Стремнина

Глава 11. РЕЙС В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

В это прекрасное майское утро вся семья, кроме Мули и Ральфа, собиралась на дачу. Находилась она в районе Обсерватории, левее дороги, ведущей в урочище Медео, что в предгорьях Заилийского Алатау. Впрочем, назвать это строение «дачей» было большой натяжкой. Достаточно давно, когда Яны ещё не было на свете, Костик ходил в детский садик, а его родители были совсем молоды, о даче никто не помышлял. В ней как в подспорье семьи нужды тогда не было. Яна с Женей предпочитали летом ездить куда-нибудь в отпуск. Однажды их совместных отпускных хватило даже на вояж в Болгарию, где они провели несколько чудесных дней на курорте «Солнечный берег». Костика тогда «подбросили» Маришкиной маме — и счастливые супруги укатили. Марина Михайловна помнит волнение, с которым она тогда впервые выехала за пределы своей страны. Ей казалось, что люди в других странах живут как-то совсем иначе. Она к тому времени побывала в разных городах Советского Союза — Минске, Москве, Ленинграде, Ереване, Тбилиси, Батуми, ездила в Крым и Ялту, но всё это было своё, родное, уклад жизни был всюду одинаков, а тут — заграница!.. Такое путешествие выпало им с Женей впервые в жизни. Марина вспоминает, как мечтая о курорте, она представляла себе гостиничный «люкс» с огромной, этакой барской, кроватью, на которой любовь слаще… Ей так хотелось почувствовать себя королевой, пусть даже ненадолго.

Дома они спали на раздвижной тахте, купив которую, были на седьмом небе от счастья, так как за мебелью в те времена люди стояли в очередях, записываясь в них задолго до покупки. Как они с Жекой радовались впервые приобретённой кастрюльке! Он танцевал вокруг стола, где красовалась новая посудина, лезгинку с ножом в зубах и смешно таращил глаза. Она подыгрывала ему, приплясывая на месте и покачивая бёдрами, вертела руками по-грузински то в одну сторону, то в другую. Этот «ритуальный» танец закончился на… дефицитной тахте Женька жарко шептал ей в ухо:

— Красавица! Какая красавица эта твоя… кастрюля!

Но, вообще-то, Маринка не понимала, откуда в ней, выросшей в скромной обстановке, не избалованной излишествами, приученной довольствоваться малым, возникали иногда мечты и фантазии под стать аристократам. Возможно, это было следствием прочитанных романов. Ну, в самом деле, не могло же это быть памятью подсознания? О своих польских дворянских корнях Маринка пару раз слышала от матери. Но такие «корни» во времена, когда гегемоном общества был рабочий класс, считались гнилыми и презренными, даже упоминать о них было делом опасным. Да она и не придавала значения всей этой чепухе. Однако Марину тянуло к старинным кокетливым шляпкам богатых дамочек, которые ей были бы очень к лицу. Ажурные зонтики и обнажённые покатые плечи представительниц княжеских родов восхищали её, она сожалела, что не родилась в то время. Надо сказать, что плечи юной Марины были тоже белоснежно-мраморными и покатыми, как у пушкинской Натали, и поэтому она не удивлялась множеству комплиментов в свой адрес. Но всякий раз, чтобы не поддаться этим чарам восхищения и не впасть в нарциссизм, она говорила себе: «Лично моя какая заслуга в том, что я симпатичная? Ну, от силы, хорошенькая. Что с того?.. Красота человека в его душе!». И всё же, и всё же… представления о совсем иной, прекрасной, жизни часто крутились в её юной головке. Когда Марина делилась порой своими мечтами с матерью, та отвечала с усмешкой: «Бодливой корове, дочка, бог рог не дал!» — и Марина воспринимала это как должное, считая свои «аристократические» замашки дурью.

…Номер в отеле, в который их провела горничная, к разочарованию Марины, оказался обыкновенным, весьма невыразительным, с двумя полуторными кроватями, расставленными по бокам узкой, длинной комнаты.

