Судьба-Полынь Книга I

Глава 21 Ильгар

Поселение плотогонов было крошечным. Небольшие домики с камышовыми крышами крепились на просмоленных сваях над водой, соединяясь между собой узкими мостками. Юркий народец совсем не боялся водяной толщи, что шумела, пенясь, под настилом и вокруг опорных столбов.

Те же столбы служили каркасами для рыболовных сетей и креплением для канатов, удерживающих многочисленные плоты и плоскодонки.

Настоящих воинов здесь почти не было. Гарнизон из десяти жнецов да дряхлый жрец, ослепший на один глаз. Впрочем, в деревне хватало острог и трезубцев, а кое-кто умел пользоваться луком и пращой, так что разбойники и прочие тати обходили поселение стороной.

Как удалось выяснить у старейшины: подобных деревушек разбросанно по устью Нарью великое множество. И чтят в них только одно божество — саму реку. Она кормит, дает жизнь, случается, даже карает… Но на то она и река, часть изначальной стихии, могучая и бесстрастная.

Среди жителей встречались курчавые, русые, светловолосые мужчины и женщины. У народов Нарью существовал обычай — находить себе пару не в родной деревне, а уплывать за ней в самые далекие поселения.

— Кровь не должна застаиваться в жилах, — говорил, улыбаясь беззубым ртом старейшина, — как не должна заставиться река. Иначе протухнет.

И он прав — так думал Ильгар, уплетая копченую рыбу за грубо сколоченным столом. Ему доводилось видеть глухие деревеньки, где многовековое кровосмешение порождало калек, слабых на голову и даже настоящих чудовищ, которых убивали в люльках.

— Спасибо за гостеприимство и доброту, — поблагодарил Альстед. — Мы, верные слуги Сеятеля, ценим это.

— И мы ценим то, что дает нам ваш предводитель, — кивнул старейшина. Он взял с деревянного блюда золотистую лепешку, положил на ладонь. — Прошлой осенью, когда морозы ударили рано, к нам по течению поднялся плот из Окуня. Привезли десять мешков муки и разных круп. Зимой, когда рыбы стало мало, мы не голодали. Вот этот хлеб — залог нашей дружбы.

Он преломил лепешку и протянул большую часть Дарующему…

Ильгар лежал на подстилке из камыша, завернувшись в плащ и положив под голову скатанное одеяло, и думал о том, как поступить с Даном.

Варлана по-прежнему была не в себе, не узнавала сына и дважды порывалась выцарапать глаза Тагль. Вначале десятник хотел оставить мать и сына в деревне, снабдив плотогонов декоктами эйтаров, но Дарующий намекнул, что не стоит спихивать на речной народ такую обузу. «Хлебный союз», как назвал его Альстед, слишком хрупок, чтобы приказывать речникам кормить и ухаживать за Варланой и сыном, а местные обычаи по-своему жестоки. Сильно больных людей попросту укладывают в лодки, дают небольшой запас еды и питья, после чего оставляют решать Нарью, что будет с несчастным человеком. Иногда больных могли приютить в иных поселениях и вылечить, если так угодно судьбе, но чаще всего река забирала жертву. Это считалось делом угодным.

Выход все-таки нашли — женщину взял на попечение подслеповатый жрец. Но лишь женщину, так как мальчик стал бы лишним ртом. Он не умел ловить рыбу, никогда в жизни не плавал на лодке, а большой воды откровенно побаивался.

— Взял сосунка — возись теперь с ним, — проворчал Альстед.

Выход напрашивалось лишь один, и десятнику он не нравилось. Разлучить мать с сыном… это жестоко. А разлучить сына с больной матерью, которую лишь чудом удалось вырвать из лап костлявой — жестоко вдвойне. Но куда деваться?

Выбор сделан, и сон, будто дожидаясь этого мига, набросился на Ильгара и утащил в мир кошмаров.

Жнец провалился в царство черной мглы, где шелестящие голоса заставляли оглядываться в страхе, а таившиеся в развалинах городов и невероятных размеров башен тени — хвататься за кинжал. Инородная сила угнетала. Он никто здесь. Пыль. Прах. Изучающий взгляд самой тьмы жег спину. Не покидало ощущение, что душа раздвоилась и одна ее часть находится в страшной опасности.

Выбившись из сил, задыхаясь от злости, эта часть шла навстречу смерти. Нечто истощало ее, но холодная ненависть придавала силы. И вот, когда, казалось, гибель неминуема, неожиданно пришло избавление.

Ярким огоньком в беспросветном мраке, оно вывело из западни. К свету и жизни.

