усмехается Николас. — Ты ведь тоже…

— Интроверт, — гордо говорит Сонька. — Ну и что?

— В отца пошла, — кротко отвечает Николас. — Я так понимаю, договорить мне не дадут?

— Говори-говори, — поспешно отвечают девочки, и мне представляется, как они смирно складывают руки на коленях и смотрят на дядьку во все глаза. И прекрасно видят друг друга без ночника, потому что к темноте уже привыкли, да и ночь лунная, кое-какой свет с улицы пробивается…

— И вот представьте себе, что должен подумать ваш дед, когда ему докладывают о женщине — матери его внучек…

— Кто докладывает? — перебивает Сонька. Машка подхватывает:

— И откуда узнали?

— Нет, я так больше не могу, — раздражённо говорит Николас. — Или вы немедленно замолкаете, или это делаю я! Откуда? У каждого уважающего себя главы есть глаза и уши, которые негласно собирают для него информацию.

— Зачем?

— И кто …

Не знаю, что творит Ник, но только после этого наступает молчание. Слышно только сдавленное возмущённое сопение.

— Надо было с самого начала это сделать, — удовлетворённо отмечает Ник. — И не трепыхайтесь, детишки, нас с Магой отец затыкал гораздо жёстче, а я с вами ещё деликатно цацкаюсь. Честное слово, даже продолжать не хочется, всю охоту вы у меня отбили разговаривать. Что, всё ещё желаете слушать?

Могу представить, что именно он сделал. Мага в своё время меня обездвиживал, но оставлял голос, Ник, по всей вероятности, провёл обратную процедуру. Хм, надо бы поучиться. Иногда так утомляют словоохотливые сотрудницы…

— Собственно, весь этот разговор я затеял для того, чтобы вы не относились предвзято к своему деду, дорогие мои. С высоты своего жизненного опыта, насмотревшись всяческих интриг и афёр и будучи далеко не последним в своём клане, а, в общем-то, первым, что он мог подумать, узнав об этой женщине? Ему, как Главе, приходилось участвовать во многих семейных разборках, и уж поверьте, насмотрелся он, насмотрелся… Девочки, не поймите меня неправильно. У нас не просто обеспеченная семья, у нас — богатая семья, достаточно известная, уважаемая и вхожая в высшие круги. И попасть в неё считается весьма престижным. Я так думаю, не в обиду вашей маме будь сказано, что отец принял её за очередную авантюристку, пытающуюся таким образом если не влезть в семью, то, по крайней мере, сорвать свой хороший с неё куш. Будучи Главой, разочаровываешься в людях достаточно быстро, потому что видишь преимущественно отрицательные явления. Радостью с ним делятся довольно редко, куда чаще жалуются… Отношение к донне Ванессе-Иоанне с самого начала было предвзятым, если я правильно понял. Пытались её прощупать то с одной, то с другой стороны, и никак не могли понять, что это за Обережница такая и что ей надо. Но, в общем-то, сдаётся мне, у вашего деда будут все предпосылки для того, чтобы изменить свою точку зрения. Не буду вас более томить молчанием, дети мои, я вас включаю.

И, по-видимому, он снова что-то делает, потому что мои девицы вопят в один голос

— Ни-ик!

— Тиш-ше! — похоже, он зажимает им рты. — Только разбудите мне всех!

— Ник! — шёпотом возмущаются они. — Ты как это сотворил? Научишь?

— Вы хоть что-то поняли из того, что я вам тут рассказал? или я безо всякой пользы перед вами в любезностях рассыпался? — с упрёком говорит Николас. — Битый час им твержу об одном, и всё без толку.

— Да поняли, поняли, — торопливо отвечают. — А как же папа? И правда, что это мы на него его же заклятье перекинули? И почему так получилось…

Они засыпают его вопросами, а я уже не слушаю. У меня закрадывается смутное подозрение, что не им он это всё расписывал. Не перед ними распинался.

Передо мной.

И не выдержав, шарахаю кулаком в стенку.

— Я же говорил — абсолютно не расстроившись, замечает Ник. — Разбудили! Вот если сейчас мама выйдет, она будет просто страшна в своём праведном гневе…

Возмущённо высовываюсь в дверной проём.

— … или просто очаровательна в этой полупрозрачной ночной рубашке, — мурлычет Николас. И я поспешно отступаю за халатом. Девочки, порскнув, как настоящие зайцы, скрываются в своей комнате и закрываются.

Не найдя халата, я на ощупь вытягиваю из комода большую вязаную шаль. Ею можно спокойно укутаться от шеи до пяток и вроде бы соблюсти приличия, — во всяком случае, в некоторых фильмах такой вариант ночных хождений мне встречался.

— И зачем всё это? — выговариваю, снова появляясь. — Ник, я понимаю, тебе хотелось бы представить свою семью как можно лучше, но ведь у детей в головах сейчас всё перемешается. Они уже и так начинают меня доставать вопросами об отце, а я не знаю, что им отвечать, понимаешь? Когда ты так о нём рассказываешь, получается, что он просто херувим какой-то, безвинно мной обиженный, а я, в таком случае, кто? Та самая авантюристка?

— Т-с-с, — он перехватывает меня за локоть, усаживает рядом. Обнимает за плечи. Глаза довольно блестят в темноте. — Родственница моя дорогая, это вполне естественно, что они спрашивают об отце. Это нормально. И пусть они узнают о нём со всех сторон — и от меня, и от тебя, и пусть потом сами его увидят, оценят — и уже делают выводы. Мы все многогранны, и назвать своего брата только злодеем я не могу, потому что… Ну, да, он бывает и злопамятен, и упёртый как баран, и желчи в нём достаточно, не в пример мне, но он воин по складу характера, а я — бабник, и ты его со мной не сравнивай.

