Судьба плетется нитями любви

XII

Ветер свистел в щелях кареты, донося до Элизы и Рудольфа запах прелой листвы и дыма от далеких деревенских очагов. Осенний пейзаж за окном был полон меланхоличной красоты: обнаженные деревья, словно скелеты, тянули свои ветви к серому небу, поля были покрыты тонким слоем инея, а дорога уходила вдаль, исчезая в туманной дали.

— Холодно, — произнесла Элиза, поежившись и плотнее закутавшись в теплый плащ.

Рудольф нежно взял ее руку в свою.

— Скоро мы будем на месте, — сказал он, ласково улыбаясь. — В замке Штольберг всегда тепло и уютно.

Элиза с нетерпением ждала этого момента. Она никогда не была в своем родовом замке.

— Расскажи мне еще о замке, — попросила она, прижимаясь к Рудольфу

— Замок Штольберг — одно из самых красивых мест в Саксонии, — с гордостью произнес Рудольф. — Представь себе мощные стены из красного песчаника, высокие башни с остроконечными крышами, и бесчисленные окна, украшенные витражами. Вокруг замка разбит великолепный парк с фонтанами, статуями и вековыми дубами. Внутри тебя ждут роскошные залы, украшенные фресками и гобеленами, библиотека с тысячами древних книг и картинная галерея, где собраны шедевры европейских мастеров.

В те времена, когда замком правил мудрый граф Генрих, в окрестностях появился таинственный странник по имени Эдмунд. Он был искусным мастером, создававшим необычайной красоты музыкальные инструменты, чьи звуки завораживали всех, кто их слышал. Его флейта пела о звёздах и лунных дорожках, о глубоких лесах и полноводных реках, о любви, такой чистой и искренней, что заставляла забыть обо всех горестях и тревогах.

Однажды, на весеннем балу в честь цветения яблонь, к замку Штольберг прибыла прекрасная леди Изольда — дочь соседнего герцога. Её красота была безупречной, но сердце было погружено в глубочайшую печаль. Многие юноши пытались завоевать её внимание, но лишь один молодой рыцарь осмелился подойти к ней — это был Эдмунд, и в руках у него была его волшебная флейта.

С первыми звуками музыка наполнила зал. Её мелодия была такой проникновенной, что все гости замерли в немом восхищении. Изольда, забыв о печали, почувствовала, как тепло добротой окутывает её сердце. Не в силах сдержать чувства, она впервые за долгое время улыбнулась. Эдмунд и Изольда стали танцевать, и казалось, что сама природа благословила их союз.

Однако, в сердце одного из гостей — завистливого барона фон Клугена — выросло злое намерение. Влюблённые притягивали к себе внимание всей округи, и это не давало покоя алчному барону, который захотел обрести такую славу для себя. Он разработал коварный план, чтобы разлучить Эдмунда и Изольду навсегда.

Фон Клуген обманом обвинил Эдмунда в краже фамильной реликвии герцога, и того приговорили к изгнанию из замка. Изольда была сломлена — её единственная радость покидала её. Однако Эдмунд не собирался сдаваться. Он поклялся, что вернётся, доказав свою невиновность.

И вот однажды, в ночь перед полнолунием, Эдмунд подкрался к замку. Он знал, что в потайном саду, уходящем в подземные переходы замка, хранится настоящее доказательство его невиновности — письмо фон Клугена, в котором тот излагал свой злодейский план. Эдмунду пришлось проявить недюжинную храбрость и ловкость, чтобы добраться до тайника и, избежав стражи, разоблачить заговор барона.

С доказательствами в руках, Эдмунд явился на очередной бал, в честь праздника урожая, и публично предъявил их графу Генриху. Барон фон Клуген был изобличён и изгнан с позором из всех земель графства.

Тогда, среди торжествующей толпы, Эдмунд вновь сыграл на своей флейте, и мелодия вновь рассказала о звёздах и вечной любви. Изольда бросилась ему в объятия, и их союз был благословлён всеми собравшимися.

Элиза плотнее прижалась к Рудольфу, слушая легенду о влюбленных, шепотом рассказанную ей на ухо. Прохладный вечерний ветер играл в её волосах, а теплое плечо Рудольфа служило надежной защитой от любой непогоды, как реальной, так и душевной. Ей было так уютно и комфортно, словно мир вокруг сузился до размеров этой кареты. Легенда о двух любящих сердцах казалась отражением их собственной истории.

Дорога, петляющая серпантином по склону горы, казалась бесконечной, но Элиза не жаловалась. Напротив, эта бесконечность пути позволяла наслаждаться счастьем быть с Рудольфом очень долго. Каждый поворот открывал новый захватывающий вид на долину, утопающую в сиреневой дымке заката. Но даже самые волшебные пейзажи меркли по сравнению с тем, что она видела, глядя в глаза Рудольфа. В них отражалось небо, усеянное миллиардами звезд, и бесконечность, обещающая вечную любовь. Тишина, нарушаемая лишь шелестом листьев и далеким пением птиц, была наполнена невысказанными словами, понятными только им двоим. Время словно остановилось, превратившись в тягучую, сладкую мелодию их взаимного счастья. Элиза закрыла глаза, вдыхая аромат сосны и чего-то неуловимо родного, исходящего от Рудольфа. В этот миг она была абсолютно уверена: даже когда дорога закончится, их путешествие будет продолжаться. Ведь настоящая любовь, как и дорога к звездам, бесконечна.

Сумерки сгущались, и пейзаж за окном становился все более мрачным и неясным. Наконец, вдали показались огни замка. Сердце Элизы забилось чаще.

Замок был еще великолепнее, чем она себе представляла. Огромный, словно выросший из скалы, он возвышался над окрестностями, освещенный множеством окон. Подъездная аллея, обсаженная статуями мифических существ, вела к главным воротам, украшенным гербом ее семьи.

Карета въехала во внутренний двор, и Элиза затаила дыхание. Перед ней открылся вид на великолепный фасад замка, украшенный колоннами, арками и скульптурами. Окна сияли теплым светом, приглашая ее в уютное тепло и безопасность.

— Добро пожаловать домой, — прошептал Рудольф, нежно сжимая ее руку.

Элиза вышла из кареты и огляделась вокруг. Она стояла на пороге новой жизни, полной неизвестности и опасностей. Но рядом с ней был Рудольф, его любовь и поддержка давали ей силы справиться с любыми испытаниями. В этот момент она поняла, что замок Штольберг — не просто строение из камня и мрамора, это место, где оживет ее сердце, место, где она наконец сможет найти покой и счастье.

Старый камердинер, чье имя, как выяснилось, было Франц, встретил их с неожиданной теплотой. В его взгляде, устремленном на Элизу, читались не только любопытство, но и какая-то странная, грустная нежность.

— Добро пожаловать в Штольберг, фройляйн, — произнес он, низко кланяясь. — Мы так давно ждали вас.

Рудольф, стоявший рядом, едва заметно улыбнулся. Элиза чувствовала, как его рука легко касается ее спины, словно он поддерживает ее, защищает от незнакомой атмосферы замка.

— Вы поразительно похожи на свою мать, фройляйн, — продолжал Франц, внимательно разглядывая Элизу. — Такая же изящная, с такими же прекрасными глазами.

Элиза почувствовала, как ее щеки покрываются румянцем. Она ничего не знала о своей матери, кроме того, что та умерла, когда Элиза была еще совсем маленькой.

— Распорядитесь, чтобы багаж фройляйн доставили в ее комнаты, — обратился Рудольф к камердинеру. — И проводите нас, Франц. Мы устали с дороги.

Камердинер поклонился и, жестом приглашая их следовать за ним, повернулся и пошел по длинному коридору. Элиза и Рудольф двинулись следом.

Коридоры замка казались бесконечными. Высокие своды терялись в полумраке, а по стенам висели портреты предков Штольбергов, их суровые лица словно следили за каждым шагом Элизы. Она чувствовала себя маленькой и потерянной в этом лабиринте истории, словно призраки прошлого тянулись к ней своими холодными руками. Мерцание свечей в старинных канделябрах отбрасывало причудливые тени на стены, превращая портреты в живые лица, которые, казалось, вот-вот заговорят.

Ее взгляд скользил по выцветшим от времени холстам, пытаясь разглядеть в чертах этих давно умерших людей хоть какую-то подсказку, какой-то ключ к тайнам Штольберга. Вот гордый рыцарь в блестящих доспехах, его рука твердо сжимает эфес меча. Вот прекрасная дама в пышном платье, ее взгляд полон печали и тайной тоски. А вот суровый мужчина в черном камзоле, его лицо искажено гневом и ненавистью. Кто они были? Какие страсти бушевали в их сердцах? Какие тайны они хранили?

Рудольф, словно прочитав замешательство в широко распахнутых глазах Элизы, слегка улыбнулся уголком губ. Его улыбка, мимолетная, как солнечный блик на воде, внезапно осветила его лицо, сделав его удивительно привлекательным.

— Вы уже придумали, какую тайну этого замка будете расследовать в первую очередь? — спросил он, его голос, низкий и бархатистый, словно обволакивал Элизу, заставляя ее забыть о тревогах.

Элиза вспыхнула, чувствуя, как щеки заливает краска. Она опустила глаза, не зная, что ответить. Этот неожиданный вопрос застал ее врасплох.

— Франц, — обратился Рудольф к камердинеру, — в замке Штольберг обитают привидения или призраки?

Франц, не останавливаясь и даже не глядя на принца, ответил с невозмутимым видом:

— Если и есть, Ваша Светлость, то меня они старательно избегают.

Рудольф тихо рассмеялся, а Элиза, немного освоившись, решилась вступить в разговор.

— Анна рассказывала мне много историй про призраков Айзенберга, — сказала она, вспоминая рассказы молодой служанки.

Рудольф снова улыбнулся, но на этот раз в его улыбке появилась какая-то ирония.