Утром десятник ощутил себя древним старцем, разбитым параличом. Будто всю ночь по нему топтался разъяренный бык. Рубаха насквозь пропиталась потом. Слюна стала темного цвета, вязкой, как пепла наелся.

От воспоминания о взгляде из мрака сердце ускорило ход.

Ильгар вытащил и сжал перчатку. Закрыв глаза, призвал образ Рики. Ее добрые глаза и теплая улыбка развеяли тревогу. Вернулось спокойствие. Что бы ни значил сон, чем бы ни являлся — это всего лишь сон, и поддаваться беспричинному беспокойству не стоит.

Десятник поднялся с лежанки, направился к ушату. Холодная вода и терпкая настойка из цветков прибрежных растений вдохнули в него жизнь. А горячая студенистая уха прибавила сил. Он почувствовал себя отдохнувшим и… защищенным.

Для них выбрали большой, крепкий плот.

Припасы отряда пополнились мешками с сушеной и копченой рыбой, бурдюками с водой и настойкой, что так пришлась по вкусу десятнику.

Вынужденная разлука с матерью Дана расстроила. Все утро мальчик провел рядом с Варланой, гладил ее руки, шептал ласковые слова.

— У нас нет выбора, — Ильгар присел рядом, взглянул ребенку в блестевшие от слез глаза. — Я бы с радостью оставил тебя здесь или отправил вас в Окунь. Но твоя мать не выдержит путешествия по реке.

— Понимаю, — ответил Дан. — Но мы вернемся сюда? Я увижу ее снова?

— Конечно. Заберем на обратном пути. Обещаю.

Стоило мальчишке ступить на плот, как печаль испарилась, морщины на лбу разгладились, а потускневшие глаза заблестели веселым огнем. Он поставил свою вазу рядом с припасами, и отправился надоедать бесконечными вопросами бойцам.

Отвязали чал, Нарю подхватила плот и увлекла туда, где восходило солнце. Когда деревня исчезала из виду, десятник убрал перчатку в потайной карман.

Было светло и грустно на душе. Приятно сознавать, что кто-то ждет тебя… но ждет ли? Он надеялся, что Рика тоже думает о нем. Этого достаточно, чтобы сделать ради возвращения все.

Сплав по реке стал самым приятным отрезком за всю дорогу. Хватало двух человек с шестами, чтобы держаться в стремнине, а остальное Нарью делала сама. Ни камней, ни опасных порогов не было. Русло еще три столетия назад расчистили плотогоны и жители Окуня. Первые две ночи все-таки останавливались у берега, выбирались на сухое. Потом, когда пообвыкли, плыли даже впотьмах. Мимо проносились деревеньки, одинокие хижины и крохотные поселения. Народ в них обитал добрый, приветливый. Дважды к ним подплывали на плоскодонках речники и забрасывали на плот, нанизанных на леску сушеных рыбин или мешочки с орехами.

Вдоль берегов тянулись леса. Темные, мрачные, но притягательно-красивые. Дубы, грабы, вязы. Они сторожевыми башнями нависали над водой. Редкие ивы роняли слезы в Нарью, протянув ветви к потоку великой реки.

Люди отдохнули, Ильгар разрешил слегка увеличить вечернюю порцию вина. Воинам следовало расслабиться. Из-за телеги и мулов свободного места оставалось впритык, но никто не роптал. Справление естественных нужд неотесанные солдаты превратили в своего рода соревнование.

А вот кто чувствовал себя неуютно, так это эйтары. Эльм даже просил причалить к берегу. Следопыты выбирались на землю, подолгу ходили вокруг деревьев, валялись в высокой траве, как молодые котята. Выкапывали клубни редких растений, бережно укладывали в мешочки с грунтом. Возвращались посвежевшими, веселыми.

Воины и жрецы смотрели на них с улыбкой. Странный был народ. Удивительный.

Но вот пришло время остановиться.

Пара плотогонов, орудующих шестами всю дорогу, помогли отряду сгрузить вещи. С мулами провозились почти до заката. Животные никак не хотели сходить на берег. Тагль пришлось окурить их успокаивающим дымом валерианы, боярышника и еще какого-то неизвестного растения. Из-за воскурений и возни с пучками сушеных трав, жрица сама постоянно пребывала в довольно странном состоянии, между сном и явью.

Речники погнали плот к Окуню. От монет, предложенных Дарующим, отказались. Уверяли, что легко поменяют плот на пару лодок и к новолунию поднимутся по течению в родную деревню.