— Женька, а твоя жена — «бодливая коровушка…», — вздохнув, рассмеялась Марина. И моментально, не очень-то и расстроившись, переключилась мыслями на то, что они, наконец, у моря! А впереди их ожидало путешествие по основным городам Болгарии, которая была абсолютной копией любой из пятнадцати республик Союза, практически шестнадцатой республикой. Но это путешествие, пропитанное каким-то необъяснимым уютом болгарских городков с утопающими в цветах домиками на сваях, доброжелательные улыбки местных жителей, многие из которых знали русский язык, запомнилось Марине и Жене на всю жизнь. На всю жизнь запомнят они памятник на высокой горе простому парню Алёше, о котором сложена песня. «Стоит над горою Алёша — Болгарии русский солдат…»

Нельзя сказать, что подобные поездки Жене с Мариной выпадали часто. Но даже, если они в отпускное время оставались в своём городе, то предпочитали активный отдых, например, ходили в горы за грибами. Поднимаясь к альпийским лугам, собирали там, под елями, грузди. Ездили купаться на Капчагай, рукотворное водохранилище в семидесяти километрах от Алма-Аты. Бывало, отдыхали на озере Иссык-Куль в Киргизии. Любили бывать с детьми в парке… Автомобиля у них никогда не было. Почему-то его не хотел иметь Евгений Иванович. «Не стОит эта груда железа таких жертв, Мариша. Люди, чтобы скопить на машину много лет лишают себя всего самого необходимого, а жизнь так коротка!»

Как бы и где бы они ни проводили отпуск, никогда в их семье не было принято отдыхать друг без друга, а впоследствии — и без их детей.

Шли годы. Родилась Яна. Когда ей шёл третий год, у Марины возникла необходимость объединиться со старичками-родителями, здоровье их оставляло желать лучшего. Вот тогда-то они и поселились вместе в большой квартире. Чем старше становились дети, тем скорее теряли силы старики. Они требовали гораздо большего внимания и ухода, чем Костик и Яна. Но Марина изо всех сил старалась никого не обделить своей любовью. Мать Марины уже еле ходила, а отец слёг гораздо раньше.

Но когда приблизился очередной отпуск, Женя заранее купил билеты на поезд для всей семьи, намереваясь в этот раз отправиться в Новосибирск, побывать на реке Томь. Будучи там недавно в командировке, он познакомился с хорошими людьми, которые пригласили его приехать сюда летом с семьёй. Природа, река… Что ж, относительно «дёшево и сердито». Узнав о билетах, Марина спросила маму, сможет ли она как-то выдержать их отсутствие в течение хотя бы недели. Старушка заплакала и предположила, что когда дети вернутся, то их, родителей, возможно, уже не застанут в живых. Ну как с такими мыслями ехать?! Сдали билеты. Стали думать, где провести отпуск, не отлучаясь из дома. Стояла ужасная жара. В квартире, несмотря на сплошные сквозняки, к вечеру всё раскалялось. Хотелось на природу, но без машины далеко не уедешь. И тогда пришла идея — купить дачу, недорогую, вблизи от города, чтобы до неё ходил рейсовый автобус.

Скоро нашёлся подходящий участок на склоне горы, довольно пологий, с прекрасным видом на соседние холмы и пригорки. Живописные картинки дачных домиков с ярко-красными или зелёными крышами, утопающими в кронах цветущих деревьев и в пышной зелени вьющихся трав, запахи шашлыка, плывущие от дымных костров, чистейший воздух, напоённый ароматами горных диких цветов, от которого начинала болеть с непривычки голова, переклички отовсюду доносившихся детских голосов, стук топоров и запах дыма… «Мммм, не надышаться!». Марина даже предположить не могла, какое счастье можно ощутить в такой непосредственной близости с природой.

Я сегодня вся пронизана природой, я в горах сегодня с ней наедине. В дымке тает мой родной любимый город и крылатой птицей стать охота мне. Лето. Жарко. И трещит в траве кузнечик, где-то близко, рядом он со мной живёт. Мы — соседи в этой жизни яркой вечной, он так занят и меня совсем не ждёт. А трава! Такая дивная, густая! Так и манит: «Полежи, побудь со мной!» Что ж, лежу, и надо мною пташек стая так щебечет, обсуждая летний зной. Я дремлю в траве, как пух, зелёной, мягкой, но смотрю — вдруг по руке моей ползёт осторожно и опасливо букашка, видно сразу, что меня не узнаёт. Тут и там повсюду бабочки летают… Всюду свежесть, яркость красок и уют. Я лежу в глубокой неге — просто таю, и в восторге гимн природе я пою! Не пойму, за что дано мне это счастье — красоту такую в жизни замечать? Перед ней мельчают, тают все несчастья, лишь желанье — созерцать, парить, мечтать.

