Спиною к будущему

Глава 11. Спиною к будущему

Долго от него не было вестей.

Долго… слишком долго, как по мне. Больше месяца прошло, а о нем — ни слуха, ни духа.

И сердце… так предательски щемило. Я корила себя за свою странную откровенность, глупую, безумную просьбу. Единственный, кто был дорог, кто растопил сердце, теперь исчез. И почему?

Как бы не было смешно и грустно одновременно, опять тому вина — мое прошлое, мои раны… и слабости.

Идиотка.

С лязгом швырнуть на стол карточки пациентов и пройтись по ординаторской.

Звонить ему не решаюсь. Более того, все больше склоняюсь к мысли, что надо бы вообще порвать со всем этим. Поставить точку, даже если больно и безумно не хочется.

Вычеркнуть, удалить его номер — и жить… так, словно никогда и не было. Его не было, моего Клёмина…

— Дочка, что опять? — заметил, подошел ближе. Не видела, когда успел зайти сюда Котов.

Обнимает, прижимает к себе, целует в висок.

Черт, не хотелось бы тревожить его отцовские чувства, ранить доброе сердце. Однако… врать и того противнее.

— Всё хорошо, пап. Переживу, — печально улыбаюсь, глядя в глаза. — И не такое переживалось…. а то… такие глупости.

Ласково улыбнулся, потрепал вдруг за волосы на макушке, как любил это делать мне еще в детстве.

Смолчал, лишь тяжело выдохнув.

Вырываюсь из объятий, отступаю шаг в сторону — поддается.

— Готова к дежурству? — улыбнулся.

— Да что к нему готовиться? — смеюсь. — Подушка одна для всех и всегда начеку.

Закачал головой.

— Остаться мне, может? Только матери позвоню.

— Нет, нет, — живо качаю головой, обнимаю его и силой уже толкаю к выходу. — Не стоит. Все под контролем.

— Подожди, сумку забыл, — хохочет. — Но если что… звони, — пытается состроить хмурый, серьезный вид.

Еще сильнее улыбаюсь.

— Пап, здесь столько народу, а еще Данил, Лиля и Ленка. Я найду, кому поплакаться.

— О, ну да, Данил. Как же я забыл?

Смеюсь.

Разворот — и, поцеловав меня в макушку, уходит прочь.

Данил, мой одногруппник. Папа думает, что он для меня бесценный друг — а я и не пытаюсь убедить в обратном, развеять миф.

Единственный, с кем, действительно, нормально общаюсь, что не говорите, это — Ленка.

И пусть я целиком не принимаю ее эту фривольность в отношениях полов и прочие, порой до дрожи бесящие, глупости, точки зрения на мир, однако… меня не на шутку подкупает ее искренность в общении со мной. А потому и введусь. А потому и… поддаюсь на эту дружбу.

Хотя… естественно, про Клёмина я ничего ей никогда не рассказывала. Наше общение, по правде, носит односторонний характер: она выдает всё, как на духу; а я — сплошная закрытая книга (но это не только для нее, нет, — для всех), просто, проявляю к ней дружескую симпатию и отчасти понимание, тепло. Делюсь… глупостями и мелочами. Несерьезными, но искренними и, порой, душетерзающими.

Стук в дверь, чисто формальный, и тут же завалилась внутрь Вышегородцева.

— Видела, батя свалил?

Улыбаюсь.

— Да, папа уехал. А ты что… пакостить собралась?

— Да какие пакости? Чай хочу попить. Или лучше кофе.

— Со сгущенкой.

— Ага, — кивает головой, радостно улыбаясь. — С ней, родимой.

— Печенье будешь? — потянулась я к верхней полке над раковиной.

— С чем?

— Не знаю, но, вроде…. с шоколадными крошками и еще какой-то фигней. Травой, — хохочу.

— В смысле? — живо кидается ко мне и взгляд через плечо.

— Да, ваниль, наверно, — смеюсь. — А тебе бы только что запрещенное.

Обмерла та, опустила стыдливо взгляд.

— Не, после того случая — не.

Тяжело сглотнула я слюну, кольнуло в сердце. Черт, и надо было ей и себе обо всем напомнить?

Разворот к, наконец-то застывшему после отчаянного бурления, чайнику.

Разлить кипяток по чашкам, заставляя коричневые точки растворимого кофе заплясать, закружиться в танце. Взять ложку — и добавить света, расколачивая притаившееся сгущенное молоко.

— Держи, — протянула подруге напиток. Поддалась: айкая, ойкая от ожогов, все же справляется с задачей.

Взяла и я свою чашку. Грубый, большой, превозмогая боль, горько-сладкий глоток садомазохиста — и выдох. Прогнать прошлое, прогнать воспоминания — и снова наощупь попятиться в будущее.

— Так что там с печеньем? — улыбнулась Ленка.

— Бери, — киваю в сторону, себе за спину.

Все еще стою около стола, облокотившись на него.

— А ты?

