Стремнина

Глава 1. ЖИЗНЬ ТОРОПИТ, РАСПАХНУВ ОБЪЯТИЯ

Свежее, напоённое ароматами цветов, июньское утро. Его тишину нарушает лишь звук метлы дворника, тихий и методичный: шарк-шарк-шарк… Диссонансом птичьему гомону он врывается в открытое окно и навязчиво лезет в уши. Но сон уходить не хочет. Яна поворачивается на другой бок.

Такой приятный сон! Хочется досмотреть его до конца. Красивый и ласково улыбающийся Ренат говорит ей что-то о своей любви и держит её руку в своих тёплых ладонях…

Но вот ворвавшийся в окно солнечный луч ослепительной кистью мазнул девушку прямо по векам. Сна как не бывало. Прервался на самом интересном месте! Яна неохотно открыла глаза. Будильник показывал половину седьмого. Ох, как ещё рано!..

Она тут же вспомнила про выпускной вечер. Трудно поверить, что всё уже позади — экзамены, школьная суета, уроки, учителя… Им, конечно, спасибо большое за науку, но как всё же достали они своими требованиями, «принципиальным подходом к знаниям»! Наконец-то, можно забыть об этом, оставив в памяти только лучшие минутки школьной поры. Всё-всё закончилось! Какое счастье! Здравствуй, утро, ты прекрасно!..

Яна подбежала к открытому окну. Свежий ветерок ласково овеял её щёки. В голубоватой, быстро тающей на солнце дымке проступали, упираясь в небо, величественные горы. Кажется, что до них рукой подать. Полететь бы птицей к их заснеженным вершинам, оповещая весь мир радостным криком: я — взрослая, я — взрос-ла-я!..

Она окинула взглядом спальню. На спинке кресла лежало отглаженное с вечера новенькое платье, тут же под стать торжественному наряду стояли еще не ношенные лаковые лодочки.

Яна посмотрела в зеркало. Из его глубины ей улыбалась белокожая, русоволосая, еще не тронутая загаром девушка с широко распахнутыми серыми глазами. Да-а, взрослости у этой барышни ещё маловато! А ведь ей скоро семнадцать. Чуть-чуть осталось до дня рождения. Семнадцать лет! Сколько раз Яна пыталась представить себе, какой она будет на пороге совершеннолетия. И хотя до него ещё целый год, сколько уже сейчас возможностей открывается перед ней!

Вот только бы Ренат… Неужели выпускным вечером у них всё закончится? Нет, это просто невозможно! Как она будет жить дальше, не видя каждый день его чёрных ласковых глаз?..

В последнее время их отношения оставляли желать лучшего. И кто в этом виноват? Сама же и виновата, корила себя Яна. Сама!.. Зачем, спрашивается, отшила его? Думала, что он будет бегать за ней, добиваться её внимания. Однако не тут-то было! Гордый парень, он взял да и… «отшился»! Даже разбираться в причине её поведения не стал. А она-то решила, что он станет переживать и оттого только крепче полюбит её.

Только вышло иначе — Ренат бросился ухаживать за другими девочками в их классе. Те, ясное дело, расцвели. Им оказал внимание первый парень в школе: красивый, высокий, широкоплечий и, к тому же, всегда при деньгах. А, значит, можно поклянчить: «Ренатик, купи мороженое! Купи то, купи сё!..» А он — джентльмен ведь! — со снисходительным видом удовлетворяет запросы юных дам. А они, дурочки, не понимают, что напоминают мух, кружащихся вокруг вазы с вареньем. Ну и флаг им в руки!.. У каждого, как говорит её мама, есть свои жизненные ценности. Но… Яна вновь критически осмотрела себя в зеркале. Любит-то Ренат, всё же, её, Яну! Да, её! И только её! Она чуть не топнула ножкой, и улыбнулась своему неосознанному движению. Пусть в некотором отдалении, но она постоянно чувствует его внимание. Ловит на себе эти его долгие взгляды на уроках, на переменах! Каждый вечер кто-то звонит ей по домашнему телефону и сопит в трубку. Кто-то?.. Да кто же, кроме него! Давно нужно было попросить папу купить аппарат с определителем номера. Вот тогда бы она сразу вывела Рената на чистую воду… Он, её милый мальчик, тоже, конечно, понимает, что сегодня заканчивается одна и начинается другая страница их жизни. Что не будет больше ни уроков, ни перемен, что он может больше никогда… не увидеть её. Если только… Да всё он, Ренат, распрекрасно понимает! Наверняка, когда объявят танцы, он подойдёт к ней, галантно обнимет за талию… Они помирятся и весь вечер будут танцевать и говорить, танцевать и говорить!.. А с рассветом, взявшись за руки, отправятся бродить по городу.