— Уверен, она рассказывала их вам по просьбе баронессы, — сказал он, его голос стал серьезнее. — Баронесса надеялась, что вы испугаетесь и уедете из замка.

Элиза удивленно подняла брови. Ей и в голову не приходило, что баронесса может прибегнуть к таким методам.

— Но я рад, что вы не испугались. Я рад, что вы остались.

Его слова прозвучали так искренне, что у Элизы перехватило дыхание. Она почувствовала, как ее сердце начинает биться чаще.

— Госпожа… — прошептала Эрика, ее голос едва различим на фоне завывания ветра за окном. Она нервно теребила подол своего фартука, стоя у тяжелой дубовой двери.

Иоганна, погруженная в тягостные раздумья, не сразу отреагировала. С тех пор, как ее заточили в этой мрачной келье, дни слились в однообразную череду томительных ожиданий. Надежды на освобождение почти не осталось, лишь горькое осознание несправедливости сжимало сердце ледяной рукой.

— Госпожа… — повторила Эрика чуть громче, робко стукнув костяшками пальцев в дверь.

Иоганна нехотя поднялась с жесткой кровати, каждое движение отдавалось болью в ослабевшем теле. Дойдя до двери, она приложила ухо к холодной деревянной поверхности, прислушиваясь. За дверью — тишина, нарушаемая лишь приглушенными звуками из глубины монастыря.

— Госпожа, — зашептала Эрика, ее голос дрожал от волнения, — Вам… вам просили передать это.

Из-под двери показался краешек сложенного листка бумаги. Иоганна, сгорая от любопытства и предчувствуя что-то важное, просунула пальцы в узкую щель и вытащила письмо.

Письмо… Кто мог отправить ей письмо? Эта мысль, как молния, пронзила ее сознание. Герцогиня с недоумением и трепетным интересом развернула пожелтевший листок.

«Дорогая Иоганна!» — начиналось письмо, написанное размашистым, но в то же время осторожным почерком. — «Мне очень жаль, что Вы столкнулись с такой несправедливостью»…

В этот момент мир вокруг Иоганны словно исчез. Осталось только биение ее собственного сердца, которое с каждым словом учащалось. Это он! Эта мысль, как вспышка, озарила ее сознание. Он жив! Гражданин, ее тайный защитник, жив и он не забыл о ней!

Он спасет ее! Эта мысль принесла с собой волну неземной радости. Лицо Гражданина, которое она так старательно пыталась восстановить в памяти все эти дни, вдруг стало четким и ясным. Она вспомнила его глаза, полные тепла и решимости, и неуловимый аромат свободы, который всегда его сопровождал.

Иоганна жадно проглотила оставшиеся слова: «Письмо пропитано ядом. Оторвите от листка ровно 1/16 часть и проглотите, остальную часть сожгите и ничего не бойтесь. Скоро Вы будете свободны. С надеждой на скорую встречу».

Дрожащими руками она оторвала крошечный кусочек бумаги и, преодолевая внутреннее сопротивление, проглотила его. Горький, едкий вкус мгновенно распространился по языку. Голова закружилась, в глазах потемнело. Последнее, что она увидела, прежде чем потерять сознание, — пляшущие языки пламени, пожирающие остаток письма. Свобода… близка…

После обеда, едва успев отпить последний глоток ароматного чая, Элиза последовала за Францем, старым и достойным камердинером замка Штольберг. Его спина была прямой, как трость, а шаги отмеряли ровный, неторопливый ритм.

— Это комната вашей покойной матушки, — произнес Франц, открывая перед Элизой тяжелую, обшитую темным деревом дверь. — Здесь хранятся все ее вещи.

Элиза вошла в комнату, и ее охватило странное чувство. Словно она перенеслась в другое время, в другую жизнь. Комната была просторной и светлой, с высокими потолками и большими окнами, выходящими в сад. В воздухе витал легкий аромат лаванды и старинного дерева.

Франц жестом указал на массивный гардероб, инкрустированный перламутром:

— Платья фройляйн…

Элиза открыла дверцы гардероба, и ее взгляд утонул в море тканей и цветов. Столько платьев она не видела даже в самых роскошных магазинах столицы! Шелковые, атласные, бархатные… Расшитые жемчугом, кружевами, золотыми нитями… Она провела рукой по нежной ткани одного из них, восхищаясь изысканностью фасонов и богатством отделки.

— А здесь… — Франц достал маленький серебряный ключик и отпер дверцу небольшого будуара, скрытого за тяжелой портьерой. — …хранятся драгоценности и украшения фройляйн.

Элиза вошла в будуар, и ее буквально ослепило сияние драгоценных камней. На бархатных подушечках лежали ожерелья из крупных бриллиантов и изумрудов, серьги с рубинами и сапфирами, браслеты, инкрустированные редкими черными жемчужинами. Золото и серебро переливались в лучах солнца, создавая волшебную игру света.

Среди всего этого великолепия внимание Элизы привлек небольшой медальон из матового золота, лежащий в отдельной шкатулке. Он был простой формы, без излишней вычурности, но в нем было что-то особенное, что заставило ее сердце забиться чаще.

Элиза осторожно взяла медальон в руки. Он был неожиданно тяжелым для своих размеров. На лицевой стороне была выгравирована изысканная монограмма — две переплетенные буквы “А” и “Ш”. Она нажала на небольшую защелку, и медальон открылся. Внутри был миниатюрный портрет молодой женщины с добрыми глазами и нежной улыбкой. Мама…

Элиза с замиранием сердца смотрела на портрет. Это была ее мама, которую она знала только по старым, выцветшим фотографиям и портретам.

Элиза надела медальон, чувствуя, как тепло распространяется по ее груди. На остальные драгоценности она взглянула с грустью. Вся эта роскошь была ей чужда. Она не привыкла к такому блеску и богатству. Ее сердце жаждало не драгоценностей, а простых человеческих радостей: любви, тепла, понимания. И, казалось, мамин медальон стал для нее символом этой неуловимой, но такой желанной простоты.

— Поразительное сходство! — воскликнул Рудольф, входя в комнату и останавливаясь рядом с Элизой. Его взгляд упал на открытый медальон. — Вы так похожи со своей матушкой.

Он мельком окинул взглядом блестящие драгоценности, разложенные на бархатных подушечках, и спросил:

— Что вы возьмете с собой?

— С собой? — переспросила Элиза, поднимая на него удивленный взгляд.

— Да, в этом замке мы уже закончили все формальности, и нам нужно отправляться дальше. Нужно посетить и другие ваши имения, — объяснил Рудольф, с легкой улыбкой наблюдая за ее реакцией.

Внезапно Элизу охватило странное чувство. Она представила, как они всю жизнь кочуют из одного имения в другое, из замка в замок, пытаясь объять необъятное. Бесконечная череда дорог, новых лиц, формальностей… А жизнь проходит мимо, ускользает, как песок сквозь пальцы. Они состарятся в дороге, так и не успев закончить все дела, не успев… жить.

— А можно этого не делать? — спросила она тихо, с надеждой глядя на Рудольфа.

— Неужели вы не хотите увидеть все ваши владения? — удивился он, приподняв бровь.

— Я предпочитаю прожить жизнь, а не коллекционировать пейзажи за окном кареты, — ответила Элиза, глядя прямо в глаза Рудольфу. — Воспоминания ценнее географических отметок.

— Мудрое решение, — улыбнулся Рудольф, с явным облегчением. — Тогда, с вашего позволения, я назначу доверенного инспектора. Он проведет аудит всех ваших новых владений и сделает подробный отчет. А чем тогда займемся мы с вами?

Элиза, немного замявшись, тихо произнесла:

— Я… я мечтаю увидеть Париж.

— Париж? — глаза Рудольфа заблестели. — Прекрасная мечта! Тогда забирайте все эти платья и драгоценности — они вам там точно пригодятся! Завтра же отправимся осуществлять вашу мечту.

И в этот момент Элиза поняла, что настоящие сокровища — это не золото и бриллианты, а возможность выбирать свой путь, свою жизнь. И рядом с Рудольфом она верила, что ее жизнь будет наполнена не вечными странствиями, а яркими, незабываемыми моментами.

Эрика, сжимая в руках поднос с завтраком для герцогини, нервно поглядывала на сестру Агату. Утро выдалось пасмурным, и тяжелая атмосфера словно проникла в старинные стены монастыря, наполнив воздух предчувствием беды. Сестра Агата, высокая и строгая женщина с резкими чертами лица, молча шагала впереди, ее ключи зловеще побрякивали на поясе.

Дойдя до кельи герцогини Иоганны, сестра Агата вставила ключ в замочную скважину и с легким скрипом отворила дверь. То, что они увидели, заставило кровь застыть в их жилах.

Герцогиня лежала на каменном полу, мертвенно бледная, с искаженным от боли лицом. Ее глаза были широко открыты, словно застыли в немом вопросе. Из ее безжизненных пальцев выскользнул обрывок обугленной бумаги.

Поднос с громким звоном выпал из рук Эрики.

— Господи! — вскрикнула она, прикрывая рот рукой. — Что с ней?!

Сестра Агата, сохраняя внешнее спокойствие, но с явной тревогой в глазах, опустилась на колени рядом с телом герцогини. Она приложила два пальца к ее шее, нащупывая пульс. Затем, резко встав, раздраженно бросила Эрике:

— Не стой как истукан, зови врача! Быстро!

Врач, прибывший через несколько минут, лишь констатировал смерть. Сестра Агата нервно ходила по келье, сжимая и разжимая руки. Теперь ей придется писать герцогу Альберту о случившемся. Мысли вихрем проносились в ее голове. Что написать? Сказать, что герцогиня умерла от сердечного приступа? От тоски? Или… сказать правду? Что ее отравили?

Врач, молча наблюдавший за ней, все понял. Тайна, известная двум, — уже не тайна. Скрывать бессмысленно. Ложь, как заноза, рано или поздно даст о себе знать.

