Танцующие в темноте

1

Солнце пробралось сквозь занавески, заливая полированный подоконник густым, как сливки, теплым светом. Пустая винная бутылка, которую Труди раскрасила и подарила мне на Рождество, заискрилась, разбрасывая по сторонам острые лучики света.

Воскресенье!

Я села в постели и потянулась. Можно делать все, что душа пожелает. Лежащий рядом со мной Джеймс что-то недовольно пробурчал и перевернулся на другой бок. Я осторожно, чтобы не разбудить его, выскользнула из-под простыней, накинула купальный халат и вошла в гостиную, тихонько прикрыв за собой дверь.

Удовлетворенно вздохнув при мысли, что все здесь принадлежит мне и только мне, я внимательно осмотрела комнату: стены темно-розового цвета, обитую мягкой белой тканью софу, старую сосновую мебель и лампы под стеклянными абажурами. Включила компьютер и телевизор, проверила автоответчик. В кухне, прежде чем набрать в чайник воды, я остановилась полюбоваться игрой солнечных лучей на разрисованной индейскими узорами плитке. Вернувшись в гостиную, я отворила дверь и вышла на балкон.

Какой замечательный день, необычно жаркий для конца сентября. Растущие по краям муниципального садика розы уже раскрылись и напоминали огромные красные и желтые шары, а сбрызнутая росой трава блестела, как мокрый шелк. В самом дальнем уголке сада дерево-гигант уже начало сбрасывать свои крохотные почти белые листья, и они усеивали лужайку, как снежные хлопья.

Свою квартиру я любила, а балкон просто обожала. Он совсем небольшой, как раз, чтобы втиснуть два стула из кованого железа и большой цветочный горшок между ними. Я совершенно не разбиралась в цветоводстве и поэтому пришла в восторг, когда волнистые зеленые росточки, которые мне дали прошлой весной, оказались геранью. Мне нравилось сидеть на балконе ранним утром с чашкой чая в руках, вдыхая соленый воздух Ливерпуля — отсюда до реки Мерси меньше мили. Иногда в теплые вечера, прежде чем отправиться спать, я сидела в темноте, на балкон падал свет из гостиной, а я вспоминала события прошедшего дня.

В большинстве квартир моего трехэтажного дома занавески были еще задернуты. Я взглянула на часы — только что минуло семь. Краем глаза я заметила первые признаки активности в кухоньке на первом этаже. Старушка, жившая там, открывала окно. Я по-прежнему не поворачивала головы. Если она заметит, что я смотрю на нее, и помашет мне рукой, то мне придется ответить, а потом в один прекрасный день я получу приглашение на кофе, чего мне страшно не хотелось. Я считала везением, что мне досталась угловая квартира на верхнем этаже. Это означало, что я буду изолирована от других жильцов.

Чайник, отключаясь, щелкнул, и я отправилась заваривать чай. По телевизору показывали какие-то политические дебаты, поэтому я выключила его и стала прослушивать сообщения на автоответчике. Я уже было собралась выключить и его, как вдруг услышала голос своей матери. Я вспомнила, что сегодня последнее воскресенье месяца, и день внезапно показался мне не таким солнечным — предстоял обед в кругу семьи.

— …я звоню уже третий раз, Миллисент, — пронзительно вещала мать. — Ты когда-нибудь слушаешь эту дурацкую машинку? Перезвони немедленно, у меня плохие новости. Не понимаю, почему я все время должна напоминать тебе об обеде…

Я обреченно вздохнула. По голосу матери я поняла, что новости не такие уж плохие. Скорее всего, Скотти ударился в один из своих сексуальных загулов и другие владельцы собак начали жаловаться, или же Деклан, мой братец, в очередной раз (уж который по счету!) потерял работу.

Только я хотела выйти с чаем на балкон, как дверь спальни открылась и на пороге появился Джеймс. На нем были темно-синие боксерские трусы, а его соломенные волосы торчали во все стороны. Он широко улыбнулся.

— Привет!

— Привет. — Я с завистью посмотрела на его загорелое тело, втайне желая, чтобы и у меня появился такой же солнечный загар.

— Давно встала?

— Минут пятнадцать-двадцать назад. День просто замечательный.

— Тем лучше. — Он обхватил меня мускулистыми руками и потерся носом о мою шею. — Знаешь, какой сегодня день?

— Воскресенье?

— Не только. Сегодня наш юбилей. Ровно год назад мы с тобой впервые встретились. — Он нежно поцеловал меня в губы. — Я зашел в бар на Кастл-стрит и увидел чудное длинноногое создание с пепельными волосами и волшебными зелеными глазами — кто был тот парень, с которым ты сидела? Я его знал немного, именно поэтому мне и удалось представиться.

— Не помню. — Мне стало не по себе. Годовщины и юбилеи казались мне признаком того… ну, в общем, того, что отношения обретают значимость , а ведь еще вчера мы упорно делали вид, что между нами не происходит ничего особенного.

— Родни! — торжествующе заявил он. — Род. Я познакомился с ним на какой-то из встреч молодых консерваторов.

Я высвободилась из его объятий и подошла к компьютеру.

— Не знала, что ты интересуешься политикой.

— А я и не интересуюсь, просто отец считает, что это может пригодиться для бизнеса. Чай еще остался?

— Полный чайник. Не забудь потом надеть на него чехол.

Он шутливо отдал мне честь:

— Слушаюсь, мадам.

Когда он вернулся, я сидела за письменным столом. Остановившись позади, он легонько коснулся моего плеча рукой:

— Это твой отчет?

— Угу.

Я пошевелила мышкой, и строчки побежали по экрану. Я быстро читала. Хотя мне удалось окончить вечернюю школу и успешно сдать экзамен по английскому языку, когда приходилось много писать, я все-таки боялась, что мое жуткое образование даст о себе знать. Оставалось надеяться, что я не делаю орфографических ошибок и правильно расставляю апострофы.

— Ты сделала ошибку в слове «осуществимый», — сказал Джеймс. — После «щ» пишется «е», а не «и».

— Должно быть, это от усталости. У меня тогда голова шла кругом. — Джеймс учился в одной из лучших частных школ страны, за которой последовал столь же известный университет.

— Может быть, мы пойдем куда-нибудь и отпразднуем юбилей? Как насчет того нового ресторанчика в Формби?

— Извини, ничего не получится. Сегодня у меня святое дело — семейный обед. — Н-да, причина могла бы быть и более уважительной.

— Ну, конечно, последнее воскресенье месяца. — К моему раздражению, он опустился на колени и развернул мое кресло лицом к себе. — Когда ты познакомишь меня со своими родителями?

— А зачем тебе с ними знакомиться? — холодно поинтересовалась я.

— Ты же познакомилась с моими.

— Ты сам меня пригласил, я не напрашивалась.

Мне страшно не нравились поездки к его родителям, которые жили в перестроенном фермерском доме, возведенном пару сотен лет назад на собственной земле в трех милях от Саутпорта. Там я чувствовала себя не в своей тарелке, болезненно ощущая, насколько непохоже было это поместье на домик моих родителей, стоящий на муниципальном участке в Киркби. Мать Джеймса, дорого и со вкусом одетая, с тщательно уложенными волосами, держала себя со мной покровительственно. Отец был вежлив, но в остальном попросту не обращал на меня внимания. Бизнесмен до мозга костей, он проводил большую часть времени в телефонных переговорах или в своем кабинете, потчуя деловых партнеров горячительными напитками. Филиппу Атертону принадлежали три гаража в Мерси-Сайде, где продавались роскошные спортивные автомобили для «олухов, у которых денег больше, чем здравого смысла», как выражался мой отец. Атертон редко имел дело с автомобилями, стоившими дешевле двадцати тысяч фунтов. Номинально Джеймс возглавлял гараж в Саутпорте, но его папаша плотно опекал все три конторы.

Зазвонил телефон. Джеймс все еще стоял на коленях, обнимая меня за талию. После трех звонков включился автоответчик, который я так и не отключила. Снова мама: «Миллисент, я надеюсь, ты ночевала дома. Почему ты не перезвонила?»

Глаза Джеймса озорно блеснули.

— Миллисент! А я думал, ты Милдред.

— Милдред еще хуже. — Я быстро встала и подняла трубку. Я не хотела, чтобы он и дальше слушал этот высокий плаксивый голос с гнусавым ливерпульским акцентом, что, кстати, было одной из причин того, почему я запретила своей матери звонить мне на работу. — Привет, мам.

— Наконец-то! — Она явно испытала облегчение. — Можем мы надеяться увидеть тебя сегодня?

— Разумеется.

— Иногда я беспокоюсь, как бы ты не забыла.

Я закатила глаза:

— Как можно!

— Не будь такой язвительной, Миллисент. В конце концов, ты приходишь к нам всего лишь раз в месяц. Никогда бы не подумала, что живешь в нескольких милях, в Бланделлсэндс. Сибилла, дочь миссис Моул, приезжает навестить свою мать каждую неделю из самого Манчестера.

— Может быть, Сибилле, дочери миссис Моул, больше нечем заняться.

— К твоему сведению, у нее двое детей и муж. — Последовало молчание. — С тобой становится очень трудно разговаривать, дорогая.

— Перестань, мам. — Сделав над собой усилие, я заговорила мягче. Теперь, когда дома остался только Деклан, мать стала придавать большое значение этим регулярным семейным сборищам. — Что ты имела в виду под плохими новостями? — спросила я.

— Что? Ах да, чуть не забыла. Умерла твоя тетя Фло. Бедную старушку сбила машина. Но самое ужасное, дорогая, — тут ее голос возмущенно поднялся на целую октаву, — что ее похоронили прежде, чем какая-то женщина сообразила позвонить и рассказать обо всем твоей бабушке.

