Танцующая при луне

Пролог

То была первая весенняя ночь. В графство Дорсет наконец-то пришел апрель, и Элизабет Пенсхерст, дочь приходского священника, просто не могла сидеть в доме взаперти.

Все вокруг мирно спали. Пять ее братьев, в возрасте от зрелых семнадцати до очаровательных трех с половиной лет, отдыхали от разнообразных дневных забот. Ее отец, преподобный Уильям Пенсхерст, спал сном праведника, а рядом тихонько посапывала его верная супруга Аделия.

Городок Викхем славился своей добропорядочностью и здравым смыслом. Спать здесь ложились рано, так что Лиззи рассудила так: никто не будет сидеть, прильнув к окну, и наблюдать за тем, как дочка пастора спешит по темным улочкам в сторону леса. Ее давний недруг, Эллиот Мейнард, еще неделю назад уехал в Лондон, а значит, шпионить за ней сегодня некому.

Странно, что о самом преданном своем поклоннике она думает исключительно как о враге. В принципе, Лиззи ничего не имела против брака. Ее отец и мачеха жили душа в душу, да и большинство знакомых, казалось, были довольны своей участью. С другой стороны, у большинства ее знакомых не было дурной привычки при первой же возможности сбегать в лес. Они не танцевали при лунном свете, не беседовали с животными, не пели деревьям и не любили лежать на мягкой земле, жадно вдыхая весенний воздух.

Так делала одна лишь старуха Пег, а половина прихода считала ее чуть ли не ведьмой. Пег не волновало мнение односельчан, однако она сразу признала родственную душу в мечтательной дочери священника. Последние несколько лет знахарка охотно общалась с девушкой, делилась с ней секретами трав и деревьев и приучала считать лес своим родным домом.

Но старая Пег покинула этот мир. Ее, как и подобает — пусть и без особой охоты, — похоронили на церковном дворе, сопроводив положенными по христианскому обычаю словами. Их произнес мистер Пенсхерст, в глубине души не одобрявший образа жизни Пег. Старуха пришла бы от своих похорон в настоящую ярость. Разумеется, именно Лиззи нашла ее тело. Будь у нее побольше сил, она бы сама предала тело Пег земле, но старуха весила добрых восемьдесят килограммов, и девушке было с ней не управиться. Оставалось лишь стоять у ее могилы и тихонько плакать в полном одиночестве.

Прошло две недели с тех пор, как Пег похоронили. Две недели, как Лиззи пришлось выслушивать благочестивые причитания Эллиота, обличавшего выживших из ума старух и опасности лесной жизни. Две недели, как она наотрез отказалась выйти за него замуж.

Это глубоко огорчило ее отца. Уильям Пенсхерст старался видеть в людях только хорошее, и кто, как не его викарий, смог бы составить с Лиззи идеальную пару? Несомненно, дочь его была существом слишком возвышенным для практичного Мейнарда с его редеющей шевелюрой и растущим брюшком.

И все же не внешность Эллиота отталкивала Лиззи (хотя в профиль тот и впрямь напоминал рыбу). Он раздражал ее своей ограниченностью и злопамятством. А уж то, как его совелые глазки скользили по ней, когда отца Лиззи не было рядом… Мейнард пользовался любым случаем, чтобы прикоснуться к ней своими мягкими, влажными ладонями — вовсе не похотливо, а как-то собственнически. Это было так противно, что ей хотелось только одного: отмыть поскорее ту часть тела, по которой скользнула его рука, будь то локоть, рука, запястье или талия.

Эллиот, встретивший ее отказ с величайшим негодованием, на время уехал. Лиззи не сомневалась: очень скоро он вернется, чтобы возобновить свои ухаживания. Ей было не по себе при мысли о том, что нужно будет снова хитрить и изворачиваться. Она искренне любила отца, мачеху и пятерых младших братьев и готова была пойти на что угодно, лишь бы угодить им. Но только не на супружество с Эллиотом Мейнардом!

Для своих родных Лиззи оставалась кем-то вроде экзотического существа, горячо любимого, но при этом совершенно непостижимого. Она пошла в свою мать — хрупкую и непрактичную особу, которую угораздило умереть при родах, оставив растерянного и скорбящего мужа с младенцем на руках. К счастью, судьба послала ему Аделию. Та искренне любила Лиззи — ничуть не меньше, чем пятерых собственных отпрысков, которых она в скором времени преподнесла своему мужу, — и все же Аделия не отличалась богатой фантазией, тогда как у Лиззи ее было с избытком.

