В кабинете директора стояла напряжённая тишина, нарушаемая лишь тихим тиканием настенных часов. За окном было солнечно, но внутри, казалось, воздух стал гуще. Антон Антонович сидел за столом, напротив него — Григорий Григорьевич, высокий, плотный мужчина в дорогом костюме, с нахмуренными бровями и отсутствующим выражением лица. Он не спешил садиться, стоял, рассматривая директорский кабинет как нечто старомодное и слегка жалкое.
— Григорий Григорьевич… — начал директор, поправив очки. — У нас возникли... сложности. С вашим сыном.
— С Егором? — Григорий Григорьевич чуть усмехнулся, прислоняясь к подоконнику. — Ну, бывает. Все мы в юности немного… буйные были.
— Это не просто «немного буйный». Поступают жалобы. Много. Некоторые ребята стали всерьёз опасаться за свою безопасность. Начался стихийный проект среди учеников, направленный против школьного буллинга… и, надо сказать, ваш сын там фигурирует не в лучшем свете.
Григорий Григорьевич поднял брови, чуть качнул головой и фыркнул, будто услышал что-то нелепое:
— Антон Антонович, не смешите. Всегда так было. Подрались, потолкались, покричали. Это же мальчишки. Так становятся мужиками. Что вы хотите — стерильных, пугливых отличников? Это школа, не монастырь.
— Я не об этом… — попытался возразить директор, но голос его звучал уже тише.
— Всё, — Григорий Григорьевич решительно выпрямился, бросив короткий взгляд на часы. — Мальчишки сами разберутся. Всегда разбирались. Не суйте туда педагогическую мораль. Никаких официальных жалоб ведь не поступало? Вот и хорошо.
Он повернулся, не дожидаясь ответа, и с лёгким хлопком закрыл за собой дверь.
Кабинет снова наполнился тишиной. Только теперь она была гробовой. Антон Антонович остался сидеть один, с побелевшими пальцами, сжимающими ручку. Впервые за долгое время он почувствовал не раздражение, не досаду, а что-то другое. Страх.
Страх за свою должность. За свою репутацию. За то, что началось нечто, что он уже не сможет остановить.
***
В подвале, временно переоборудованном под штаб проекта, царило настоящее веселье. Лёха и его команда — рослые, громкоголосые спортсмены с вечной ухмылкой и заразительным настроем — хохотали, разливая яркий апельсиновый сок по пластиковым стаканчикам. Один из них взахлёб рассказывал, как его одноклассник в начале дня уверенно заявлял, что всё это не взлетит, а теперь подписался на обновления сайта и уже кидает мемы в поддержку.
— За нас! — воскликнул Лёха, поднимая стакан.
И за мечту! — подхватили остальные.
Никитос, скачущий по залу, как заведённый, махал телефоном и радостно кричал:
— Тысяча посещений сразу после ролика! А к вечеру — уже больше десяти! Мы, чёрт возьми, взорвали школу!
Смех, обнимашки, бодрые фразы перекрывали музыку. На экране, закреплённом на стене, мелькали графики с посещаемостью и всплывающими сообщениями — анонимные и открытые обращения, доказательства, скрины, голосовые записи. Истории, от которых замирало сердце, и среди них — всё больше упоминаний Егора.
— Люди делятся. Они, наконец, начали говорить, — тихо произнёс Славик, наблюдая за статистикой. — И хотят присоединиться. Хотят помогать.
— У нас куча материалов. Учителя, директор… — пробормотал один из «ботаников», заглядывая в ноутбук. — Если это всё подтвердится, это просто… революция.
— Не революция, — поправил Миша, поднося Варваре стакан. — Это начало новой реальности.
В этот момент в зал влетел Сёма с сияющим лицом и за ним — целая шеренга ребят с коробками.
— Кто заказывал пиццу?! — крикнул он победоносно. — Двадцать штук! Чтобы всем хватило, даже тем, кто просто заглянул на запах!
Смех усилился. Кто-то уже начинал пускать музыку погромче, кто-то пританцовывал, кто-то обсуждал планы на завтра. Варвара, глядя на всё это, прижала руки к груди. Её сердце стучало быстро, но не от тревоги — от радости. Сегодня был праздник. Первый настоящий день победы. И это был только их старт.
Славик встал на скамью и хлопнул в ладоши, привлекая к себе внимание.
— Ребят, — сказал он, чуть сбавляя громкость веселья, — предлагаю завтра запустить второй ролик. Тот, где мы рассказываем про Егора. У нас же есть все видео — как он издевается над другими, как кидается, как унижает. Мы смонтировали мощно. С этим уже не отмахнёшься.
— Это будет как ответный удар, — сказала Варвара, вставая рядом. — Чтобы сразу показать: мы не просто говорим, а действуем. Мы готовы идти до конца.
— Поддерживаю, — кивнул Никитос. — Но давайте ещё подписи соберём. Против Егора. Против всего этого беспредела. Чем больше будет поддержки, тем громче наш голос.
— В точку! — поддержал Олег. — Подписи — это сила. Это то, что наша бюрократия не сможет проигнорировать.
Лёха, почесав затылок, шагнул вперёд и добавил:
— У нас в Металлурге тоже пострадавших хватает. Егор когда-то туда на допы ходил — и оставил свой «след». Я дам команду — до обеда соберём заявления, подписи и к двум принесём сюда.
— Я у нас в школе возьму на себя, — сказал Миша, слегка кивая. — Поговорю с учителями, родителями, теми, кто пострадал. Мы сделаем это быстро.
— Отлично, — резюмировал Славик. — До двух всё собираем. Заснимем, оформим, передадим директору. Пусть знают — это серьёзно.
На мгновение повисла тишина, наполненная осознанием важности момента. Потом кто-то тихо сказал:
— Ну?
И в ответ раздалось громкое, дружное:
— СТАНЬ МОЕЙ МЕЧТОЙ!
Все одновременно подняли стаканчики с апельсиновым соком, чокнулись, рассмеялись и дружно отпили.
— За мечту, — шепнула Варвара, улыбаясь сквозь лёгкую дрожь волнения.
Пицца пошла в ход. Кто-то уже взял по второй, кто-то — фоткал коробки на фоне логотипа проекта, кто-то обнимал соседа, не веря, что всё это происходит на самом деле.
Это был вечер настоящей веры — в себя, друг в друга и в то, что всё может измениться.