Отряд же разбил лагерь. В ту ночь никто не получил ни капли вина. Ильгар усилил дозоры и запретил разжигать костер. Они пришли на чужую землю, куда свет Сеятеля пока не добрался.

— Прям как на войне! — хмыкнул Партлин, раздавая воинам сушеных рыбин. — Чую, наденем скоро брони.

— Это опаснее войны, — буркнул Альстед. — Мы одни здесь. Никакой помощи не будет, случись чего. Так что ваш десятник прав — осторожность превыше всего. Не следует переоценивать себя. Мы — капля в море Армии. Сгинем здесь, никто горевать не станет. Отправят еще десяток. И будут отправлять до поры, пока Совет Дарующих не получит того, чего хочет.

— А что им нужно здесь? — спросил Барталин. — Сколько себя помню — Сеятель держался в стороне от болот, лесов и гор, где живут кланы колдунов.

— Он и сейчас держится, — заметил Дарующий. — Но если закрывать глаза или отворачиваться — опасность не исчезнет. Рано или поздно мы должны столкнуться с теми, кто живет в болотах и горах. Для того и нужна разведка, чтобы не случалось провалов. Однажды отряды уже пришли в горы. Там полегло много народу, и все без толку.

— Резонно говоришь, — кивнул Эльм. Взгляд его был затуманен. — Но топи… это иное. Колдуны — люди. Пусть и сроднившиеся с чем-то темным, но все ж таки люди. Мать-земля, Ваярия, не отвергла их. То, что обитает в болотах, чуждо самой природе.

— Я знаю слишком много, чтобы добровольно идти туда. Но привык делать то, чего от меня требуют, и не задавать лишних вопросов.

— А мы не привыкли, — Крапивка покачал головой. — Сеятель всегда просил нас об одолжениях сам, по-дружески, а не приказывал устами своих последователей. В этот раз мы не получали просьбу. Нам приказали. Кто скажет, почему это произошло? Быть может, великий человек чувствует, что мы не согласились бы прийти сюда по доброй воле?

Повисло неловкое молчание, которое нарушил Ильгар.

— Позволь вопрос. Что такого сделал для вас Сеятель? Вы так привязаны к нему.

— Он изменил нас. Вернул к истокам. Научили ценить то, что никто не ценит. Он меняет мир.

Лес был старым.

Ветви сплетались над головой в шатер, землю устилали сухие листья. Тропинок здесь не было. Двигался отряд медленно, все чаще пропуская вперед эйтаров. Они находили участки чистой земли между деревьями, чтобы могла проехать телега, и скорость движения отряда снизилась незначительно.

Ильгар чувствовал себя в лесу как дома. Крылось нечто родное в этих мрачных логах, густом подлеске, шуме листвы и чириканье птиц. Словно вернулся в детство, которое так старательно забывал последние годы. Но голову занимали мысли об отряде и долге… Рике… и о том, с чем придется столкнуться в топях. Времени для грусти не оставалось.

Днем в густой тени было прохладно. Хватало и родничков, питавших столетние дубы-исполины, и дающих жизнь буйной растительности, вроде бузины или куманики. Повсюду сновала самая разная живность, и отряд постоянно имел про запас свежее мясо. Путники видели огромные заброшенные гнезда в ветвях, шалаши в зарослях и даже землянки. Иногда встречались охотничьи метки, старательно высеченные на жесткой коре.

Край был диким, но отнюдь не безжизненным.

Тафель освободился от лубка, и осторожно разрабатывал руку, сжимая и разжимая в ладони клубок упругой лозы. Когда Тагль разрешила взять лук, воин каждую свободную минуту занимался тем, что всаживал стрелу за стрелой в деревья и пни.

Его обязанности по уходу за мулами легли на плечи Дану. Мальчишка справлялся хорошо, был заботлив, и вообще, приносил отряду пользу. В свободное время кашеварил с Партлином или ходил с эйтарами на прогулки в чащу. Дан помогал собирать корни, почки и бутоны удивительных растений.

— Зачем вам столько зелени? — спросил как-то на привале Барталин, попыхивая любимой трубкой. — Ваши баулы и так битком набиты травой.

— Наш народ собирает растения со всей Ваярии, — ответил Крапивка. — Женщины и дети возделывают землю, ухаживают за саженцами и готовят припарки, декокты и настойки самых разных свойств. Мы строим парники, а в пещерах выращиваем самые нежные растения, которым даже солнечный свет не нужен. Наши края пестрят разнотравьем. Нигде нет и не будет ничего подобного, потому что только эйтары понимают Мать-землю.