В душе поднималось какое-то, давно забытое, ощущение неторопливой деревенской жизни, слияния с истоками древних предков, тех, что ещё жили в пещерах, ведь весь мир был тогда у их ног — первозданный, неповторимый, сказочно богатый и… опасный, да, опасный. Но сравнить ли тот «опасный мир» с миром современным? Сколько человеческих жизней ежедневно обрываются только под колёсами автомобилей! Что натворил человек за столетия своего существования?

Марина отвлеклась от своих размышлений, и, вдохнув в восторге полной грудью волшебный воздух, счастливо произнесла:

— Берём! Домик, правда, крошечный, ну да есть какая-никакая крыша на случай дождя — и ладно. Жить нам тут в ближайшее время не «светит» из-за старичков наших, их не оставишь, но хоть есть, куда приехать шашлычка поесть да воздухом зарядиться. Берём, Жека? Мы с тобой ничего не соображаем в садово-огородном деле, но, где наша не пропадала, научимся!

Евгений Иванович, улыбаясь, кивал головой.

С тех пор утекло много воды. Давно уже нет родителей Жени и Марины. Евгений Иванович с присущей ему дотошностью и старанием овладел всеми необходимыми познаниями и превратился в заядлого энтузиаста-дачника. Правда, только по выходным. Во всех делах и начинаниях Марина всегда была его правой рукой и неутомимой помощницей, впрочем Евгений Иванович всегда старался освободить её от трудоёмких дел.

— Маришка, всё! Хватит стоять буквой «г»! Посиди, отдохни, я докончу твою работу. — Но когда видел, что жена не торопиться расслабиться, отдыхать, настаивал со строгими нотками в голосе:

— Заканчивай, говорю! Иди лучше чайник поставь. Скоро обед!

Дачу он буквально вылизал. И она благодарно платила ему обильными урожаями. Женя таскал на себе тяжёлые рюкзаки с яблоками и грушами, с ягодами и шикарными огромными помидорами, которые невозможно было даже сравнить с купленными на рынке. А потом они с Мариной закатывали всё это в банки, обеспечивая семью на зиму простым, незамысловатым провиантом, который всегда выручал, если внезапно являлись гости.

Вот и на этот раз, Евгений Иванович, Марина Михайловна с Яной и четырёхмесячной внучкой в девять часов утра ждали на автобусной остановке Костика с Машей и Лену, Янину подружку, с её парнем, с которым Лена познакомилась недавно. Этого парня Яна ещё ни разу не видела, хотя и была наслышана от подружки о её новом знакомом.

На дачу ходил маленький древний автобус, называемый в народе «коробочкой». Он должен был появиться примерно через полчаса. Минут через пять подошли Лена с её парнем. Познакомились.

— Виктор, — говорил он всем, пожимая руку и улыбаясь смущённо. «Не красавец паренёк, — подумала Марина, — белесый какой-то, и глаза цвета простокваши. Лена-то вон какая видная… Впрочем, он, может быть, человек хороший. Для мужика внешность — не главное. Наверное, и хорошо, что страшненький: есть слабая надежда, что изменять не будет. Если, конечно, у них всё сладится».

Лена схватила на руки Стеллочку, которая ей доверчиво улыбалась, и принялась ворковать с ребёнком. Виктор стоял рядом, безучастно разглядывая новые лица. Когда подошёл автобус, запыхавшись, подбежали Маша и Костя. Вся компания, забравшись в «коробочку», расселась по местам.

До дачи было минут сорок езды. Натужно ревя мотором, автобус пилил на второй скорости по серпантину змеящейся вверх узенькой асфальтированной дороги. Пассажиры любовались горными пейзажами и оживлённо болтали, кто о чём.