— Ты — бабник? — скептически говорю — а заодно снимаю со своей груди невесть как забредшую мужскую руку. — Похоже, конечно. Только ещё пять минут назад ты разводил здесь такой психоанализ, что никакому ловеласу до тебя не доплюнуть. А у кого вся библиотека забита научными книгами? А…а кто, в конце концов, додумался, как выжить в чужом мире и выживал, и очень даже неплохо, пятнадцать лет? Бабник, да? Ты просто напялил на себя этот костюмчик, образ, тебе с ним легче, когда тебя принимают за легкомысленного повесу!

— А ты, выходит, меня раскусила, — с непонятным удовлетворением кивает он.

— Ну да, — в запале отвечаю. И вдруг останавливаюсь.

— Костюмчик, — ухмыляется он. — Образ. Маска…Что из этого тебе больше нравится?

— Маска, — угрюмо отзываюсь. И знаю, о чём он поведёт речь дальше.

— Мы все носим маски, Ива. Я — одну, мой брат — другую. У отца своя маска, у тебя — своя…

— А я тут причём?

— А у тебя маска лапушки, родная моя, — отвечает он серьёзно. — И так она к тебе приклеилась, так тебе под ней удобно, что выползать не хочешь. Нет, ты носи, носи, тебе очень идёт. Только нет-нет — да выглядывай, а то забудешь, какая ты есть настоящая.

Я выдёргиваю бахрому шали, которую он успел намотать на кулак. Молча иду к себе. Надеюсь, Анну они не разбудили. Хоть кто-то должен нормально спать по ночам!

— Спокойной ночи, Ива, — говорит он мне вслед. — Добрых снов.

Как тут не ответить на такое пожелание?

— Спокойной ночи, Ник.

Что довольно часто поджидает человека после бессонной ночи? Правильно, головная боль. Чувствую, и меня она не минует. Потому что, разогнав ночных заговорщиков, я долго ещё лежу в постели и не могу заснуть — мешают мысли. И самая горькая из них: вот я и перестаю быть для своих детей центром Вселенной. Наверное, именно это мешает окончательно решиться на поступок, на который давно уже окучивает меня злодей-родственник. Умом-то я понимаю, что ежели действительно для здоровья детей им необходимо переселиться — нужно принять это как факт и не откладывать дело в долгий ящик. Бывают ведь и в нашем мире ситуации: сколько семей переехало в другой регион из-за вердикта врачей: не подходит климат! И ничего, на новом месте обживались очень даже неплохо… В том, что господа некроманты окружат моих девиц вниманием и заботой — не сомневаюсь; что будут у них самые главные обожатели — отец, дядя, дед и пока неизвестная мне леди Мирабель — не сомневаюсь трижды. Печалит меня лишь то, что в этом мире мне уже не будет места — ни в их жизни, ни — постепенно — и в сердце, потому что потеснит меня, а затем и вытурит новая, яркая и удивительная жизнь, к которой

девочки уже рвутся всеми силами своих маленьких душ-матриц. В чём-то Николас и прав. Его мир — удивительно хорош для тех, кого не выдернули с насиженного места и не загнали в Сороковник.

И ещё боюсь, что Мага с доном — с их довольно жёсткими характерами и установками — начнут постепенно ломать моих детей, давить на них, жать своим авторитетом, — о-о, заработают они этот авторитет однозначно! — и вбивать им в головы совершенно другое. Одна надежда на Николаса и его наставничество. Сдаётся мне, старшему сыну невольное пятнадцатилетнее отсутствие помогло настолько расправить крылья…

Крылья.

У меня перехватывает дыхание от одного воспоминания — каким я увидела Ника на берегу моря, когда он впервые рассказывал мне о протуберанцах, о том, что аура бывает у всего — живого и неживого — и мимоходом попрекнул меня в том, что я мало практикуюсь. И тогда я, не переключая внутреннего зрения, посмотрела заодно и на него. У меня в памяти было совсем свежо воспоминание о том, какГЛАВА горделиво продемонстрировал мне мощь и размах ауры; но сдаётся, ему не помешало бы полюбоваться на своего старшенького в том же ракурсе, это поубавило бы ему гонору.

Надежда на тебя, Ник. И на то, что ты не позволишь родственникам задвинуть меня куда-то в угол. Одна я с ними не справлюсь, а вот твоей лёгкой руки… Мы поможем детям: ты — адаптироваться к новой жизни и новым способностям, я — сохранить ту часть, над которой трудилась так долго. И видит бог, я не позволю дель Торресам сделать из вас… сделать… Слабо себе представляю некромантовский мир, но всё равно боюсь чегото.

Ещё дважды за ночь я пресекаю попытку девочек вызвать дядюшку на очередной разговор. И один раз поднимаюсь, чтобы вскипятить для Анны молоко с мёдом, — её снова начинает бить кашель, и тут уж я не на шутку тревожусь, тычу ей градусник, но температуры нет. В комнатку суётся встревоженный Николас, но мы с Анной шикаем на него и прогоняем. Вспомнив из прочитанных сведений о кидриках, что их родня, индрики, обладали уникальными целительскими способностями, я начинаю всерьёз задумываться: может, и от кидриков такая же польза? И прошу Рикки побыть с Анной: вдруг поможет? К тому же, надо им потихоньку привыкать друг к другу. Она, хоть и полнейшая моя копия, а всё же начинает понемногу отличаться — мыслями, целями, и, как мне кажется, совсем

чуточку — характером. Или только кажется? Не каждый раз увидишь себя со стороны, коечто наверняка искажается.

