Танцующая при луне

Глава 8

Время близилось к полудню, а у Габриэля Дарема просто раскалывалась голова. И неудивительно: накануне он умудрился напиться как сапожник. В комнату вошел Питер с охапкой дров, которую он с грохотом бросил у очага, не обращая внимания на взвинченные нервы своего хозяина.

— Черт возьми, Питер, — выдавил из себя Габриэль. — Не мог бы ты делать это чуть потише?

— А с какой стати вы, ваша светлость, топили вчера свои горести в вине? — ответил тот вопросом на вопрос — Неудивительно, что сегодня вы страдаете от похмелья.

Габриэль бросил на него мрачный взгляд.

— К дьяволу «его светлость».

— С чего бы вам туда так торопиться?

Габриэль хрипло хохотнул.

— Ты понял меня слишком буквально, Питер… чему я даже не удивляюсь. Как там, кстати, моя сестра? Ты воспользовался, наконец, вашей вечерней прогулкой и поцеловал ее?

— Нет. У меня не было ни единого шанса, поскольку бедную мисс Пенсхерст, которая шла с нами, еще шатало после встречи с вашей светлостью. — Питер присел у огня. — Я не собираюсь приставать к Джейн, и ты прекрасно об этом знаешь. Она мне доверяет. Видит во мне преданного слугу, и только. И я не собираюсь разубеждать ее.

— На мой взгляд, ты слишком уж преданный слуга, — с недовольной миной заметил Габриэль. — Откуда в тебе эта консервативная жилка?

— От матери.

Габриэль фыркнул.

— Не то чтобы я имел что-то против Элис… но не ей в данном случае учить тебя нравственности.

— Полагаю, ты имеешь в виду мое происхождение? Каждый имеет право на ошибку.

— Вряд ли она считает тебя ошибкой, — с внезапным раскаянием промолвил Габриэль. — Я настоящий ублюдок, раз напоминаю тебе об этом.

— Тоже верно, — сказал Питер без тени гнева. — Про таких, как мы, говорят: два сапога — пара.

— Два настоящих ублюдка. Три, если уж покопать как следует.

— Нет никакой необходимости копать как следует, Габриэль, — произнес Питер с ноткой предостережения в голосе.

Габриэль откинулся на спинку стула и вытянул вперед длинные ноги.

— Нет более жалкого зрелища, чем влюбленный мужчина, — мягко заметил он, глядя на Питера.

— Запомни, я не собираюсь навлекать неприятности на твою сестру. Кстати, тебе понравилось целоваться с мисс Пенсхерст?

— С чего вдруг ты об этом заговорил? — спросил Габриэль.

— Даже не знаю. Просто ты уже несколько месяцев не прикасался к бутылке, и даже чары леди Чилтон не способны были сбить тебя с пути истинного. А мисс Пенсхерст живет тут всего пару дней, и ты уже бродишь по окрестным лесам, напиваешься вдрызг и вообще ведешь себя совершенно немыслимым образом.

— Я бродил по лесам вовсе не в поисках мисс Пенсхерст. Просто боялся, что Чилтоны опять устроят там свой маленький шабаш.

— Тут ты был прав. Я, кстати, закопал тех животных. Других пока не видно, но кто может знать, что там у Чилтонов на уме? Лед и Чилтон не из тех, кто готов удовольствоваться отказом.

— Это верно. — Габриэль рассеянно смотрел на огонь. — Будь я человеком благородным и склонным к самопожертвованию, мог бы подыграть этим мерзавцам и возглавить их непотребную компанию. Не сомневаюсь, что мне без труда удалось бы отвлечь их от кровавых обрядов. По крайней мере, я мог бы настоять на том, чтобы они переключились на домашнюю скотину, которая и так обречена на убой. Но по какой-то причине мне претит связываться с этими людьми. Должно быть, становлюсь с возрастом слишком щепетильным.

— Ты никогда не отличался особым благородством, — заметил Питер.

— А в тебе, мой друг, этого проклятого благородства слишком много, из-за чего моя сестра вынуждена страдать.

— Я не сделаю ничего, что заставило бы ее страдать, — мрачно бросил Питер.

— Даже если будешь и впредь пренебрегать ею? — мягко заметил Габриэль.

— Да заткнись ты!

— Ты уже второй раз за эти сутки предлагаешь мне заткнуться. Неужели наша дружба, дорогой Питер, начала трещать по швам?

Питер встал и направился к двери.