— Придется писать правду, — тяжело вздохнула сестра Агата, останавливаясь у окна. — И быть готовой отвечать перед герцогом. Как так получилось, что я, настоятельница монастыря, допустила отравление своей подопечной?

Ее голос дрожал. Она понимала, что ее ждет расплата. Но правда, какой бы горькой она ни была, всегда лучше лжи, которая, как болото, затягивает все глубже и глубже.

Небо плакало. Мелкий, цепкий дождь монотонно барабанил по черным зонтикам, собравшихся вокруг свежей могилы. Свинцовые тучи нависли над монастырским кладбищем, словно пытаясь раздавить землю своей тяжестью. Море, обычно лазурное и спокойное, сегодня было темным и неприветливым, с белыми барашками волн, беспокойно хлестало о скалистый берег. Злой, пронизывающий ветер налетал порывами, трепал края черных плащей и вырывал из рук монахинь молитвенники.

Похороны герцогини прошли удивительно скромно. Ни пышной церемонии, ни толп скорбящих, ни проникновенных речей. Лишь несколько монахинь, сестра Агата и… пустота. Пустота, которая казалась тяжелее любых надгробных камней.

Вопреки опасениям сестры Агаты, герцог не требовал объяснений произошедшему. Он даже не появился на похоронах, прислав лишь щедрое пожертвование монастырю. Этот жест казался скорее платой за молчание, чем проявлением скорби.

Дождь все лил и лил, смешиваясь со слезами сестры Агаты. Она стояла у изголовья могилы, кутаясь в тонкий плащ, и молча молилась за упокой души несчастной герцогини. Ей было горько и больно от того, как несправедливо обошлась судьба с этой женщиной. Сначала заточение, а теперь — такие холодные, безликие похороны.

На простом, непримечательном могильном камне, по распоряжению герцога, были высечены лишь имя и фамилия: “Иоганна Айзенберг”. Ни титулов, ни дат, ни эпитафий. Словно кто-то хотел стереть все следы ее существования, предать забвению ее имя и титул.

Ветер завывал над кладбищем, словно скорбя вместе с природой. Серые волны с грохотом разбивались о скалы, словно вторя молчаливой печали тех немногих, кто пришел проводить герцогиню в последний путь. Эта тяжелая, мрачная атмосфера словно отражала всю трагичность ее судьбы, оставшейся неразгаданной тайной, погребенной под слоем дождя, земли и человеческого равнодушия.

Несколько недель, проведенных в карете, хоть и утомили Элизу физически, оставили в ее душе неизгладимый след счастья. Во-первых, все это время она была рядом с Рудольфом, а во-вторых, целью их путешествия был Париж — город, о котором она мечтала с детства. Рассказы о французской столице всегда казались ей волшебной сказкой, и вот эта сказка становилась реальностью.

Въезжая в город, Элиза не могла насмотреться на открывающиеся перед ней виды. Париж поражал своим великолепием. Монументальные здания, широкие бульвары, изящные мосты через Сену… Город бурлил жизнью: по улицам сновали кареты и пешеходы, уличные торговцы громко расхваливали свой товар, а в воздухе витал неповторимый аромат свежеиспеченного хлеба и жареных каштанов.

Но особенно поразило Элизу чудо инженерной мысли — возносящаяся к небу ажурная конструкция Эйфелевой башни. Она казалась неземным созданием, гигантской металлической кружевной салфеткой, брошенной на город какой-то невиданной рукой. Элиза не могла оторвать взгляда от этого чуда, восхищаясь смелостью и гениальностью его создателя.

Не менее впечатляющими были и другие достопримечательности. Величественный Собор Парижской Богоматери с его готическими шпилями и витражными розами вызывал трепет и благоговение. А Лувр, бывший королевский дворец, поражал своей масштабностью и роскошью. Элиза чувствовала себя маленькой песчинкой в этом океане истории и искусства.

Отель, в котором они остановились, был воплощением роскоши и элегантности. Проходя по широким коридорам, устланным мягкими коврами, Элиза с восхищением разглядывала расписные потолки, хрустальные люстры и старинные гобелены. Мраморные колонны, тяжелые бархатные портьеры, блеск золота и серебра… Все это создавало атмосферу сказочного дворца.

Наконец, портье отворил дверь ее номера. И снова — роскошь, блеск, великолепие. Элиза уже начала привыкать к этому внезапно свалившемуся на нее богатству, но каждый раз оказывалась поражена новой волной восхищения.

Она закружилась в центре комнаты, словно бабочка, опьяненная счастьем, и упала на огромную кровать, застеленную шелковым покрывалом. Такой мягкой кровати она не видела никогда в жизни. Усталость после долгого путешествия давала о себе знать, и Элиза, улыбаясь, закрыла глаза. Париж… она в Париже! И впереди ее ждала новая жизнь, полная чудес и открытий.

Наслаждаясь непривычной роскошью отельного номера и понежившись в мягких перинах некоторое время, Элиза подошла к окну. Париж… Город мечты, раскинувшийся перед ней, как на ладони. Узкие улочки, вымощенные булыжником, бесконечный поток карет и экипажей, разноцветная толпа, спешащая по своим делам. Отсюда, с высоты пятого этажа, все казалось таким маленьким, игрушечным. В воздухе витал неуловимый аромат свежеиспеченного хлеба, парфюма и чего-то неповторимо-парижского. Элиза вдохнула полной грудью, чувствуя, как ее сердце наполняется радостью и предвкушением новых открытий.

Вдруг ее взгляд упал на маленькую девочку, сидящую на ступеньках дома напротив. Грязная, оборванная, с исхудавшим лицом и большими, полными отчаяния глазами, она протягивала прохожим дрожащую руку, молча прося подаяние.

Сердце Элизы болезненно сжалось. В одно мгновение она вновь оказалась в своем мрачном детстве, после смерти родителей. Голод, холод, одиночество… Все эти чувства, которые она так старательно пыталась забыть, нахлынули с новой силой. Слезы непроизвольно полились из глаз.

В этот момент раздался тихий стук в дверь.

— Элиза? Можно войти? — послышался робкий голос Рудольфа.

Конечно, ему можно! Эта мысль промелькнула в голове Элизы, как молния. Она открыла для него двери ее сердца, а двери отеля — лишь ничтожная формальность.

— Входите, — тихо ответила она, вытирая слезы.

Рудольф вошел в комнату, осторожно прикрывая за собой дверь.

— Нас ждут на обед, — сказал он, но, увидев ее заплаканное лицо, испуганно спросил: — Что случилось?

Элиза не могла объяснить. Просто покачала головой и поспешила к выходу.

По пути в ресторан они проходили мимо входа в отель. Элиза, не говоря ни слова, выбежала на улицу.

— Девочка, как тебя зовут? — спросила Элиза, присаживаясь рядом на холодные ступени.

— Мадлен, мадам, — ответила девочка, робко поднимая на нее свои большие глаза.

— Пойдем со мной, Мадлен.

В ресторане на них смотрели с нескрываемым недоумением. Два богато одетых человека и оборванная нищенка… Но официанты, к чести их профессионализма, не показали виду, спокойно и невозмутимо обслуживая всех троих. В их глазах Элиза даже уловила нечто похожее на одобрение. А вот остальные посетители откровенно косились в их сторону, перешептываясь и презрительно поджимая губы.

На следующий день эта история стала главной новостью всех парижских газет: «Эпатажная графиня фон Штольберг привела нищенку в самый роскошный ресторан Парижа!» Но Элизу это не волновало. В ее сердце жила лишь одна мысль: она смогла хоть немного смягчить боль этого маленького, заброшенного существа. И это было для нее важнее всех парижских газет вместе взятых.

Сознание возвращалось к Иоганне медленно, тягуче, словно густой туман рассеивался после долгой ночи. Тело ломило, озноб пробирал до костей. Невыносимая тряска усиливала боль, каждый толчок отдавался тупой пульсацией в висках. Она с трудом приоткрыла веки. Ресницы казались тяжелыми, словно свинцовые.

Мутный свет проникал сквозь затянутые тканью окна небольшого, тесного экипажа. Напротив нее сидел человек в глубоком капюшоне, скрывающем лицо. Он неподвижно смотрел в окно, словно статуя.

В голове Иоганны промелькнула радостная мысль: это он! Гражданин! Он пришел за ней! Но горло сжимал спазм, не давая произнести ни слова. Лишь тихий, хриплый стон сорвался с ее губ.

Человек медленно повернул голову. Тень от капюшона все еще скрывала его черты.

— Вы очнулись? — спросил он низким, глухим голосом. — Это хорошо.

— Кто… кто вы? — с трудом выдавила из себя Иоганна, чувствуя, как слабость волнами накатывает на нее.

— Мое имя вам ни о чем не скажет, — ответил незнакомец, — и вам нет необходимости его знать. Я представляю интересы вашего благодетеля.

— Когда… когда я увижу Гражданина? — с тревогой в голосе спросила Иоганна.

— Никогда, — сухо отрезал попутчик, снова отворачиваясь к окну. — По крайней мере, в этой жизни. Его… казнили после мятежа.

Слова ударили Иоганну, словно молотком по вискам. Казнили… Гражданина… нет… Этого не может быть! Мир вокруг нее поплыл, краски померкли.

— Тогда… кто… кто мой благодетель? — прошептала она, с трудом сдерживая слезы.

— Скоро вы узнаете, — последовал короткий ответ.

Долгая, тягостная пауза повисла в воздухе, нарушаемая лишь скрипом колес и цоканьем копыт.

— Куда… куда мы едем? — наконец спросила Иоганна, пытаясь сосредоточиться.

— В Париж.

— Сколько… сколько еще?

— Пару дней.