Ох, скорей бы вечер! «Мне бы нужно сегодня воздержаться от пищи, — вдруг подумала Яна, — чтобы к школьному балу быть стройной, как тростиночка!».

Она была уверена, что через несколько часов произойдёт что-то необычное, волшебное…

И вот долгожданный вечер наступил. Нарядные выпускники подтягивались к входу в красивое недавно построенное здание ТЮЗа. Сегодня на весь вечер оно было арендовано их родителями. Мальчики в отглаженных костюмах и галстуках, казалось, сразу повзрослели лет на пять, а девочки в светлых платьях разных цветов и оттенков напоминали юных фей. Они и вели себя, соответственно своим нарядам и причёскам. Исчезла привычная угловатость движений, лица сияли счастливыми улыбками. Их родители были не менее взволнованы предстоящим торжеством.

Наконец все двинулись в зрительный зал, где под звуки духового оркестра началась церемония выдачи выпускникам аттестатов зрелости. Вот в очередной раз прозвучал туш — и на красиво убранную сцену поднялся вчерашний школьник. Зал горячо аплодирует парню, дружно напутствуя его во взрослую жизнь. «Петренко Яна» — прозвучало приглашение, и теперь уже она, получив аттестат, счастливо улыбаясь, машет восторженно драгоценным документом сидящим в зале. И весь зал отвечает ей лесом поднятых раскачивающихся рук.

И ребята, и их родители были полны в этот вечер радужных надежд, верилось, что всё у молодых людей сложится наилучшим образом. Казалось, даже сам воздух просторного зала был напоён счастьем.

После торжественной части все собрались за щедро накрытым столом, на котором — невиданное дело! — впервые стояли бутылки с шампанским. Правда, их было немного, но, как говорится, важен сам факт… Юноши, став вдруг по-мужски галантными, разливали пенистый напиток в фужеры, ухаживая за своими «дамами». Все были слегка взволнованы, обменивались улыбками и смущёнными взглядами. Родители сидели поодаль за накрытыми специально для них столами. Уже прозвучали первые тосты.

Яна, у которой с утра не было и маковой росинки во рту, переволновавшаяся и возбуждённая, и сейчас не хотела есть, только пить… Её мучила жажда, которую, кроме естественных причин, вызвала жара, внезапно нахлынувшая на город в последние дни июня. Поэтому, когда все подняли фужеры с шампанским и, чокаясь, закричали «ура», она с огромным наслаждением залпом выпила бокал холодного щекочущего в горле игристого напитка.

Не прошло и пяти минут, как девушка почувствовала двоение в глазах. Лица одноклассников вдруг стали расплывчатыми, будто ребята погрузились в туман. Все вокруг что-то говорили, смеялись, но Яна, никогда до этого не знавшая, что такое алкоголь, с трудом понимала происходящее.

Заметив неладное, к ней подошла Марина Михайловна. Яна тревожным шёпотом сообщила:

— Мам, я вдрызг опьянела! Ужас, ужас!.. Ой, меня, кажется, тошнит!..