— Ты делаешь все, чтобы оттолкнуть от себя людей, Габриэль.

— Обычно это не требует особых усилий. Ты оказался особенно упрям.

— Просто я — глупец.

— Но преданный. Я не заслуживаю такого друга, как ты, — пробормотал Габриэль, не отрывая взгляда от каменного пола.

— Истинная правда. Подумай об этом, когда будешь оплакивать свои грехи.

Габриэль промолчал, хотя у него было искушение окликнуть Питера за мгновение до того, как тот захлопнул за собой дверь. Беда в том, что Питер знал его слишком хорошо. Габриэль предпочитал держать свои секреты при себе. Его забавлял тот образ, какой он представил на обозрение всему миру, — образ умного, циничного, замкнутого, но при этом весьма очаровательного джентльмена. Для окружающих он был человеком, который не дорожил абсолютно ничем, за исключением разве что своих занятий и собственного благополучия.

Однако Питер знал его слишком хорошо, чтобы попасться на эту удочку. Все его печальное детство Питер был для Габриэля скорее братом, нежели другом. То было единственное светлое пятно, озарившее эти долгие, мрачные годы.

Даремам и в голову не приходило выказать ему хоть капельку человеческого тепла и участия. Они обращались с ним как с богатым, но нежеланным гостем Причину этого он понял много позже — когда ему исполнилось тринадцать и в поместье появилась Джейн.

Подобное отношение со стороны родителей Габриэль воспринимал со стоическим молчанием, однако все изменилось с приездом Джейн. Ей было тогда четыре года — тихое, робкое, испуганное дитя. Даремы даже не моргнув глазом объявили, что Джейн — их дочь и сестра Габриэля. И эти их уверения заставили мальчика обратить внимание на абсурдность собственной ситуации. Что бы они там ни говорили, Джейн не была их дочерью. Как и он, к счастью, не был их ребенком.

Они с Питером начали приглядывать за Джейн. Питер учил ее обращаться с лошадьми, а Габриэль знакомил с жизнью леса. Он же, к величайшему недовольству Джейн, наставлял ее в латыни, греческом и французском. С появлением в семье близнецов леди Джейн вовсе перестала обращать внимание на подкидышей. Никто даже не позаботился о том, чтобы обучить Джейн всему тому, что потребуется ей для достойного замужества.

Она не умела вести хозяйство, не разбиралась ни в моде, ни в музыке, ни в искусстве — хотя и любила их всей душой. Мать Питера, Элис, взяла Джейн под свое крыло и научила ее основам домоводства, хотя ее представления о рукоделии и кулинарии больше подходили жене фермера, а не леди.

Габриэль со вздохом откинулся на спинку стула. Питер, этот упрямый глупец, просто не понимал, как сильно была влюблена в него Джейн. Он намеревался до конца оставаться благородным, но его благородство не сулило им ничего, кроме боли. Лучшее, на что могла рассчитывать при таком раскладе Джейн, — на приличный брак с каким-нибудь скучным вдовцом. Будущее не сулило ей ни страсти, ни любви, только боль и пустоту — разве что Питер догадался бы предложить ей руку.

Или Габриэль подтолкнул бы их в нужном направлении.

Все его тонкие намеки встречали каменное неприятие, а явные подначки воспринимались с нескрываемой враждебностью. Если бы не Чилтоны с их кровожадной сворой так называемых друидов, он бы уже давно постарался устроить счастье своей сестры. Все только усложнилось после того, как в поместье приехала Элизабет Пенсхерст.

Лиззи, подумал он, прикрыв глаза и прислушиваясь к потрескиванию огня. Ее рот во время поцелуя был таким сладким и свежим — совсем как недавно прошедший дождь. Габриэль успел забыть, что поцелуи могут быть такими приятными и такими волнующими. Он уже давно не придавал поцелуям значения, но было в нежном, неопытном ротике Лиззи нечто такое, что вынуждало его думать о поцелуях без привычной снисходительности.

Ему хотелось целовать ее снова — во тьме, под проливным дождем. Хотелось слизывать капельки дождя с ее век, ощущать тепло ее кожи. Хотелось схватить ее за руки и закружить, увлечь за собой в насквозь промокший лес, хотелось сорвать с нее одежду, опустить на влажный мох и овладеть ею всеми известными ему способами. Желание было таким неистовым, что даже бутылка вина не способна была охладить его пыла.