— И поэтому вы собираете всякую мелочь тут? — удивился Гур.

— Конечно, — ответил Эльм. — Мои сородичи никогда не бывали в этих лесах. И, надеюсь, больше сюда никогда не придут. Единственная причина, по которой лично я согласился идти к болотам, — возможность собрать образцы редчайших растений. Для меня это великая честь и награда — принести новые саженцы в наш настоящий дом.

— Хочешь вернуться на родину? — удивился Дядька. — Не в Сайнарию?

— Нет. Я устал от города. Не могу и не хочу больше. Вернусь в родной край с саженцами, а большего мне и не нужно. Разве что еще раз покину родину, чтобы взглянуть на Ландгар. Говорят, осенью там цветет либбель — единственное в своем роде дерево.

— Так и есть, — кивнул Альстед. — Цветет. В короткий промежуток времени между иссушающей жарой и холодами оно покрывается мелкими цветами всех цветов радуги, что мерцают в ночи.

— Верно, — подтвердила Тагль. — Продолжается это чудо чуть больше недели. То время свадеб, время любви…

Ильгар проснулся посреди ночи. Он был рад вырваться из кошмара, полного неясных образов, беззвучного ветра и темноты. После нее даже лесной сумрак казался жидковатым.

Лес выглядел непривычно тихим. Замершим. Воин ощущал на своем влажном от пота лице дуновение ветра, но не скрипели ветви, не шелестели таинственно листья. Лишь негромкое потрескивание поленьев в костре нарушало тишину, да кто-то из бойцов заливисто храпел.

Послышался шорох шагов. Десятник вскинулся за мгновение до того, как Нур коснулся его плеча.

— Чего подкрадываешься, да еще так неумело, увалень?

— Брат видел тени в лесу, — ответил здоровяк. — Там кто-то есть. Пока не нападают, но снуют туда-сюда.

Выругавшись, Ильгар встал с лежанки, ухватил топор.

— Поднимай ребят. Только тихо!

Десятник отправился ко второму из близнецов. Мрачно порадовался, что выбрал удачное место для дозорных. Походя велел Дядьке расставить бойцов и позаботиться о Дане. Сам скользнул в темноту, отсчитал два десятка шагов от трухлявого пня, поросшего наплывами грибов, свернул к зарослям бузины. Гур опустился на колено и внимательно смотрел в темноту.

— Что стряслось? — спросил десятник.

— У нас гости. Ни факелов, ни фонарей при них нет. Как по лесу бродят в темноте — ума не приложу.

— Возвращаемся к отряду. Раз пока не напали — выжидают чего-то. Успеем приготовить теплую встречу.

Лучники устроились по обе стороны телеги, став почти незаметными в темноте. Лишь Тафель остался в стороне, высматривая кого-то за деревьями и не думая об укрытии. Ромар загородил собой Альстеда, но клинка не обнажал. Положил три пальца на рукоять и продолжал ждать нападения с таким лицом, словно наблюдал, как льется пиво в кружку. Рядом с Дарующим жрецы спешно набивали кадила особыми бодрящими благовониями, и вскоре воздух наполнился сладким дымом, от которого бурлила кровь.

Эйтары обступили Дана, но по-прежнему не прикасались к кинжалам. Марвин неторопливо переминался с ноги на ногу, бросая просительные взгляды то на Барталина, то на Ильгара.

— Не люблю, когда со мной играют в прятки, — вздохнул Дядька. — Прощупаем их? Поглядим, кого к нам по реке судьбы принесло?

— Нет, — сказал Ильгар. — Не станем рисковать. Мы не знаем, кто там. Пока ведут себя трусливо, но что будет, если набросимся на них с оружием?

— Верно. Нет нужды никуда ходить, — спокойно проговорил Альстед. Он успел облачиться в доспехи и стоял, жадно вдыхая воскурения.

Дарующий запрокинул голову. Открыл рот. Дыхание стало неровным, громким, хриплым. В глазах, будто сапфиры засверкали. Человек заметно дрожал, словно пропускал через себя тонны воздуха. Наконец умолк, застыв, как изваяние. Зрачки поблекли, руки опустились. Альстед согнулся, точно получил удар поддых. Ромар быстро подхватил своего хозяина.

Отдышавшись, Дарующий проговорил:

— Там двенадцать человек. Мужчины и женщины. С оружием. Дрянным, откровенно говоря, но все-таки. Одеты в лохмотья, сами грязные, худые. Стоят и ждут. Они полны страха. Боятся ступить вперед, но и назад не повернут ни за что на свете. Больше не смог разобрать. Меня словно пинком зашвырнули обратно в тело — до сих пор мышцы огнем горят… Следом за ними гонится нечто… неизвестное мне.