— А бабушка тут при чем? Она же не общалась с Фло.

Тетушка Фло была, собственно говоря, двоюродной бабкой, и к тому же изгоем в собственном семействе, уж не знаю почему. Бабушка никогда не произносила ее имени. И только когда десять лет назад умерла тетя Салли, я на похоронах впервые увидела Фло. Она была младшей из сестер Клэнси, и тогда ей перевалило за шестьдесят. Она никогда не была замужем и показалась мне исключительно милой и мягкой пожилой женщиной.

— Родная кровь не водица, — совершенно не к месту изрекла мама.

— Что такого ужасного совершила тетушка Фло? — полюбопытствовала я.

— По-моему, произошел какой-то скандал, но я не имею понятия, в чем именно дело. Твоя бабушка не желает говорить на эту тему. — Я уже собиралась положить трубку, когда мама спросила: — Ты уже ходила к мессе?

Чтобы не вступать в ненужный спор, я уверила ее, что собираюсь пойти в церковь к одиннадцати часам. На самом деле идти к мессе у меня не было ни малейшего желания.

Я положила трубку и посмотрела на Джеймса. В его бледно-голубых глазах светилось какое-то странное выражение, и я поняла, что он наблюдал за мной, пока я говорила с матерью.

— Ты очень красивая, — произнес он.

— Да и ты не урод, — попыталась отшутиться я. Что-то в выражении его лица меня беспокоило.

— Знаешь, женитьба — не такая уж плохая штука.

В голове у меня зазвучали тревожные набатные колокола. Это что, завуалированное предложение руки и сердца?

— Раньше ты этого не говорил.

— Я передумал.

— А я нет. — Он направился ко мне, но я удрала на балкон. — Я уже попробовала один раз, помнишь?

Джеймс остановился на пороге.

— И даже не оставила его фамилию… Все было настолько плохо?

— Мне не нужна его фамилия, раз мы больше не муж и жена. С Гэри не было плохо, просто смертельно скучно.

— Со мной скучно не будет.

Итак, это все-таки предложение. Я сунула руки в карманы домашнего халата, чтобы скрыть волнение, и села. Ну почему ему обязательно нужно все испортить? С самого начала мы с ним договорились, что у нас не будет серьезных отношений. Он мне нравился — нет, он мне очень нравился. С ним хорошо, он исключительно красив грубоватой открытой красотой. Мы прекрасно ладили, нам всегда было о чем поговорить, и в постели все обстояло прекрасно. Но я вовсе не собиралась провести остаток своих дней с ним или с кем-нибудь другим. Я боролась изо всех сил, чтобы оказаться там, где я есть сейчас, и намеревалась идти дальше, и меньше всего я нуждалась в муже, который бы постоянно вмешивался в мои дела и ставил под сомнение каждое мое решение.

Помню, как безмерно удивился Гэри, когда я сказала ему, что собираюсь сдать экзамен по языку. К тому времени мы были женаты два года.

— Ради всего святого, зачем тебе это нужно?

В памяти всплыло его круглое приятное лицо и большие влажные глаза. Мы начали встречаться еще в школе и поженились, когда нам исполнилось по восемнадцать. Слишком поздно я поняла, что брак с ним был предлогом, чтобы сбежать из дома.

Зачем мне понадобился экзамен по языку? Вероятно, чтобы доказать себе, что я не настолько глупа, как уверяли мои учителя; чтобы уважать себя и получать удовольствие от чтения. Отец запрещал мне читать, жестоко наказывая.

— Я хочу получить престижную работу, — вот что я ответила Гэри. Мне до смерти осточертело паковать шоколадные конфеты у Петерссена. — А еще я хочу научиться печатать на машинке и работать на компьютере.

Гэри рассмеялся.

— К чему это все, когда у нас появятся дети?

Мы жили в Киркби у его овдовевшей матери, недалеко от моих родителей. И хотя мы подали заявку на получение дома от городского совета, вряд ли мы могли рассчитывать на это до появления полноценной семьи — не просто один ребенок, а два или даже три. Я представила свое будущее: вот я плетусь в магазин за покупками с ребенком на руках, за мой подол цепляются другие детишки, вот я получаю временную работу на другой фабрике, потому что на одну зарплату Гэри, складского работника, не проживешь. Именно поэтому мы даже и не мечтали о том, чтобы купить собственный дом.

Два года спустя мы развелись. Растерянный и сбитый с толку Гэри все допытывался, что он сделал не так.

— Ничего, — сказала я ему.

Я не хотела причинять ему боль, но он был начисто лишен амбиций и согласен был прозябать до конца дней своих, экономя каждый пенни.

Отец был раздосадован, мать потрясена до глубины души — католичка, и вдруг развод! — но, несмотря на это, она приложила все усилия, чтобы убедить меня вернуться к ним. Моя младшая сестра, Труди, избрала в качестве своего спасательного круга Колина Дейли и тоже вышла замуж в восемнадцать, хотя Колин явно выигрывал в сравнении с Гэри. Десять лет спустя они все еще счастливы вместе.

Но никакая сила не заставила бы меня вернуться в Киркби к моей семье. Вместо этого я сняла комнату вместе с приятельницей. К тому времени я уже успешно сдала экзамен по языку и, пока не купила квартиру, ни от чего на свете не получала такого удовольствия, как от созерцания собственного диплома третьей степени. Пока внизу Гэри смотрел по телевизору футбол или розыгрыши лотерей, я в спальне своей свекрови, вооружившись словарем, заставляла себя читать книги, которые считала нужными, часами пробираясь сквозь написанное. Мне казалось, что почти мгновенно слова обрели смысл, как будто я знала их всегда, как будто они хранились у меня в голове и просто ждали своего часа. Я никогда не забуду тот день, когда я закончила читать «Гордость и предубеждение». Я поняла роман! Он мне понравился! Наверное, такое же чувство появляется, когда обнаруживаешь, что можешь петь или играть на пианино.

Сняв комнату, я стала ходить в вечернюю школу на курсы машинописи и компьютерной грамотности, ушла от Петерссена. Я уже начала сомневаться в том, что дело стоило затраченных усилий — я переходила от одной нудной офисной работы к другой, пока, наконец, три года назад не устроилась секретарем-машинисткой в агентство по торговле недвижимостью «Сток Мастертон», контора которого располагалась в центре города. Разумеется, мне пришлось сказать Джорджу Мастертону, что до двадцати четырех лет я работала на фабрике, но при этом мне удалось произвести на него впечатление.

— А-а, женщина, которая сама себя сделала. Это мне нравится.

У нас с Джорджем моментально установились хорошие отношения. Позже я получила повышение и стала называться «агент, ведущий переговоры». Это я-то! Теперь Джордж подумывал о том, чтобы открыть филиал в Вултоне, районе ливерпульского среднего класса, и я твердо намеревалась стать там управляющим, почему, собственно, и писала сейчас отчет. Я объездила Вултон вдоль и поперек, подмечая роскошные особняки, дороги, соединяющие дома с общей оградкой, простенькие коттеджи с террасами, которые можно было запросто разрекламировать и продать с сумасшедшей прибылью. Я обратила внимание, с какими промежутками в город ходили автобусы, составила список всех школ, супермаркетов… Отчет должен был помочь Джорджу принять решение и продемонстрировать, что я вполне прилично могу справляться с работой.

Именно с помощью «Сток Мастертон» я нашла квартиру. Строительная контора, которой принадлежало здание, разорилась, и квартиры продавались за бесценок — несправедливо по отношению к тем, кто приобрел их раньше и кому они обошлись в небольшое состояние, но банк хотел вернуть свои деньги как можно быстрее и не намеревался ждать.

— Я неплохо устроилась для женщины, которой нет еще и тридцати, — мурлыкала я себе под нос. — У меня есть собственная квартира, перспективная работа и машина. Я зарабатываю в два раза больше Гэри.

Да, мои успехи впечатляли.

И все-таки я не чувствовала себя счастливой.

Я облокотилась о железный поручень и положила подбородок на скрещенные руки. Где-то глубоко внутри себя я ощущала мертвую пустоту, и иногда меня одолевали мрачные предчувствия, что счастья мне не видать никогда. Временами я чувствовала себя конькобежцем, бегущим по тонкому льду. Лед трещал и крошился, и я знала, что рано или поздно я провалюсь в темную ледяную воду. Я встряхнулась. Утро было слишком хорошим для таких мрачных мыслей.

Я совсем забыла о Джеймсе. Он появился на балконе, заправляя в джинсы черную рубашку. Даже в повседневной одежде он умудрялся выглядеть свежим, наглаженным, опрятным. Я отвернулась, когда он принялся застегивать пряжку широкого кожаного пояса.

Он нахмурился.

— Что-то не так?

— Нет. С чего ты взял?

— Тебя всю передернуло. Ты что, разлюбила меня?

— Не говори глупостей! — рассмеялась я.

Джеймс уселся на второй стул. Я подобрала босые ноги, положила ступни ему между колен и пошевелила пальцами.

— Господи! — выдохнул он.

— Веди себя прилично. Люди догадаются, что я делаю.

— А может, проделаешь это внутри, где никто не увидит?

— Через минутку. Я хочу принять душ.

Он облизнул губы.

— Я пойду с тобой.

— Ты только что оделся!

— Могу и раздеться, и, черт меня побери, много времени мне не понадобится. — Он вопросительно взглянул на меня. — Значит ли это, что я прощен?

— За что? — Я упорно делала вид, что ничего не произошло.

— За то, что сделал тебе предложение. Я забыл, что вы, современные женщины, относитесь к предложению выйти замуж как к оскорблению. — Он взял мои ступни в свои руки. Я почувствовала, какие эти руки большие, теплые, уютные. — Есть второй вариант — я готов переехать к тебе.