— Да неохота… Вообще, последнее время…

И вдруг звонок. Запиликал телефон. Живо отставить чашку.

— Прости, — ныряю в карман и достаю аппарат; на автомате, мимолетом всматриваюсь в дисплей, и уже чуть не приняла вызов, как внезапно обмерла, пришпиленная увиденным.

— Кто там? — заметила, тут же кинулась ко мне Вышегородцева и уставилась на белые буквы на черном фоне. — Клёмин?

Поморщилась я от происходящего. Еще вдох — и принять звонок.

— Да, слушаю? — резвые шаги на выход, бесцеремонно бросая ни с чем свою любопытную ворону. По лестнице — во двор, в сторону сада.

— Ты где сейчас?

Обмерла. Короткие сомнения — и отзываюсь:

— На работе. Сегодня дежурю.

— Всё в той же больнице?

— Ну, да.

— Сейчас приеду.

— В смысле?

Да только… вместо ответа — гудки…

Чертов гад…

Погрузить руки в карманы халата (вместе с телефоном) и замереть. Взгляд около — по, утопающему в полумраке, скверу. Скривиться от негодования, цыкнуть.

Пройтись немного вперед — присесть на скамейку.

Вдох-выдох… потереть лицо ладонями, сгоняя волнение.

Что? Зачем? И что… ждет меня дальше?

В какой-то момент, я даже пожалела, что в такую прохладу решила его ждать на улице, да еще и без куртки. Около часа ходьбы по кругу, теребя, нервно всматриваясь то в телефон, (на время, или проверить пропущенность звонков или смс), то вдаль — ища среди темных силуэтов деревьев, фонарей и спящих машин, нечто… родное.

Безуспешно.

И наконец-то шум мотора. На территорию въехал автомобиль и замер на служебной парковке.

Стук дверью — вышел наружу.

Клёмин.

Прикипела я взглядом. Сердце тотчас защемило не так от радости, как от той тоски, что я так упорно все это время игнорировала по этому человеку.

Считанные метры — и застыл рядом.

Глаза в глаза.

Любимая, родная улыбка.

— Ну, здравствуй, — первая решаюсь я на слова.

— Привет.

Видно, как был взбудораженный, взволнованный чем-то, нервно дышал.

— Что-то произошло?

Ухмыляется.

— Рад тебя видеть.

— Я тоже… — едва слышно шепчу. Вдруг его взгляд скатился к губам, замер на мгновение, но затем резво вбок — и тяжелый, шумный выдох.

— Дело есть. Поехали, — ухватил меня за локоть и с напором, силой потащил в сторону своего авто.

— В смысле? — ошарашенная, рычу, а затем еще миг — и вырываюсь. Отступаю в сторону. — Я не могу.

Удивленно уставился мне в глаза.

— Что значит «не могу»?

Вытянулась я от удивления, что он не понимает элементарное.

— Я же — врач. И я на дежурстве. И не могу… покидать пост.

— И что, некому тебя подменить или прикрыть? — недовольно перекосился.

— Ну… — пытаюсь сообразить.

— Живее, Лин.

Обмерли мы — встретились взглядами.

Еще миг — и нахожу силы благодарно кивнуть, что… пытается и впредь сохранять мою тайну, принимая мое лживое имя за истину.

Тяжело сглотнул.

— Другого шанса не будет, понимаешь? — вкрадчиво, многозначительно прошептал.

Обомлела я от прозрения. Еще миг — и, не роняя ни слова, живо кидаюсь ко входу в больницу.

— Ты куда? — ошарашено крикнул вслед.

— Две минуты — и я твоя.

Резвый, на грани возможностей бег наверх…. по лестнице.

И пусть роняю в душу Вышегородцевой сейчас тысячи вопросов, на которые я никогда не найду для нее ответов, но упрашиваю подстраховать меня — и если что, тут же трезвонить на телефон.

Быстро снять халат, переобуться, набросить куртку — и выбежать прочь.

Молчание всю дорогу. Тело пробирает дрожь. Не то страх, не то предвкушение.

Какой-то старый жилой дом, а может, конечно, и общественное здание: не узнаю. Окна на первом этаже все в решетках. Спуститься в подвал.

Полумрак. Нервы на пределе. Руки в кармане, отчаянно сжимаю в кулаки.

Шаги за Клёминым.

Жуткое, бесящее жужжание неисправной люминесцентной лампы, вечно подрагивающей, играющей со светом и мраком поочередно. Еще немного — и запнулся: слегка пригнувшись, зашел в темную комнату. Последовала примеру. Пару метров — и застыли, в нескольких шагах от стекла: темное, панорамное окно, разделяющее нас от тех, кто находится за ним — в соседней (освещенной) комнате.

Узнала. В кресле напротив за серым, пошарканным, старым столом, сидел… полковник. Кандыба.

— Он? — в полголоса спросил Вова. От неожиданности даже дрогнула.

