Тарантелла, или Танцы с пауками

Глава 12 МАЛЕНЬКИЙ МИР ДОКТОРА ОШЕРОВА

Она остановилась перед дверью своей квартиры и вдруг поняла, что боится ее открывать.

Боится застать там Логинова вместе с Соней.

Измены, которые она позволяла себе, доставляли боль теперь ей самой. Неужели она потеряет и Логинова?

И словно в подтверждение ее мыслей, открыв двери своими ключами и войдя на цыпочках в прихожую, она услышала Сонин веселый смех и даже визг, который может издавать женщина в минуты полной раскрепощенности и любовно-щенячьих игр…

Чувствуя, что от вчерашней Наталии Ореховой осталась лишь тонкая оболочка, она, прислонившись к стене, чтобы не рухнуть без чувств, вплотную приблизилась к щели, оставшейся от не до конца закрытой двери, ведущей в гостиную, и заглянула в нее… В розовом свете ночника на разложенном диване устроили возню два человеческих существа, одно из которых было Соней, а второе — явно мужского пола, но лица разобрать было невозможно…

«Я знала, что когда-нибудь мне придется за все расплачиваться: и за Ядова, и за Жестянщика, и за Ошерова… Но, Боже, как же мне больно…»

Она мчалась по шоссе прочь от города, который кишел теперь не только преступниками, но и подлецами, первыми из которых были Валентин Жуков и Игорь Логинов. Все потеряло смысл. Оставалось одно: работать и работать. И многое за этот день она уже успела сделать. Но вот стоит ли рассказывать Ведерникову с Селезневым о пункте проката и про Ванеева? Желание во всем разобраться самой взяло верх. И поэтому, когда Наталия свернула на дорогу, ведущую в Вязовку, никаких сомнений в том, что она будет хранить молчание и действовать, по возможности, в одиночку, уже не было. Она скорее вытянет все, что только можно, из них, этих, как теперь ей стало ясно, аморфных и вялых следователей или инспекторов («Какая, к черту, разница?!»), чем поделится своей информационной добычей. Да и кормить она их не будет.

Пусть едят в деревенской столовой ржавые котлеты на растительном жире и разваренные макароны, политые машинным маслом. А то она их кормит пулярками да поит вином, купленным в супермаркете и стоившим ей около пятидесяти долларов за бутылку, а они еще и ждут, когда она им высветит что-нибудь новенькое, свеженькое и оригинальненькое…

Нет уж, дудки!

С таким настроением она почти ворвалась в дом, где еще недавно была так счастлива, и, толкнув дверь, поняла, что в нем уже кто-то есть. «Подружка-прелесть, которая переспала с моим любовником, а теперь охмуряет наших доблестных милиционеров… Перестрелять бы их всех к чертовой бабушке…»

Она разозлилась не на шутку. И на Ванеева, и на Аржанухина, который почему-то сбежал, не дождавшись приезда адвоката (которого он, кстати, и не дождался бы, поскольку денег у него, скорее всего, нет, а адвокаты не такие идиоты, чтобы работать за «здорово живешь»)…

Наталия заглянула в кухню: все чисто прибрано и — никого. Затем обошла гостиную, пытаясь определить, кто же в доме, зашла в спальню, где еще несколько часов назад простыни были теплыми от их тел — ее и Валентина, и вдруг вскрикнула, потому что кто-то, подкравшийся к ней сзади, крепко схватил ее в железные тиски рук…

— Это ты? — Она повернула голову и, встретившись взглядом с глазами Логинова, застонала от счастья. — Откуда ты взялся?

Он отпустил ее и улыбнулся:

— Да я здесь уже часа четыре… Все, что нашел вкусного, съел, но выпить — не выпил, жду, когда соберутся все.

— Ты имеешь в виду своих дружков?

— Именно.

— А как ты здесь оказался? Как ты нашел этот дом?

— Я встретил по дороге твою подружку, Люсю… Вот она и проводила меня сюда. Сказала, что ты уехала в райцентр по делам.

— Я была в городе… Открыла дверь своим ключом и застала Соню в объятиях…

— ..Сережи Сапрыкина… Да-да, не удивляйся. Они, по-моему, поладили.

«Значит, Сергей, поговорив со мной по телефону и зная о том, что Логинов собирается в Вязовку, все рассчитал: что квартира будет свободная и им с Соней никто не помешает побыть вдвоем… Как все просто. А я от этого представления чуть не сошла с ума…»

— А чем сейчас занимаются твои друзья?