Я попыталась освободить свои ноги, но он держал их крепко.

— Квартира слишком мала, — пробормотала я. — И спальня всего одна.

— Мне бы и в голову не пришло претендовать на вторую, даже если бы их было две.

Нет!Я слишком ценила свободу и независимость. И вовсе не хотела, чтобы кто-либо предлагал мне отправиться спать или интересовался, почему это я так поздно пришла домой и на самом ли деле я хотела, чтобы гостиная была выкрашена в такие темно-розовые тона? Мне хотелось начать день снова и не дать ему сделать мне предложение. Меня вполне устраивало нынешнее положение вещей.

Джеймс осторожно опустил мои ноги на пол.

— У нас с тобой может получиться.

— Ты сам изменил правила, — сказала я.

Он вздохнул.

— Я знаю, но это не правила изменились, это я стал другим. Думаю, я полюбил вас, Милли Камерон. Собственно, я уверен в этом. — Он попытался заглянуть мне в глаза. — Я правильно понимаю, что это чувство не является взаимным?

Я закусила губу и кивнула. Джеймс отвернулся, и я увидела его прекрасный профиль: прямой нос, широкий рот, густые светлые ресницы. Его роскошная пшеничная челка ниспадала на широкий загорелый лоб. По нему нельзя было сказать, что мой отказ для него — конец света. Если верить его матери, которая не уставала напоминать об этом, до меня у него был целый легион девушек. В скольких он влюблялся? Если подумать, то ведь я и не знала его толком. Мы действительно много разговаривали, но ничего такого серьезного; речь редко заходила о чем-нибудь еще кроме фильмов, спектаклей, общих знакомых и одежды. Ах да, еще футбола. Я всегда чувствовала, что он человек ограниченный и поверхностный, всегда стремится в точности выполнять распоряжения своего отца, хотя ему самому уже исполнилось двадцать девять. На меня снова нахлынуло раздражение из-за того, что он все испортил: я не собиралась его бросать. Делать ему больно я тоже не хотела, но нельзя же ожидать, что я полюблю его только потому, что он вдруг решил, что любит меня.

— Может, мы поговорим об этом в другой раз? — предложила я. — Через год, через два, через десять…

На мгновение он прикрыл глаза и вздохнул с облегчением.

— Я боялся, что ты меня бросишь.

— Не дождешься! — Я вскочила и устремилась в ванную. Джеймс последовал за мной. Остановившись перед дверью, я скинула халатик и на мгновение замерла в соблазнительной позе, прежде чем войти внутрь. Я вошла в душевую кабинку и включила воду. Она была ледяной… но вполне нагрелась к тому времени, когда Джеймс отдернул занавеску и присоединился ко мне.

2

— Здравствуй, дорогая. Ты выглядишь бледной.

— Привет, мам.

Я изобразила губами поцелуй в паре дюймов от полной, отвисшей щеки матери. Когда бы я ни появлялась в Киркби, она непременно заявляла, что я выгляжу бледной, усталой или вот-вот свалюсь с какой-нибудь болячкой.

— Поздоровайся со своим папочкой. Он в саду, занимается помидорами.

Мой отец — я даже в мыслях не могла назвать его папочкой, — всегда был неумелым и непритязательным садоводом. Я покорно отворила кухонную дверь и крикнула «привет».

Теплица располагалась сразу же за аккуратной лужайкой, и дверь была открыта.

— Здравствуй, дорогая. — Отец выглянул оттуда, изо рта у него торчала сигарета. Его мрачное сосредоточенное лицо просветлело, когда он услышал мой голос. Он отбросил сигарету, вытер руки о штаны и поднялся к нам. — Как идет торговля недвижимостью?

— Нормально. — Я постаралась скрыть отвращение. Он каждому встречному-поперечному рассказывал о том, что я стала агентом по продаже недвижимости. Теперь он утверждал, что гордится своими девочками. — Где Деклан?

— Ушел в бар. — Мать выглядела ужасно взволнованной и обеспокоенной, будто готовила обед для королевской четы. Она вынула сотейник из духовки, потом поставила его обратно. — Куда это я засунула картошку? Ах да, она на верхней конфорке. Деклан обещал вернуться к часу.

— Жратва будет готова вовремя, дорогая?

— Да, Норман. Обязательно. — От этого, в общем-то, невинного вопроса маму как током ударило, хотя с тех пор, как он избил ее в последний раз, прошло уже много лет. — Все будет готово в ту же минуту, когда к нам присоединятся Труди и Деклан.

— Хорошо. Тогда я выкурю еще одну сигаретку.

Он скрылся в гостиной.

— Почему бы тебе не поболтать со своим папочкой, пока я буду заниматься обедом? — сказала мать, помешивая что-то в кастрюле.

Только этого не хватало! Она всегда делала вид, что мы самая обычная, нормальная семья.

— Я лучше останусь тут с тобой.

Мать зарделась от удовольствия.

— Чем ты занималась в последнее время?

Я пожала плечами:

— Ничем особенным. Вчера вечером ходила в бар, в среду была в театре. Сегодня собираюсь поужинать в ресторане.

— С этим парнем, Джеймсом?

— Да, — коротко ответила я. Я уже пожалела, что рассказала им о Джеймсе. Это случилось, когда Деклан в шутку заметил, что не прочь обменять свой велосипед на «феррари». И вот тогда я и рассказала ему о фирме «Автомобили Атертона». В следующее воскресенье мой отец специально приехал в Саутпорт, чтобы взглянуть на нее, а я с ужасом представила себе, как в один прекрасный день он возжелает лично познакомиться с Джеймсом.

Мать суетилась над древней газовой плитой, которая стояла здесь с тех пор, как мы переехали сюда в 1969 году. Мне тогда исполнилось три годика, Труди была совсем крохой, а Деклан и Алисон еще не родились. В то время мать была не просто толстой, а отвратительно, бесформенно толстой. Ее поношенная юбка, не сходившаяся на талии, мешком свисала спереди и задиралась сзади, обнажая тыльную сторону ее на удивление красивых, но густо усеянных набухшими венами ног. Мне всегда казалось, что лучше бы ее ноги были такими же толстыми, как и все остальное. Во всяком случае, она напоминала какое-то странное насекомое: огромное круглое тело на ножках-спичках. Ее озабоченное добродушное лицо было бесцветным, а кожа напоминала оконную замазку. Свои когда-то роскошные волосы того самого золотисто-пепельного цвета, который унаследовали ее дети, мать подстригала сама, совершенно не обращая внимания на моду. Она не пользовалась косметикой, причем уже очень давно, будто задалась целью выглядеть как можно непривлекательнее. А может, ей было все равно. Маме исполнилось пятьдесят пять, но она выглядела на десять лет старше.

И все-таки когда-то она была красавицей! Я вспомнила свадебную фотографию на каминной полке в гостиной, запечатлевшую высокую, тонкую и гибкую невесту в кружевном платье, плотно облегавшем безупречную фигурку. Однако в ее глазах уже тогда светились тоска и грусть, будто она предвидела будущее и заранее знала, что ее ожидает. Ее прямые длинные волосы слегка завивались на кончиках, как у меня и у Труди, и в день бракосочетания они искрились на солнце. У Деклана и Алисон волосы курчавились. Никто из нас не пошел в отца с его привлекательным цыганским лицом и темно-карими, почти черными глазами. Может быть, именно поэтому он не любил никого из нас; четверо детей — и ни один из них не похож на него.

Открылась задняя дверь, и вошел мой братец.

— Привет, сестренка. Давненько не виделись. — Он шутливо ткнул меня в живот, и я ответила ему тем же. — Славное платье. И цвет тебе идет. — Он пощупал материал пальцами. — Это что, лен?

Деклана всегда интересовало, что носят его сестры, а отец приходил от этого в ярость, называл Деклана бабой и со всей жестокостью стремился сделать из него мужчину.

— Сатин, я бы сказала. К тому же ужасно дешевый.

— Ужасно дешевый! — повторил Деклан, насмешливо улыбаясь. — А ты здорово говоришь, Милли. Я бы постеснялся взять тебя с собой в бар.

Из гостиной донесся крик.

— Это ты, Деклан?

— Да, папа.

— Ты чуть не опоздал.

Деклан подмигнул мне. В свои двадцать лет он был высоким худощавым парнем с выразительным лицом и заразительной улыбкой, всегда в хорошем настроении. Он работал чернорабочим на стройке, что казалось совершенно неподходящим занятием для человека, которого могло запросто унести ветром. Я часто задавалась вопросом, почему он до сих пор живет с родителями, и сама на него отвечала — из-за мамы. Он закричал в ответ:

— Скотти встретил ту потрясающую сучку. Мне с трудом удалось притащить его домой. Я забыл взять поводок.

— Где Скотти?

— В саду.

Я вышла во двор, чтобы поздороваться с маленькой черной собачкой, отдаленно напоминавшей скотч-терьера.

— Ты просто половой разбойник. — Я засмеялась, когда покрытое жесткой шерстью животное радостно запрыгало, приветствуя меня.

На улице остановился автомобиль, и через мгновение из-за угла дома с шумом и визгом выскочили двое детей. Я взяла Скотти на руки и прикрылась им, как щитом, а Мелани и Джейк бросились ко мне, как на штурм крепости.

— Оставьте в покое тетю Милли! — закричала Труди. — Я вам уже говорила, она не любит детей. — Труди просияла. — Привет, сестренка. Я разрисовала для тебя еще одну бутылку.

— Привет, Труди. С удовольствием приму твой подарок. Салют, Колин.