Ну а Питер — Питер видел его насквозь. Мало ему было испоганить собственную жизнь, так он еще и Габриэля не желал оставить в покое. Вот только вряд ли он понимал, что между его ситуацией и положением Габриэля имелась большая разница Питер и Джейн как нельзя лучше подходили друг другу. Они вполне могли бы наладить счастливую семейную жизнь, если бы Питер перестал беспокоиться об их социальном неравенстве и сосредоточился на чувствах.

А вот Габриэлю не стоило надеяться на счастливое будущее в объятиях возлюбленной. Он был недостоин любви и прекрасно знал об этом. Джейн этого не понимала: во всем, что касалось ее брата, она проявляла завидную слепоту. Ей казалось, что под маской цинизма и безразличия кроется по-настоящему хороший человек.

Габриэль и сам не знал, какой он на самом деле, однако понятие «хороший» точно не относилось к нему. Впрочем, дурным человеком он себя тоже не считал. Будь он таковым, без раздумий лишил бы девственности мисс Элизабет Пенсхерст. Жил бы до сих пор в Лондоне, в бесконечной круговерти пустых развлечений, вместо того чтобы перебираться в глубины Йоркшира в попытке придать хоть какой-то смысл своему существованию.

Но прошлое не отпускало его: грехи молодости продолжали преследовать Габриэля даже здесь. В Йоркшир приехали Чилтоны, сопровождаемые такими же дилетантами и недоумками, жаждавшими продать свои бессмертные души в обмен на большую власть. И Габриэль, к несчастью, знал, что они не остановятся на убийстве беззащитных животных.

Он мог бы остановить их. Пока что, правда, он не предпринял ни единого шага в этом направлении. Причиной тому были лень и эгоизм — нежелание тратить на этих людей свое время. Но с прибытием Лиззи все изменилось. Теперь ему требовалось нечто, что помогло бы отвлечь мысли от этой девушки, и Чилтоны подходили для этой цели как нельзя лучше. До тех пор, пока его родственники будут присматривать за Лиззи, он может считать себя в полной безопасности.

Габриэль не сомневался в благоразумии Лиззи. Наверняка она постарается держаться от него подальше — при условии, что ей позволят обстоятельства. Сам же он без труда мог избежать ее общества.

Другой вопрос, хотелось ли ему этого? Или он желал еще разок искусить судьбу? Не будет вреда, если он еще раз поцелует эти нежные полные губки. Габриэль не знал, существует ли ад на самом деле, но не сомневался, что и так обречен попасть туда за прошлые грехи. Один поцелуй ничего не изменит.

Что касается мисс. Элизабет Пенсхерст, то с ней все будет в полном порядке. Он не собирался губить благовоспитанную молодую девицу, какой бы соблазнительной она ни казалась. К тому же Лиззи была не из тех, кто обречен на погибель: здравый смысл способен был уберечь ее от безжалостного соблазнителя.

Пожалуй, он мог бы поцеловать ее. Познакомить ее с искушением. Может быть, даже лишить ее возможности испытывать в будущем плотские радости с другим, менее опытным и утонченным, чем он, любовником. Без сомнения, он должен был бы устыдиться подобных мыслей, однако совесть его помалкивала. Габриэль хотел, чтобы Лиззи запомнила его на всю жизнь. Пусть даже в почтенном возрасте, в окружении пухленьких внуков, она вспоминает про отшельника из леса, который целовал так, что за всю последующую жизнь ей не удалось испытать ничего подобного.

Да, что бы там ни говорила его сестра Джейн, на порядочного человека он не тянул. Но Габриэля это не волновало. Он очистит окрестности от Чилтонов и шайки их сподвижников. Он приблизится к мисс Элизабет Пенсхерст настолько, насколько сам позволит себе. А затем он отправится в длительное путешествие и не вернется до тех пор, пока все это не изгладится из его памяти.

Быть может, он вообще не вернется назад.

Последнее, впрочем, казалось маловероятным. Он был связан с этим местом и этими людьми особыми узами. Габриэль всегда возвращался сюда — хотел он того или нет. И дело было не в тяге к семейному очагу. Он принадлежал этой земле, и тут уж ничего нельзя было поделать.

Пока же он мог помечтать о том, чего никогда не будет в его жизни: о Лиззи, раскинувшейся среди бархата и мехов на массивной кровати в его полуразрушенной усадьбе. Одежда ее разбросана но полу, а прекрасные глаза смотрят на Габриэля с полной покорностью.