Марина Михайловна предложила ей незаметно пройти в туалет. Яна медленно выбралась из-за стола. А потом… Потом в окружении синего кафеля её «полоскало», морозило и трясло. «Оздоровительные процедуры» заняли довольно много времени. В туалетную комнату доносились из зала громыхающие звуки рэпа, в полумгле им в такт трясся каменный пол, однако Яне пока было не до этого. Расстроенная Марина Михайловна ожидала, когда дочери полегчает, и, едва этот момент наступил, посоветовала отправиться в зал и там танцевать «до упаду», пока голова девочки окончательно не протрезвеет. Яна вяло сопротивлялась: «Мамочка, да не хочу я танцевать… Мне бы поспать». Но Марина Михайловна чуть ли не силой впихнула дочку в толпу ребят, танцующих в полумраке. Сама же отошла в сторонку, чтобы в случае необходимости сразу прийти на помощь.

Однако помощь не понадобилась. Через некоторое время Яна пришла в норму. Она веселилась вместе со всеми, а мать, наблюдая за происходящим, как и дочка, искала глазами Рената. Наконец, заметила его в другом конце зала. За весь вечер он так и не подошёл к Яне.

С рассветом молодёжь высыпала на улицу, парни и девчонки, взявшись за руки, бродили по сонным тихим улицам, усталые, растроганные и счастливые.

Занималась заря. Все наблюдали этот волнующий момент. Сначала порозовело небо на востоке. Перистые облака на бледно-голубом фоне стали похожими на кремовые кружева. Небо постепенно наполнялось золотистым светом — и вдруг далеко, за горизонтом, возник острый невыносимо яркий серп солнца. Казалось, дневное светило ещё осматривается, не решаясь сразу показаться во всём своём великолепии. Лёгкая тучка слегка прикрыла солнечный лик и тут же слепящий глаза «мяч» выпрыгнул на волю, облив всех яростным светом и теплом. И тут же на все лады заголосили птицы. Ребята, не сговариваясь, заорали «ура», захлопали в ладоши.

Так закончился этот бал, после которого каждому из них было суждено пойти по жизни своей дорогой, и дороги эти у многих больше не пересекались.

Ласковое, жаркое, многоликое лето клонилось к концу. Оно, такое жизнерадостное, наполняющее неуёмным оптимизмом, почему-то всегда пролетало очень быстро, вызывая в душе частую грусть:

Не уходи, постой же, Лето! Своим теплом ласкай меня, лучами солнечного света,

сердечко радостно дразня… Мне не забыть твои мотивы… Не торопись! Не уходи!

В твоих лучах деревья дивно сияют, золото разлив. Ещё так зелены дубравы, но первый признак желтизны украсил лес и в поле травы — сиянье яркой новизны…

Но… призрак Осени печальной уж средь деревьев стал летать…

И расставание прощально в душе оставило печать.

Не уходи, побудь подольше, пусть Бабьим Летом назовись!

Ну что ещё быть может горше, чем сонной Осени каприз?..

Для Яны оно впервые было напряжённым: предстояли вступительные экзамены в университет. Рассчитывать ей можно было только на себя, на собственные знания, поскольку у родителей не было ни связей, ни денег. К тому же, в семье всегда царил культ порядочности. Всякие «нужные» знакомства презирались, а что касается «материальной благодарности», то её родители, даже если бы у них были лишние деньги, никогда бы, в силу своих принципов, не прибегли к взятке. Яна сызмальства была предупреждена: в жизни нужно рассчитывать только на свои силы. И нужно отдать ей должное, Яна рано научилась относиться к учёбе всерьёз, училась без принуждения и, хотя не была отличницей, ниже четвёрок опускалась редко. Обладая прекрасной памятью, она училась играючи, схватывала материал прямо на уроке, поэтому вне школы тратила немного времени на домашние задания. Порой — всего полчаса, а потом заявляла матери, что все уроки готовы, и она хочет погулять. Мать иногда проверяла её по учебнику, но, убедившись, что дочь хорошо усвоила заданный материал, отпускала её во двор. Однако для того, чтобы поступить в университет, одной способности всё схватывать на лету было маловато. Как ни крути, тут от абитуриента требовалась усидчивость.