Колин Дейли был плотным спокойным мужчиной невысокого роста. Шесть дней в неделю он допоздна просиживал в своей инженерной компании, весь штат которой состоял из одного человека. Он неплохо зарабатывал: они с Труди уже продали один дом и купили другой, побольше, в Оррелл-Парке. Я чувствовала, что Колин меня недолюбливает. Он хорошо ладил с Гэри и полагал, вероятно, что я не уделяю должного внимания семье, свалив все на Труди. Та и в будни частенько наведывалась в Киркби, привозя с собой детишек. Он кивнул в мою сторону:

— Привет.

— А ты правда не любишь детей? — серьезно спросил Джейк — ему исполнилось шесть — маленький счастливый мальчик с голубыми глазами Колина, на два года старше сестры. Дети Труди росли счастливыми — она об этом заботилась всеми силами.

— Зато я люблю вас обоих, — солгала я.

Они были чудесными детьми, но разговоры с ними действовали мне на нервы. Я приласкала Скотти, который лизнул меня в ухо. Я бы и сама завела собаку, если бы не приходилось столько времени уделять работе.

Джейк с сомнением воззрился на меня.

— Честно?

— Истинный крест!

Мы все вошли в дом. Мама истерически завизжала:

— Ну что ж вы, маленькие негодники, бегите и обнимите свою бабулю!

Дети позволили себя поцеловать, а потом спросили:

— А где дедушка?

— В гостиной. — Мать грустно посмотрела вслед Мелани и Джейку, которые вылетели из кухни и помчались в другую комнату. И сказала: — Они просто с ума сходят по деду.

— Я знаю.

Как странно: дети Труди обожали человека, который когда-то едва не убил их мать. У нее до сих пор остался шрам над левой бровью от удара пряжкой.

Когда я вошла, Труди стояла в гостиной, переминаясь с ноги на ногу возле детей, устроившихся на коленях у деда. Я заметила, как она то и дело косилась на здоровенные ручищи, покоящиеся на детских талиях. Мы обменялись понимающими взглядами.

Как обычно, еда оказалась отвратительной. Гора расплывшегося картофельного пюре, водянистая капуста и жесткий, как подошва, бифштекс вызывали у меня тошноту.

— Мне не съесть столько, мам, — запротестовала я. — Я же просила не класть так много.

— Тебе не помешало бы подкрепиться, дорогая. На десерт будет чудесная яблочная шарлотка.

— Грех переводить хорошую еду, — весело заметил отец.

Я поймала взгляд Труди, а Деклан постарался скрыть усмешку. Последнее воскресенье месяца было днем обмена многозначительными взглядами. Старые фразы воскрешали в памяти не слишком приятные воспоминания: фраза «грех переводить хорошую еду» в прежние времена звучала далеко не так безобидно.

На первый взгляд все выглядело вполне благопристойно — изредка прерываемый смехом воскресный семейный обед, только без Алисон, разумеется. Но я всегда чувствовала себя как на иголках, будто смотрела, как кто-то надувает воздушный шар, как он становится все больше и больше, грозя вот-вот оглушительно лопнуть. Вероятно, только я испытывала подобные ощущения. Уже никто не вспоминал воскресные обеды тех времен, когда мы были маленькими, и не замечал, что Колин презирает тестя, а мать все время нервничает. Даже сейчас я судорожно старалась не уронить еду на скатерть, с ужасом ожидая, что через стол потянется рука в пятнах от табака и ударит меня по лицу, ударит так сильно, что на глазах у меня выступят слезы. Хотя давным-давно, будучи совсем еще девчонкой, я поклялась, что он никогда не увидит, как я плачу.

Разговор переключился на тетушку Фло.

— Мы с ней дружили какое-то время, до того, как я вышла замуж за вашего отца, — сказала мама. — Несколько раз бывала в ее квартирке в Токстете, хотя ваша бабушка так никогда и не узнала об этом. — Она повернулась ко мне. — Собственно, Миллисент, теперь твоя очередь.

— Какое отношение имеет ко мне тетушка Фло?

— Твоя бабушка хочет, чтобы все ее вещи разобрали до истечения срока аренды, в противном случае владелец может все прибрать к рукам.

— Но почему именно я? — Я легко найду для себя дюжину более приятных занятий, чем разбирать вещи старой леди, которую я даже не знала. — А почему не ты, не бабушка или Труди? Как насчет той женщины, о которой ты говорила, ну, той, которая позвонила?

Казалось, мама задета и обижена.

— Дело-то пустячное, дорогая. Я не могу этого сделать, потому что… — Она сделала паузу, явно чувствуя себя неловко. — В общем, твоему отцу не нравится эта идея. Бабушка слишком расстроена, она тяжело восприняла смерть Фло. Как бы там ни было, сейчас она практически не выходит.

— А у Труди и без того хватает забот, — недовольно проворчал Колин.

— Что же касается женщины, которая позвонила, то это соседка с верхнего этажа. Мы же не хотим, чтобы незнакомый человек рылся в ценных вещах, принадлежавших тетушке Фло, правда?

— В каких ценных вещах? — Я заметила, что руки моего отца сжались в кулаки. Мне пришлось напомнить себе, что теперь он ничего не может мне сделать. Я могла говорить все, что мне заблагорассудится. — Я не знаю, чем она занималась, но я не могу себе представить, чтобы тетушка Фло приобретала ценные вещи.

— Пока ей не изменили силы и здоровье, она работала в прачечной самообслуживания… — Мама будто с трудом подбирала слова. Но потом с живостью продолжила: — Там будут бумаги, дорогая, может быть, письма, всякие безделушки, которые хотела бы сохранить твоя бабушка. Одежду можно отдать в один из этих благотворительных магазинчиков «Оксфэма» [1] . Я уверена, ты найдешь, кому продать мебель, а если там найдется что-нибудь милое, то и я не откажусь. Деклан знает молодого человека, у которого есть фургон.

Я пыталась придумать, как бы мне отделаться от этой обязанности. Мать умоляюще смотрела на меня, ее одутловатое лицо блестело от пота. Уж ей-то наверняка доставила бы удовольствие возможность порыться в вещах, но по какой-то причине отец решил настоять на своем, если не считать того, что раньше ему для этого не требовалось вообще никакой причины. Самого факта, что мать хотела что-то сделать, оказалось достаточно. Может, мне удастся покончить с этим делом за пару часов, если я прихвачу с собой несколько картонных коробок. Я предприняла последнюю попытку.

— Я всегда боялась Токстета, как чумы. Там полно наркоманов и преступников. Там убивают людей; просто пристреливают.

Мама забеспокоилась.

— Ну, если дело в этом… — начала она, но тут вмешался отец: — Твоя тетка Фло прожила там больше пятидесяти лет, и ничего с ней не случилось.

Похоже, мне не оставили выбора.

— Ну, хорошо, — неохотно произнесла я. — Когда нужно платить за аренду?

— Понятия не имею. — Мать явно воспрянула духом. — Женщина сверху должна знать. Ее зовут миссис Смит, да, Чармиан Смит.

— Не забудь дать мне ее адрес.

— Не забуду, дорогая. Попозже позвоню бабушке и все ей расскажу. Она будет довольна.

После того как покончили с едой и вымыли тарелки, Труди извлекла на свет божий бутылку, которую разрисовала для меня. Это оказалась изысканная вещичка, пустая бутылка из-под вина, превратившаяся в произведение искусства. Стекло покрывали розы и темно-зеленые листья с золотой окантовкой.

— Какая прелесть! — выдохнула я, поднося бутылку к свету. — Я даже не знаю, куда ее поставить. Первая стоит в спальне.

— Я разрисую тебе еще одну, — предложила Труди. — Мне скоро некому будет их дарить.

— Я посоветовал ей открыть ларек в одной из художественных галерей, — гордо заметил Колин. — В воскресенье я мог бы присматривать за детьми, если понадобится.

Я помахала бутылкой в знак согласия.

— Прекрасная мысль, Труди. В магазине такая вещица стоила бы не меньше десяти фунтов.

— Миллисент… — Ко мне бочком подобралась мать. — Ты ничем не занята сегодня днем?

Ко мне мгновенно вернулась вся моя подозрительность и осторожность.

— Я как раз пишу отчет.

— Все дело в том, что я хочу поехать проведать Алисон.

— Ты разве не можешь поехать одна? — Ради того чтобы ездить в приют к Алисон, мама научилась водить машину.

— Что-то случилось с автомобилем. Твой отец пообещал починить его, но так и не нашел для этого времени.

Вероятно, он поступил так намеренно. Он предпочитал думать, что его младшей дочери никогда не существовало.

— Извини, мам. Но мне нужно написать отчет.

— Мы отвезем вас, дорогая. — Должно быть, Колин слышал разговор. — Прошло уже две недели, с тех пор как мы видели Алисон в последний раз.

На лице у матери отразилась благодарность.

— Очень мило с твоей стороны, Колин, но Мелани и Джейку там просто нечем будет заняться. Им станет скучно уже через пять минут.

— Вы можете оставить детей здесь, со мной, — предложил отец.

— Нет, спасибо, — пожалуй, слишком быстро ответила Труди.

— Я пойду погуляю с ними, когда мы приедем туда, а вы с Труди сможете побыть с Алисон, — сказал Колин.

В разгар дискуссии я поднялась наверх, в туалет. Ванная, как и все остальное в доме, наглядно свидетельствовала о бедности: линолеум потрескался и пузырился, пластиковые занавески давно утратили первоначальный цвет. Уже почти взрослой я узнала, что мы относительно состоятельны — или должны были быть, по крайней мере. Заработная плата у моего отца, слесаря-инструментальщика, была достаточно высокой, но семье доставались лишь крохи. Отец всю жизнь играл и вечно проигрывал.