На месте они поднялись по узкой тропинке на гору, вышли к чистенькому домику и, минуя его, направились внутрь участка. Там, запыхавшись, уселись на врытую в землю скамейку. Рядом стоял небольшой стол. Укрытием от солнца служили ветви яблони. Горный прохладный ветерок, слегка освежая, дарил необъяснимое наслаждение.

— Как же тут классно, всё-таки! — воскликнул Костя. Все расслабленно улыбались, отдаваясь блаженству.

Достали кастрюлю с маринованными окорочками, разделанными на куски, Марина принялась за столом нанизывать мясо на шампуры, а Женя развёл огонь в мангале. Яна выносила из домика посуду, а Лена со Стеллкой на руках пошла осматривать дачные владения. Вслед за нею потянулся и Виктор, а через некоторое время к ним присоединилась и вся молодёжь, оставив старших заниматься приготовлением шашлыка.

Через некоторое время Евгений Иванович принялся жарить шашлыки, и все собрались поблизости, вдыхая волнующе-аппетитные запахи, идущие от мангала. Сегодня на даче никто не работал. Яна лежала на коврике, постеленном в траве, придерживая сидящую дочку и вспоминая, как в прошлом году, на Пасху, они были с её родственниками, примерно в это же время здесь, на даче, с Саидом… Он тогда с любопытством наблюдал, как все, играя, стукались крашеными яйцами, с нетерпением ожидая, кому первому достанется разбившееся яйцо. Кажется, это было давным-давно, в прошлой жизни. Всего лишь год прошёл, а кажется, что полжизни миновало! «Какой дорогой ценой досталась мне доченька!». — Яна в задумчивости гладила дочурку по спинке. А Стеллка с любопытством сидела и разглядывала одуванчики, трогала их ручками, наклонялась к ним. Все наблюдали эту умильную картину и растроганно улыбались. Не улыбалась только Яна. Она вдруг вспомнила недавнюю беседу с матерью, и мысли увлекли её на родину Саида, куда предлагала поехать для восстановления семьи дочери Марина Михайловна. Яне пришло на ум старинное слово «чужестранка», пожалуй, как нельзя более подходящее к её мироощущению во время той поездки на собственную свадьбу. Словно камень, и не просто камень, валун, лёг на душу… Яне захотелось глубоко вздохнуть и сбросить эту душевную тяжесть. «Я подумаю об этом завтра», — вспомнилась ей знаменитая фраза Скарлет О Хара из «Унесённых ветром».

— Ребята, шашлык сейчас будет готов! — позвала Марина Михайловна, — мойте руки и садимся за стол!

Потом, как всегда, наслаждались шашлыком, в приготовлении которого Евгений Иванович был непревзойдённым мастером, откупорили пиво, разлив его в кружки, произносили тосты. Молодёжь задавала тон шутками, анекдотами. Почувствовал себя свободнее и Виктор, он расслабился среди этих добрых людей, веселился, шутил, и ему казалось, что он знает всех уже добрую тысячу лет.

Дача — источник природных наслаждений и утех — была для семьи Марины и Жени, для их друзей, чем-то гораздо большим, чем «пристанище путешественника», неугасимым очагом душевного тепла, ласковой заботы и любви. Всё это, впрочем, воспринималось как само собой разумеющееся.

Зароненная в сознание Яны мысль о воссоединении с Саидом, как зерно, брошенное в благодатную почву, постепенно прорастало и облекалось в конкретные формы, заставляя молодую женщину серьёзно подумать о своём будущем. «Может, и правда стоит пожить в его стране дольше, чтобы привыкнуть и адаптироваться там?» — задавалась она вопросом. Но червь сомнения тоже не оставлял её.

