Варвара опустилась на скамейку, как во сне. Сердце билось где-то в горле, дыхание сбилось, будто она пробежала марафон. Гопник — тот, что остановил её, теперь сидел рядом на корточках, прислонившись плечом к её колену, чтобы она не завалилась набок.
— Эй… ты чего, совсем белая стала, — произнёс он с неожиданной мягкостью. — Не бойся. Никитос там сейчас всех по полочкам разложит. У него таких, как этот твой Егорик, на завтрак трое.
Но Варвара почти не слышала его.
В голове, будто старый плёнкой, вертелись сцены из прошлого. Тот день. Та боль. Та унизительная боль, разбавленная бессилием.
Кабинет был душным, пахло потом, пылью и дешёвыми духами. Её окружили, как хищники — те, кто обычно не решался и слова ей сказать. Но в присутствии Егора они преображались: зверели, выслуживались. Один порвал ей тетрадь, второй — сдёрнул с плеча рюкзак и высыпал его содержимое. Ручки и книги рассыпались по полу, а она пыталась их собрать, но кто-то грубо пихнул в плечо. Кто-то другой толкнул сзади. Потом... кто-то схватил за волосы. Кто-то предложил: «На колени, ничтожество». А Егор смеялся, раскатываясь от удовольствия, будто он не школьник, а царь, а все вокруг — его свита.
И в тот момент Варвара впервые поняла, что такое настоящее одиночество. И страх. Парализующий. Холодный. Как будто замороженной рукой сдавили сердце.
Она моргнула, возвращаясь в реальность. В глазах потемнело. Воздух стал плотным, как вода. В ушах вдруг зазвенело, будто внутри всё начало сжиматься. Звон нарастал — тонкий, как звук телевизора, оставленного на пустом канале. Она уронила голову и уткнулась ладонями в колени.
— Эй, эй! — голос гопника прорезал звон, чуть глухой, как сквозь стекло. — Варя! Дыши! Слышишь меня?
Её звали по имени. Кто-то знал её имя. Кто-то сидел рядом, не смеялся. Не бил. Не толкал.
И ей вдруг ужасно захотелось, чтобы прямо сейчас, прямо в эту секунду, всё было по-другому. Чтобы она больше никогда не была той девочкой, которую можно поставить на колени.
Кто-то осторожно потряс её за плечи.
— Эй… ты чего?
Варвара слабо застонала, будто пробуждаясь из тревожного сна. Перед глазами всё ещё плыло, но постепенно очертания начали проясняться — лицо парня, нахмуренное, но не злое, скорее настороженно-серьёзное. Гопник. Тот самый, что придержал её раньше. Он встал на корточки рядом и внимательно смотрел ей в глаза.
— Очнулась, слава богу. А то я уж думал, всё — отъехала.
Варвара моргнула, дёрнулась, будто хотела сесть, но парень мягко удержал её за плечо.
— Не спеши. Голова кружится ещё, да?
Она кивнула еле заметно. Сердце всё ещё билось часто, но страх понемногу отступал, сменяясь оглушающей слабостью.
Парень обернулся через плечо, выпрямляясь, и крикнул кому-то за спину:
— Очнулась! Всё нормально, только бледная.
Он снова посмотрел на Варвару и с каким-то неожиданным сочувствием произнёс:
— Напугалась, да? Ничего, свои разберутся.
Варя перевела взгляд в сторону. Сквозь деревья проглядывал выход из парка, и вдалеке уже слышался гул голосов — смех, приглушённые выкрики, ритмичные шаги. Возвращались.
Этот район знал Никитоса и его ребят в лицо. Город был небольшой, и их «бригада» была вроде как легендой — с привкусом страха и уважения. Они могли внезапно появиться на разборке, могли влезть в школьный конфликт, а могли... просто прийти в подъезд и вывернуть все лампочки, потому что «светит в глаза». Иногда их ловили на чём-то — подрезали провода, испарились канализационные люки, или на стройке недосчитались инструментов. Но при этом, несмотря на свои темные делишки, ребята никогда не были замешаны в чём-то действительно опасном. Не было убийств, не было жестоких избиений просто ради кайфа, не было нападений на слабых. Своего рода кодекс.
И сегодня этот самый кодекс сработал на её стороне.
— Никитос если пообещал, что разрулит, — сказал гопник, вновь присаживаясь рядом на корточки, — значит, всё сделает как надо. Он за своих горой. Ты теперь тоже вроде как… не чужая.
Гопник нахмурился, взглянув в сторону дорожки, по которой уже шагали знакомые фигуры.
— Наши возвращаются, — пробормотал он.
Варвара резко рванулась на ноги, не дослушав. В ушах звенело, кровь стучала в висках. Она сделала шаг вперёд, увидев, как к ней приближаются Олег и Михаил — в мятой одежде, с исцарапанными руками, но живыми, целыми. Миша улыбался, придерживая Олега под локоть, а брат, кажется, шутил, размахивая рукой.
Облегчение, как волна, накрыло Варю. Слишком резко.
Мир перед глазами поплыл.
Шаг. Ещё шаг. И вдруг — чернота. Как будто кто-то выключил свет внутри головы.
— Варвара! — крикнул кто-то, но голос будто из-под воды.
Её глаза закатились, и она осела на землю. Парень, не теряя ни секунды, аккуратно подхватил её на руки — неуклюже, но бережно, как носят младших сестёр или чужих невменяемых подруг, чтобы те не приложились затылком о бордюр.
— Никитос! — крикнул он, оборачиваясь.
Из-за поворота парка вышли они — вся шайка, шумная, довольная. Никитос шагал впереди, отряхивая кулаки, как будто просто мыл руки после обеда. Позади плелись знакомые лица — Миша, Олег. У обоих были разбитые губы, ссадины на скулах и локтях, но держались они ровно, как победители.
— Братан, Варя вырубилась, — проговорил гопник, когда Никитос подошёл ближе.
Олег в два шага оказался рядом.
— Вон… я её придержал. Дышит, всё норм, просто перегрузка, походу, — парень осторожно передал Варвару в руки брата.
Олег сел на лавку, аккуратно устроив сестру у себя на коленях, не обращая внимания на кровь, сочившуюся с его рассечённой брови. Варя была бледная, как полотно, губы поджаты, веки дрожали, как у спящего.
— Чего она? — Миша подошёл и опустился рядом на корточки, глядя на Варю с беспокойством.
— Вспомнила. Всё вспомнила, — тихо сказал Олег, отводя взгляд.
Никитос вытащил из-за пазухи какую-то плоскую фляжку, понюхал и протянул:
— Нашатырь с бабкиного серванта. На всякий случай таскаю, бывает, надо. Сейчас пригодился.
Олег развернул крышку, поднёс к лицу сестры. Варвара морщилась, потом резко вдохнула, дернулась, открыла глаза — мутные, напуганные.
— Брат?.. — прошептала она слабо.
— Здесь, глупая, — Олег обнял её крепко, уткнулся лбом в её волосы. — Всё уже. Мы с тобой. Никто тебя больше не тронет.
Сзади раздался хруст гравия — кто-то из пацанов засовывал биту обратно в рюкзак.
— Красивая у тебя сестра, — пробормотал гопник, тот самый, что придержал её, — но страшно, как у тебя за неё глаза загорелись. Прямо как у Никитоса, когда кто-то с нашими связаться пытается.
Миша поднялся, смахивая пыль с колен.
— Пора бы ей уже к нормальным пацанам привыкнуть. Те, кто бьют, уже побиты. Остались только те, кто держат.
Никитос усмехнулся:
— Держим. До конца.