Первые два экзамена из трёх Яна сдала на «отлично», оставался последний — история. Это был её любимый предмет. Она чувствовала себя уверенно, однако сдача экзамена неожиданно пошла по какому-то странному сценарию. После того, как Яна с блеском ответила на все вопросы, в том числе и на дополнительные, преподаватель, мужчина лет сорока, опустив глаза, тихо произнёс:

— Но… вы же понимаете, что при поступлении в столь престижный университет совсем не просто заработать «отлично». Поэтому предлагаю встретиться… в неформальной, так сказать, обстановке, вечерком. Приятно проведём время и продолжим наш экзамен. Согласны?..

Девушка вспыхнула и с негодованием вскочила:

— Как так можно?!

Глаза экзаменатора, только что масляные и улыбчивые, сразу стали колючими:

— Что ж? Вы неплохо знаете историю! Оценка — соответствующая. — Он вывел в ведомости «хорошо», тем самым перечеркнув её надежду на учёбу в университете.

С этого момента судьба Яны, словно взбесилась, стала непредсказуемой, повлекла её от тихой спокойной воды у берега в середину реки, в её стремнину, закрутила, завертела, грозя Яне кардинальными переменами.

Это лето было непростым и для Марины Михайловны, матери Яны. Набирала скорость горбачёвская перестройка. Это слово — перестройка — выговаривалось по-русски во многих странах мира. А дома чуть ли не поминутно вдалбливалось в головы обывателей с экранов телевизоров, звучало по радио, эхом отлетало от пустых магазинных полок. Люди в четыре утра занимали очередь за молоком, которое привозили только после девяти часов в цистерне. Надо ли говорить о том, что хватало молока далеко не всем.

Улицы и подъезды домов тонули в темноте. Хорошо, что членом их семьи был огромный водолаз — добрейшая собака, не способная обидеть даже муху, но на вид внушительная и грозная. С ней было не страшно ощупью спускаться по лестничным маршам, которые в последний раз убирались неизвестно когда. И в очереди обычно запоминали не Марину Михайловну, а её гигантского водолаза, без тени улыбки сообщая вновь подошедшим, что «крайний» он, а сейчас, дескать, отлучился на минутку. Этого лохматого красавца родители Яны приобрели пятимесячным щенком на деньги, покойной бабушки. Она копила их специально для внучки, чтоб та могла безбедно начать самостоятельную жизнь. Какое там!.. Вклад пришлось срочно снять со сберкнижки, иначе, благодаря денежной реформе и так называемой деноминации рубля, случившейся в начале августа 1998 года, от него остался бы один пшик. Бабушкиных денег только и хватило на покупку благородного четвероногого друга. Он стал объектом гордости Яны. Когда она гуляла с собакой, многие обращали на них внимание — красивый породистый пёс, вальяжно вышагивающий рядом, добавлял шарма хорошенькой изящной девушке. Многие ребята восхищённо оглядывались ей вслед, не решаясь подойти и заговорить.

Для Марины Михайловны, женщины внешне интересной, по натуре очень романтичной и доброй, сумевшей на своём, не столь уж лёгком, жизненном пути как-то сохранить идеалы души и противостоять цинизму, это время стало личной перестройкой. В свои сорок семь лет она была вынуждена сосредоточить всё своё внимание на выросших дочери и сыне. Её и мужниной инженерной зарплаты едва хватало на жизнь, а повзрослевшим детям нужно было многое. И Марина Михайловна стала убеждать себя: «Я уже в годах. Обойдусь. Детям — нужнее». Это касалось почти всего, что требовало материальных затрат. Кроме того, Мария Михайловна чувствовала постоянную необходимость поддерживать детей где советом, а где — просто душевным теплом. Она старалась быть им другом, памятуя постулат: друг всегда поймёт друга и не осудит. Благодаря этому и сын, и дочь всегда были откровенны с Мариной, поверяли ей свои сомнения, переживания, прислушивались к её советам. Так Марина Михайловна постепенно убедила себя в том, что её жизнь теперь всецело посвящена детям. Личные привязанности и устремления отступили на второй план. «Какая уже личная жизнь в моём возрасте?» — рассуждала она.

Впрочем, Марина Михайловна всегда так же самозабвенно любила мужа. Надо отдать ему должное, он заслуживал такое отношение к себе — всегда был для неё надёжной опорой и близким человеком. Он разделял её чувства к детям, даря им по-мужски скупую ласку и внимание.