— Доченька, ты никогда не узнаешь, что правильно, пока не попробуешь,- сказала в ответ на её раздумья Марина Михайловна. — Я учила тебя быть сильной, и ты никогда не боялась трудностей. Конечно, ты ещё очень молода. Но я решаюсь тебя отправить в чужую страну, только потому, что уверена в тебе. Ты у меня самостоятельна не по годам. Ты ведь росла в те времена, когда все свои силы я, в основном, вынуждена была направлять на уход сразу за двумя родителями, твоими бабушкой и дедушкой, царство им небесное! Тебе было всего два с половиной годика, когда они стали жить с нами, и вскоре тяжело заболел твой дед. Его прооперировали, но после операции он практически стал инвалидом, лежачим больным. Готовить, кормить, убирать, обмывать да просто сидеть подле него… Кто мог это делать, кроме меня? Твоя бабушка, мама моя, уже была слишком слаба. Спасибо, Женя взял на себя часть забот. Пришлось рано отдать тебя в садик. Хорошо ещё, что попалась хорошая воспитательница — ты с удовольствием ходила в него.

Представляешь, сижу на работе, вдруг — звонок. Бабуся сообщает, что дед упал с кровати, а поднять его некому. Что делать? Отпрашиваюсь на час, мчусь домой, поднимаю отца, а в нём, между прочим, девяносто пять килограммов! Прибегаю на работу, а через два часа вся история повторяется снова. Мне тогда пришлось оставить работу по специальности, устроиться в родной политехнический институт на военную кафедру заведующей учебным складом. Благо, что кафедру в то время возглавлял добродушный полковник. Зная мои домашние обстоятельства, он всегда шёл мне навстречу. Я могла находиться на работе ровно столько, сколько требовали текущие дела. Начальник не настаивал на «отсидке» полного рабочего дня. Поэтому после обеда я, как правило, была уже дома.

Так сложилось, что даже в выходные дни, когда ты была дома, не в садике, у меня не было возможности гулять с тобой во дворе, как сейчас принято в большинстве молодых семей, и я отваживалась выпускать тебя, малютку трёхлетнюю, одну. Конечно, поминутно приходилось бегать к окну и проверять, на месте ли ты, но, тем не менее, всё своё детство ты провела в дворовой компании разновозрастных пацанов. Каюсь до сих пор, что тебе не перепало столько материнской любви и заботы, какой я награждала, скажем, Костю, когда он был маленьким. Не дала я тебе должной заботы и ласки, не холила тебя, как в своё время сына. Ты уж прости меня! Но Костя рос, когда на меня ещё не свалилась работа по уходу за родителями. Сколько книг мы с ним перечитали тогда, не то что с тобой!..

— Ой, мамочка, о чём ты говоришь, сколько я помню, ты всегда находила время и для меня, садилась читать со мною книжки, а я, начав было слушать, быстро теряла интерес, скатывалась с дивана, чтобы поиграть. Могла вообще отправиться в другую комнату, помнишь? А ты в растерянности замолкала… Ты была очень мудрой мамой — всегда представляла мне свободу, но разъясняла, чем она может обернуться для меня.

Сколько себя помню, ты всегда была со мною ласкова, всегда старалась вкусно покормить… Мамочка, я тебя очень люблю! А как ты волновалась о наших взаимоотношениях с Ренатом? Ты верила в серьёзность моей любви к нему. Помнишь, как Ренат однажды позвонил мне после долгого молчания.

«Ян, привет! — сказал он тогда, голос его дрожал, хотя он и старался придать ему будничный тон. — Вот, послушай эту запись, только что скачал на плёнку». В трубке зазвучала песня, модная в то время: «Я так хочу быть с тобой! Я так хочу быть с тобой…». Я сидела и молча слушала, по лицу текли слёзы. А ты, мама, смотрела на меня обескураженно, и твои глаза наполнялись слезами. Когда песня закончилась, он спросил: «Ну… как?». А я ответила этак непринуждённо, хотя мои глаза были на мокром месте: «Фристайл. Что такого?». «Ты только это и поняла, да?.. — Он бросил трубку, а я зарыдала в голос. Ты, мам, гладила меня тогда по головке, как маленькую.