— Кажется, они ищут какого-то…

— Аржанухина… Но мне кажется, что он не виноват.

И Наталия обстоятельно рассказала Логинову все, что знала об этом деле, не скрывая результатов своей поездки в пункт проката.

— Действительно интересное дело. Я понимаю тебя… Но мне сказали, что здесь был еще один мужчина… Я его знаю? — спросил он довольно жестко.

— Нет, это приятель Люси. Хотя она просила меня представить его как своего брата.

— Мне так и сказали… И, кажется, вам удалось всех провести. Ведерников клюнул на Люсю и все уши мне уже прожужжал о ней.

— Не уверена, что она готова к переменам в своей жизни. Слишком уж их много свалилось на ее бедовую голову. Знаешь, как бывает в жизни: то пусто, то густо… Игорь, как я рада тебя видеть! Ты не голоден?

На сегодняшний вечер у нее был запланирован визит к Ванееву. И как всегда, она имела самое смутное представление о том, что ему скажет и о чем спросит. А что, если он извращенец, который заманивает женщин куда-нибудь на нейтральную территорию и заставляет их проделывать разные там глупости… Хотя танцы глупостью назвать нельзя…

Успокоившись в объятиях Логинова, она сказала ему, что ей пора заняться своим непосредственным делом, заперлась в дальней комнате и подняла крышку пианино. Что-то теперь подскажет ей ее не в меру развившееся воображение? Она, взяв сложный джазовый аккорд, закрыла глаза и углубилась в заполненный ароматами открытых кафе и мимозы мир французского шлягера… Это были Азнавур, Пиаф… Франция. Она услышала французскую речь. Монотонный голос старого человека, но очень доброго и немного сонного…

Он сидел за большим письменным столом, заваленным рукописями, и словно диктовал что-то… На нем был сюртук с большими широкими отворотами, который открывал белую сорочку и темный галстук-косынку, какие носили в прошлом веке, на голове его красовалась широкополая соломенная шляпа…

Крупные складки, идущие от крыльев носа к уголкам вытянутых губ, длинный, но расширенный книзу нос и внимательные маленькие светлые глаза делали его похожим на крестьянина или сельского учителя. Слева от него стоял старенький глобус, справа — прозрачный сосуд с каким-то насекомым… И тут его голос сделался едва различимым, а на него наложился пространственный и молодой женский голос, который, судя по всему, переводил речь старика: "жилища их — это колодцы около фута глубиной, сначала вертикальные, а потом загибающиеся коленом. Средняя величина их диаметра — дюйм. Вокруг отверстия возвышается закраина, сделанная из соломинок, разных маленьких кусочков, даже мелких камушков. Все это сдерживается паутиной…

Высота защитной ограды также бывает различна. Иная ограда — это башенка в дюйм вышиной, а другая — просто едва заметная закраина. Все они скреплены паутиной, и все имеют ширину, равную ширине подземного канала, продолжение которого они составляют…" Картинка была настолько статичная и непонятная, что вызвала мигрень, но ничего, никаких новых мыслей не принесла. Одни вопросы… Кто этот француз? И зачем было показывать его?

Наталия вышла из комнаты и поняла, что не расскажет ничего из увиденного Ведерникову и Селезневу. Иначе они примут ее за слабоумную.

Объяснив Логинову, что ей все же надо проведать «убийцу Ванеева», она на самом деле решила навестить Ошерова, а для этого, расспросив местных жителей, где находится его дом, не спеша побрела на самую окраину деревни, к мосту, соединяющему Верхнюю Вязовку с Нижней.

Ошеровы занимали большой кирпичный дом с башенками. Во всем, начиная с почтового ящика и кончая чисто выметенным двором и красивым стилизованным крыльцом, выложенным мраморными плитами, чувствовался достаток. В окнах горел свет.

Наталия нажала на кнопку звонка, встроенного в калитку, и стала ждать.

Дверь открылась, на крыльце в облаке пара появилась молодая женщина. Увидев через редкие прутья литой ажурной калитки незнакомую женщину в шубе, она проворно спустилась с крыльца, отперла калитку и пригласила Наталию войти в дом. Она вела себя так, словно уже привыкла к визитам непрошеных гостей. «Ведь Ошеров — доктор, и жене доктора не привыкать к неожиданным визитам в любое время дня и ночи… Это участь всех сельских врачей…»

— Юрий Григорьевич дома?