Как всегда, я не могла дождаться, когда вновь окажусь в своей конторе. Я чувствовала себя виноватой, что отказалась навестить Алисон, испытывала одновременно жалость к матери и гнев оттого, что жалость вынудила меня вновь прийти на это ежемесячное сборище, и снова вину, потому что знала, что не пошла бы, если бы могла. Когда «Сток Мастертон» начала работать по воскресеньям, я надеялась, что это станет удобным предлогом, но Джордж, трудоголик, настоял на том, что по воскресеньям он справится сам, без помощи наемного сотрудника.

Распрощавшись со всеми, я вышла наружу, к своему автомобилю. Несколько мальчишек играли в футбол на проезжей части, и кто-то нацарапал черным фломастером «отвали!» на боку моего желтого «поло». Я как раз стирала этот шедевр мысли носовым платком, когда появилась Труди с детьми. Она усадила их в старый семейный «седан сьерра» и подошла ко мне.

— Слава тебе, Господи, отмучились на целый месяц.

— Полностью с тобой согласна!

— Не могу заставить себя привыкнуть к этой дерьмовой сказочке о добреньком дедушке. — Она рассеянно потерла шрам над левой бровью.

— Полагаю, нам следует довольствоваться тем, что имеем.

Труди пристально рассматривала меня.

— Сестренка, с тобой все в порядке? Ты выглядишь бледной.

— Вот и мама так говорит. Со мной все в порядке, просто много работы, вот и все. — Я посмотрела на свою машину. Я стерла почти все, а то, что осталось, уже не разобрать. — Послушай, сестричка, мне жаль Алисон, — торопливо выпалила я, — но мне действительно нужно поработать.

Труди сжала мне руку. Бросила взгляд на дом, в котором мы выросли.

— Как бы я хотела навсегда уехать отсюда и никогда не видеть никого из нашей семейки, но у нас нет выбора, правда? Не знаю, как бы я выдержала все, если бы не Колин.

Запустив двигатель, я обратила внимание, что дом напротив заколочен досками, хотя дети уже взломали дверь и играли в коридоре. В садике перед домом стоял ржавый автомобиль без колес. Когда я отъезжала, мне показалось, что солнечный свет померк, хотя на небе не было ни облачка. Меня вдруг охватило чувство, что я здесь совсем чужая. «Кто я такая и откуда?» — с ужасом подумала я. Не отсюда, только не отсюда! Тем не менее я появилась на свет в высотном доме, в миле отсюда; теперь там, как в заточении, живет бабушка. Марта Колквитт редко выходила из дому с тех пор, как пять лет назад на нее напал грабитель и попытался отобрать пенсию. Моя собственная квартира в Бланделлсэндсе была скорее иллюзией, картонным, а не настоящим домом, и сама я была шарлатанкой. Я не могла понять, что нашел во мне Джеймс или почему Джордж Мастертон стал моим другом. Я играла какую-то выдуманную роль, но не становилась от этого настоящей.

Что подумал бы Джеймс, если бы встретил мою неряху-мать и дымящего как паровоз отца, если бы я рассказала ему о своем несчастливом детстве? Что бы он сказал, если бы узнал, что у меня есть умственно отсталая сестра, которую поместили в приют еще в трехлетнем возрасте, чтобы она не попадалась на глаза отцу? Перед моим взором возникла сцена, как мой отец наотмашь бьет Алисон по лицу и раз, и другой, пытаясь заставить ее перестать повторять одно и то же слово снова и снова. «Тапочки, — монотонно и без выражения бормотала Алисон. — Тапочки, тапочки, тапочки». Она до сих пор повторяла это слово, когда волновалась, хотя ей уже исполнилось семнадцать.

Даже люби я Джеймса, мы никогда не смогли бы пожениться, — не с таким «приданым» за плечами, как у меня. Я снова напомнила себе, что больше не собираюсь выходить замуж, что я не способна любить. Для меня нигде не было места, ни в чьей душе.

Тем не менее я сгорала от желания как можно скорее увидеть Джеймса. Он обещал заехать за мной в семь. Я с нетерпением ждала возможности забыться в пустой болтовне, за вкусной едой и хорошим вином. Он отвезет меня домой, мы ляжем в постель, и все семейные дрязги уйдут на задний план, пока мне снова не придется ехать на семейный обед. Но сны, конечно, останутся, от них мне никуда не уйти.

3

В Токстет я смогла выбраться только в среду. Джеймс купил билеты на джазовый концерт в филармонию на вечер понедельника, о чем я совсем забыла. Во вторник я пообещала поужинать с Дианой Риддик, сотрудницей из моей конторы, с которой я не была особенно близка, но то же можно было сказать и о других людях. Диане исполнилось тридцать пять, она не была замужем и жила с престарелым отцом, который, по ее словам, стал просто невыносим, особенно теперь, когда его здоровье ухудшалось. Она была маленькой, хрупкой, вечно недовольной, с чрезмерно и грубо размалеванным лицом, с дипломом по управлению землей и собственностью и с претензиями на место менеджера в вултонской конторе. Она не подозревала, что я вынашиваю те же намерения, и, когда мы остались одни, открыто призналась мне в этом. Я полагала, что у нее были свои тайные причины пригласить меня на ужин в тот вечер, и, как оказалось, она намеревалась выведать у меня планы Джорджа.

— Он когда-нибудь говорил с тобой об этом? — спросила она, пока мы наслаждались итальянской кухней. На полосатых красно-белых скатертях красовались истекающие воском свечи в зеленых бутылках. Стены были увиты пластмассовыми виноградными лозами.

— Никогда, — искренне ответила я.

— Готова поспорить, он отдаст место Оливеру, — проговорила она с недовольной гримасой.

Оливер Бретт, солидный и надежный, занимал должность помощника менеджера и замещал Джорджа в тех редких случаях, когда тот отсутствовал.

— Сомневаюсь. Оливер хороший человек, но он неоднократно доказывал, что не способен брать на себя ответственность. — Я отпила глоток вина. В такие вечера мне казалось, что Киркби где-то далеко-далеко, за миллион миль отсюда. — Помнишь прошлое Рождество, когда он позвонил Джорджу на Сейшелы, чтобы попросить совета?

— Ммм! — Диана по-прежнему сомневалась. — Да, но он мужчина. Этот мир благоволит мужчинам. Я буду очень недовольна, если он выберет Труляля или Траляля.

— Это крайне маловероятно, — рассмеялась я. Если не считать Джун, которая заняла мое прежнее место секретаря-машинистки, штатными сотрудниками были еще двое молодых людей, Даррен и Эллиот, оба лет двадцати с небольшим, поразительно похожие друг на друга и видом, и манерами, чем и заслужили свои прозвища. Но оба слишком незрелые и юные, чтобы заслужить повышение.

— Джордж никогда не производил на меня впечатления человека, предубежденного против женщин, — добавила я.

— Может быть, мне стоит съездить в Вултон, посмотреть, как там и что. — Необычайно густые брови Дианы нахмурились, и морщинки недовольства на переносице стали глубже и заметнее. — Я напечатаю для Джорджа кое-какие заметки.

— Хорошая мысль, — пробормотала я. Сама же я с прошлой недели ни строчки не прибавила к своему отчету.

Среда уже подходила к концу, когда я вернулась в контору на Кастл-стрит. Я возила некую пару по фамилии Ноутон в Лидьят, чтобы осмотреть кое-какую недвижимость. Они осматривали уже шестой дом. Как обычно, они походили вокруг, вслух размышляя о том, подойдет ли сюда их теперешняя мебель, и попросили меня замерить окна, чтобы решить, сгодятся ли для них старые занавески. Джордж настаивал, чтобы ключи всегда возвращались в контору, как бы ни было поздно, поэтому я повесила их на стойку что-то около восьми часов. Джордж все еще работал в своем кабинете за стеклянной перегородкой, а Оливер как раз собирался домой. Его добродушное лицо озарилось улыбкой, когда он приветствовал меня.

Я же размышляла о том, осталось ли у меня время съездить в Бланделлсэндс, забрать картонные коробки, которые я приобрела в супермаркете, вернуться в город и заняться квартирой тетушки Фло. Я не могла приехать на работу в машине с коробками на заднем сиденье — ведь мне предстояло возить клиентов на осмотр.

Прежде чем я пришла к какому-либо решению, из своей застекленной кельи вышел Джордж.

— Милли! Сделай мне одолжение и скажи, что у тебя нет никаких особых планов на сегодняшний вечер. Я умираю от жажды, мне совершенно необходима выпивка и хорошая компания.

— Да нет, никаких особых планов на сегодняшний вечер. — Я ответила бы так в любом случае. Сейчас мне просто необходимо было оставаться на хорошем счету у Джорджа.

Мы пошли в винный бар, тот, в котором я встретила Джеймса. Джордж заказал ростбиф на кусочке хлеба и бутылку шабли. Я отказалась от закусок.

— Тебе надо проглотить хоть что-нибудь. — Он отечески похлопал меня по руке. — Ты выглядишь бледной.

— Вы все как сговорились! Завтра воспользуюсь румянами.

— Ты имеешь в виду помаду? Моя мать всегда выходила в город, предварительно накрасившись.

Его мать умерла лишь год назад, и он страшно скучал по ней, как и по своим детям, которых его бывшая жена и ее новый муж увезли во Францию. Он остался один, ему было плохо, и он загонял себя работой, чтобы забыться. Джорджу Мастертону было пятьдесят, он отличался высоким ростом и прямо-таки дистрофической худобой, хотя всегда ел за троих. Он носил дорогие костюмы, которые висели на нем, как на вешалке. Несмотря на это, в нем была какая-то небрежная элегантность, которую только подчеркивали его обманчиво отрешенные, исполненные апатии манеры. Только те, кто хорошо его знал, отдавали себе отчет в том, что под ленивым шармом Джорджа скрывается вспыльчивый, непредсказуемый человек, которого мучают приступы тяжелой депрессии и панического ужаса.