Но в эту теплую весеннюю ночь все тревоги Лиззи отошли на второй план: Мейнард с его назойливыми ухаживаниями был за много миль отсюда, а об ожиданиях, которые возлагали на нее близкие, она еще успеет поразмыслить. Сегодня Лиззи вернется в лес, куда не заглядывала со дня смерти старой Пег. Вернется, чтобы распрощаться с ним раз и навсегда.

Никто не услышал, как она скользнула вниз по черной лестнице. В просторной кухне было тихо и пустынно: две девушки, прислуживавшие у Пенсхерстов, возвращались на ночь в деревню. Никто и не заметит, что Лиззи нет в постели, как то подобает порядочной дочери священника.

Первая по-настоящему теплая ночь в году! Лиззи поняла это, как только очутилась за дверью. Про шаль девушка даже не вспомнила — да и к чему она? Лиззи обула мягкие кожаные туфли, но земля была по-весеннему сырой. Уж точно кто-нибудь заметит, если она притащит грязь домой! Скинув туфли, она пристроила их у садовой калитки и босиком поспешила в лес, с удовольствием ступая по свежей весенней траве.

Леса вокруг Викхема были не слишком большие: так, несколько рощиц, граничащих с соседним поместьем. Старуху Пег мало интересовало, кому принадлежит окрестная земля. Она жила в лесу, как если бы это было ее законное право.

В иссиня-черном небе висел яркий полумесяц. Даже при лунном свете Лиззи без труда могла найти путь к заветной рощице, где в немом карауле замерли древние камни. Для Лиззи это было священное место. Ее отец, узнай он об этом, пережил бы настоящее потрясение. Магическое место, куда будет возвращаться душа Пег даже после того, как тело старухи обратится в прах.

Лиззи вошла в центр круга и вскинула голову, в упоении подставляя лицо лунному свету. Распущенные волосы волной заструились у нее по спине. Не медля ни секунды, она стянула с себя скромное шерстяное платьице и отшвырнула его за границу круга. Теперь на ней осталась только легкая рубашка — ни тебе жесткого корсета, ни панталон… ничего, кроме тонкой ткани. Лиззи вскинула руки к сияющей луне и начала танцевать.

Она танцевала для своей души, для луны, звезд и свежею ветерка, разметавшего ее непослушные рыжие локоны. Танцевала для старой Пег, забыв на время о строгих правилах и запретах.

Это ее последняя вылазка в лес. Уже завтра она станет такой, какой ее хотят видеть окружающие: послушной девушкой, практичной и рассудительной, гордостью своей семьи. От легкомыслия матери в ее характере не останется и следа, из Лиззи она превратится в мисс Элизабет Пенсхерст — копию своей основательной, добропорядочной мачехи.

Она выйдет замуж за первого, кто сделает ей предложение, — при условии, конечно, что человек этот не будет таким же липким и что он не будет выглядеть как Эллиот Мейнард. Своему мужу она родит детей и навсегда забудет леса, оставив их в распоряжение диких, зверей, которым там было самое место.

Но сегодня она исполнит свой последний танец. Лиззи чуть слышно напевала те старинные песни, которым научила ее Пег, — песни о любви утраченной и любви обретенной. Она кружилась и покачивалась, скользила и изгибалась, вдыхая пьянящий ночной воздух.

Пока не замерла как вкопанная на месте, оказавшись лицом к лицу с самодовольной физиономией Эллиота Мейнарда. Рядом стоял ее отец, взиравший на Лиззи с неподдельным ужасом.

Апрель выдался необычайно теплый для сурового климата Северного Йоркшира, и Габриэль Дарем просто не мог дольше оставаться дома. Он захлопнул старинный том и встал, с удовольствием потянувшись. Прошла первая за долгие годы зима, которую он провел у себя на родине, вернее, там, где прошло его детство. Где в действительности родился Габриэль, он и сам не знал. Скорее всего, в окрестностях Лондона. Но какое это имело значение? Здесь был его настоящий дом, и Габриэлю потребовалось немало времени, чтобы понять это.

Вернувшись к своему сомнительному наследству в древний Хернвудский лес как раз в ту пору, когда землю укрыл первый снег, он почувствовал, что наконец-то дома. И вот зима уже осталась позади. Хотя в воздухе еще чувствовалась прохлада, повсюду начали пышно расцветать нарциссы, а овцы стали приносить приплод. Первое мая было уже не за горами. Близился Белтайн. И если бы не кучка надоедливых, самодовольных паразитов, которые, непонятно с какой стати, решили последовать за ним в эту глушь, Габриэль от души насладился бы этим древним праздником. Впрочем, так он и собирался поступить, невзирая на незваных гостей.