В общем, Рик остаётся с Анной. Правда, побыв немного в привычной роли пояса, он снова перетекает в щенячью личину и с удовольствием разваливается на постели. И я теряюсь: ругать его или нет? С одной стороны, сейчас он — собака, приучать к кровати не рекомендуется категорически (хотя нашей Норе на эти запреты наплевать), с другой — он всё-таки кидрик, хоть и в образе! Анна, которой чужды мои сомнения, обнимается с щенком:

— Какой тёплый! Да пускай лежит, и не скучно, и греть меня будет!

В комнатку немедленно заглядывает Ник.

— Может, я пригожусь? Я ещё теплее, и площадь поверхности тела у меня гораздо больше… упс! Девочки, у вас, что сегодня день лишних подушек? Да прекратите, в конце концов!

— Уйди, ирод! — сердито говорит Анна. — И как тебе не стыдно! Дети же рядом!

— Между прочим, ваши дети совсем недавно заявили, что они весьма продвинуты, — бормочет Ник, всё-таки впёршись в комнату и уже подлаживая подушки Анне под бочок. — Я хоть не храплю в отличие от некоторых ушастых и хвостастых.

Задремавший Рикки нахально приоткрывает глаз, смеряет некроманта туманным взором и продолжает ещё сильнее выводить рулады — причём с открытыми глазами. Плюнув, Ник нас покидает. А я перед уходом снимаю с пальца кольцо сэра Майкла и передаю Анне — паладиновское всё-таки, и довольно долго было паладиновским, а у меня пробыло — всего ничего; как знать, может, в нём осталось ещё что-то от целебных аур моего Наставника?

Анна принимает кольцо и вдруг улыбается.

— Неужели я правда его увижу, настоящего паладина? И замок? Помнишь, как я… как ты мечтала поехать в Чехию, побродить по настоящим старинным замкам, отстать от экскурсии и влипнуть в какое-нибудь приключение?

Невольно отвечаю на улыбку.

— Не сложилось, сам знаешь. Вечно у меня так: только соберусь — или заболеет кто, или на работе абзац и все планы летят коту под хвост. Увидишь, конечно, не сомневайся. И задержись там подольше, тебе не то, что мне — торопиться будет некуда.

— Мне здесь надо поторопиться, — тихо отвечает она. — Знаешь, кажется, что с каждым часом мне хуже и хуже; силы словно утекают куда-то. Я вот чего боюсь: как бы этот Игрок не подготовил очередную каверзу. Как он сформулировал, не помнишь? Что ты здесь, в своём мире, можешь находиться рядом со мной сколько угодно? Это ж можно трактовать по-разному…

— Например? — Я начинаю раскидывать мозгами. Ведь как ни крути, Игрок — тонкая штучка, от него можно ожидать подвоха, причём санкционированного его же собственными правилами. — Как прикажешь понимать? Что я-то с тобой могу находиться, а ты со мной… Ты думаешь?

— Думаю, я не просто так заболеваю. Ты знаешь, я такая же трусиха, как и ты, и мне теперь повсюду будут мерещиться злодейские замыслы, до тех пор, пока я не… перемещусь. Нехорошее у меня предчувствие.

— Не бери в голову, — стараюсь говорить как можно уверенней. — Ты просто подстыла. Наверняка на прогулке выпила холодной воды и подсадила горло, заодно и этот кашель заработала, в жару только так можно простудиться. Спи.

— Завтра, — внезапно говорит она. — Вернее, уже сегодня… Нужно уходить сегодня днём, особенно, если мне станет хуже. Ваня, — она вдруг хватает меня за руку, — так хочется жить Ванечка! Не хочу исчезать, не хочу! Это нечестно!

И мы ещё минут пять хлюпаем носами, обнявшись и зажав при этом меж собой Рика, которому в конце концов это надоедает и он начинает недовольно шебуршиться. Носовых платков под рукой, конечно, не оказывается, мы вытираем слёзы подолами рубашек и расходимся. Вернее, я ухожу, а она остаётся и, должно быть, честно пытается заснуть. Но когда я, уже повертевшись в постели, наконец, начинаю проваливаться в сон, до меня доносится новый приглушённый всхлип.

Я с трудом сажусь на кровати. Надо всё же пойти…

«Лежи», — ввинчивается в подкорку голос Николаса. «Я сам схожу».

И я слышу, как он поднимается. В общем, ничего удивительного в том, что маленькая квартирка площадью в шестьдесят квадратных метров прослушивается

насквозь, будто вместо стен у неё бумажные ширмы, как у японцев. Удивительно то, что мы научились при этом многого не слышать и не воспринимать.

«Ты обалдел?» — отвечаю. — «Сам подумай, это же совершенно неприлично!»

«Ива», — говорит он с упрёком. «Неужели ты не понимаешь, как ей страшно? И с тобой ни разу такого не случалось? Пойми, именно ты ей сейчас не поможешь, ведь, случись что по её опасениям — она исчезнет, а ты останешься. Ты для неё сейчас только раздражитель, напоминание о её странном неустойчивом состоянии. Уж прости, родственница, лучше мне к ней подойти, чем тебе».

Я молчу даже мысленно. А, делайте что хотите! Ложусь и укутываюсь с головой одеялом и вспоминаю вдруг, как накрыло меня панической атакой в одну из первых ночей Сороковника, и как Васюта отпаивал меня чаем, чужой, незнакомый тогда мужик. Он меня вытянул, спас, не дал сломаться.

Всё правильно, Ник. Всё правильно.

Засыпаю с рассветом.

***

Просыпаюсь от телефонного звонка и с предсказанной головной болью. Трезвонит стационарный телефон, который у нас на тумбочке в прихожей, у самой входной двери. Совершенно чумная ото сна, в страхе, что сейчас мне перебудят весь дом, я подхватываюсь с кровати и бегу отвечать, и сталкиваюсь в прихожей с Анной, которая успевает поднять трубку первой.