Тяжело сглотнула. Пристальный, без отрыва взгляд на своего заклятого врага.

Еще минута — и киваю головой.

— Да, — решаюсь на звук.

Громко вышло, неуклюже, но даже не дрогнули — ни Клемин (от негодования), ни подонок… не слышит нас мой супостат. Не слышит, и не видит.

— Стекло бронировано?

Немного помедлил, видимо, сражаясь с удивлением и замешательством от подноготной вопроса, однако ответил:

— Да. Зеркальное, бронированное, и шумоизолированное.

Будучи довольная услышанным, живо закивала я головой.

— И что теперь?

— Всё просто, — дрогнул, махнул рукой куда-то в сторону. — Откроем дверь — и… выполним задуманное и… необходимое. Только, — вдруг оборот. Взгляд мне в глаза. — Обратного пути уже не будет. Если щелкнет замок — и мы окажемся внутри, ничего уже изменить. Понимаешь? Курок должен будет быть зажат, а этот выродок — упасть на пол замертво.

Отвела очи в сторону. Молчу.

— Я знаю, что ты — не трус, — внезапно продолжил, но взгляд не на меня, а за стекло, на пленника. — И… что способна на многое. Однако… это, — ткнул пальцем в сторону мужчины. — Это — действительно то, что ты так безумно хочешь? Или есть еще шанс… повернуть назад?

— В смысле? — обомлела я. Глаза в глаза.

Внезапно зашевелился, достал из-за пояса пистолет и протянул его мне.

— Вот, держи, — поддаюсь, беру.

Повернулся к Кандыбе.

Вдох-выдох.

— Неважно, кто выпустит пулю. Так или иначе, убийцей… будешь ты. Как он — для тебя, несмотря на то, что всё то исполняли другие люди. Так что давай, если четко осознаешь свое желание, — замер в жестикуляции, тыча пальцем в его сторону, — свою нужду… убить этого с***на сына, то стреляй. Открывай эту дверь — и пошли. Не хватит духу у тебя — выстрелю я. Я не шучу, не пугаю и не беру на понт. Я только хочу… чтобы ты полностью поняла, осознала свой будущий поступок… и потом не корила себя всю жизнь за опрометчивость и минутную слабость.

Тягучие мгновения рассуждений, всех болезненных за и против (что столько раз перебирала в голове, и в очередной раз, словно впервые, они опять стали ныне).

Хочу ли я его смерти? ХОЧУ.

Хочу ли я его УБИТЬ?… уже не знаю.

Чужими руками, но всё равно своими?… отдавая приказ, подобно тому же Кандыбе…

Перечеркнуть все принципы… только ради чего? В моем случае — ради сладкой, ядовитой мести? Которая в итоге… не принесет ничего. Даже облегчения (ведь наверняка). Просто, галочка и попытка остановить зло… однако это не оплатит их смерти. Батя бы не одобрил… Никогда бы не одобрил. Да и я не такая… Совсем не такая. Это демону надо, моему внутреннему голодному демону, которого зародил и вырастил во мне этот мерзкий предатель. Демону, но никак не мне…

Не хочу быть убийцей. По крайней мере, не так… Словно жулик, исподтишка, за былые заслуги. Не хочу стать одной из тех, кого так сильно ненавижу… и всегда норовила бороться против них. Даже сейчас, затеяв всё это действо…

Хмыкнула болезненно я, понимая свою обреченность.

— И что? Просто уйти?…отпустить? Простить все его грехи, закрыв глаза… и… забыть как звали. Отпустить прошлое?

Закачал отрицательно головой. Шумный вздох.

— Тебе решать, как его уничтожить. Но его жизнь… уже точно не будет прежней. Так что не просто уйти, а верно определить будущее. И его, и своё.

Тяжелые мгновения…

Шаг назад, криво, сама себе под нос, жестоко улыбнулась.

Живо передернуть затвор, и, не особо прицеливаясь, быстро снять с предохранителя пистолет да пустить пулю в лоб мерзавцу.

Звонким, болезненным, адским криком раздался выстрел, оглушив всех и всё, пробирая до холода. Тотчас образовалось пятно на уровне головы ублюдка, расползаясь громадной паутиной с крупной воронкой в центре по бронированному стеклу.

Дрогнул, словно что-то почувствовал, но… не встал, не кинулся бежать. Не помер.

Скривилась я, признавая свою слабость… и поражение. И свою победу вместе с тем.

Опускаю руки долой.

Еще один вдох — и протянуть пушку ошарашенному Клёмину. Не сразу отреагировал, но мгновения покорного моего ожидания — и наконец-то взял.

— Забери у него всё. Всё, что сможешь… и отдай детскому дому или фонду больных детей — мне всё равно, лишь бы во благо. Да отпусти его…

Пусть мучается, как и я, отбывая эту гребанную жизнь.

Несмелый разворот — и пошагала я долой, на выход, лицом к будущему, спиною к прошлому…. не прощаясь. И хороня навек.