Белтайн считался одним из древнейших праздников того дохристианского мира, которым некогда была Британия. И пусть сейчас его отмечали как Майский день, традиция эта восходила к давней эпохе, когда Британией правили мудрые друиды.

Разумеется, люди вроде Чилтонов и их друзей предпочитали басни о кровопролитиях и человеческих жертвоприношениях. Согласно римским историкам, древние британские жрецы регулярно загоняли людей в плетеные клетки, после чего сжигали их на костре безо всякой на то причины. Габриэль со скепсисом относился к подобным россказням. В конце концов, римляне тогда только-только завоевали Британию и им хотелось выставить местных жителей в самом невыгодном свете.

Но в последние несколько лет в обществе проснулся интерес ко всему, что так или иначе было связано с друидами, и большинству нравились как раз леденящие душу истории. Габриэль не горел желанием отрезвлять горячие головы: древние первоисточники он изучал ради удовольствия, а вовсе не потому, чтобы кому-то что-то доказать.

Он всегда любил учиться. Неудивительно, что его так называемый отец, сэр Ричард Дарем, страстно любивший спорт и избегавший печатного слова как чумы, не испытывал к сыну ничего, кроме презрения. В ответ Габриэль с еще большим усердием углублялся в занятия, пока наконец его бунтарская натура не вырвалась на свободу.

В Лондоне он приобщился ко всем радостям плоти, но очень скоро пресытился праздной жизнью. Шумный, суетливый город наводил на него скуку, равно как и забавы великосветского общества, которыми он «наелся» до тошноты. Куда больше ему нравились простолюдины Хернвуда. Габриэль был совершенно удовлетворен своей непритязательной жизнью в ветхой башне, наедине с книгами и тишиной. Старый друг Питер да сестра Джейн — вот все общество, в котором он нуждался.

Пожелай он плотских утех, с этим не было бы никаких проблем: Габриэль знал достаточно женщин, которые с готовностью открыли бы ему калитку в полуночный час. Но все, что ему нужно было сейчас, — душевный покой.

В ночном воздухе еще витала зимняя прохлада, но Габриэлю и в голову не пришло возвращаться в башню за плащом. Он так давно научился преодолевать трудности — те, которые создавал для себя сам, и те, которыми был обязан окружающим. Он выжил и стал сильнее, а лесные заросли, окружавшие Хернвудское аббатство, не представляли для него никакой опасности.

Неслышно, будто призрак, двигался он в лучах лунного света, минуя развалины трапезной. Когда-то здесь находилось одно из богатейших аббатств в стране, но и оно не устояло перед алчностью короля Генриха. Впрочем, в поместье и по сей день можно найти места, сохранившие былое очарование. Какая удача, думал Габриэль, что все это принадлежит ему!

Призраки покинули это место — никто не витал сейчас в лунном свете. При этой мысли на губах Габриэля мелькнула усмешка. Бесплотные духи монахов Хернвудского аббатства наверняка не одобрили бы обрядов Белтайна: Майского шеста, костров и всего этого безудержного веселья. Не исключено, что и сейчас они с погребальной мрачностью рассуждают о пороках современной цивилизации.

Внезапно ему захотелось встретить хотя бы одно привидение. Габриэль дорожил своим уединением: тишина была нужна ему не меньше, чем другим людям воздух и вода. Но сейчас, в глуши полуночных лесов, он вдруг с особой остротой ощутил свое одиночество.

Он закрыл глаза и вдруг увидел ее. Волшебное создание, не принадлежавшие этому месту и этому времени. Длинноногая фея с пламенеющими волосами и прекрасным телом под тонким покровом танцевала в лунном свете. Габриэля пленил этот образ, в котором так гармонично сочетались эротика и невинность, но стоило ему открыть глаза — и видение тут же исчезло.

Покачав головой, он криво усмехнулся. Не нужны ему полуодетые дриады, как бы соблазнительно они ни выглядели: он больше не ищет дружбы призраков, да и никого вообще.

Не исключено, впрочем, что пришло время для визита к какой-нибудь симпатичной вдовушке из Йорка. Пока обряды плодородия, практикуемые в Белтайн, не распалили его воображения и не заставили возжелать запретных удовольствий, что окончательно смутит душевный покой его дней и ночей.