Тагль сунула ему крохотный пучок остро пахнущих трав, буквально заставила прожевать и запить водой из фляги.

Ильгар, никогда не слышал о подобных способностях, и был поражен не меньше остальных. Если Сеятель мог позволить себе раздавать такую силу — он и вправду могущественнее любого бога Ваярии.

— Будьте наготове, — прохрипел Дарующий. — Нечто толкает их сюда. Я никогда не чувствовал в людях такого ужаса и ненависти. Они бросятся на нас, не задумываясь, лишь бы убежать от своих страхов…

В тот же миг на поляну устремились дикари. Шайка оборванцев, вооруженных заточенными кольями и каменными топорами. Молча, тихо, они выныривали из темноты. В глазах застыло нечто такое, чего никогда и никому не стоит видеть. Настоящая печать страха.

Прежде Ильгар мог даже пожалеть несчастных. Но не сейчас.

Свистнули первые стрелы. Две женщины рухнули, словно натолкнулись на невидимую стену.

Ильгар снес голову одному, второго просто сбил обухом с ног, а Барталин добил коротким уколом в сердце. Лохматая женщина побежала к жрецам, вскинув над головой зажатый в обеих руках топор. Ромар перетек со своего места ей на встречу. Легко выхватил оружие из ножен и, продолжая движение, развернулся на пятке, перенес вес на левую ногу, нанося удар. Лезвие с хрустом врубилось в грудь дикарке и непременно застряло бы в костях, но темнокожий вновь развернулся, освободил клинок. Замер, спокойно разглядывая мертвое тело.

Все было кончено в считанные мгновения.

— Бойня, — буркнул Барталин. — Они даже понять ничего не успели….

Послышался хруст ломаемых веток. Следом на отряд обрушился настоящий шквал камней. Воины были вынуждены отступить к телеге, чтобы защититься хотя бы с одной стороны. Доспехи кое-как смягчали удары, но под ливнем голышей, тело быстро превращалось в сплошной кровоподтек.

Мулы жалобно кричали, получая ударов не меньше, чем люди.

Вскоре каменный град иссяк, перестав барабанить по бортам телеги. И тогда на поляну устремились десятки мелких существ, отчасти напоминающих людей, отчасти — вставших на дыбы лисиц. В костлявых кулачках одни сжимали деревянные кинжалы, другие размахивали булыжниками, обмотанными лозой. Остренькие глазки сверкали зеленым огнем.

— Ну, сучьи дети, сейчас мы попляшем, — порычал Марвин, бросившись в гущу противников. Следом за ним рванули близнецы. Снурвельд взобрался на телегу, чтобы рогатиной отгонять назойливых уродцев от лучников. Тафель вскочил на козлы. Стрелял редко, выискивая во вражеских редутах самых опасных бойцов.

Ильгар бил топором, сметая с ног рыжих уродцев. Мелкие, удивительно проворные — за ними трудно было уследить. Они наскакивали со всех сторон, нанося болезненные удары деревянными кинжалами, и тут же отскакивали. Но доспехи пока выдерживали, и десятник крутился волчком, бил налево и направо, рукоять скользила в мокрых от крови пальцах.

Несмотря на перевес врага в численности, сказалось все же преимущество в вооружении и силе жнецов.

Поляна была усеяна трупами и залита кровью, а люди походили на резников в разгар трудового дня. Дым из кадильниц помогал восстанавливать силы, избавлял от рвотных спазмов и притуплял боль…

Тяжело шагая, к костру вывалилось нечто, размером превышающее бурого медведя. Шло оно на двух лапах, размахивая над головой сучковатой дубиной. Существо было сильным, быстрым, из пасти торчали длинные клыки. Ильгар почувствовал, как теплеет шрам на груди.

Монстр не принадлежал к богам. Однако обладал скрытой силой, понять которую человеку не суждено…

Но стрелам все равно, какого ты размера и какие у тебя зубы. Оружию плевать на скрытую и неизведанную силу, которую не суждено понять человеку.

В этот раз хватило одного выстрела, чтобы решить исход боя. Противно чавкнув, стрела вошла в глазницу и пробила затылок диковинному существу. Предводитель лесных тварей завалился на бок. Дернулся и затих.

Лес вновь ожил. Зашумел ветер, вздохнула шелестом листва; робко закричали ночные птицы.

Тафель опустил лук. Сжал и разжал пальцы. Поморщился.