Больше они не разговаривали. Иоганна закрыла глаза, пытаясь справиться с душевной болью. Казнили… Это слово било молотом в ее голове, не давая покоя. Мысли вихрем кружились в ее сознании. Кто этот таинственный благодетель? Зачем ее везут в Париж? Что ее ждет? Ответы на эти вопросы терялись в тумане неизвестности, и от этого становилось еще страшнее. Дорога в Париж превратилась в турне в неизвестность, полное тревоги и неопределенности.

Граф Каменский, утонув в глубоком кожаном кресле, смотрел на огонь, пляшущий в камине. Пламя отбрасывало причудливые тени на стены его парижского поместья, но взгляд графа был прикован к портрету, висевшему над каминной полкой.

На портрете была изображена девушка неземной красоты. Ее лицо, словно выточенное из фарфора, обрамляли локоны цвета воронова крыла, ниспадающие мягкими волнами на плечи. Большие, темные глаза, казалось, смотрели прямо в душу, а на губах играла легкая, загадочная улыбка. Ее изящная фигура, облаченная в пышное платье из голубого шелка, напоминала изгибы хрупкой статуэтки. Это была красота, от которой перехватывало дыхание, красота, перед которой невозможно было устоять.

Граф не мог оторвать взгляда от портрета. В его памяти, как живые, всплывали картины того бала, где он впервые увидел эту девушку. Зал, наполненный звуками вальса, блеск хрустальных люстр, шелест шелковых платьев… И она, словно парящая в этом вихре света и музыки.

Он помнил, как робко пригласил ее на танец. Ее рука в его руке казалась невесомой, а прикосновение ее платья — нежным, как лепесток розы. Они кружились в вальсе, и он забыл обо всем на свете. Остались только ее сияющие глаза, ее очаровательная улыбка, ее легкий, пьянящий аромат.

Она смеялась, заразительно и звонко, и ее смех, казалось, наполнял зал солнечным светом. Он пытался сказать ей что-то умное, остроумное, но слова путались, и он только молча смотрел на нее, очарованный ее красотой и непосредственностью.

В тот вечер он понял, что пропал. Его сердце, до сего момента хранившее хладнокровное спокойствие, было пленено этой девушкой. Он был готов отдать все на свете, чтобы снова увидеть ее улыбку, снова услышать ее смех, снова ощутить прикосновение ее руки.

Огонь в камине начал угасать, но граф не замечал этого. Он все еще сидел в кресле, погруженный в свои воспоминания, а на его губах играла та же легкая, мечтательная улыбка, что и на губах девушки с портрета. Он знал, что сделает все возможное, чтобы встретиться с ней снова.

— Герцогиня Иоганна фон Айзенберг! — торжественно объявил дворецкий.

Взгляд графа устремился к двери, из которой медленно вышла женщина. Глядя на нее, было трудно поверить, что перед ним та самая красавица, чей портрет украшал многие галереи и чью руку когда-то искали самые знатные дворяне Европы.

Это был поразительный контраст. Длинное путешествие и недели, проведенные в заточении, наложили свой тяжелый отпечаток на ее облик. Лицо было изможденным, с резко обозначившимися скулами и темными кругами под глазами. Болезненная бледность ее кожи резко контрастировала с темными, почти черными волосами, которые выбились из небрежной прически и беспорядочно падали на плечи. Простое, почти монашеское платье из грубой серой ткани скрывало ее фигуру, а в ее потухших глазах читалась невыразимая печаль и усталость. Она двигалась медленно, словно каждое движение давалось ей с трудом, и ее хрупкая фигура казалась еще более беззащитной на фоне роскоши комнаты.

Однако, несмотря на внешние изменения, в ее осанке все еще угадывалось врожденное благородство и непоколебимая сила духа. Она держала голову высоко, а в ее взгляде, несмотря на всю печаль, проглядывали искры несломленной гордости.

Граф Каменский не мог оторвать от нее глаз. Годы разлуки и страданий не смогли погасить пламя любви, которое горело в его сердце. Он смотрел на эту измученную, ослабевшую женщину точно таким же взглядом, как когда-то смотрел на юную, сияющую красотой девушку на портрете. Ведь это была она — Иоганна, любовь всей его жизни. И в этот момент он понял, что для него не важны ни внешний блеск, ни роскошные наряды. Его любовь была сильнее времени и обстоятельств, она прошла испытание годами разлуки и теперь горела еще ярче. Он знал, что сделает все, чтобы вернуть ей украденное счастье и снова увидеть сияние в ее прекрасных глазах.

Увидев Каменского, Иоганна на мгновение застыла, словно пораженная громом. Пока жуткий экипаж вез ее в Париж, она бесконечно перебирала в памяти имена всех знакомых, пытаясь угадать, кто же этот таинственный благодетель, взявший на себя смелость бросить вызов самому герцогу Айзенбергу. Имена кружились в ее голове в безумном вальсе предположений, но имя Каменского даже не мелькнуло в этом пёстром танце догадок.

Их встреча на балу была мимолетной, как вспышка фейерверка. Он, высокий и грузный, словно русский медведь, казался чужеродным элементом среди изящных и утонченных европейских аристократов. Да, слухи о его несметном богатстве ходили уже тогда, но Иоганну они мало интересовали. Когда он, немного неуклюже, но искренне, сделал ей предложение, она лишь вежливо улыбнулась, представив себя рядом с ним в далекой, холодной России.

Бескрайние, заснеженные просторы… Медведи, гуляющие по улицам Петербурга… Варварская отсталость… Эти картины, нарисованные ее воображением, вызывали лишь ужас и отвращение. Ей, привыкшей к блеску и роскоши европейских балов, к легкости и изяществу светских развлечений, такая жизнь казалась невыносимой. Поэтому, недолго раздумывая, она приняла предложение герцога Айзенберга — холодного, расчетливого, но принадлежащего к ее миру, миру празднеств, интриг и бесконечного кружения в вихре светской жизни.

И вот теперь, видя перед собой Каменского, она испытывала смесь недоумения, растерянности и… легкого раздражения. Что он здесь делает? Какие у него могут быть дела к ней, герцогине Айзенберг? Этот вопрос пульсировал в ее голове, заглушая все остальные мысли. Иоганна постаралась принять безразличный вид, но в глубине души уже закипало предчувствие чего-то необычного, возможно, даже рокового…

Каменский вскочил с кресла, опрокинув бокал с бордовым вином. Тёмная жидкость расплылась по светлому ковру, словно зловещее предвидение. Но граф, казалось, не заметил этого. Всё его внимание было приковано к женщине, стоящей на пороге.

— Иоганна! — выдохнул он. Слово прозвучало не как приветствие, а скорее как заклинание, вырвавшее его из оцепенения долгих лет ожидания. — Как я рад снова видеть вас!

Иоганна вошла в комнату, ее движения были осторожными, неуверенными. Бледность ее лица резко контрастировала с темными, словно два уголька, глазами. Она была похожа на призрака, вернувшегося из загробного мира.

— Граф… — начала она, ее голос был хриплым, словно она давно не говорила. — Благодарю вас… за спасение.

— Не стоит благодарности, дорогая герцогиня, — Каменский галантно поклонился, прикрывая волнение за маской светской вежливости. — Для меня честь служить вам. Вы прекрасно выглядите, несмотря на… хм… все пережитые трудности. Ваше платье… изумительно!

— Ближе к делу, граф Каменский, — резко оборвала поток любезностей Иоганна. В ее глазах мелькнуло нетерпение. — Для чего я здесь?

— О, герцогиня! — Каменский вновь засуетился, нервно теребя пуговицу на своем камзоле. — Спешу заверить, что ваше присутствие здесь не имеет никакого скрытого подтекста. Вы можете просто отдыхать и наслаждаться свободой. Поместье к вашим услугам.

— Я больше не герцогиня… — прошептала Иоганна, слова были адресованы скорее ей самой.

В этот самый момент она вдруг осознала всю глубину произошедшего. Она больше не имела ни титулов, ни денег, ни власти. Даже ее имя теперь ей не принадлежало. Герцогиня Иоганна фон Айзенберг была официально похоронена на монастырском кладбище. А кто тогда она? Женщина без прошлого, без настоящего… и, казалось, без будущего. Эта мысль ледяной иглой пронзила ее сердце. Мир вокруг закачался, грозя поглотить ее в своей неизвестности.

Каменский, словно опытный дирижер, улавливающий мельчайшие колебания в оркестре, прочел мысли Иоганны по одному лишь выражению ее лица. Его тонкие губы изогнулись в легкой, почти незаметной улыбке. Он был мастером предугадывать желания, и это качество всегда выделяло его из толпы.

— Да, дорогая Иоганна, — начал он, его голос был мягким и бархатистым, словно старинное вино. — К сожалению, титула у вас больше нет. Прошлое нужно оставить в прошлом. Но… — он сделал короткую паузу, добавляя в свои слова нотку интриги, — есть новое имя… и, возможно… — он слегка замешкался, его взгляд на мгновение встретился со взглядом Иоганны, — …возможно, блестящее будущее.

Он взял со стола аккуратно сложенные бумаги и протянул их Иоганне. В его движениях была та же неторопливая уверенность, которая пронизывала каждое его слово, каждый жест.

— Вот ваши новые документы. Вы вольны воспользоваться ими по своему усмотрению и в любой момент покинуть мое поместье, но… — он снова замялся, его пальцы легко барабанили по полированной поверхности стола, — …мне будет очень приятно, если вы задержитесь… в качестве гостьи.

Иоганна, все еще не оправившись от потока неожиданной информации, механически взяла документы. Ее пальцы дрожали, когда она развернула листки. «Иоланда Дикман» — черным по белому значилось на бумаге. Новое имя… новая жизнь…

Внезапно ее взгляд упал на большое зеркало, висевшее на стене. В нем отражалась женщина с бледным лицом и большими, полными тревоги глазами. Женщина, которая еще несколько дней назад была герцогиней, а теперь… Иоланда Дикман.