Бледная, в испарине, она стоически морщится. Без долгих разговоров перехватываю трубку.

— И что? — выслушав, говорю грозно. — Ребята, вы совсем стыд потеряли? Вопервых, сегодня суббота, во-вторых — я уже в отпуске! Что, больше совсем некому подписать?

Получаю в ответ с той стороны робкие извинения, оправдания… Всё, как всегда. Насмарку самый первый день отпуска. Ладно, схожу. Но после этого — отключу телефон, мобильники и сделаю вид, что я умерла.

С досадой кладу трубку.

— У них проверка из налоговой, с понедельника, — сообщаю куда-то в потолок. — В первую очередь снимают кассу, как при инвентаризации. Хватились — а часть документов, что по времени на мои последние командировки приходилась, мной не подписаны, придётся пойти, наставить им автографов, чтобы не подвести под штрафные санкции. Иййе-ех!

С досадой стучу по злосчастному телефону. И, не мешкая, выдёргиваю шнур.

— Всё-таки пойдёшь? — хмуро спрашивает Анна. — Хоть чаю попей. — И скрывается в кухне. Провожаю её взглядом — ой, что-то ей не легче, по всему видать, — поворачиваюсь, чтобы пойти одеться — и попадаю в тёплые объятия Николаса.

— Доброе утро, родственница, — шепчет он задушевно. — Это тут всегда по утрам такие грации бродят?

— Тебе повезло, одна из них с пустыми руками, — честно отвечаю. — В кухню соваться не советую — та грация может быть со сковородкой. Я бы на твоём месте… Постой, Ник, не дури. — Отцепляю его пальцы со своей талии. Он сразу серьёзнеет. Голый по пояс, обросший с ночи щетиной, взлохмаченный, — сущий разбойник с виду, но обаятелен и хорош, хорош! — Не дури, сказала! Сбегаю на работу, подпишу им там документы для проверки и приду, обернусь мигом. А ты, пожалуйста, присмотри за Анной, что-то она неважно выглядит.

— И мне так показалось, — кивает он. — Что кольцо ей оставила — молодец, похоже, ей на пользу, но не нравится мне эта простуда. Вернёшься — поговорим об этом. А может, не пойдёшь никуда? Или давай я с тобой прошвырнусь, покажу им, как ценных сотрудников тревожить на законном отдыхе…

— Будет тебе. Сама управлюсь, не в первый раз.

И оба смотрим в сторону кухни. Там Анна снова подкашливает.

Перед уходом я успеваю напоить её чаем с малиной, уложить в постель, испробовать на себе-второй обережную ауру — но в этом мире она какая-то вялая, лишь слегка снимает жар. И тогда втихаря, надеясь, что Николас не увидит, я сама надеваю Анне на палец кольцо дона. На всякий случай. Защитное, всё-таки…

Потому что мне тоже не нравится эта простуда. И на работу я иду с тяжёлым сердцем.

Хотя по времени-то рассчитываю управиться быстро. Дойти — всего ничего, двенадцать минут обычным шагом, быстренько подпишу несколько ордеров — и назад. День, как я уже говорила, выходной, в холле только охранники, я даже не заглядываю в свой отдел — делать там нечего, а сразу поднимаюсь на третий этаж в кассу. Мимо меня стройной цепочкой спускаются в подвальный архив девочки-бухгалтеры, тоже поднятые «в ружьё» предстоящей проверкой. Как обычно: пришло письмо с налоговой, указаны периоды, названы счета и клиенты, и вот уже трудолюбивыми муравьишками наши специалисты волокут на себе увесистые подшивки документов, и в течение ближайших суток все три ксерокса и один подшивочный станок будут работать без передыха. Аврал, скажете вы? Форс-мажор? Дедлайн, выражаясь по-модному? Ну что вы, обычная текучка. Рутина.

Вздохнув, я обозреваю две стопки папок с разноцветными стикерами-закладками. Ладно, не привыкать. Зато теперь я с полным основанием могу не отвечать на звонки, скажу потом: достали, голубчики! А подписать мне недолго, это займёт каких-то минут пятнадцать… Нет, двадцать… Нет, полчаса.

— Ёлы-палы, — не выдерживаю, — Рита, откуда ты эти папки выуживаешь? Ты же вроде всегда документы подбираешь для подписей, выходит, что-то ещё остаётся?

Маргарита, наш кассир, смотрит на меня испуганно и плюхает на стол ещё несколько папок.

— Если бы только это, — оправдывается она, — так за два года пришлось пересматривать, где-то что-то переделывать, а иногда ты и на больничном была и в отпуске, вот я и недоглядела. Не ругайся я и без того боюсь…

Она всегда боится, что недочёты найдут именно у неё, накажут и выгонят с работы, несмотря на пятнадцать лет бессменной службы. Скрепя сердце, берусь за последние подшивки.

А потом ещё приходится отбиваться от вопросов, с кем это меня в пятницу видели, — и хорошо, что это бухгалтеры спрашивали, а не мои сотрудники, которые уж точно стали бы пытать, как это я умудрилась вчера быть одновременно и на службе, и в парке, да ещё с импозантным мужчиной, да ещё так похожим на моих девчат… На моё счастье, у коллег достаточно богатое воображение, им достаточно кинуть несколько намёков, всё остальное они дорисуют сами и во множестве вариантов.

Всё. Всё, наконец. Ухожу, махнув напоследок мальчикам из охраны, а у самой на душе почему-то скребут кошки, и ничего не могу поделать с этой тревогой.