— Учитесь, олухи. Отец вернулся, — самодовольно улыбнулся.

— Если ты мой папаша — я тебе отрежу яйца, — пообещал ему Гур. Он держался рукою за ребра, правая бровь заметно напухла. — Этот подонок бросил мать, когда нам было по три года…

— Я его могу понять, — пожал плечами лучник. — Наверное, увидел, каких уродцев наплодил, и с горя бросился в пропасть.

— В нашем десятке собрались сплошь миляги и душки, — вздохнул Барталин, вытирая клинок листвой.

— Верно, — кивнул Ильгар. — Именно поэтому Гур и Тафель будут нести дозор до самого утра.

— Что дальше? — спросил Дядька. — На марш?

— Нет. Перенесем лагерь. Нужно отдохнуть и перевязать раны. Пройдем чуть севернее, чтобы ветер запах крови не приносил.

Новое место для ночевки выбрали быстро, оно заметно уступало предыдущему. Повсюду торчали корни, сильно пахло прелыми листьями, рос колючий кустарник. Из осторожности костер решили не зажигать. Но даже в таких условиях бойцы умудрились заснуть — так на них подействовали зелья жрецов.

Ильгар заставлял себя бодрствовать. Даже попросил у эйтаров траву, прогоняющую сон. За это придется расплачиваться на дневном марше, но необходимо кое-что выяснить. Напившись подслащенной медом воды, чтобы забить жгучий вкус полевого бодрянника, отправился к Дарующему. Альстед все еще был бледен, цедил холодный суп из кружки и заедал сухарями. Ромар околачивался неподалеку, на ходу полируя клинок промасленной тряпицей.

— Есть разговор, — негромко сказал десятник, усаживаясь напротив Дарующего.

— До утра подождать не может? — вскинул бровь тот.

— Нет. Когда дело касается безопасности десятка — спать мне не хочется, — Ильгар врал. Он с удовольствием завернулся бы в плащ и проспал до полудня. Трава еще не подействовала, усталость не думала отступать.

— Спрашивай.

— Что испугало тех людей?

— Не знаю. Не могу знать. Да и вряд ли понял бы, разглядывай их хоть всю ночь напролет. Это иной народ. Иные нравы, иная душа, — Альстед был сам не свой. Взгляд мутный, бездумный. Слова поначалу срывались с губ неохотно, но потом уже лились потоком.

— Я должен знать все, — мягко настаивал Ильгар, решив, не упускать момента и разговорить Дарующего, пока тот вновь не стал жестким и неуступчивым человеком. — Вдруг судьба нашего похода зависит от причины их страхов? Что может испугать людей до такого состояния, что они бросаются с палками под топоры и стрелы?

— В мире много всего, что способно напугать человека до одури. Потоп, пожар, война, голод, моровое поветрие… я могу продолжать очень долго! Кому ведомо, как трактуют дикари самые обычные природные явления? Наивны, как дети… да что говорить, ты ведь сам из таких.

— Из таких. Как и половина Армии. Но разве сейчас это имеет значение? Важнее — что творится в топях. Я не дурак, хотя и не обременен умом на вроде тебя или Ордуса Ракавира. Могу сложить слова эйтаров, страхи дикарей и… предупреждения черноволосой. В топях нас не ждет ничего хорошего, так?

— В топях нет ничего, чего бы не нашлось в любом другом уголке Гаргии, — немного резче ответил Альстед. — Тебе этого не достаточно? Тогда вот тебе еще и мое слово. Теперь цена веры достойная?

— Цена моей веры — знание, — сказал Ильгар. — А цена знанию — наши жизни. Если в топях есть… есть нечто, вроде Соарт или колдунов, нам следует знать об этом сейчас. А лучше бы — до выхода из Сайнарии.

— Все, что следовало — тебе и так рассказали. Не ставь себя выше, чем заслуживаешь, иначе так и закончишь дни десятником в резерве. Совет отправил нас сюда. Так нужно. Занимайся своими обязанностями, остальное тебя не касается…

— Совет? Не Сеятель?

— Дурак, — упрекнул его устало Алсьтед. — Совет — это голос Сеятеля. Его руки. Его воля. Без его повеления никто шагу не ступит. Так что заканчивай докучать вопросами — иди спать.

— Пойду… но спрошу еще об одном. Ты, обладающий Даром, почувствовал, что за тварь привела рыжих коротышек?

— Это тварь служит тому, что испугало дикарей. Так мне думается… Доволен? Я сказал больше, чем ты должен был услышать. Хочешь подробностей — навести Эльма. Он с радостью разжует все, что ты услышал сейчас. Иди. Оставь меня.