Иоганна прикоснулась рукой к холодной поверхности зеркала, словно пытаясь дотронуться до своего отражения, до этой незнакомой женщины с новым именем. Уголки ее губ слегка приподнялись в горьковатой улыбке.

— Ну здравствуй, Иоланда, — прошептала она, обращаясь к своему отражению. В этих словах было и прощание с прошлым, и робкая надежда на будущее. Будущее, которое теперь лежало перед ней, как непрочитанная книга, полная загадок и неожиданностей.

Париж… Город огней, любви и высокой моды, кружил Элизу в вихре нескончаемых праздников. Недели, проведенные здесь, пролетели незаметно, словно один прекрасный, волшебный сон. Каждый день был наполнен новыми впечатлениями, яркими эмоциями, незабываемыми встречами.

Бесконечные балы, сверкающие тысячами огней и отражающиеся в полированном паркете, увлекали Элизу в свой волшебный круговорот. Она кружилась в вальсе с галантными кавалерами, ловко уворачиваясь от пышных дамских юбок, и чувствовала себя настоящей принцессой из сказки. Шелка ее платьев шептались в такт музыке, драгоценности искрились в свете канделябров, а счастливый смех разносился по залам, отражаясь от высоких зеркал.

Дневные часы были посвящены не менее увлекательным занятиям. Элиза с Рудольфом посещали художественные выставки и галереи, восхищаясь шедеврами великих мастеров. Они бродили по узким улочкам Латинского квартала, вдыхая ароматы свежеиспеченного хлеба и крепкого кофе, заглядывали в букинистические лавки, листая старинные фолианты. А потом, устав от прогулок, отдыхали в уютных кафе, наслаждаясь чашечкой горячего шоколада и беседуя обо всем на свете.

После появления статьи в газетах, повествующей о поступке графини фон Штольберг, Элиза стала настоящей звездой парижского света. Все хотели познакомиться с загадочной графиней, о которой ходило столько слухов и легенд. Приглашения на приемы, балы и светские рауты сыпались как из рога изобилия.

Элиза с достоинством принимала знаки внимания, очаровывая всех своей красотой, умом и изысканными манерами. Она с легкостью поддерживала светские беседы, с таким же удовольствием обсуждая последние модные тенденции и сложные политические интриги.

Магазины Парижа также не остались без внимания графини. Элиза с упоительным азартном выбирала новые платья, шляпки, перчатки, украшения. Ее гардероб пополнялся шедеврами от лучших парижских кутюрье, а сама она становилась все более изысканной и блестящей.

В этом вихре светской жизни Элиза не забывала и о Рудольфе. Каждый вечер, возвращаясь в свой отель, она с радостью делилась с ним своими впечатлениями, а он, в свою очередь, с нежностью и восхищением смотрел на нее, видя, как она расцветает в этой новой, яркой жизни. Париж стал для них не просто городом, а сказкой, в которой они были главными героями.

Элиза взяла Мадлен к себе. Она накормила ее, обогрела, одела в чистую, красивую одежду. Малышка Мадлен напомнила Элизе ее саму в детстве — такая же хрупкая, но в то же время полная внутренней силы.

Элиза наняла для Мадлен лучших учителей, стараясь дать ей все то, чего была лишена сама. Она проводила с девочкой много времени, читала ей книги, гуляла по паркам, рассказывала сказки. А Мадлен, в свою очередь, открыла Элизе другой Париж — город нищих и бездомных, город голода и отчаяния. Ее истории потрясали до глубины души, и Элиза с ужасом представляла, сколько пришлось пережить этой маленькой девочке за ее короткую жизнь.

Однажды вечером, сидя у камина, Мадлен рассказала Элизе легенду, которую услышала от старой гадалки на набережной Сены:

— Говорят, мадам, что в катакомбах под Парижем живет Дух Забытых Детей. Это души тех, кто умер в одиночестве и нищете, кого никто не любил и не вспоминал. В полночь они выходят из своих подземных убежищ и бродят по улицам города, ища тепло и утешение. Если услышишь тихий плач ребенка в ночной тишине, это значит, что рядом бродят Забытые Дети. И если ты оставишь на окне горящую свечу и кусочек хлеба, то их души найдут покой хотя бы на одну ночь.

Рассказывая эту легенду, голос Мадлен дрожал, а глаза были полны страха. Элиза обняла девочку, стараясь успокоить ее. Но сама она не могла избавиться от чувства тревоги. Легенда Мадлен казалась ей не просто сказкой, а символом всей той боли и несправедливости, которые царили в этом мире. И она поняла, что ее миссия — не только помочь Мадлен, но и сделать все возможное, чтобы в этом мире стало меньше Забытых Детей.

Мягкий свет камина плясал на стенах гостиной, отбрасывая причудливые тени. За окном шелестел теплый вечерний ветер, донося ароматы цветущего жасмина. Рудольф, Элиза и Мадлен, утомленные долгой прогулкой по паркам и аллеям Парижа, расположились на мягком ковре у камина. Они играли во "флюгер" — популярную в то время салонную игру, где каждый по очереди изображал какой-нибудь предмет или явление природы, а остальные должны были угадать. Смех Мадлен, звонкий и заразительный, наполнял комнату жизнерадостной энергией. Элиза, наблюдая за девочкой, чувствовала, как ее сердце наполняется теплотой и нежностью. Рудольф, с легкой улыбкой, поддавался Мадлен в игре, наслаждаясь ее детской непосредственностью.

Внезапно раздался тихий стук в дверь. Дворецкий, с почтительным лицом, вошел в гостиную и протянул два письма — одно для Рудольфа, другое для Элизы. Мадлен, с характерной ей живостью, подскочила к дворецкому, ловко выхватила письма из его рук и, смеясь, понесла их Элизе и Рудольфу.

Рудольф развернул свое письмо. Почерк отца он узнал сразу. Бегло пробежав глазами по строчкам, он резко побледнел. Улыбка исчезла с его лица, сменившись выражением глубокой задумчивости, переходящей в тревогу. Он словно превратился в каменную статую.

Элиза, заметив перемену в его настроении, испуганно спросила:

— Что-то случилось?

Рудольф долго молчал, будто взвешивая каждое слово. Наконец, он тяжело вздохнул и сказал:

— Нам… нам пора собираться домой.

Элиза хотела расспросить его подробнее, но Рудольф быстро перевел разговор на другую тему:

— А кто же написал тебе, Элиза? Давай посмотрим.

Элиза, все еще обеспокоенная состоянием Рудольфа, протянула письмо Мадлен:

— Прочти нам, Мадлен. Учителя хвалят тебя за успехи в чтении.

Мадлен важно кивнула, развернула письмо и начала читать, стараясь связать буквы в слова, а слова в предложения. Она еще не очень уверенно читала, спотыкаясь на сложных словах, но с каждым предложением ее голос становился все тверже.

Внезапно девочка замолчала, ее глаза широко распахнулись от ужаса. С трудом произнеся:

— Надеюсь… ты будешь… умирать… в муках…

Мадлен громко чихнула и безжизненно упала на ковер, потеряв сознание.

Иоганна, вернее, теперь Иоланда, чувствовала себя птицей в золотой клетке. Роскошное поместье графа Каменского стало для нее добровольным заточением. Париж, город огней и возможностей, был так близок, и в то же время так недоступен. Она слишком часто блистала в его светских салонах, ее лицо было слишком узнаваемо. Риск быть разоблаченной был слишком велик.

Былая красота, затмившаяся было в темнице, вернулась к ней с новой силой. Зеркала отражали свежесть и блеск ее глаз, нежную матовость кожи, изящество фигуры. И от того, что приходилось скрывать это великолепие под вуалью, становилось еще более горько. Она жаждала света рамп, восхищенных взглядов, шепота за спиной. Она хотела снова блистать, покорять, пленять мужские сердца. Она хотела, чтобы о ней писали в газетах, восхваляя ее красоту и изящество.

А газеты… Газеты писали всякую чушь. "Некая графиня фон Штольберг притащила нищенку в ресторан…" — вот и все новости. Графиня фон Штольберг… Это имя не давало Иоланде покоя. Она готова была поклясться, что знала всех знатных особ Европы, но вот про графиню фон Штольберг слышала впервые. Кто она? Откуда взялась? И почему это имя звучало так… знакомо?

Фон Штольберги… Да, это очень известный род. Их история уходила корнями в глубокую старину, их имя было окутано легендами. Но вот про Элизу фон Штольберг Иоганна никогда не слышала. Интуиция, всегда безошибочно подсказывавшая ей выход из самых запутанных ситуаций, нашептывала, что здесь скрывается какая-то тайна, какая-то интрига. Руки так и чесались раскрыть эту загадку, но глупое положение инкогнито связывало ей руки. Она была словно лев в клетке, вынужденный наблюдать за происходящим со стороны, не имея возможности вмешаться. Это бесило ее, мучило, не давало покоя. Иоганна чувствовала, что эта загадочная графиня фон Штольберг — ключ к пониманию чего-то важного, чего-то, что может изменить всю ее жизнь.

Время, тягучее и однообразное, Иоганна коротала в обществе графа Каменского. Поначалу он казался ей суровым и несколько… варварским, воплощением всех тех стереотипов, которые бытовали в Айзенберге о далекой и загадочной России. Но постепенно, день за днем, Иоганна начинала видеть за внешней сдержанностью графа умного, образованного и даже ироничного человека.

Он много рассказывал о России, о ее столице — Петербурге. И каково же было удивление Иоганны, когда она услышала, что Петербург — современный европейский город, с широкими проспектами, величественными дворцами и изящными мостами. Никаких медведей, бродящих по улицам, если только не в составе цирковой труппы! Рассказы графа были настолько живыми и увлекательными, что у Иоганны появилось даже легкое желание посетить Россию и увидеть все своими глазами.