За порогом квартиры меня встречает тишина. Куда мертвее той, что бывает в домах субботним утром, пока все спят. А времени-то у нас… Времени у нас около одиннадцати, пора бы народу просыпаться. Девочки у меня, хоть и не «жаворонки», но позже половины десятого не залёживаются…

Собачат не слышно. Должно быть, ушли гулять все вместе. Заглядываю на ходу в комнату Анны — постель аккуратно застлана, хозяйки не видно. Жилым духом не пахнет. И опять меня поджидает на столике в зале откинутая крышка ноутбука.

Однако, с облегчением говорю, они снова решили куда-то забуриться. Что, нашей больной настолько легче? Ох, рискованное это дело, как бы не заработать осложнений. Трогаю мышку, включается заставка. «Спящий режим» на экране у нас настроен на двадцать минут, значит как минимум столько времени никого нет дома. А позвонить нельзя было, предупредить, чтобы я не дёргалась?

«Мама, прости нас…»

У меня слабеют ноги. Я уже не могу читать на ходу. На ощупь усаживаюсь, кое-как подтягиваю к себе ноутбук. Восстановленное в чужом мире зрение вдруг начинает сбоить и мне приходится щуриться, чтобы прочитать мелкий шрифт.

«Мама, прости нас.

Мы решили уйти сейчас — с Ником и Анной, потому что ты снова будешь думать долго и всё решишь за нас сама. Нам тоже хочется посмотреть этот новый мир. Прости, мы вчера слышали ваш разговор и потом сами поговорили с Риком. Когда он будет их переносить, он прихватит и нас с собой. Он сказал, что сможет. Ты не волнуйся за нас, мы скоро сами сможем вернуться, честное слово.

И не бойся, с папой мы как-нибудь поладим. У дяди Ника не может быть плохого

брата.

Прости. Мы тебя любим. Мы скоро снова будем вместе.

Мы.

ПыСы. Не ругайся на них, они не знают, что мы с ни»

Запись обрывается.

Вот и всё, мать. И собственный внутренний голос кажется мне чужим. Вот и всё.

Я не знаю, сколько здесь сижу. Время от времени, когда экран гаснет, я трогаю мышку и снова тупо перечитываю слова, как будто от моего взгляда они затрутся — и всё вернётся на свои места, словно ничего и не случилось. Экран гаснет. Щёлкает мышка. Экран гаснет. Щёлкает мышка.

— Они ушли, — бесстрастно сообщаю я Маге, почему-то совершенно не удивляясь его появлению. Он, опираясь на моё плечо одной рукой, другой выбивая привычную дробь ногтями по столу, внимательно читает сообщение. — Ты можешь сказать, почему меня все бросают? Ты бросил, Васюта уехал, дети — ушли… Они даже щенков с собой забрали, даже кота. А меня оставили. Я им больше не нужна.

Он внимательно перечитывает послание. Лоб прорезает тонкая морщинка.

— Не преувеличивай, — говорит, выпрямляясь, и я понимаю, что, несмотря на отсутствующий вид, он прекрасно меня слышал. — Многие дети в таком возрасте сбегают из дому, совершенно не думая о родителях; наши, по крайней мере, оставили записку. Объясни мне одно, Ива, с кем ты их отпустила? Кто такой этот Ник? Это… Николас? Они называют его дядей? Отвечай, Ива, это очень важно! Это действительно мой брат?

На колени мне пристраивается до боли знакомая улыбающаяся собачья морда. Высовывает язык и довольно пыхтит, лукаво закатывая карие глаза.

— Нора? Это ты?

Мой собакин, наконец, срывается с места и начинает неистово прыгать по комнате и взрыкивать — мама её узнала! Я же, придавленная последним событием, просто не в состоянии радоваться. А тут ещё Мага…

— Ива? — нетерпеливо и требовательно нависает он надо мной. — Ты вообще меня слышишь? Я спрашиваю, кто такой этот Николас?

— Твой старший брат, — отвечаю, подняв на него взгляд. — Разве отец тебе ничего не говорил?

И по тому, как округляются его глаза и начинает нервно подёргиваться щека, понимаю — не говорил. И не хочу знать, почему. Не хочу ничего слышать об этой семейке. Они всё портят. Они всё у меня отнимают…

— Ива, — Мага присаживается рядом. — Ты можешь объяснить толком… Подожди, псина, — он машинально гладит Нору по голове, строго командует: — Место! — и та послушно укладывается у его ног и лежит неподвижно, только хвост никак не угомонится и живёт собственной жизнью, так и барабанит в пол. Суженый мой аккуратно, но крепко берёт меня за плечи и разворачивает лицом к себе, как куклу. Заглядывает в глаза.

— Ты в состоянии говорить? Я должен знать, что здесь произошло. Ну же!

Мне кажется, что сейчас он начнёт энергично трясти меня за плечи — это желание так и написано у него на лице крупными буквами, но он только челюсти стискивает, сдерживаясь. А я не в силах ему ответить. Просто не в силах. Мой мир, столь тщательно взращенный, оберегаемый, рухнул, и всё, чего мне хочется — закрыть глаза и отключиться. «Оставь меня в покое!» — хочу крикнуть я, но вместо этого говорю.

— Просто считай с меня. Откатай пять дней назад — и считай, ты же умеешь. Погоди, — успеваю перехватить его руку, потянувшуюся к моему лбу, — можешь отключить меня на это время?

Он смотрит непонимающе, но вдруг в его глазах мелькает что-то, похожее на сочувствие. И — какой-то расчёт.

— А если я загляну больше, чем на пять дней?

— Делай что хочешь, — говорю устало. — Только поскорее. У меня больше нет сил.