Еще три дня они относительно спокойно шли через лес. Дубы и вязы лишь изредка размыкали переплетенные ветви, казалось, что здесь царят вечные сумерки. В родниках вода заметно потемнела, потеряла потрясающий вкус. Дважды им попадались гнилые озерца, густо заросшие по кромке ольшаником. Дичи заметно поубавилось, зато высохших мертвых деревьев встречалось значительно больше.

Ильгар про себя отметил, что вести армию через такие буреломы будет архисложно. Трава кое-где доставала колен, кустарники так и норовили впиться в одежду, земля размяклая, телега ползла все медленнее и медленнее. Трижды застревала. Десятник почувствовал первые признаки усталости. В икрах и бедрах поселился холод, постоянно хотелось есть. До цели осталось немного. Еще два дня — и они будут на границе с топями. Разобьют бивуак, вдоволь насладятся жарким костром и горячей едой, вместо надоевшей соленой рыбы и сухарей. Отдохнут несколько дней и совершат последний переход. Вглубь неизведанных земель.

Ночами, будто из земли сочился легкий туман. Он вился между деревьями, скрывал палую листву и заполнял собой лощины. Заметно похолодало. Но теплые вещи надевать не торопились — во время дневных переходов воины обливались потом из-за влажности.

Эйтары поделились мазью из жира, резко пахнущей грязи и толченой хвои. Этой мазью защищались от клещей и лысых мух, жадно набрасывающихся на обнаженную кожу.

Наконец, настало время долгожданного отдыха.

Лагерь разбили неподалеку от русла речушки. Место выбрали хорошее, скрытое буйной растительностью и находящееся в низине. Как раз то, что нужно. Вырыли глубокую яму, обложили изнутри камнями — получился очаг. На шестах растянули общий шатер, чтобы укрыться от дождя и утренней росы.

Больше всех отдыху радовался Дан. Он рвался идти наравне со всеми, подражая старшим товарищам, но эйтары чуть ли не силой запихнули его в телегу. Их насторожили мозоли, натертые мальчишкой на ногах. В такой местности влажность и губительный болотный воздух могли заставить загноиться любую царапину.

Развесив мокрые вещи над костром, люди расселись под навесом. Горячая еда, табак и отдых мигом вернули на лица улыбки.

Ильгар собирался спать, когда услышал шутливый спор. Вздорили Нур и Ковыль.

— Не сможешь найти, — утверждал громила.

— Смогу, — уверенно отвечал молодой эйтар. — Это такой пустяк, что даже время тратить не стоит.

— Спорим?

— Спорим. Что ставишь?

— Свой пояс. Новый, купил в Сайнраии. Погляди, как пряжка блестит, и бляхи нашиты! Удар кинжалом выдержат!

— Годится, — кивнул Ковыль. — Я ставлю кисет с ландгарским табаком. Табак перемешан с листьями малины и корой, повышающий мужскую силу. Выиграешь — сможешь удивить свою суженную.

Под хохот солдат, эйтар обвязал сухой лозой речной камень, величиной с кулак. Нур срезал прядь своих волос и протянул Ковылю. Тот ловко переплел их с лозой. Подбросил камень на ладони и протянул здоровяку.

— Спрячь, где пожелаешь. Даю слово, костер не прогорит и наполовину, когда найду его.

Нур, развернулся, чтобы отправиться вниз по руслу реки.

— Пусть кто-нибудь пойдет с ним! — предложил Тафель. — Это он только с виду пентюх пентюхом. На деле — коварнее змеи. И мухлюет постоянно. Помню, Ильгар как-то ему за это подзатыльников надавал!

— Так пусть десятник и проследит за ним! — влез в разговор Партлин. — Кто у нас самый строгий и честный? Ильгар, конечно.

Кляня, на чем свет стоит, своих олухов, Ильгар выхватил камень у Нура.

— Идем, спорщик недоделанный. Выиграешь — половину табака заберу себе… Продуешь — будет тебе вместо ремня тесемка или поясок бабий.

Тафель хотел добавить что-то едкое, но Нур запустил ему в лоб крупным желудем.

Прошли вниз по руслу совсем немного, когда Ильгар заметил несколько высоких камней, выступающих над водой. Отличный мост.

— Перейдем на другой берег? — усмехнулся Нур. — Пусть наш следопыт ножки замочит?