— Откуда такая отчаянная нужда в компании? — как бы невзначай спросила я. Я всегда несколько неловко чувствовала себя с Джорджем, боясь, что в один прекрасный день он увидит, какая я фальшивка, и перестанет со мной разговаривать.

— Даже не знаю. — Он пожал плечами. — В понедельник был день рождения Аннабель. Ей уже шестнадцать. Я собрался было смотаться во Францию рейсом «Евростар», но потом сказал себе, что без меня «Сток Мастертон» не обойдется. Честно говоря, побоялся оказаться незваным гостем. Предполагается, что они с Биллом проведут Рождество со мной, но я не удивлюсь, если они не приедут.

Пришла моя очередь похлопать его по руке.

— Могу поспорить, Аннабель будет очень рада увидеть вас. Но до Рождества еще далеко. Попытайтесь не переживать заранее.

— Ох уж эти семьи! — Он коротко рассмеялся. — Когда они есть — от них одни хлопоты, а без них чертовски плохо. Кажется, как только Диана ни обзывает своего старика, но теперь, когда он заболел, боится, что он умрет. Бедный старикан, у него, похоже, рак. Ну, ладно, а как там поживает твое семейство в Киркби?

— Как обычно. — Я рассказала ему о квартире тетушки Фло, и он ответил, чтобы я завтра привезла коробки с собой и положила их в шкаф для почтовых и письменных принадлежностей, чтобы забрать, когда будет время. Он поинтересовался, где находится квартира.

— Токстет, площадь Уильяма. Я плохо знаю тот район. Подали заказанное им блюдо. Во время еды он рассказал, что когда-то площадь Уильяма была очень красивой.

— Там стоят пятиэтажные дома, и в каждом есть подвал, где размещалась прислуга. Дома выглядят величественно и впечатляюще: с массивными колоннами, на балконах ажурные кованые решетки, а эркеры высотой по меньшей мере в двенадцать футов. В начале века там жили сплошь аристократы, но после войны все пришло в упадок. — Он немного поразмыслил над последним куском своего сэндвича. — Ты уверена, что с тобой все будет в порядке? Это не в том ли районе пару недель назад пристрелили какого-то парня?

— Я поеду туда днем. Проблема в том, чтобы выкроить время. Дела не ждут.

Джордж ухмыльнулся.

— И в такое время мне потребовалось твое общество! Извини. Послушай, ты можешь быть свободна завтра после обеда. Мне будет спокойнее, если ты поедешь туда засветло. Не забудь взять с собой мобильник и, если что, немедленно зови на помощь.

— Бога ради, Джордж, можно подумать, я отправляюсь на театр военных действий!

— В наши дни Токстет вполне может с ним сравниться. Насколько я знаю, обстановка там ничем не отличается от Боснии.

Когда в два часа ясного солнечного дня я въехала на площадь Уильяма, она выглядела великолепно. Я нашла свободное место для парковки на некотором расстоянии от нужного мне дома под номером один и несколько минут посидела в машине, разглядывая большие величественные дома, обступившие меня со всех сторон. При ближайшем рассмотрении они вовсе не казались красивыми. Лепная штукатурка на фронтонах местами осыпалась, и стены казались покрытыми язвами. На дверях почти всех парадных шелушащаяся краска пошла пузырями, на некоторых отсутствовали дверные молотки, а щели почтовых ящиков напоминали открытые рты. Стекла кое-где были выбиты, и вместо них красовались листы картона.

Большой прямоугольный сад в центре площади, по словам Джорджа, перешел теперь в ведение муниципальных властей. Вечнозеленые деревья, одетые в густую листву, столпились за высокой железной оградой. Сад показался мне мрачноватым, и вся площадь тоже производила гнетущее впечатление.

Тяжело вздохнув, я выбралась из автомобиля, прихватила с собой коробки и медленно зашагала к дому под номером один. Двое маленьких мальчуганов, игравших в крикет на тротуаре, с любопытством уставились на меня.

Дом выглядел чистым, но обветшалым и потрепанным. Кто-то недавно подмел ступеньки, ведущие к парадному входу. Рядом с дверью располагались четыре кнопки, и каждая была снабжена табличкой с именем жильца, но они настолько выцвели, что разобрать что-либо было невозможно. Я не стала тратить на них время и воспользовалась дверным молотком — Чармиан Смит жила на первом этаже.

Через несколько мгновений дверь открыла статная чернокожая женщина, немногим старше меня, в лимонно-зеленой тенниске и юбке с широким запахом, разукрашенной изображениями тропических фруктов. Живот и спина у нее были обнажены, открывая взору гладкую шелковистую кожу. На одной руке она держала ребенка. По обеим сторонам от нее стояли двое маленьких детей, мальчик и девочка, вцепившись ручонками в ее юбку. Они застенчиво глазели на меня, и малышка начала сосать свой большой палец, громко причмокивая.

— Миссис Смит?

— Да? — женщина воинственно уставилась на меня.

— Мне нужен ключ от квартиры Фло Клэнси.

Выражение ее лица изменилось.

— А я подумала, вы что-то продаете! Мне следовало догадаться по вашим коробкам. Да и не только: вы ужасно похожи на Фло. Входите, дорогая, я принесу ключ.

В огромном величественном холле пол был вымощен черно-белыми мозаичными плитами, а широкую лестницу, ведущую наверх, украшала лепная балюстрада. Роскошно украшенный потолок вздымался на высоту по меньшей мере четырнадцати футов. Но какое бы внушительное впечатление ни стремился произвести архитектор, холл портила осыпающаяся штукатурка на потолке и на карнизах, свисающая паутина и голые деревянные ступеньки, стертые посередине бесчисленным множеством поднимавшихся по ним ног. Несколько секций балюстрады отсутствовали.

Я осталась в холле, пока Чармиан Смит удалилась в комнату на первом этаже, по-прежнему в сопровождении державшихся за ее юбку детей. Через открытую дверь я рассмотрела уютную современно меблированную квартирку и стены с красно-коричневыми тиснеными обоями. Кругом царила почти стерильная чистота, даже огромное эркерное окно, на мытье которого наверняка уходил не один час, сверкало.

— Держите, девушка.

— Спасибо. — Я взяла ключ и мельком подумала, ходят ли дети следом за своей матерью весь день. — Не подскажете, какой этаж мне нужен?

— Цокольный. Крикните нам, если вам что-нибудь понадобится.

— Благодарю.

Я снова вышла наружу. Вход на цокольный этаж находился за перилами и представлял собой круто спускающиеся вниз узкие бетонные ступеньки. Тусклый свет падал из маленького окошка. Я с трудом спустилась вниз, держа в руках коробки, и очутилась на крохотной площадке, захламленной обертками из-под чипсов и другим мусором. К моему ужасу, там же валялось несколько использованных презервативов. В который раз я подумала, во что это я позволила себя втянуть.

В маленькой прихожей с крючка свисали пластиковый дождевик и зонтик, а на внутренней двери красовалась латунная подкова. Я повернула ручку, и дверь открылась.

Первое, что я почувствовала, войдя внутрь, это запах заплесневелой сырости и холод, от которого по коже побежали мурашки. Хотя на улице ярко светило солнце, я ничего не видела. За дверью я нащупала выключатель и повернула его. Сердце у меня упало. Комната оказалась забита мебелью, и на каждом пятачке свободного места стояли фигурки, вазочки и прочие украшения. В комнате громоздились два буфета, один очень старый и поистине гигантский, высотой футов в шесть, не меньше, с выдвижными ящичками вверху. Второй более современный, но столь же огромный. Под окном стоял сундук, покрытый красной бахромчатой шалью и красивой кружевной салфеткой. Сверху на них была водружена ваза, полная искусственных шелковых цветов: маки. Я потрогала их. Поразительно! Их как будто подбирали в тон шали. Пожалуй, я и сама так сделала бы.

Я медленно прошлась по комнате, которая тянулась вдоль всего дома. Примерно посередине в стену были вделаны две массивные балки, поддерживающие столь же массивную дверную перемычку, сплошь черные, украшенные мелкими латунными бляшками. В облицованном зеленой плиткой камине притаилась древняя газовая горелка, а по обе стороны от нее высились серванты и шкафы. Я открыла дверку одного из них. Все полки были битком забиты: одежда, посуда, книги, постельное белье, какие-то украшения в коробках…

— Я не справлюсь сама, — вслух произнесла я. Я понятия не имела, с чего начинать, и, похоже, мне понадобится еще добрая сотня коробок кроме тех, что я принесла с собой.

Окно в дальнем конце комнаты выходило в крошечный дворик, который располагался на одном уровне с задней частью квартиры. Там стояли деревянная скамейка, стол и подставка для цветов с чахлыми анютиными глазками. Стена оказалась розовой, почти того же оттенка, что и моя гостиная — еще одно свидетельство того, что вкусы у нас с тетушкой Фло совпадали. Женщина сверху сказала, что я похожа на Фло, и мне вдруг захотелось найти какую-нибудь ее фотографию.