Но подобный образ как-то не выстраивался. Элизабет не хотела сдаваться без борьбы. Она могла обнимать его во время поцелуя, но глаза ее по-прежнему сверкали огнем.

Да смилостивится над ним Господь: такую женщину он мог бы и полюбить!

— Сентиментальность тебе не к лицу, молодой человек, — раздался неодобрительный голос брата Септимуса. Габриэль не стал оборачиваться — монахи редко показывались при свете дня. Они лишь нашептывали ему всяческие неприятные вещи, когда он забывал, по их мнению, о своих обязанностях.

— Он вовсе не сентиментален, брат Септимус, — возразил менее суровый брат Павел. — Разве ты не видишь, что мальчик влюблен?

С Габриэля было довольно. Он резко повернулся и бросил негодующий взгляд в сторону полуразмытых фигур.

— Я не молодой человек, я не мальчик, и я, вне всякого сомнения, не влюблен. Просто я слишком много выпил на ночь и теперь страдаю от последствий.

— Ладно, ладно, мой мальчик, — с раздражающим самодовольством заявил брат Павел. — Говори что хочешь…

Габриэль поднял одно из поленьев, принесенных Питером, и швырнул его в сторону колеблющихся теней.

Бред… Лихорадочные сновидения… Элизабет знала это все то время, что пыталась сбросить с себя душные покрывала. Она вся горела; в ее крохотной комнате было невыносимо жарко. Она номинала недобрым словом скаредных Даремов, которые решили наконец-то побаловать ее дополнительным теплом — как раз тогда, когда ей и без того было дурно от жары.

Они приходили, чтобы взглянуть на нее. Она вдруг заметила, насколько они похожи друг на друга. У сэра Ричарда, леди Дарем, Эдварда и Эдвины были одинаковые, хищные, слегка крючковатые носы, придававшие им сходство с ястребами. Джейн и Габриэль ни капельки не походили на них.

— Она умирает, — возвестил сэр Ричард, разглядывая гостью безо всякой жалости. — Пожалуй, нам лучше уехать. А вдруг это заразно?

— Это всего лишь простуда, — услышала она откуда-то сбоку голос Джейн. — Вот увидите, она поправится.

— Я не намерена подвергать своих милых деток такой опасности, — заявила леди Элинор.

— Я ее не брошу, — ответила Джейн.

— Само собой. Позаботься о ней и дай нам знать, когда опасность минует.

Опасность минует… — вяло думала Элизабет, когда все наконец разошлись. В Хернвуде всегда будет опасно… Призраки бродили здесь по лесам, кровожадные язычники приносили в жертву беззащитных животных. А хуже всего то, что здесь жил Габриэль. Как большой жадный паук, подстерегал он свою добычу.

Ее слабый смешок превратился в очередной приступ кашля. По правде говоря, Габриэль ничуть не походил на паука Он был не темным и волосатым, а гладким и золотистым. Все, о чем Элизабет могла думать, — о его загорелом сильном торсе, который он безо всякого стыда выставил на ее обозрение. Раньше она не отдавала себе отчета в том, какие у мужчин бывают рельефные мускулы и плоские темные соски. Совершенно бесполезная вещь, только и способная привлекать внимание женщин.

Размышления ее были прерваны очередным приступом кашля, который вновь довел ее до изнеможения. Не выдержав, она еле слышно чертыхнулась. Болела Элизабет редко, однако всякий раз оказывалась едва ли не на грани жизни и смерти. Все дело в той ночной прогулке босиком, после которой она еще и промокла насквозь в грозу. И вот теперь она вынуждена лежать в постели с жаром и лихорадкой, несчастная и неспособная думать ни о чем другом, кроме греховного образа Габриэля Дарема.

По крайней мере, она могла быть уверена в том, что болезнь эта не затянется. Лес ее не убьет — он лишь сделает ее сильнее. Придется пострадать денек-другой, но затем она быстро пойдет на поправку.

Этой ночью к ней пришел Габриэль. В доме царила тишина. Джейн дремала на неудобном стуле возле ее кровати. Элизабет стоило сказать ей, что подобные предосторожности явно были излишними. Она и правда чувствовала себя так, будто вот-вот могла умереть, однако не сомневалась, что все закончится благополучно. Это была всего лишь простуда, которую могли вылечить время и покой.