Про таких, как Евгений Иванович, говорят мастер — золотые руки. Он умел делать любую работу по дому, причём — с неизменно высоким качеством, аккуратно, с подчёркнутым изяществом. По натуре добрый и мягкий человек, он исповедовал высокую порядочность, когда дело касалось высоких принципов и воспитанных в нём с молоком матери идеалов. Марина Михайловна не переставала поражаться его эрудиции. О чём бы ни заходил разговор, Евгений всегда со знанием дела мог поддержать его, демонстрируя обширные знания в политике, государственном устройстве, социуме. Его дальновидные политические или социальные прогнозы, как правило, сбывались.

За много лет совместной жизни многое для супружеской четы Евгения и Марины стало как бы очевидным, само собой разумеющимся, естественным. Обоим была присуща жертвенность во имя счастья друг друга, каждый, как мог, дарил себя своим близким, не считаясь ни со здоровьем, ни с личными амбициями. И вот теперь наиглавнейшим предметом их забот стали дети, разрешение их проблем. А они могут нарастать как снежный ком, ведь и дочь, и сын вступили романтичную пору знакомств, любовных увлечений, переживаний…

Для того чтобы осознать это, следовало как бы приподняться над повседневной рутиной быта, и Марина Михайловна не без внутренней гордости считала, что ей это удаётся… Она дипломатично направляла и сына, и дочь, став как бы их вторым «я». И получала от этого огромное удовлетворение. Права ли была она, настроив себя на подобную самоотдачу? Наверное, только сама жизнь может ответить на этот вопрос. Значит, нужно жить. Жить в полную силу!

В этот день ничто не предвещало беды. Яна с утра бегала в поисках работы: прежде чем подавать документы в университет на вечернее отделение, нужно было трудоустроиться. Вечером, собравшись за ужином, семья обсуждала события дня. Больше всего новостей было у молодёжи. Костя, старший брат Яны, неизменно считавший себя «самым умным и эрудированным», рассказывал о своих делах в университете и с высоты своего «положения» критиковал сестру: «Это надо было вот так сделать! А об этом как раз на собеседовании говорить не следовало!»

Яна морщилась, но внимала этим поучениям. Её иногда раздражал знающий себе цену брат-интеллектуал, выросший на огромном количестве прочитанных им художественных и научно-популярных книг. У неё с ним, казалось бы воспитанных в одной семье, были разные духовные ценности, разные взгляды на жизнь да и по складу характера они тоже были совершенно разные — лёд и пламень. Каждый был по-своему хорош, отмечен многими положительными качествами, но по отношению к реалиям жизни заметно отличались. При этом каждый по отношению к другому допускал не обидную, но по-родственному заметную снисходительность. Например, Костя безапелляционно указывал сестре: «Тебе бы читать больше!», а Яна не задерживалась с ответом: «Ты зарос в своих книгах — и за ними жизнь не видишь!» Вот и сегодня, обменявшись не злыми колкостями, брат с сестрой разошлись по своим комнатам.

Мать, закончив хлопоты на кухне, зашла к Яне. Она, согнувшись, лежала на диване, в её глазах плескалась боль.

— Мамочка, очень болит низ живота!

Марина засуетилась, заставила Яну принять сразу две таблетки но-шпы, но они не принесли облегчения. Боль всё усиливалась. Пришлось вызвать «Скорую».

Осмотрев девушку, врач принял решение о госпитализации.

— Там разберутся. Одно из двух — либо аппендицит, либо по женской части…

— Откуда по женской-то, она ещё почти ребёнок!

— Ну не скажите, мамаша! Всякое бывает!

Марина Михайловна сидела в приёмном покое больницы вся на иголках: «Что же это такое? «По-женской» — вспомнились слова врача… Уж кто, как ни она, мать, знала о невинности своего чада. Конечно, ей было известно о нынешних нравах старшеклассников. Яна рассказывала, как гуляют по классу записочки от мальчиков к девочкам с предложениями остаться после уроков, чтобы «покайфовать»…

Да, ранние связи. Но, как всякая мать, Марина хотела уберечь Яну от таких отношений. Внешне дети созрели, а мозги-то у них подростковые. Так недолго и жизнь себе сломать. Терпеливо и благожелательно разъясняла:

— Ты не торопись, детка, с этим. Согласишься на секс с мальчиком — и сразу потеряешь цену себе в его глазах! Станешь, как все, доступной, и у него исчезнет к тебе всякий интерес. Согласна со мной?