А помнишь, как я принесла из садика какое-то матерное слово, даже не понимая его смысла, употребила с гордостью. А ты не заострила на нём внимание, перевела разговор на другую тему, а гораздо позже, когда мне уже было лет девять, сколько ненормативной лексики я слышала от пацанов, с которыми якшалась! И ты мне сказала однажды: «Доченька, уберечь тебя от грубых слов, употребляемых другими, я не в силах. Но ты растёшь в семье, где ругань не принята. Слышала ли ты подобные слова от своего папы? Нет. И ни от кого дома ты их не услышишь. Значит, придерживайся тех же правил. Не опускайся до уровня грубиянов. Ты — девочка, тебе к лицу только нежность… А грубые слова — словно лягушки и змеи, выскакивающие изо рта». Так я до сих пор этих лягушек и змей вспоминаю. Сколько я себя помню, мамочка, ты всегда доверяла мне, хотя, теперь уже понимаю, как ты при этом рисковала…

— Да, доченька, рисковала. Как-то, когда тебе было лет девять-десять, ты заявилась домой и с порога произнесла:

— Мам, пацаны на великах отправляются на гору Кок-Тюбе, можно я с ними? — Ты ждала моего мгновенного ответа. А я, признаться, тут же подумала, что дорога на эту гору пустынная, а пацанам уже лет по двенадцать-тринадцать. Ума ноль, уже гормоны юношеские заиграли. Я подумала, как тебя уберечь, если приставать начнут. Я приняла решение и спросила тебя:

— Кто там у вас старший?

— Джон, из соседнего подъезда, ты его видела.

— Веди-ка его сюда!

Через три минуты явился соседский Женька:

— Здрасте, тёть Марин!

— Женя, ты самый старший. Отвечаешь за Яну головой. Согласен быть её защитником во время поездки?

Джон распрямился, стал даже немного выше и совсем по-мужски произнёс: — Даже не сомневайтесь, тёть Марин! Замётано!

— Смотри, Джон, полагаюсь на тебя!

Как ты теперь, наверное, понимаешь, Яна, мне, конечно, боязно было отпускать тебя с этой ватагой, но вспоминая честные глаза Джона, я успокоилась.

— Да, мама, так что не наговаривай на себя: ты уделяла мне достаточно времени. Может, и не сюсюкала, не очень часто нежничала, но в нужный момент всегда оказывалась рядом.

— Да, Яночка, пока растишь детей, из каких только ситуаций не приходится искать достойный выход.

Ладно, мы отвлеклись, солнце моё! Для чего, детка, я затеяла этот разговор, вспоминая твоё детство? Да для того, чтобы вселить в тебя (да и в себя заодно) уверенность в том, что ты достаточно самостоятельна в жизни ещё с детства, что в тебе есть практическая сметка, что ты не кисейная барышня. Ты воспитана улицей, но благодаря этому, способна постоять за себя, в любой обстановке будешь чувствовать себя, как рыба в воде. Я знаю, что ты справедливый человек, никому не причинишь зла, не поведёшься на чужую провокацию. Я верю в тебя.

Я, конечно же, поеду с вами, посмотрю, какая там семья, что за люди. Если мне не понравится, увезу вас обратно. Хотя… по их законам, я слышала, ребёнок при разводе всегда остаётся с отцом. Как бы не отобрали у нас с тобой Стеллочку… Ладно, давай надеяться на Саида, он, всё-таки, показался мне порядочным парнем. А, судя по тому, как он без конца звонит, есть надежда, что он любит тебя, иначе зачем стал бы звать к себе? Там мать ему другую невесту прочила… Ну что — решено, берём билеты на самолёт?..

Яна помолчала, но вдруг решительно сказала:

— Едем! Завтра надо узнать, по каким дням туда летают самолёты.

Вечером после возвращения Евгения Ивановича с работы жена и дочь объявили ему эту новость. Он только недоуменно пожал плечами и сердито взглянул на Марину:

— Куда тебя всё время несёт, Марина? Живём, вроде, нормально. Яна учится и работает. Ребёнок развивается, всем обеспечен. Чего вам, бабам, вечно не хватает? За чем, или за кем, вы решаетесь броситься в тьмутаракань? Не пойму я вас!.. Делайте, что хотите! Заварили кашу — расхлёбывайте теперь!

Ночью Марине не спалось. Женя, было, уснул на своей раскладушке, утомившись за день на работе, а Марина всё ворочалась с боку на бок, вздыхала, а потом и вовсе расквасилась, зашмыгала носом. Встала, пошла на кухню, присела на край Жениной раскладушки. Муж проснулся:

— Маришка, ты чего?