Конечно, Мага не водит меня во сне по заповедным местам, как Николас, не обеспечивает видениями, — зато даёт именно то, чего я хочу — бездонное небытие, пустоту — с минимумом осознания того, что эта пустота существует. И можно, наконец, на время забыть о боли, что острой иглой впивается в сердце…

***

Когда я понимаю, что вернулась, на потолке играют закатные блики. Но мне безразлично, сколько прошло времени; впрочем, нет, можно было подержать меня в таком подвешенном состоянии подольше, только спасибо сказала бы. Я лежу на диване, обложена подушками, рядом посапывает и похрюкивает во сне Нора. Мага неторопливыми шагами меряет зальчик. В точности, как совсем недавно Николас. Предатель…

Нет, Ванечка, нет, мягко говорит голос. Вспомни, у девочек была приписка: «Не ругайся на них, они не знают…» Что там дальше? Сейчас встану и прочту.

Мага останавливается и внимательно смотрит на меня. И вдруг я замечаю, что он достаточно сильно оброс щетиной.

— Сколько… — Я прочищаю горло, потому что голос сипит, как спросонья. — Сколько ты меня так продержал?

Он смотрит оценивающе, сунув руки в карманы, покачиваясь с пятки на носок, словно решая, стоит ли со мной вообще разговаривать.

— Больше суток, пожалуй, — выдаёт, наконец. — Извини. Ты же сама разрешила тебя исследовать. А потом я подумал, что неплохо бы тебе просто отдохнуть, потому, что с тобой случилось что-то вроде истерики, когда я первый раз попробовал привести тебя в чувство. Ты сейчас как?

Сажусь. Нора поднимает голову, смотрит вопросительно, но, не услышав команды, снова закрывает глаза.

— Зачем? — только и спрашиваю.

— Что — зачем? Зачем считал так много? Зачем так долго не будил? Или зачем вообще разбудил?

— Последнее, — вяло отвечаю. — Ты всё уже получил, что хотел. Что тебя тут держит?

— Получил? Нет, пока не всё. — Он по-прежнему не спускает с меня глаз. — Но сейчас тебе лучше всё-таки встать и привести себя в порядок. И как-то снова начинать жить, Ива. Ты придёшь в себя, и мы ещё поговорим.

Молча встаю, мимоходом потрепав дремлющую Нору по холке. Так же молча иду в ванную и Мага отстраняется чтобы дать мне пройти. Долго плещусь под душем, то холодным, то горячим и, наконец, чувствую, что оживаю.

Да. Как-то надо снова начинать…

Что бы там они не натворили, мои охламоны, думаю, заматывая голову полотенцем, им сейчас от этого сильно нехорошо. Особенно Машке, уж очень она у нас совестливая. И что-то не так было в этой записке — не пойму, то ли неправильное, то ли непривычное… Спокойно, Ива, спокойно, Ваня, и неважно, как ты себя назовёшь, главное

суть. Ты уже большая девочка. Ты многое и многих теряла в своей жизни. А детей ты… не потеряла, а просто упустила из виду. Временно. Не ведись на эмоции, не истери, в самом деле, а думай, что делать дальше. И на кой здесь до сих пор торчит твой так называемый жених, из гуманных соображений? Проследить, дабы от тоски руки на себя не наложила?

Стоп.

Я кладу на место зубную щётку. Кстати, её товарки тоже здесь, все четыре на месте, не заметно, чтобы ими кто-то озаботился при бегстве. Дура, какое бегство, это просто перемещение, и прекрати снова накручивать и жалеть! Так, о чём я только что думала? О Маге. Как он вообще сюда попал? И когда уйдёт? Иллюзий я не питаю, ежели он вытащил из меня всю подноготную, то знает, что Анна — моя полноценная замена — уже в его мире, дети — при ней и я ему больше не нужна. Ну, проследит маленечко за мной, убедится, что я вроде как оклемалась, и смоется домой, — судорожно вздыхаю — с детьми знакомиться.

Вот пусть и убирается на все четыре стороны, думаю ожесточённо. А я… Я пойду на то самое место, откуда перенеслась в этот гадский Мир и начну изучать там каждый кирпичик и каждую пылинку: вдруг остался какой-то след от портала? Не может быть, чтобы ничего не было. Я не сдамся. Я сама найду детей, а там посмотрим. В конце концов, не зря со мной возились и Васюта, и сэр Майкл, и Николас, не зря Лора с Аркадием натаскивали; сколько народу на меня, непутёвую, время потратили, знания и опыт вколачивая, что же, впустую этому пропадать? Не-ет, всё схвачено, изучено, пущено в оборот — и будет применено до последнего мозгового килобайта! Всё, что я от вас получила, дорогие мои!

Из ванной я сразу шагаю в кухню, — пересохло горло и хочется чего-то горячего — и столбенею. Мага сидит на любимом Машкином и Николаса стуле, вытянув ноги, сложив руки на груди, на столе поджидают чашки с горячим чаем. Стол накрыт без изысков, но мой излюбленный коричневый сахар и обычный колотый присутствуют, равно как и выставленная из буфета конфетница. Это что же, он сам тут похозяйничал?

Ну, говорю себе, как-то он здесь куковал, пока я … Пока меня из комы… из истерики выводил… Вот странность, а я ничего не помню. В общем, было у него время всё изучить. Присаживаюсь за стол. Мага без слов пододвигает ко мне сахарницу.

Первую чашку я выпиваю молча. На второй не выдерживаю.

— Почему ты до сих пор здесь? — спрашиваю тоном как можно более нейтральным, чтобы не надумал какой-то враждебности с моей стороны и не затеял скандал. — Хочешь ещё что-то узнать?

— Узнал.

Мага вертит в пальцах кусочек сахара. Отполированным ногтём проводит по белому кубику и тот распадается на две половинки. Одну Мага кидает в рот, задумчиво посасывает.