— Да-да, — прозвучал очень приятный голос, — проходите, пожалуйста… Он ужинает, я ему сейчас скажу, что вы пришли. Как вас зовут?

— Скажите, что пришла Наташа Орехова, писательница. Он знает.

Наталия осталась в ярко освещенной комнате, напоминающей приемную частных врачей в заграничных фильмах: толстый ковер, цветы в кадках на полу, кресла и столик, заваленный иллюстрированными журналами…

Через минуту в комнату буквально ворвался Ошеров. Глаза его светились радостью:

— Ты.., пришла? Боже, как я рад… Сначала я тебя, конечно, познакомлю с Ольгой, а потом мы сходим с тобой ко мне в лабораторию.

Я просто ушам своим не поверил… Дай-ка я до тебя дотронусь.

Он провел ее в дом, где было тепло, пахло горячим печеньем, яблоками и еще чем-то вкусным. Крохотная девочка в красном домашнем платьице встала, облокотясь на пуф и прижав к груди большую рыжеволосую куклу Барби. Ольга, жена Ошерова, в длинном желтом халате, светловолосая, немного вялая и, судя по всему, изнеженная, улыбнулась Наталии и предложила выпить чашку чаю с домашним печеньем.

— Спасибо, но я сыта… Мне надо бы поговорить с Юрием Григорьевичем. Вы не возражаете?

— Нет, конечно… Давайте, я помогу вам снять шубу…

Она приняла из рук Наталии шубу, а Ошеров все это время, оказывается, разливал по крохотным рюмкам ликер. Появившись в гостиной, он протянул одну рюмку Наталии, а другую — жене, после чего умчался на кухню за третьей — для себя.

«Какая хорошая и спокойная семья…» Ей, быть может, впервые в своей жизни захотелось иметь свой дом, мужа-очкарика и целый выводок детей.

— Оля, мы уединимся в лаборатории, если ты не возражаешь… — И он, взяв за руку Наталию, потянул ее за собой в прихожую. Там возле вешалки была дверь, открыв которую они оказались в холодном, застекленном, как веранда, коридоре. Пройдя дальше, они зашли в длинную узкую лабораторию, заставленную металлическими столами, на которых стояли химические склянки, колбы, банки с заспиртованными лягушками, тритонами, червями, змеями и крысами… Здесь было относительно тепло, но как-то жутковато.

— Вот здесь я отдыхаю душой и телом…

Наталия подошла к окну, пытаясь сориентироваться, куда же оно выходит, и, к своему удивлению, увидела больничный сад, который располагался сразу же за садом Ошерова. Больше того, дверь, противоположная той, в которую они только что вошли, вела к тропинке, упирающейся прямо в крыльцо больницы.

— Как же удобно ты устроился… Раз — и уже на работе. А вон тот высокий забор, это что, тоже больница?

— Нет, это ферма.

— А слева, значит, дом Постновых?

— А ты откуда знаешь?

— Я вообще уже много чего знаю. Например, что вы с женой были частыми гостями у Ванеевых…

— Да, это так… Оля до сих пор не может в себя прийти после ее смерти.

— У тебя вчера утром была целая делегация из наших правоохранительных органов. Что нового? Ты мне расскажешь?

— Конечно. Изъяли при понятых нож, которым была убита Люба, расспрашивали меня обо всем… Затем привезли Курочкина, и я помогал ему при вскрытии.

— Значит, ничего особенного?

— Ну, если нож в сердце, это для тебя «ничего особенного», тогда… — Он развел руками. — Да что ты все о трупах… Я никак не могу забыть того, чем мы занимались с тобой. Ты сможешь прийти ко мне завтра утром? У меня вроде бы командировка в райцентр, но я вернусь очень рано. Часов в одиннадцать буду тебя уже ждать…

— У тебя была вчера Люся Романова?

— Да, она просила посмотреть ей горло. Неужели она заболела? Она больше всего на свете боится заболеть гриппом.

— Похоже, она уже заболела… Чувствует себя неважно.

— Ты только затем и пришла, чтобы поговорить со мной о Людмиле?

— Нет, я пришла поговорить с тобой совсем о другом. Ты же не станешь отрицать, что у Прудниковой и Ванеевой были стертые пятки… Я бы хотела знать происхождение этих странных синяков, ссадин и трещин.

Вот ты, врач, объясни мне, откуда они взялись?