— Давай, — пожал плечами Ильгар. — Спрячем в какое-нибудь дупло — и спать. Делать мне больше нечего, как по лесу из-за вас, болванов, разгуливать…

Противоположный берег густо порос высокой темно-зеленой травой. Кое-где виднелись увязшие в мягкой земле обомшелые камни. Деревьев было совсем немного, все больше кустарники и буйные заросли папоротника, в которых вполне можно спрятать телегу. Неподалеку от места, где перешли реку жнецы, росли чахлые и кривые осины. Еще дальше, если идти на запад, возвышался дуб настолько огромный, что Ильгар невольно оцепенел. Он помнил, что в детстве видел такие же. Совсем ребенком. Нес сестру на руках, а она указывала пальцем на пышные кроны и говорила:

— Льгар! Льгар! — он был для нее таким же огромным, сильным и несокрушимым, как те исполины.

И вот теперь десятник, словно вновь услышал ее радостный голос. Веселый детский смех, который врезался в память и не уходил из нее, сколько ни гони. Эти мертвые воспоминания приносили лишь боль. И дуб, который привлек внимание Ильгара, несмотря на размеры, тоже был мертвым. Пустым, источенным короедами, с ветвями, покрытыми струпьями лишайника.

— Давай бросим его у дуба? — предложил Нур, оторвав десятника от мрачных мыслей. — Живописное местечко.

— Нет.

Он ничего не стал объяснять. Просто пошел к осинам. Пусть жалкие, кривые, они, по крайней мере, еще жили. Как и сам Ильгар. Наверное, и у этих деревьев есть своя цель. Криво, косо, но расти, тянуться к солнцу.

Десятник уже видел место в клубке узловатых корней, куда положит камень…

За спиной послышался глухой удар. В груди разлился холод настолько злой, что дыхание сперло. Ильгар обернулся. Нур лежал на животе, раскинув руки. Волосы на затылке слиплись от крови. Над ним возвышался коренастый мужчина, облаченный в грязную шерстяную накидку. Массивную челюсть уродовал шрам, широкий лоб покрывала татуировка, завитками спускающаяся до щек. Нос был сломан и, судя по всему, не единожды. Незнакомец сжимал кривой посох, увенчанный остроконечным камнем. Навершие мерцало зелеными прожилками.

Ильгар выхватил нож и кинжал, приготовился к бою…

Мощный удар сжатого воздуха отбросил его к дереву, ударил об ствол. Жнец рванулся в сторону, пропустив над головой посох. Тот с глухим стуком врезался в осину. Набалдашник больше не мерцал.

Внутренний холод сковывал мышцы, не давал двигаться десятнику так, как он умеет. Но воин продолжал кружить, бить в ответ, видя, как растет недовольство противника. Тот не ожидал такого яростного сопротивления.

Тычковый нож дважды достиг цели — чуть выше бедра незнакомца ткань пропиталась кровью, и на левом запястья лезвие оставило след. Ильгар почувствовал уверенность. Пошел вперед. Подметил, что каменное навершие вновь наливается зеленью. И когда свет озарил сгущавшийся мрак, незнакомец выставил перед собой оружие…

Десятник бросился в сторону, перекатился. Порыв ветра прошел совсем рядом с ним, лишь немного покачнув.

Ильгар атаковал врага еще яростнее. Тот обладал недюжинной силой, но драться попросту не умел. Нелепо защищался ставшей бесполезной деревяшкой, ошибался, терял равновесие.

Жнец поднырнул под руку врагу, всадил кинжал в спину, сломав лезвие. Сбил раненого на землю. Отбросил посох и наступил на грудь, прижимая к земле.

— Кто… ты… такой? — тяжело дыша, проговорил Ильгар.

Незнакомец не ответил. Упрямый.

Удар в лицо оголовьем кинжала и крепкий пинок в живот должны были сделать его более разговорчивым.

— Кто ты такой? — повторил десятник. — Откуда здесь взялся? Говори, мать твою!

Поверженный противник издал странный звук, похожий на смех. Открыл рот, показывая обрубок языка.

Ильгар пожал плечами и перехватил глотку незнакомцу. Холод в груди никуда не делся, но стало полегче.

Подошел к Нуру. Воин был жив, хотя на голове зияла кровавая рана, и лицо приобрело землистый оттенок. Десятник, хрипя от натуги, поднял соратника. Однако ж, тяжелый бычара. Долго тащить сил не хватит. А потом оказалось, и тащить некуда. Их окружили. Неизвестные люди, облаченные в одинаковые серые одежды. Ильгар опустил Нура на землю, выхватил оружие… Тут же на него обрушился страшной силы удар.