— Мама, пойми, чистота и невинность — это сейчас не достоинства, а ярлык на «товаре» второго сорта. Кому нужны мои принципы? В лучшем случае прослывёшь ненормальной или убогой…

Она понимала: говоря так, Яна ни за что не решится на предосудительный поступок. От этих мыслей её отвлёк вышедший из смотровой комнаты врач.

— У вашей дочери опухоль на яичниках. Её готовят к операции. Сделать её нужно обязательно. Но не волнуйтесь, это не опасно для жизни.

«Опухоль?!»— ахнула про себя Марина. — «Господи, да за что же такое испытание ребёнку?.. Крепись, девочка моя, солнышко моё! Всё будет хорошо!»

Однако не всё обошлось. После медсестра рассказывала, что хирург, вырезая опухоль вместе с яичниками, горько сетовал, даже прослезился: «Ведь шестнадцать лет всего, только жить начинает!..»

— Вы, мамочка, не волнуйтесь, с дочерью вашей всё в порядке. Только вот… деточек, вероятнее всего, у неё не будет! — услышала Мария Михайловна вердикт лечащего врача.

Яна лежала на больничной койке, медленно приходя в себя после операции. «Неужели всё это произошло со мной? Но почему? Откуда вообще берутся такие болезни? Мама, бедная, извелась вся! Но крепится. Делает весёлый вид! Шутит: дескать, обрати внимание на хирурга — какой красавец! Да, мужчина, действительно, видный. Но старый! Ему уже, наверное, не менее тридцати, а то и больше. Когда перевязки делает, улыбается, глазки свои красивые строит! А у самого, наверное, жена и трое детей! Господи, гляжу на себя в зеркало — кому там глазки строить? Страшная, бледная, волосы всклокочены. Ясное дело, доктор своими шуточками-прибауточками приободрить меня старается. Сколько всякого со мной случилось. А ведь, кажется, только вчера выпускной вечер был… С него и начало всё рушиться! Ренат… почему он так поступил со мной? В течение всего выпускного вечера даже не взглянул в мою сторону! Танцевал с другими девчонками так, будто в него вечный двигатель вставили! Или доказать мне что-то пытался? А, может, это я, как дурочка, внушила себе, что он ко мне не равнодушен, а на самом деле он просто держал меня своими взглядами «на привязи» как завоёванный трофей. Неужели он такой искушённый в любовных делах? Впрочем, и в сексе, наверное, не промах. Судя по тому, как увивался за девчонками-старшеклассницами, сегодня у него была одна, завтра — другая… И, судя по выражениям лиц этих его «любовниц», не больно-то баловал их вниманием. Короче, просто использовал их! Как кукол из секс-шопа. Но ведь со мной он был другим. Между нами не было ничего ТАКОГО! Ну, целовались, конечно, несколько раз. И это было классно! Каким он был нежным!.. Почему я отшила его после того злополучного похода в театр, куда он привёл своих дружков, развязных и, как мне показалось, недалёких? Наверное, я в какой-то момент поняла, что и он уже подпорченный пацан — такой молодой и уже порочный! Почему же полюбила его, да так, что до сих пор забыть не могу? Наверное, было за что. Даже мама отметила, что в этом парне есть неуловимая мужская изюминка. Наверное, она права, — грустно размышляла Яна, — только мне от этого не легче. Наши дороги с того вечера разошлись.

Как-то надо учиться жить без тебя, Ренатик. Только ты всё время у меня в голове, в снах. Неужели настанет день, когда я с усмешкой вспомню тебя, свою первую влюблённость и удивлюсь, что же я нашла такого в этом парне? …Теперь ещё эта болезнь навалилась. Получается, что я бездетной буду. Честно говоря, странно как-то думать о детях. Сама ещё — салага! Но и ущербной быть не хочется! Эх!..».