И чай он пьёт в точности, как раньше, когда мы только-только познакомились: зажав этот кусочек меж зубов, пока не растает. Сахар у нас не рафинад, а прессованный кусковой, который щипчиками еле расколешь, вроде того — я болезненно морщусь от воспоминания — какой у нас с Янкой был, на Васютиной кухне.

— Хотел посмотреть, как вы жили, — вдруг говорит Мага. — Узнать девочек побольше: что они любят, чем интересуются. Если они сейчас с Ником — я за них спокоен, он наверняка уже доставил их домой, так что дети в безопасности. А у меня есть ещё время, чтобы подготовиться к встрече с ними.

— Доволен? — спрашиваю с горечью. Он поднимает брови.

— Конечно. И ты об этом знаешь. Осталась только одна небольшая формальность.

Опять формальность… Я закрываю глаза.

— Ива, — требовательно говорит Мага, и мне волей-неволей приходится на него посмотреть. Он достаёт из внутреннего кармана неизменного чёрного камзола коробочку, обитую сиреневым бархатом, и ставит передо мной. Обречённо поднимаю крышечку.

Не так я хотела бы получить это кольцо. И не от того человека…

— Я понимаю, — сухо говорит Мага, — вы, женщины, весьма чувствительны к подобным моментам, но уж извини — ты знаешь, что мне чужды сантименты. Моё предложение остаётся в силе. Три месяца, Ива, большего не прошу.

Я молчу.

— Воспринимай это, если хочешь, как деловой контракт, — продолжает он. — Для окружающих мы будем считаться супругами, на деле — просто партнёрами. Я беру тебя с собой, даю возможность быть рядом с детьми, заниматься чем угодно, обеспечиваю

достойное существование и содержание, которое за тобой остаётся пожизненно, невзирая на срок нашей договорённости; в ответ прошу лишь, чтобы внешне для окружающих мы были образцовой, уважающей друг друга парой, живущей в мире и согласии. — Кажется, сейчас он зубами заскрипит. — И ещё об одном прошу: чтобы ты не настраивала детей против нас с отцом, а помогла бы наладить с ними отношения. Ты это сможешь.

Мне хочется вышвырнуть коробочку вместе с содержимым в окно.

Мне хочется сказать ему: убирайся! Я справлюсь сама!

Но здравый смысл, объединившись с внутренним голосом, твердят мне: не справишься, либо потеряешь время. А вдруг ты откроешь портал не сразу? А вдруг ты его вообще не откроешь или не найдёшь вовсе, и что тогда? Может, твоих сил хватит и на то, чтобы выжить в магическом Мире, но сперва попади в него, голуба!

— Я не откажусь от Васюты — неожиданно говорю я. — Ни за что. Не жди.

— Это твоё дело. — Кажется мне, или в голосе Маги сквозит облегчение? — Я и в прошлый раз говорил об этом. Напомню: я предлагаю партнёрство, Ива. Предварительное соглашение сейчас, брачный контракт при возвращении в наш замок. В контракте всё обговорим окончательно, а поскольку он будет скрыт от посторонних — можешь проставлять в нём любые условия. Любые. Три месяца — и ты свободна.

Я перевожу взгляд на кольцо старинного червонного золота со странным камнем: красная сердцевина окружена зелёной каймой. Впервые вижу такое сочетание. Оправа усыпана мелкими бриллиантами.

— Что это за камень?

— Турмалин, — терпеливо поясняет Мага. — Так как же?

— Для чего тебе это нужно? — тихо спрашиваю. — У вас ведь цивилизованное общество, юристы наверняка высококвалифицированные, они найдут тысячу способов уладить всё без женитьбы. Мага, да тебе самому это, как ты называешь «партнёрство» — кость поперёк горла. Зачем оно тебе?

— У меня есть причины личного характера, — отвечает он сдержано. — Говорить о них пока не буду, ты, как женщина умная, сама со временем догадаешься. Мне нужен этот брак с полной внешней имитацией настоящего. Если тебя так волнуют некоторые стороны совместного проживания — хочу успокоить, спальни у нас будут раздельные.

Он встаёт, и я невольно съёживаюсь, хоть стараюсь не подавать вида. Заходит мне за спину, его ладони цепко обоснуются на моих плечах.

— Три месяца, Ива, — повторяет он ровно. — Отсчёт начинается прямо сейчас — только согласись. Скажи, пока я здесь, ты можешь меня в чём-то упрекнуть? В грубости, в резкости? Видишь, я могу сдержать себя ради детей. А ты? На что ты способна ради них?

Я не знаю, насколько хватит твоей выдержки, Мага. И насколько — моей. Но другого способа попасть в твой мир у меня нет.

Видимо, он умеет читать не только мысли, но и молчание.

Тяжёлое холодное кольцо плотно обхватывает безымянный палец на правой руке. На три месяца? Мне кажется — навсегда.

Я пройду и через это.

Мага, склонившись, почтительно целует мне руку. И это настолько несвойственно его поведению по отношению ко мне, что на какое-то время я теряюсь. А потом вдруг понимаю: он начинает исполнять условия соглашения прямо сейчас. И, судя по всему, двойной жизни, которой я опасаюсь, когда на людях он будет со мной изыскано-вежлив, а наедине — рвать и метать, — такой жизни он вести не собирается.

Дель Торресы честно исполняют условия договора.

Что ж, партнёры так партнёры.

Похоже, я наконец-то вышла замуж. Только не очень-то меня это радует.

— Ива, — говорит мой… кто он мне сейчас? муж? или, сколь брачный контракт ещё не подписан, — жених? не знаю и знать не хочу. — Перестань, наконец, трястись и бояться, не такой уж я отвратительный. Характером я не подарок, сам знаю, зато ты спокойна и уравновешена. Мы сработаемся. Всё будет хорошо.