Я обернулась и снова осмотрела комнату. На этот раз мне показалось, что она не лишена своеобразного очарования. По отдельности вещи не соответствовали друг другу, но вместе создавали недурной ансамбль. В комнате стоял большой обитый коричневым плюшем диван и парное к нему кресло, спинка и подлокотники которого украшали вязаные подстилки. Тетушка Фло явно испытывала предубеждение против свободного пространства. На нескольких маленьких столиках красовались фотографии, все в окружении вазочек с шелковыми цветами. Пол был покрыт линолеумом, имитирующим красно-синюю плитку, а перед камином лежал лоскутный ковер ручной работы. Рядом с вполне современным музыкальным центром, под дымчатой крышкой которого виднелась пластинка, стоял телевизор с большим экраном.

Если бы только не холод! На полке над камином я обнаружила коробок спичек. Я зажгла одну, просунула ее между прутьями к горелке и повернула ручку. Раздался хлопок, с ревом вспыхнуло пламя, перешедшее затем в ровное горение.

Я протянула к огню руки, чтобы согреться, и вспомнила, что собиралась поискать фотографию Фло. Спустя некоторое время я снова принялась бродить по комнате, пока наконец нашла несколько штук на прислоненном к стене столике с раздвижными ножками и откидной крышкой. Около дюжины фотографий стояли по обе стороны стеклянного кувшина с анемонами.

Первая представляла собой цветной снимок двух женщин, стоящих, похоже, на рыночной площади. Я узнала Фло, ведь я видела ее на похоронах тети Салли. Несмотря на преклонный возраст, было заметно, что в молодости Фло была хорошенькой. Она улыбалась в объектив спокойной милой улыбкой. Волосы женщины рядом с нею, одетой в шубку из шкуры леопарда и черные краги, отливали неестественно рыжим цветом. Я перевернула фотографию. Надпись на обороте гласила: «Я и Бел в Блэкпул-Лайтс, октябрь 1993 г.»

Нашлась здесь и свадебная фотография тети Салли времен войны, такую же я видела у бабушки. Невеста в полосатом костюме и белой фетровой шляпе смахивала на персонаж из журнала «Гайз энд Доллз». Еще одно свадебное фото: на нем двое в военной форме. Несмотря на грубое одеяние, женщина казалась поразительно красивой. На обороте было написано: «Свадьба Бел и Боба, декабрь 1940 г.» Должно быть, Фло и Бел дружили всю жизнь.

Я нашла еще две свадебные фотографии Бел: «Свадьба Бел и Айвора, 1945 г.», снятая, вероятно, за границей, как мне показалось, и «Свадьба Бел и Эдварда, 1974 г.», на которой рядом с обаятельной и эффектной Бел стоял пожилой мужчина немощного и болезненного вида. Наконец, я держала в руках фотографию юной Фло — снимок уже начал желтеть по краям. На заднем плане виднелась какая-то жалкая развалюха, над дверью которой красовалась вывеска «Прачечная Фрица». Мужчина в темном костюме и очках с проволочными дужками — Фриц? — стоял в окружении шестерых женщин в фартуках и с тюрбанами на головах. Узнать среди них Фло не составляло труда, потому что мы с ней действительно были очень похожи, если не считать того, что она улыбалась так, как я не улыбалась никогда в жизни. Фло выглядела на свои неполные восемнадцать лет и, казалось, лучилась счастьем — оно светилось в ее глазах, в ямочках на щеках и в лукавой улыбке ее чудных губ.

Я поставила фотографию в серебряной рамочке на стол и вздохнула. Более полувека разделяло мою двоюродную бабушку, сфотографированную в Блэкпуле, и ту женщину, которая стояла перед «Прачечной Фрица», тем не менее годы не смогли изменить выражения ее лица.

Я отвернулась, чтобы заняться делом, ради которого пришла сюда, как вдруг на глаза мне попался студийный, сделанный в коричневых тонах портрет женщины с ребенком на руках. В чертах ее сурового, но привлекательного лица проглядывало что-то знакомое. Дети всегда были для меня загадкой, так что возраста малыша я определить не могла, — просто мальчишка в старомодном детском матросском костюмчике, — но он был очаровательный! Я перевернула снимок и прочла на обороте: «Эльза Камерон с Норманом (крестником Марты) в его первый день рождения, май 1939 г.».

Этот ребенок — мой отец!Его мать умерла задолго до моего рождения.

Я бросила фотографию лицом на стол. Меня снова затрясло. Только я собралась снова присесть на корточки перед огнем, как увидела на серванте бутылку шерри, по всей видимости, недавно открытую. Мои натянутые как струна нервы нуждались в успокоении. На полке внизу, где я рассчитывала найти стаканы, я обнаружила еще пять бутылок шерри, а рядом на деревянной подставке висело несколько фужеров. Я налила себе фужер, выпила, наполнила снова, подошла к дивану и опустилась на подушки. Голова у меня шла кругом. Как могло случиться, что из такого очаровательного ребенка вырос такой монстр ?

Шерри быстро оказало свое действие, и напряжение начало потихоньку отпускать меня. В средней подушке нашлась удобная вмятина, в которой я и устроилась со всем возможным комфортом. Вероятно, Фло любила сидеть именно на этом месте. Снаружи иногда доносился шум проезжавших машин, я слышала, как на площади играют дети. Мимо шли люди, их каблуки стучали по тротуару, но через маленькое окошко рядом с дверью я видела только их ноги, от колен и ниже.

Я поставила пустой стакан и мгновенно уснула.

Когда я проснулась, была уже почти половина пятого. Глаза у меня жгло, как огнем, что я приписала воздействию шерри, хотя оно не показалось мне особенно невкусным. Я бы отдала все на свете за чашку чая или кофе, но вспомнила, что еще не видела ни кухни, ни спальни.

С трудом поднявшись на ноги, я заковыляла к двери в задней части комнаты, открыв которую, я попала в маленький внутренний холл с кафельным полом и еще двумя дверями, по правую и левую руку. Последняя вела в маленькую спартанскую кухоньку с глубокой фарфоровой раковиной, плитой, превосходившей возрастом даже ту, которая стояла у матери, и микроволновую печь с цифровым управлением. Холодильника не было. В подвесном шкафчике кроме нескольких пачек печенья обнаружился кофе и, к моему облегчению, кувшинчик со сливками. Я положила по чайной ложечке того и другого в разрисованную цветами кружку и поставила ее в микроволновку нагреваться.

Ожидая, пока вода закипит, я вернулась во внутренний холл, открыла вторую дверь и включила свет. В спальне преобладал белый цвет — и занавески, и стены, и покрывало на кровати. Под кроватью аккуратно стояли розовые домашние тапочки с меховой опушкой. На стене висело большое распятие, а на комоде с шестью выдвижными ящиками стояла статуэтка Христа, окруженная изваяниями поменьше. Стены были увешаны картинами на библейские сюжеты: снова Господь, младенец Иисус, дева Мария, а также всевозможные святые. В остальном комната оказалась крайне скудно меблированной: помимо комода, там стоял только платяной шкаф с узким зеркалом на всю дверцу, маленький плетеный ночной столик, а на нем: старомодный будильник, лампа с белым абажуром и роман издательского дома «Миллз энд Бун» с тисненой торговой маркой. К лампе прислонился старый коричневый конверт стандартного формата. Я подняла его и сунула в карман своего полотняного жакета. В нем могла оказаться пенсионная книжка Фло, счет которой следовало аннулировать.

Комод и платяной шкаф привели меня в восторг. По виду — из мореного дуба, и отполированы до зеркального блеска. Я подумала, что они прекрасно смотрелись бы в моей квартире. Я не отказалась бы и от кровати с латунной рамой. Мебель для собственной спальни я покупала в разобранном виде, и у меня ушло несколько недель на ее сборку.

В кухне запищал зуммер микроволновой печи. Я села на кровать, и у меня сразу возникло ощущение необыкновенной мягкости, как будто я сидела на облаке. Я принялась раскачиваться взад и вперед, но остановилась, заметив свое отражение в зеркале: высокая грациозная молодая женщина намного моложе своих лет, одетая в белое с розовым, с длинными стройными ногами и волосами, отливавшими серебром в свете лампы. Ее широкий, мягко очерченный рот слегка кривился. Она по-детски наслаждалась, раскачиваясь на кровати. В школе меня дразнили «Буратино» из-за прямого патрицианского носа, но мать Джеймса как-то обронила: «Милли, какие у тебя великолепные черты лица. Некоторые женщины заплатили бы целое состояние пластическому хирургу за операцию, чтобы приобрести такие скулы».

Молодая женщина, отражавшаяся в зеркале, забыла воспользоваться румянами и действительно выглядела бледной, как ей и говорили окружающие, но меня поразила безжизненность, которая светилась в ее зеленых глазах.

Я взяла кофе и пакетик сладких сливок с собой в гостиную, включила телевизор и сначала посмотрела сериал «Соседи», а потом старый вестерн по каналу «Би-би-си-2».

Фильм уже заканчивался, когда, взглянув в маленькое окошко, я заметила Чармиан Смит, величественной поступью спускавшуюся по бетонным ступенькам. Я ногой отшвырнула коробки в сторону и распахнула дверь, чувствуя себя немного неловко, когда она одарила меня теплой улыбкой, как будто мы с ней лучшие подруги.

— Я совсем забыла о вас, пока наша Минола — это моя дочь — не собрала своих детей и не сказала мне, что в квартире Фло горит свет. Мой муженек только что вернулся домой, и я подумала, может быть, вы согласитесь перекусить с нами. — Она вошла в комнату, не дожидаясь приглашения, и это получилось у нее вполне естественно, как нечто само собой разумеющееся и привычное.

— Чем занимается ваша дочь? — Для меня стало неожиданностью, что Чармиан оказалась бабушкой тех детей, которых я видела раньше.