Граф вел себя безупречно: ни о чем не расспрашивал, не настаивал, не напрягал ее своим вниманием. Он был галантен и предусмотрителен, окружая Иоганну заботой и вниманием. И хотя он старался скрывать свои чувства, Иоганна прекрасно понимала, что граф влюблен в нее.

Однажды, сидя у окна и глядя на проплывающие мимо облака, Иоганна задумалась о своем будущем. Перспектива стать графиней Каменской… не казалась уж такой ужасной. Графиня Иоганна Каменская… звучало вполне достойно. Тьфу ты, черт! Иоланда Каменская!

Россия все чаще представлялась ей приличной альтернативой, тихой гаванью, где она может спрятаться от прошлого, от Айзенберга, от всего, что причиняло ей боль. Там ее никто не знает, там она будет в безопасности. Там она сможет начать новую жизнь. Эта мысль, поначалу робкая и неуверенная, с каждым днем становилась все сильнее и настойчивее, словно прокладывая себе путь в самом сердце Иоганны. И чем больше она думала об этом, тем привлекательнее казалась ей эта далекая, снежная страна с непонятным названием — Россия.

Тени прошлого, словно призраки, незримо следовали за Иоганной, даже среди роскоши и безмятежности поместья графа. Они никогда не затрагивали тему ее заточения в монастыре — словно молчаливое соглашение висело между ними. Но некоторые вопросы, словно занозы, оставались в сердце Иоганны, требуя ответов.

Однажды, прогуливаясь с Графом по аллеям живописного парка, где аромат роз смешивался с прохладой фонтанов, Иоганна неожиданно остановилась. Воспоминание о том письме, полученном в мрачной монастырской келье, всплыло в ее памяти с особенной ясностью.

— Скажите, — начала она, ее голос слегка дрожал, — чем была пропитана бумага того письма? Что это было за вещество, которое… которое заставило всех подумать, что я мертва?

Граф заметно напрягся, его взгляд стал отстраненным. Он отвечал односложно, уклончиво, словно стараясь избежать прямого ответа. А потом и вовсе заявил:

— Мне про это мало что известно. Я сам многого не понимаю. Это… это все сделал один алхимик, который живет при мне и проводит свои… опыты.

Иоганна увидела в его глазах не только нежелание говорить на эту тему, но и некий… страх? Или тревогу? Но в то же время в ее собственных глазах разгорался огонек любопытства. Загадочный алхимик, живущий в поместье графа… Кто он? И какие тайны он хранит?

Заvетив интерес в глазах Иоганны, граф, после некоторого колебания, предложил:

— Если вам так интересно, я могу отвести вас к нему.

Иоганна, не раздумывая, согласилась. Они свернули с основной аллеи и пошли по узкой, заросшей плющом тропинке, ведущей в глубину парка. Воздух здесь был прохладнее и влажнее, а тишину нарушало лишь пение птиц и шелест листвы. Тропинка привела их к небольшому, уединенному дому, окруженному густыми зарослями дикого винограда. Из трубы на крыше поднимался тонкой струйкой дым, а в воздухе витал странный, терпкий аромат, непохожий ни на что, что Иоганна вдыхала раньше. Она почувствовала легкое волнение, предчувствуя, что встреча с этим загадочным алхимиком может приоткрыть завесу тайны над событиями прошлого.

Воздух в лаборатории алхимика был густым и насыщенным, пропитанный запахами трав, серы и чего-то сладко-приторного, вызывающего легкое головокружение. Полки, уставленные банками с разноцветными жидкостями, сушеными растениями и странными предметами, тянулись до самого потолка. В центре комнаты стоял большой каменный стол, заваленный ретортами, колбами и другими алхимическими приборами. Слабый свет, проникающий сквозь запыленные окна, создавал таинственную, почти мистическую атмосферу.

Хозяин лаборатории, высокий худощавый мужчина с пронзительными голубыми глазами и длинными, серебристыми волосами, представился как магистр Эймерих. Он обрадовался посетителям, но в то же время в его движениях чувствовалась нервозность. Он суетливо прикрывал некоторые компоненты на столе, словно пряча их от посторонних глаз.

— Добро пожаловать, госпожа, господин граф! — провозгласил Эймерих, жестом приглашая их войти. — Чем обязан такой чести?

Он начал с энтузиазмом рассказывать о своих экспериментах, показывая различные ингредиенты. Вот высушенный цветок "Лунной лилии", способной, по его словам, вызывать вещие сны. А вот порошок из рогов мифического Златорога, дарующий вечную молодость. Некоторые из его рассказов вызывали у Иоганны легкую дрожь — слишком уж странными и пугающими казались эти вещества.

Иоганна, преодолевая внутреннее волнение, спросила про компонент, которым было пропитано письмо.

— А, это! — Эймерих с хитрой улыбкой достал небольшой флакон с темной жидкостью. — "Слеза Ахерона". Яд редчайшего растения, произрастающего лишь на склонах вулкана Этна. Смерть от него наступает мгновенно… казалось бы. Человек впадает в состояние, подобное летаргическому сну. Но есть противоядие — сок "Цветка Гелиоса", который распускается лишь на рассвете. Если в течение 24 часов дать пострадавшему выпить этот сок, он оживет. В противном случае… Эймерих многозначительно пожал плечами.

Иоганна никогда не слышала про эти растения и никогда их не видела. Она с любопытством разглядывала различные редкости, собранные в лаборатории. А граф, наблюдая за ней, с удовлетворением отметил, что она наконец стала прежней. Роковая женщина всегда остается роковой женщиной. Даже на краю гибели ее манит шепот тайны. Разве может быть по-другому?

Визиты к алхимику стали для Иоганны своеобразным ритуалом. Почти каждый день, под предлогом прогулки, она направлялась к его скромному дому-лаборатории. Там, в полумраке заставленной странными приборами и склянками комнаты, она слушала рассказы о тайнах мироздания, о влиянии звезд на судьбы людей, о магии камней и трав.

Вернувшись, она с восторгом пересказывала услышанное Каменскому, украшая повествование живыми деталями и собственными фантазиями. Каменский слушал ее с нескрываемым удовольствием. Он был безмерно рад, что Иоганна возвращается к жизни, что ее глаза снова сияют весельем, а смех, который он так любил, снова звучит в стенах его дома. С каждым днем она становилась все больше похожа на ту беззаботную, легкую девушку, которую он знал раньше.

В глубине души Каменский лелеял надежду, что Иоганна отвечает ему взаимностью. Он ловил ее взгляд, слушал интонации ее голоса, искал в ее словах скрытый смысл. Но страх быть отвергнутым вновь оставался слишком силен. Он тянул с признанием, боясь спугнуть хрупкое счастье, которое, казалось, было так близко.

Однажды алхимик составил для Иоганны гороскоп. Он долго и подробно рассказывал о влиянии планет на ее жизнь, о тех трудностях и испытаниях, которые могут ее ожидать. По просьбе Каменского, он особо отметил невероятную удачу, которая ждет Иоганну в России. Это была маленькая хитрость, часть плана Каменского убедить Иоганну переехать с ним в Петербург.

В конце сеанса, словно между делом, алхимик произнес фразу, которая заставила Иоганну насторожиться:

— Портрет молодой особы в золотой оправе… может стать для вас роковым.

Иоганна не совсем поняла, о чем речь. Она попыталась отшутиться, сказав рассмеявшись:

— Надеюсь, мой собственный портрет не принесет мне бед?

Но слова алхимика запали ей в душу. Она не могла отделаться от неприятного осадка и чувства тревожного предчувствия. Что это за портрет? И какую роль он сыграет в ее жизни? Эти вопросы не давали ей покоя, словно темное предзнаменование, нависшее над ее будущим.

Бескрайние луга, раскинувшиеся вокруг поместья Каменского, казались сотканными из золота и изумрудов. Ветер играл в их волосах, а под подковами их лошадей мягко пружинила земля. Они скакали вволю, наслаждаясь скоростью, свободой, друг другом.

В поместье Каменского Иоганну ожидал еще один сюрприз — огромная коллекция оружия. Сабли с клинками, отполированными до зеркального блеска, шпаги с изысканно изогнутыми рукоятями, револьверы с инкрустацией из слоновой кости, ружья с резными прикладами… Каждое из них было произведением искусства. Иоганну, к ее собственному удивлению, неудержимо тянуло к этому опасному великолепию. Она с любопытством разглядывала инкрустации. Прикосновение к холодной стали вызывало в ней трепет и непонятное волнение.

— Хотите попробовать? — спросил Каменский, заметив ее интерес.

Иоганна, никогда прежде не державшая в руках оружия, немного замялась, но любопытство взяло верх.

Каменский выбрал небольшой, но изящный револьвер и показал ей, как правильно держать его, как целиться. Сердце Иоганны билось как птица в клетке. Она прицелилась, задержала дыхание… Выстрел! Пуля просвистела мимо мишени, угодив в деревянную балку. Иоганна невольно вздрогнула.

— Ничего страшного, — успокоил ее Каменский, мягко улыбаясь. — Первый раз всегда так. Попробуйте еще.

Второй выстрел тоже оказался неудачным. Иоганна уже хотела отказаться от этой затеи, но Каменский не сдавался. Он подошел к ней сзади, прижался плотнее, своей большой теплой рукой накрыл ее руку, направляя ее на мишень. Иоганна замерла, ощущая всем телом его близость. Его дыхание обжигало ее шею. Выстрел! На этот раз точно в цель!

Иоганна запрыгала от радости, повернулась к Каменскому, чтобы поделиться своим торжеством… и их лица оказались совсем рядом. На долю секунды мир вокруг них замер. В воздухе повисло нечто неуловимое, волнующее. И в следующий миг их губы встретились.

Это был не просто поцелуй. Это было столкновение двух миров, двух историй, двух одиночеств. Нежный, робкий сначала, он становился все более страстным, поглощающим. В нем была благодарность за спасение, восхищение силой и мужеством, и пробуждающаяся нежность, которая до этого дремала где-то глубоко внутри. Время остановилось. Были только они, их слившиеся вместе дыхания, биение сердец, шепот губ.