— Ох, страшно, Женька! Куда я заталкиваю дочь свою? Моих мозгов не хватает, как правильнее сделать. Я ведь хочу поступить справедливо — не только по отношению к дочери, но и к Саиду. Он любит Яну, не отказывается от отцовства, за что он-то должен мучиться? В чём он виноват? Ну, может, и не следовало ему пускаться в сексуальные отношения с девушкой, если он не готов был взять на себя ответственность за ребёнка, но… двадцать восемь лет! Мужик взрослый, не удержался. Но ведь и Янка не перечила. Сделал предложение как порядочный, рискуя собой, нарушая свои традиции… Так что… жалко мне их всех. Да и ребёнок… в чём он виноват? Пусть попробуют всё же, семью построить. — Слёзы опять потекли из глаз Марины. Женя, сев на раскладушке, обнял жену, стал нежно и горячо целовать её.

— Ты, Мариша, просто святая какая-то! Рискуешь дочерью, такой чудной внучкой во имя высшей справедливости… Сколько живу с тобой, не перестаю тебе удивляться!

— Жека, что бы я без тебя делала? Какое счастье, что ты у меня есть! — шептала Марина.

— А у меня — ты! Иди ко мне!.. — Как уж они поместились на узенькой раскладушке, известно только двоим. Не приспособленная для любовных утех «кроватка» запела с выразительным стоном.

— Женька, тише ты! Только не хватало, чтобы кто-то проснулся! Ну вот, кто-то уже идёт!.. — Марина привстала, прислушиваясь. На пороге кухни возник Ральф. Горя возбуждённым взором и виляя хвостом, он вперился в них.

— Пшёл отсюда, псина бесстыжая! — Марина махнула рукой, но пёс не сдвинулся с места, ему, наверное, было завидно.

— Да пусть себе смотрит и облизывается! Расслабься, Маришка… Любимая!.. — В тот момент не было никого на свете счастливее их, и не важно, что ложем влюблённых была простая, хранящаяся в доме с советских времён, раскладушка.

На следующий день завертелась канитель со звонками в справочное аэропорта. Там сказали, что в Карачи есть только чартерный рейс, отправляющийся дважды в неделю. Его фрахтуют в основном турфирмы.

— Надо же, туда ещё и туристы летают! — удивилась Яна. В конце концов, выяснилось, что билеты можно приобрести только через казахстанскую турфирму, возившую «челноков». Оказалось, что они приобретают там прекрасный хлопчато-бумажный трикотаж. На нашем рынке тогда превалировал китайский кустарный ширпотреб, собственные же предприятия приказали долго жить.

К вечеру билеты для Марины Михайловны, Яны и Стеллки были приобретены. Вылет предстоял через три дня.

— Женя, а как ты тут выдержишь — с Мулей и Ральфом? — спросила со вздохом Марина.

— Дорогая, не переживай! Как-нибудь перебьёмся. Справимся, правда, Муленька?

— Да я-то что? Мне много не надо: утром и вечером Женя накормит, а в туалет и в ванную как-нибудь, потихоньку, на ощупь доковыляю!

— Ну, уж потерпите, дорогие мои, я быстро вернусь, через неделю. Если, конечно, всё нормально будет.

Стояли последние дни июня. Стеллке на днях должно было исполниться пять месяцев. Марину мучил вопрос, как же Саид собирается выдать такого, уже достаточно большого, ребёнка за трёхмесячного? Внучка, к тому времени, уже уверенно сидела, и вообще, была очень смышлёной девочкой.

Яне пришлось уволиться с работы. Всё было поставлено на карту во имя воссоединения её семьи.

И вот настал день отъезда. Евгений Иванович провожал женщин в аэропорт. Зарегистрировав багаж, он крепко обнял жену и дочь с внучкой. Глаза его увлажнились.

— Ну, Янка, счастья тебе, родная!

— Папочка, да я приезжать буду, вот увидишь!

— Ладно, ладно, доченька! Ты, главное, покажи им там, что наша нигде не пропадала!

Через сорок минут самолёт уже пробивал облака. Для Яны и Марины Петренко начинался рейс… в неизвестность.