— Будет, — повторяю с иронией.

И кое-что вспоминаю. То, что казалось мне не совсем правильным. То, что я собиралась проверить несколько раз, но из-за сумбура в голове забывала.

— Погоди-ка, — встаю, — мне нужно кое-что посмотреть. И почему я сразу этого не сделала?

Мага хмурится, но, не обнаружив угрозы только что свершённому обручению, следует за мной. Я же целеустремлённо несусь в прихожую и распахиваю шкаф.

— Вот, — говорю и потрясаю курткой Николаса. — Это твоего брата. Держи.

Он машинально забирает у меня куртку, я же чуть ли не бегом направляюсь в зал

И почему я сразу этого не сделала?

Из простенка между диваном и подоконным пространством лихорадочно выволакиваю рюкзак.

— И это тоже его, — говорю. — Насколько я могла узнать Николаса, — он парень на редкость хозяйственный и своими вещами разбрасываться не станет. Тем более что тут у него и фотоаппарат лежит, а вся эта техника для него вроде любимых игрушек, он с ними нипочём не расстанется. И нож костяной где-то в кармане, и, в общем, куча нужных вещей, о которых я ничего не знаю, но для чего-то он их на себе тащил весь наш последний поход. Скажи, если бы он ушёл обдуманно, оставил бы он своё добро?

Мага качает головой

— Нет, пожалуй. Он лучше на кого-то лишнее взвалит, если решит, что оно может пригодиться. Думаешь…

Я приподнимаю крышку ноутбука, так и зависшего в спящем режиме: Маге было не до него, да и не знает он, как нашей техникой пользоваться, опустил крышку, чтобы не отвлекала — и дело с концом. Усаживаюсь на диван, стараясь сдержать непонятную дрожь в коленках.

— У него не было времени. Так я думаю. У них не было времени, Мага.

Мышка постукивает об столешницу, почему-то я не могу унять дрожь в пальцах, и тогда Мага накрывает мою руку своей ладонью.

— Успокойся. — Голос его холоден. — Раз уж начала думать — не позволяй себе отвлекаться.

Я закусываю губу. Всё правильно. Если уж он, взрывоопасный, до сих пор не повысил голос, мне сам бог велел держать себя в руках. С трудом дожидаюсь, когда, наконец, высветится текстовка.

— Прочти сам, — говорю Маге. — Просто скажи своё мнение — не по содержанию, а по тому, как написано.

Он скептически поднимает бровь, но вчитывается. Поводит плечом

— Нормальный текст. Грамотный. Похоже, концовка оборвана, мне это сразу показалось странным.

— Тебе тоже? Тогда учти вот ещё что: девочки абсолютно не дружат со знаками препинания. Они их просто игнорируют. А тут — посмотри — все до единой запятые расставлены, и абзацы соблюдены, и… и даже слово «будем»… — у меня вдруг начинают трястись губы, но я заставляю себя успокоиться. — Оно у них всегда с ошибкой. Они знают, что я не люблю ошибок, поэтому обычно пишут: «будим» тогда-то, дразнят меня так. Ты понимаешь?

— Писали не они? — отрывисто говорит Мага.

— Может, и они… но, — я тычу пальцем в злосчастную концовку, — видишь? Тут, скорее всего, должно быть «Не ругайся на них, они не знают, что мы с ни…ми» собрались или задумали отправиться… Они сами сговорились с паршивцем Риком, они ж с ним по психологическому возрасту, считай, одинаковы, он тоже подросток… Понимаешь?

— Их отвлекли, — Мага задумчиво складывает руки на груди. — Не дали дописать. Кто? Есть версии?

— Тот же, кто потом специально пригладил текст и обозначил своё присутствие. Своё вмешательство. Ох, Мага-а… — Я вот-вот зарыдаю.

— Тихо-тихо, — он, как и недавно, кладёт мне руку на плечо. — Успокойся. Думаешь, Игрок?

— Он сказал, что я сама к нему приду. Он как-то заставил их переместиться…

— Понял я, понял. И что?

— Я не могу, — с трудом выжимаю из себя, — туда, с тобой, Мага. А вдруг он и детей решил втянуть в свои игрища? Пока я здесь, игры не будет. Лучше я останусь.

Он с такой силой стискивает мне плечо, что я охаю. Разжимает пальцы. Лицо его темнеет.

— Останешься — он придумает что-нибудь ещё. Найдёт причину. Ты ещё не поняла? Выдернет, в конце концов, незаметно подсунув портал на пути. Нет уж, Ива, ты идёшь со мной. Если играть — то по своим правилам, а не навязанным.

— Мага! Да ведь он всё что угодно может с ними сделать!

— Сиди! — неожиданно рявкает он. — Что за дурацкое самомнение — думать, что все проблемы валятся только на твою голову? — И я немею под его свирепым взором. — Послушай, Ива, — говорит придушенно и даже веки прикрывает, чтобы погасить этот огонь в глазах. — Я не такой уж слабый маг, хочу заверить. И Николас всё это время не дурака валял, ты же его видела в деле. И отец нас поддержит. Ива, если этот Игрок, Мир, Демиург…мне всё равно, как его называть, но если эта сволочь осмелится протянуть лапы к детям — останется без рогов! И что у тебя за манера — пытаться справиться со всем самой! Тебе даже в голову не приходит, что ты не одна!

— … Прости, Мага, — говорю, придя в себя, но всё ещё под впечатлением. Я даже говорить начинаю короткими фразами, невольно подлаживаясь под его тон. — Это привычка. Я действительно была очень долго одна. Только не кричи.

Он смотрит на меня, остывая.

— Это… тоже привычка, — говорит спокойнее. — Надо отвыкать. Собирайся.

Конец второй части