Время, словно крылатая колесница, мчалось вперед, унося с собой дни и недели. Каменский, не мешкая, сделал Иоганне предложение, от которого у нее перехватило дыхание. Это было не просто предложение руки и сердца, это было предложение новой жизни, полной любви, безопасности и счастья. И она, не колеблясь ни секунды, ответила "да".

Чтобы избавиться от тени прошлого и страха быть опознанной, они решили уехать в далекую Россию, где среди бескрайних просторов и незнакомых лиц смогли бы начать все сначала. Там, вдали от интриг и опасностей, они сыграют пышную свадьбу.

Иоганне требовалось множество вещей в дорогу. Она возвращалась из магазина, нагруженная покупками, ее сердце пело от счастья. Она мечтательно смотрела в окно кареты, рисуя в воображении картины будущей жизни, когда вдруг… ее кровь застыла в жилах.

Среди прохожих она увидела… Рудольфа. Сердце буквально провалилось в пятки. Что он здесь делает? Кто эта дама рядом с ним? Вдруг он все знает и ищет ее?

Дама, идущая под руку с Рудольфом, казалась ей знакомой, но что-то не складывалось в ее облике. И тут, как молния, ее осенило. Это же… гувернантка! Та самая, что обнаружила то роковое письмо! Именно она виновата во всех ее бедах! Эта мысль, как острый кинжал, пронзила ее сознание.

Иоганна не сразу узнала ее, потому что помнила ее бедной, серой мышкой, незаметной тенью, скользящей по стенам замка. А сейчас… дорогие наряды, горделивая осанка, самоуверенная улыбка… Все-таки ей удалось охмурить Рудольфа! Но самое страшное — из-за нее казнили Гражданина! Этого Иоганна ей никогда не простит.

В голове Иоганны начал вырисовываться план мести. Холодный, расчетливый, неотвратимый, как сама судьба. Она не позволит ей уйти от ответственности. Она заставит ее заплатить за все. Эта встреча, случайная или предначертанная свыше, изменила все. Счастье новой жизни померкло, уступив место жажде отмщения. Иоганна знала, что не обретет покоя, пока не вернет свой долг сполна.

Карета, подпрыгивая на ухабах подъездной аллеи, наконец остановилась у крыльца поместья. Иоганна, не дожидаясь помощи лакея, стремительно выскочила из экипажа, бросив кучеру короткое: "Подождешь!". Корзина с покупками, забытая на сиденье, казалась сейчас совершенно незначительной. Ее мысли были сосредоточены на одном — на встрече с Эймерихом.

Она буквально ворвалась в лабораторию алхимика, нарушив его уединенное молчание. Запах трав, масел и еще чего-то неуловимо странного, словно волной, нахлынул на нее.

— Эймерих! — выпалила Иоганна, едва переступив порог. — Мне нужно знать про яд! Как пропитать им письмо? Обязательно ли его съедать, или достаточно просто держать в руках?

Эймерих, склонившийся над каким-то сложным аппаратом, резко выпрямился, чуть не выронив из рук стеклянный флакон. Его брови удивленно взметнулись вверх. Такого наплыва вопросов он явно не ожидал.

— Госпожа Иоганна! — проговорил он, стараясь скрыть свое замешательство. — Позвольте вас спросить, кому вы собираетесь отправлять это… письмо?

Его насторожил не только сам факт интереса Иоганны к ядам, но и ее необычное волнение. Мысль о том, что она может задумать что-то против графа Каменского, леденила ему кровь. Травить жениха накануне свадьбы казалось крайне неразумным и смерть графа была крайне невыгодна самому алхимику.

— Ответьте на мои вопросы, Эймерих! — настаивала Иоганна, нетерпеливо постукивая ногой по каменному полу. — Это очень важно!

Алхимик, пытаясь выиграть время и понять истинную причину ее интереса, начал задавать встречные вопросы. Постепенно, складывая воедино обрывки ее ответов, он начал догадываться, что дело не в графе Каменском. Какое облегчение!

— Понимаете, госпожа Иоганна, — проговорил он наконец, вытирая пот со лба, — создание такого письма — дело тонкое и опасное. И требует… определенного… разрешения.

— Разрешения? Чьего разрешения? — нахмурилась Иоганна.

— Графа, конечно, — ответил Эймерих, глядя ей прямо в глаза. — Если он одобрит вашу… просьбу, то я, разумеется, сделаю все, что в моих силах. Но без его согласия я не могу даже начать работу.

Иоганна молча кивнула. Теперь ей предстояло убедить графа в необходимости этого опасного предприятия. И она была готова на все, чтобы добиться своего.

Иоганна, словно вихрь, взбежала по мраморной лестнице, не обращая внимания на удивленные взгляды слуг. Дверь в кабинет Каменского распахнулась перед ней, как по волшебству.

— Алексей! — вырвалось у нее почти криком, едва она переступила порог.

Она больше не называла его “граф Каменский”, “Ваша Светлость” или даже “господин граф”. Теперь — только Алексей. Просто имя, слетевшее с ее губ, словно птица, вырвавшаяся на волю. И Каменский, несмотря на всю свою сдержанность и аристократическую холодность, таял от этого обращения, как снег под весенним солнцем.

— Иоганна! Что случилось? — в его голосе прозвучала тревога, смешанная с нескрываемым восхищением.

Иоганна, не теряя ни минуты, вкратце рассказала ему об увиденном и о своем дерзком плане. Она говорила быстро, увлеченно, ее глаза горели огнем возбуждения и решимости.

Каменский слушал внимательно, изредка кивая головой. Появление молодого Айзенберга в Париже действительно могло все усложнить. Это было словно тень, нависшая над их будущим. Он задумался, потирая подбородок. План был рискованным, но…

Иоганна смотрела на него с такой мольбой, с такой надеждой в глубине прекрасных глаз… Разве можно ей было в чем-то отказать? Тем более, что это будет хоть и не явной местью Айзенбергу, но все же… хоть что-то.

Глубоко внутри Каменский все еще пылал обидой и гневом. Он хорошо помнил тот день, когда Иоганна предпочла принять предложение Айзенберга, отвергнув его собственные чувства. Это было словно удар кинжалом в спину.

— Хорошо, Иоганна, — произнес он наконец, взглянув на нее с нежностью и решимостью. — Только я сделаю все сам. У меня больше опыта в таких делах.

— А-а-а! — пронзительный крик Элизы разрезал тишину комнаты.

Элиза бросилась к Мадлен, намереваясь поднять бесчувственное тело, но Рудольф, реагируя с молниеносной быстротой, остановил ее.

— Не трогайте! — резко скомандовал он, отталкивая Элизу в сторону. Его глаза были широко раскрыты, лицо напряжено. Он мгновенно оценил ситуацию.

Рудольф выхватил письмо из рук Мадлен и, не раздумывая ни секунды, бросил его в горящий камин. Языки пламени жадно поглотили бумагу, превращая ее в пепел.

— Откройте окна! — приказал он, обращаясь к оцепеневшей Элизе. — Шире!

Отравленные письма… Это был не редкий способ свести счеты в их кругах. Рудольф знал об этом не понаслышке и прекрасно понимал, с какой опасностью они столкнулись. Но кто мог желать смерти Элизе? Эта мысль пульсировала в его голове, отравляя радость их недолгой идиллии.

Элиза беспомощно сидела на полу, с ужасом глядя на Рудольфа и бездыханное тело Мадлен. Страх, холодный и липкий, сковал ее. Она не понимала, что происходит, но предчувствовала неладное.

Рудольф достал из саквояжа маленький пузырек с прозрачной жидкостью. Накапав несколько капель в стакан с водой, он сделал глоток, а затем протянул стакан Элизе.

— Пейте, — сказал он твердым голосом. — Это противоядие.

Затем он осторожно приподнял голову Мадлен и влил ей в рот несколько капель жидкости.

— Лишь бы это не был другой яд… — пробормотал он, в голосе прозвучала тревога.

Элиза еще больше оторопела. Какой яд? Что произошло? Она не понимала и была до смерти напугана.

Наконец Мадлен издала слабый стон. Ее веки дрогнули, и она медленно открыла глаза.

— Слава Богу, — с облегчением вздохнул Рудольф.

Он аккуратно уложил девочку на софу и, резким движением дернув за шнурок звонка, вызвал дворецкого.

Вопросы, которые Рудольф задавал дворецкому, были короткими и четкими. Он хотел знать, кто приносил письмо, кто мог дотронуться до него. Элиза не понимала сути этого допроса. Все происходящее казалось ей страшным, непонятным сном. События проносились перед ее глазами, как кадры немого фильма, оставляя после себя лишь чувство тревоги и недоумения.

Пришедший лекарь, щуплый мужчина с проницательным взглядом и успокаивающе тихим голосом, заверил, что Мадлен ничего не угрожает. Небольшой испуг, легкое отравление — ничего серьезного. Через несколько дней она будет здорова. С души Элизы словно свалилась тяжелая гора.

Рудольф, все это время не отходивший от Мадлен ни на шаг, наконец смог вздохнуть свободно. Он нежно обнял Элизу, прижимая ее к себе.

— Все хорошо, — прошептал он ей на ухо. — Все будет хорошо.

И в этот момент Элизу накрыло волной неконтролируемой истерики. Все напряжение последних часов, весь ужас пережитого вырвались наружу бурным потоком слез. Она дрожала, как осиновый лист, ее тело сотрясали рыдания.

Рудольф крепко держал ее в объятиях, гладя по волосам, шепча слова утешения. Он рассказывал ей о том, как они найдут и накажут виновных, как они вернутся домой, как все будет хорошо…

Но Элиза почти ничего не слышала. В ее голове царил хаос, обрывки мыслей и образов вихрем проносились перед внутренним взором. Она уловила лишь одно: Париж — город контрастов. Город красоты и ужаса, великолепия и мерзости. Город, который чуть не стал ей могилой.