Мысли девушки вдруг спутались, и она погрузилась в сон. Во сне Яна танцевала, кружилась, а рядом мелькало лицо Рената, он почему-то грустно махал ей рукой… «Не уходи»! — закричала Яна и от своего крика проснулась.

«Вот и кончилось детство!» Эта очевидная и безжалостная мысль вдруг обернулась жгучей слезинкой, медленно скатившейся по её щеке.

На следующий день врач сказал, что нужно вставать, «расхаживаться», как он выразился, чтобы быстрее заживал шов. «Ну, раз так!..» Яна была сильной духом девушкой. Характер у неё был, скорее, мужским, достался от отца. Она не любила ныть, не выносила, когда её жалели, сюсюкали над ней. Если случались неприятности, ранящие душу, девочка замыкалась в себе, отгораживалась от всех глухой стеной, делая вид, что в её жизни всё прекрасно. На вопрос «Как дела?» всегда отвечала: «Лучше всех!»

И только Марина Михайловна всегда угадывала настроение дочери, старалась помочь ей раскрыться — и тем самым облегчить душу. Однако вызвать её на такую откровенность удавалось далеко не всегда.

— Ну, ты прямо каменная какая-то! Так же нельзя, родная! — сетовала в таких случаях Марина. Сама-то в этом смысле она была полной противоположностью дочери, считая жалость непременным атрибутом любви. И чем больше дочка пряталась в «панцирь», тем больше вызывала сочувствия матери.

В детстве Яна дружила с мальчишками. Они казались ей простыми и понятными, не то что девчонки, которые сплетничали друг про друга и всё время совершали маленькие предательства, «раздружившись» с вчера ещё, казалось бы, любимой подругой. Девчонки, к тому же, часто задирали нос, корчили из себя этаких принцесс, жеманничали и хвастались новыми нарядами. А Яна никогда не придавала им особого внимания. Она очень любила шорты и спортивные майки, в них было удобно кататься на скейте, лазить по деревьям и по крышам, играть с пацанами в футбол и в «сало». С мальчишками всегда всё было справедливо и на равных. Коленки Яны постоянно были расцарапаны или находились в стадии заживания, но не успевали зажить старые болячки, как появлялись новые. Яна никогда не ревела и не жаловалась матери, стоически переносила боль от смазывания ссадин йодом или зелёнкой.

Вот и сейчас, в больнице, не жалея себя и не жалуясь, она старалась много ходить по территории, ухаживала за новенькими, только что поступившими в их палату после операции женщинами. А её шов всё еще болел! Но молодость брала своё. Силы быстро возвращались к девушке, и жизнь снова радовала её, заставив забыть о неприятностях.

В день выписки тот самый, симпатичный, хирург сказал Марине Михайловне:

— Я смог сделать для Яны не так уж много. Сохранил маленький кусочек яичника, не поражённого кистой. И, хотя вероятность забеременеть ничтожно мала, она, всё же, остаётся. С беременностью, правда, желательно поторопиться! Кисты чреваты тем, что могут возрождаться. И если она появится вновь, то надежду иметь детей можно оставить навсегда. Так что… вы поняли меня! Вдруг получится?..

Марина Михайловна смотрела на врача с грустью, понимая, что это всего лишь попытка ободрить её, призвать «не вешать носа». И, конечно, была благодарна за это.

«Даже если бы это было правдой, то где же взять отца будущему ребёнку? На улице, что ли, искать? — горько усмехнулась она, — Бедная моя доченька! Что её ждёт? Если даже, со временем, её кто-то полюбит, захочет ли он жениться на бесплодной женщине? А если скрыть от него, что она бездетна, то он бросит её потом…» Терзания и муки матери, казалось, не имели выхода.

«Ладно, — сказала она сама себе. — Жизнь всё расставит по своим местам. Нужно жить надеждой на лучшее!»

Так думала мать, а Яна, в силу своей молодости, была просто уверена: всё будет хорошо. Будет!..