— Да, я тоже заметил это… Такие случаи наблюдались в моей практике при изнасиловании. Женщина, которую насилуют, упирается ногами в землю, во что угодно, чтобы только найти точку опоры и сбросить с себя насильника. Иначе объяснить эти стертые пятки, как ты говоришь, я никак не могу.

— А что, если они перед смертью танцевали?

— Что-о-о! — Ошеров даже привстал со стула, на котором сидел, и, сняв очки, протер глаза и присвистнул:

— Вот это фантазия! Где, с кем и, вообще, с какой стати они бы танцевали? Особенно Лариса Ванеева… Это пришло тебе в голову только из-за того, что она — бывшая балерина?

— Да нет… Просто она была одета в танцевальный костюм… Итальянский.

— Вот даже как? Ты имеешь в виду красную юбку и белую блузку? Но ведь то, что Ванеев ее в этой одежде никогда не видел, еще не свидетельствует о том, что у нее ее не было. Она могла заказать ее где угодно. Да любой портнихе в Вязовке…

— Может, оно и так, да только красная ткань, из которой сшита, к примеру, юбка, не продается ни в одном из магазинов не только Вязовки, но и в радиусе пятисот километров от города. Что ты на это скажешь?

— Но откуда ты все это знаешь?

— Знаю. У меня есть приятельница-переводчица с итальянского. Она видела танцевальную группу из двенадцати молоденьких итальянок, которые приезжали на юбилей нашего города. Они танцевали именно в этих костюмах… Я только что приехала из города, чтобы ты знал…

— А зачем тебе все это?

— Говорю же, я — писательница. А потому любопытная донельзя. Тебя это раздражает?

— Нет, напротив, меня это восхищает. Так, может, ты и напишешь об этом?

— Нет, скучная тема: деревня, какие-то убийства, красные юбки… Читатели любят читать о чистеньких городских шлюхах, разъезжающих в «мерсах» и «кадиллаках» в норковых манто и с пистолетиками в сумочках из змеиной кожи. Да чтоб непременно были связаны с мафией, можно даже с сицилийской… А ты говоришь: «напишешь об этом». О чем? И вообще, я завтра уезжаю. Ну вот, собственно, и все. Мне пора…

— Но ведь ты же зачем-то пришла ко мне?

— Да, конечно. Я просто хотела посмотреть, как живет сельский доктор…

— Ну и как, понравилось?

— Да. Неплохо тебе здесь живется. Только непонятно, откуда такой достаток? Ты берешь деньги со своих пациентов?

— Нет. Просто я здесь совмещаю многих врачей… Да практически всех. Я поставил условие перед администрацией Вязовки, что останусь лишь в том случае, если мне позволят не только работать за хирурга, гинеколога, зубного врача и прочих, но и получать за них за всех деньги. Я же их лечу, поэтому они и пошли мне навстречу… Они ведь не совсем идиоты, понимают, что добровольно в эту дыру все равно никто не приедет, а насильно никого не заставишь. Вот и все объяснение. Кроме того, если мне потребуется лес или кирпич, песок или щебень, стекло или я не знаю что, — мои пациенты всегда сделают для меня все, что бы я только не попросил.

— Резонно. Я бы тоже написала про тебя отдельную книжку, если бы ты меня лечил. Ну все, мне пора. Проводи меня до калитки, а дальше я доберусь сама.

Ошеров хотел ее поцеловать, но она отстранилась. Глядя на этого доктора, такого преуспевающего и умного, который, несмотря ни на что, сотворил свой собственный мир в большом мире хаоса, она поняла, что недооценила его в тот день…

— Если честно, то мне бы не хотелось, чтобы ты вспоминал меня такой, какой видел там, в больнице, на кушетке… Не знаю, что на меня тогда нашло.

— Это все объяснимо: шел снег, в больнице никого не было, в кабинете, где стояла кушетка, оказались двое: мужчина и женщина. Не бери в голову, такое иногда бывает… Так ты действительно уезжаешь?

— Да, завтра, наверное. С вашими убийствами и так все ясно: Любу зарезал Аржанухин, а Ларису занесло на ферму какое-то сексуальное приключение… Просто у нее оказалось слабое сердце. Видишь, как все просто…

— Может, ты и права. Но я не обещаю тебе, что не буду вспоминать тебя такой, какой хотел бы видеть каждый день: страстной, неуправляемой и умной во всем, что касается чувственности. Это тоже дар.

Она вышла от Ошеровых с чувством выполненного долга. Доктор так ничего и не понял.