Наверное, хватит с нее Парижа. Она очень хотела домой. Но… где он, ее дом?

Эта мысль, как удар молнии, пронзила ее сознание. Она выросла в пансионате, среди чужих людей. Некоторое время провела в Айзенберге, где ее чуть не убили мятежники. Затем — замок Штольберг, великолепный, но чужой. Париж… где ее тоже чуть не убили. Непонятно кто и за что.

Внезапное осознание того, что нет в этом мире ни одного места, где бы она чувствовала себя дома, в безопасности, принесло с собой новую волну отчаяния.

— Мне некуда идти, — прошептала она, прижимаясь к Рудольфу еще крепче. — У меня нет дома…

Рудольф обнял ее еще крепче, и в этот момент Элиза поняла. В его объятиях она чувствует себя в безопасности. Защищенной. Спокойной. Значит, ее дом там, где Рудольф всегда сможет ее вот так крепко обнять. И не важно, где в мире это происходит.

Успокоенная этой мыслью, она крепко уснула, утомленная переживаниями. А Рудольф так и держал ее в своих объятиях, не смея пошевелиться, до самого утра. За окном забрезжил рассвет, обещая надежду и спокойствие.

Иоганна проснулась с первыми лучами солнца, скользнувшими по ее лицу сквозь тонкие занавески. Ощущение легкости и предвкушения наполняло ее бытие, словно бабочка, бьющаяся в груди своими шелковистыми крыльями. Сегодня наступал день расплаты. День, который Рудольф Айзенберг запомнит на всю жизнь.

Она уже представляла его скорбное лицо, искаженное отчаянием. Его печаль, так тщательно скрываемую под маской безразличия. Слезы, которые он, возможно, даже не посмеет вытереть своей дрожащей рукой. Она должна была увидеть это собственными глазами. Насладиться своим триумфом.

Быстро умывшись ледяной водой и накинув легкое платье цвета утренней зари, Иоганна почувствовала прилив сил. Вчерашняя встреча с Каменским вселила в нее уверенность. Маленький, миниатюрный револьвер, подаренный им, казался не просто оружием, а символом ее новой, обретенной силы. С ним в руке она чувствовала себя почти богиней войны, готовой сражаться за свою справедливость.

Иоганна осторожно положила револьвер в изящный ридикюль, расшитый бисером. Он лежал там, скрытый от посторонних глаз, но она чувствовала его вес, его холодное прикосновение сквозь тонкую ткань. Это придавало ей решимости.

Выйдя из дома, Иоганна глубоко вдохнула свежий утренний воздух. Город еще только просыпался, улицы были почти пустынны. Лишь изредка проезжали запряженные лошадьми повозки, да торопливо шли по своим делам ранние пташки.

Карета, заказанная заранее, уже ожидала ее у ворот. Иоганна легко вскочила внутрь и удобно устроилась на мягком сиденье. Сердце билось в предвкушении. Дорога до отеля, где остановился Рудольф Айзенберг, казалась ей вечностью. Каждая минута тянулась бесконечно долго. Она нервно сжимала в руках ридикюль, постоянно ощущая присутствие револьвера.

Наконец, карета остановилась.

Пробуждение было тяжелым, мучительным. Голова Элизы, словно окутанная густым туманом, отказывалась ясно мыслить. Обрывки снов путались с реальностью, создавая странную, непонятную картину. Тело было ватным, лишенным сил. Яд давал о себе знать.

Постепенно туман начал рассеиваться, и Элиза осознала, что лежит в чьих-то объятиях. Теплых, крепких, защищающих… Рудольф. Он сидел на краю софы, обнимая ее, и, судя по всему, не сомкнул глаз всю ночь. Его лицо было бледным, под глазами залегли тени, но в его взгляде, устремленном на нее, было столько тревоги и нежности, что сердце Элизы сжалось от волнения.

— Как ты? — прошептал он, едва она открыла глаза.

— Лучше, — ответила Элиза, слабо улыбнувшись.

В этот момент из соседней комнаты послышался слабый стон. Мадлен!

— Мадлен! — воскликнула Элиза, пытаясь встать.

Рудольф помог ей подняться с софы. Они поспешили в комнату Мадлен и обнаружили ее сидящей на кровати, бледной, но при полном сознании.

— Мадлен, ты как? — с тревогой спросила Элиза.

— Жива, — слабо улыбнулась Мадлен. — Голова кружится немного, но в целом… все хорошо.

Оказалось, что Рудольф, предвидя возможные осложнения, распорядился, чтобы ночью были упакованы все их вещи. Он не хотел терять ни минуты.

После небольшого, но сытного завтрака, за которым царила атмосфера напряженного молчания, они были готовы к отъезду. Экипаж уже ждал их у отеля.

Карета, запряженная парой вороных, мягко остановилась за углом, скрытая тенью высоких домов. Иоганна, с бившимся в груди сердцем, выскользнула из нее, опустив на лицо густую черную вуаль. Каждый нерв ее тела был натянут, как струна. Она знала — настал момент истины.

У входа в роскошный отель кипела жизнь. Слуги сновали взад-вперед, укладывая в экипаж, запряженный четверкой гнедых, последние сундуки и чемоданы. И вот из вращающихся дверей показался Рудольф. Он был одет в элегантный дорожный костюм, ни малейшего намека на траур. В нем чувствовалась привычная уверенность и… радость? Следом за ним выскочила девочка, ее звонкий смех разнесся по площади. Она, не дожидаясь Рудольфа, легко вскочила в экипаж.

Рудольф на мгновение задержался у входа, оглядываясь по сторонам. И тут из отеля вышла… Элиза. Эта никчемная гувернантка… живая…

У Иоганны перехватило дыхание. Злость, холодная и жгучая, волной поднялась из глубины души, сжимая горло железными тисками. Рудольф галантно помог Элизе сойти по ступеням и подвел к экипажу. Он уже протягивал ей руку, чтобы помочь взобраться внутрь, но что-то заставило его на секунду вернуться в отель. Забытые перчатки? Небрежно брошенное распоряжение слуге? Иоганна не знала. Но она поняла — это ее последний шанс.

Словно подчиняясь невидимой силе, она вышла из своего укрытия. Рука автоматически нащупала холодную сталь револьвера. Время словно замедлило свой бег. Каждый звук — цоканье копыт лошадей, шелест листьев на деревьях, далекий крик уличного торговца — отдавался в ее сознании с оглушительной ясностью. Прицелившись, она выкрикнула, и ее голос, хриплый и пронзительный, прорезал воздух:

— Элиза! Элиза Шмидт!

Стоя у кареты в ожидании Рудольфа, Элиза услышала свое имя. Четко, отчетливо, произнесенное знакомым голосом. Элиза замерла, не веря своим ушам. Этого не может быть!

— Элиза! Элиза Шмидт!

Она медленно повернулась на зов, сердце ее забилось с бешеной скоростью. Она увидела ее. Герцогиню Иоганну.

Женщина стояла в нескольких шагах. Иоганна резким движением приподняла вуаль. И в этот миг Элиза отчетливо увидела ее лицо. Это было лицо, искаженное злостью, яростью, ненавистью… Но как? Ведь все говорили, что она умерла в монастыре!

Их взгляды встретились. Время словно остановилось. Мурашки поползли по спине Элизы, ее охватил ледяной ужас.

Иоганна держала в руке что-то маленькое, темное, и протягивала это Элизе. Что это? Пистолет? Кистень? Элиза не успела разглядеть.

Раздался оглушительный хлопок, словно разорвало небо. Иоганна мгновенно оказалась окутана клубами едкого дыма, словно растворилась в нем.

Все происходящее казалось нереальным, словно замедленная съемка. Элиза слышала крики вокруг, но не могла разобрать слов.

— Элиза! — кричал Рудольф, его голос был полон отчаяния.

— Боже мой! — взвизгнула Мадлен.

И тут Элиза почувствовала острую, жгучую боль в груди. Удар был такой силы, что она не смогла устоять на ногах. Темнота нахлынула на нее волной. Падая, она увидела, как Рудольф бросился к ней, его лицо было искажено ужасом.

— Элиза!

Мир погрузился во тьму… Глаза закрылись…

Иоганна, словно подгоняемая невидимой силой, заскочила в карету. Дверь захлопнулась с глухим стуком, отрезая ее от хаоса и смятения, царивших снаружи.

— Гони! — крикнула она кучеру, ее голос стал хриплый и ломкий от напряжения.

Сердце билось с такой силой, словно хотело вырваться из груди. Запах пороха, висевший в воздухе, щипал нос и глаза. Но Иоганна не обращала внимания на эти мелочи. Ею владела буря эмоций: торжество, смешанное со страхом, возбуждение, граничащее с исступлением.

Откинувшись на спинку сиденья, она закрыла глаза, наслаждаясь моментом победы. В памяти всплыли глаза Элизы. Напуганные, полные непонимания и страха. Воспоминание об этом страхе вызывало в ней не сожаление, а странное, зловещее удовлетворение.

Уголки ее губ искривились в холодной, жестокой улыбке. Она рассмеялась — громко, пронзительно, почти зловеще. Этот смех, казалось, пропитал собой закрытое пространство кареты, отражаясь от стекол и оседая тяжелым грузом на душе.

Кучер, услышав этот смех, невольно поежился. Холод пробежал по его спине, а руки, сжимавшие поводья, задрожали. Он погнал лошадей быстрее, стремясь поскорее удалиться от этого проклятого места, от этого зловещего смеха, который казался ему предвестником беды. Колеса кареты загрохотали по каменной мостовой, поднимая облака пыли. Иоганна же, погруженная в свои мысли, не замечала ничего вокруг. Она мчалась навстречу неизвестности, охваченная вихрем противоречивых чувств, готовая на все.