Но сейчас перед ней в свете огня мерцала фигура Габриэля. Выглядел он так же, как в их последнюю встречу: белая расстегнутая рубашка, черные волосы свободно падали ему на плечи. Глаза сияли каким-то мрачным светом. Он сделал шаг в сторону кровати, и Элизабет охватило пламенем. Она стеснялась скинуть с себя при нем жаркие покрывала. Но Джейн действительно находилась здесь, а Габриэль ей просто померещился. Он был ее лихорадочным видением, так что правилами приличия можно было пренебречь.

Она скинула покрывала, но Джейн продолжала спать, не обращая внимания на беспокойное поведение больной кузины.

— Лиззи, — произнес Габриэль, но губы его не двигались, и голос звучал прямо у нее в голове.

Она легко поднялась с кровати, смутно осознавая, что на ней одна только тонкая сорочка. Ей никогда не позволяли спать в таком легкомысленном одеянии. Наверняка подобному попустительству она была обязана своей болезнью. Впрочем, все это не имело ни малейшего значения. Габриэля аут в действительности не было, так что любым грехам предстояло стать грехами воображения, а не плоти. Значит, и наказание за них предусматривалось не столь суровое.

Габриэль стоял перед камином, и ей казалось, будто сквозь золотистое его тело просвечивают языки пламени. Элизабет подошла к нему так близко, что сама подивилась собственной смелости. Ей нравилась свобода, которую она обрела в своем сновидении. Габриэль молча смотрел на нее, и лицо его было на удивление торжественным.

— Я умру? — спросила она его тихим, хрипловатым от кашля голосом.

Габриэль рассмеялся.

— Думаешь, я — ангел, который пришел забрать тебя на небеса?

— Нет.

— Я мог бы вознести тебя до небес, Лиззи. Мог бы показать тебе рай на земле.

В таком приятном сне ей не оставалось ничего другого, как упасть к нему в объятия. Но даже лихорадка не изменила прежнюю Лиззи — прагматичную и сомневающуюся.

— Могу себе представить, — сухо заметила она.

— Нет, — возразил он, — не можешь. Прикоснись ко мне.

Она не пошевелилась, завороженная теплом, исходившим от ею голоса.

— Прикоснись ко мне, — повторил он, и Лиззи медленно, с сомнением, подняла руку.

Грудь его на ощупь была гладкой и теплой. Она скользнула пальцем по шелковистой коже, под которой ощущались плотные мышцы. Затем положила на грудь всю ладонь, ощутив ею биение чужого сердца — ровное, но учащенное.

Он тоже положил ладонь ей на грудь, на тонкую ткань сорочки. Элизабет знала, что сердце ее билось так же быстро, в такт сердцу Габриэля. Она больна, мелькнула у нее мысль. Это лихорадочный бред. Может даже, она умирает. Но все это не имело никакого значения.

Если что и имело значение, так это его рука, которую она ощущала сквозь тонкую сорочку. Тепло его прикосновения расходилось по всему телу — на грудь и вниз, концентрировалось между ног, так что колени у нее вдруг ослабели. Лиззи хотелось, чтобы он продолжал касаться ее — повсюду. Она открыла рот, чтобы заговорить, но из горла не вырвалось ни звука.

Сердце его билось теперь быстрее, с силой ударяя в ее ладонь. Лиззи отчаянно хотелось еще больше приблизиться к нему. Ей вдруг стало холодно, до озноба. И она знала: единственный способ согреться — прижаться к нему своим дрожащим, почти что обнаженным телом. Он был таким сильным и теплым, что без труда мог изгнать холод из ее тела. Вся она была закована в ледяной панцирь, и только Габриэль мог растопить его.

Он положил руку ей на талию и привлек к себе. Лиззи покорилась, позволив теплу его тела окутать ее, будто коконом Он даже не поцеловал ее, да в этом и не было нужды. Прикосновение его плоти стало своего рода клеймом, пронзившим ее насквозь. Все равно как если бы он предъявил на нее право собственности.

Габриэль крепко прижал ее к себе, и тело Лиззи содрогнулось в спазме желания. Она попыталась было вырваться из его объятий, но тут же сдалась, уступив гипнотическим чарам его голоса.

— Тебе нужно больше, — шепнул он ей на ухо. — Тебе, нужен я.

И было в этих словах столько мучительной для нее правды, что глаза у Лиззи невольно распахнулись. Габриэль исчез. Сама она лежала в кровати, укрытая кучей толстых одеял, а рядом на стуле мирно дремала Джейн.