— Она учится работать на компьютере. Когда Джей, это мой сын, поступил в прошлом году в университет, она решила, что пришло время и ей заставить работать свои мозги. — Чармиан выразительно закатила свои карие глаза. — Я говорила ей, что она еще пожалеет, что выходит замуж в шестнадцать лет. Я говорила: «В жизни есть и другие вещи помимо мужа и семьи, дорогая», но ведь дети никогда не слушают родителей, правда? Я тоже не послушала свою мать, когда выходила замуж в том же самом возрасте.

— Полагаю, вы правы.

— Вы замужем? Извините, я даже не знаю вашего имени.

— Милли Камерон, и нет, я не замужем. — Мне хотелось, чтобы женщина ушла, и тогда я могла бы приступить к работе. Внезапно мне показалось очень важным, чтобы завтра я отвезла хотя бы с полдюжины коробок в «Оксфэм». К моему вящему неудовольствию, она грациозно опустилась в кресло, и ее длинные каплеобразные сережки качнулись, отражаясь в лоснящейся коже ее шеи.

— Я и не знала, что у Фло остались родственники после смерти ее сестры Салли, — сказала она, — если не считать дочери Салли, уехавшей в Австралию. И только когда после похорон Бел дала мне номер телефона, я узнала, что у нее была еще одна сестра.

Бел, женщина на фотографиях.

— После похорон?

— Да. Еще одна сестра — Марта Колквитт. Это ведь ваша бабушка? — Я кивнула. — Я почувствовала себя ужасно неловко, когда я позвонила ей, а старушка разрыдалась, но Бел сказала, что Фло хотела, чтобы все было именно так. — Чармиан окинула комнату грустным взглядом. — Никак не могу привыкнуть, что ее больше нет. В последний год я заходила к ней по несколько раз на дню, ведь она не выходила отсюда из-за своих ужасных головных болей.

— Это очень любезно с вашей стороны, — выдавила я.

— Господь с вами, девочка, при чем тут любезность? Она этого заслуживала, вот и все. Фло всегда оказывалась рядом, когда была нужна мне, — это она нашла мне работу в прачечной самообслуживания, когда мои дети были еще маленькими. После этого моя жизнь переменилась. — Она откинулась на вязаную салфетку, готовая, казалось, расплакаться. Затем, в очередной раз, она обвела взглядом комнату. — Здесь как в музее, правда? Какой стыд, что все это пропадет. Люди всегда привозили ей всякие безделушки. — Она показала на латунные бляшки на балках. — Мы привезли ей ключ и маленькую собачку из Клактона. Она стала любимой игрушкой Фло — и моей. — Она легко и ловко выбралась из кресла и включила лампу, стоящую на телевизоре.

Я уже обратила внимание на лампу с пергаментным абажуром на деревянной подставке. Она показалась мне безвкусной и напомнила дешевую рождественскую открытку: стоящие в ряд смеющиеся дети, одетые так, как было принято на этой самой площади сотню лет назад: в меховые шапки, муфты, высокие ботинки на шнуровке.

— Я выключу верхний свет, чтобы вы смогли насладиться зрелищем, когда лампа разогреется, — сказала Чармиан.

К моему удивлению, абажур начал медленно вращаться. Сначала я даже не поняла, что внутри был спрятан еще один, который двигался в противоположном направлении. Дети прошли мимо магазина игрушек, кондитерской, церкви, рождественской елки, украшенной цветными лампочками. По невысокому потолку длинной комнаты побежали тени. Над моей головой двигались неясные, расплывчатые фигуры людей в натуральную величину.

— Том привез ей эту штуку откуда-то из Австралии.

Движущаяся лампа буквально загипнотизировала меня. «Том?»

— Приятель Фло. Она любила сидеть в кресле, включив эту лампу, и слушать музыку. Лампа все еще горела, когда я спустилась сюда в тот день, когда ее нашли мертвой в парке. Вы знаете, что ее сбила машина?

— Моя мать говорила мне об этом.

— Они так и не нашли того, кто это сделал. Бедняжка! — Вот теперь Чармиан и в самом деле расплакалась. — Я так по ней скучаю. Мне страшно даже представить, как она умирала в одиночестве.

— Мне очень жаль. — Я подошла и неловко дотронулась до руки женщины. У меня не было ни малейшего представления, как следует утешать незнакомца. Может быть, другой человек, не с такими безжизненными глазами, как у меня, смог бы обнять плачущую женщину, но я просто не могла сделать этого, как не могла расправить крылья и полететь.

Чармиан высморкалась и вытерла слезы.

— Ну, что же, мне пора идти. Герби ждет свой чай — и, кстати, дорогая, не хотите ли присоединиться к нам?

— Большое вам спасибо, но, пожалуй, нет. Здесь еще так много работы. — Я обвела рукой комнату, которая пребывала в том же состоянии, как и шесть часов назад, когда я вошла.

Чармиан пожала мне руку.

— Ну, тогда в следующий раз, хорошо? Вам потребуется не одна неделя, чтобы разобрать все это. Я бы предложила помощь, но мне невыносима сама мысль о том, что замечательные вещи Фло будут упакованы в коробки.

Я смотрела, как она взбирается по ступенькам снаружи. Я собиралась спросить, когда следует внести арендную плату, чтобы доплатить за несколько недель, если понадобится. Я даже не заметила, что наступил вечер и быстро стемнело. На улице зажглись фонари, и уже пора было задергивать занавески. И вот тогда я заметила, что снаружи кто-то стоит. Я прижалась лицом к стеклу и посмотрела вверх. Это была девушка лет шестнадцати, в облегающей алой мини-юбке, которая едва прикрывала ее ягодицы и подчеркивала изгибы стройной фигуры. Было что-то неприличное в ее позе, в том, как она облокотилась на перила, поставив одну ногу перед другой, в том, как она держала сигарету, поддерживая левой рукой локоть правой, и я мгновенно поняла, кто она и чем занимается. Снова прижавшись лицом к стеклу, я посмотрела в другую сторону и увидела еще двух девушек, которые стояли перед следующим домом.

— О Господи! — Мне стало страшно. Вероятно, мне все-таки следовало сказать кому-нибудь, где я нахожусь — Джеймсу или своей матери, — но я не помнила, чтобы видела в квартире телефон и, вопреки совету Джорджа, оставила свой мобильник в конторе. Пожалуй, нужно выпить еще кофе и ехать домой, а в воскресенье вернуться и начать упаковывать вещи.

В кухне стоял жуткий холод. Неудивительно, что у Фло не было холодильника — он был ей не нужен. Дрожа всем телом, я вернулась к дивану, обеими руками держа кружку с кофе. Странно, но комната показалась мне еще уютнее, теперь, когда я знала о девушках снаружи. Мне больше не было страшно, я чувствовала себя в безопасности, как будто само пребывание в четырех стенах квартиры тетушки Фло должно было уберечь меня от неприятностей.

Тут я почувствовала, что в мое бедро упирается что-то твердое, и вспомнила о конверте, который нашла в спальне. Пенсионной книжки в нем не было, зато лежало несколько газетных вырезок, пожелтевших и ломких от старости, соединенных скрепкой. Они были вырезаны преимущественно из «Ливерпул Дэйли Пост» и «Эхо». Я поискала наверху дату — это оказалась пятница, 2 июня 1939 года, — а затем пробежала глазами текст внизу.

«"Тетис" попал в подводную ловушку» — гласил самый верхний заголовок, набранный крупными буквами. Ниже более мелким шрифтом: «Подводная лодка не может всплыть в ливерпульской бухте — Адмиралтейство заверяет родственников, что все находящиеся на борту будут спасены».

Я взяла другую вырезку, датированную следующим днем. «Надежда спасти людей, запертых в «Тетисе», умирает. Убитые горем родные и близкие моряков собрались в ожидании возле Управления «Кэммел Лэйрд» в Биркенхеде». В тот же день после обеда вышла «Эхо»: «Надежды спасти 99 человек на «Тетисе» практически нет», а в воскресенье заголовки гласили: «Все надежды потеряны…».

Зачем Фло хранила их?

Лампа на телевизоре вращалась, и дети делали рождественские покупки. Я вдруг заметила, что жду появления девушки в красном пальто и меховом берете. Она махала кому-то рукой, но этот кто-то так и не появился.

Фло сидела на этом самом месте сотни, нет, тысячи раз, наблюдая за девушкой в красном и слушая свои пластинки. Охваченная внезапным любопытством, я подошла к панели управления и принялась рассматривать кнопки и рукоятки. Я нажала клавишу «воспроизведение», и под пластиковой крышкой приподнялся рычаг звукоснимателя и двинулся к пластинке.

Послышался скрип и треск, а потом по комнате, в которой до того царила тишина, если не считать шипения газовой горелки, поплыли звуки отдаленно знакомой мелодии. Спустя некоторое время мужской голос, тоже странно знакомый, запел песню. Недавно по телевидению показывали фильм с его участием — пел Бинг Кросби. «Танцующие в темноте», — выводил голос, сладкий, как тающий шоколад.

Что же такого сделала Фло Клэнси, чтобы стать изгоем в собственной семье? Почему бабушка никогда не произносила ее имени? Бел, старая подруга Фло, попросила Чармиан Смит позвонить бабушке после похорон, «потому что так хотела бы Фло». Что такого случилось между сестрами, что они возненавидели друг друга? И почему на своем ночном столике Фло хранила вырезки о гибели подводной лодки?

Почти наверняка мне никогда не узнать правды о тетушке Фло, но какое это теперь имеет значение? Лампа медленно вращалась, по потолку бежали темные тени, музыка, нарастая, достигла крещендо, и я глубоко вздохнула и позволила очарованию окружающей обстановки увлечь себя. Произошло нечто неожиданное, нечто чудесное. Я еще никогда не ощущала такого душевного спокойствия и умиротворения.