Темные объятия

7

Вскоре после заката Ашерон постучал в дверь Зарека.

Большую часть дня он провел у Артемиды, обсуждая сложившуюся ситуацию. Зарек поднял на ноги всю новоорлеанскую полицию, копы караулят его за каждым углом. Что же теперь делать?

У Артемиды на этот счет было очень определенное мнение.

— Ашерон, дорогой мой, — говорила она скучающим тоном, изящно раскинувшись на своем белоснежном троне, — я тебе уже не раз объясняла, что с ним делать. Все, кроме тебя, давно уже поняли, что он за человек. И в Новый Орлеан я его отправила главным образом для того, чтобы ты своими глазами убедился в том, насколько он безнадежен. Убей его — и дело с концом.

Но Эш не мог с ней согласиться. Лучше кого бы то ни было он понимал неукротимую ярость Зарека, его потребность во всех окружающих видеть врагов — и всегда бить первым.

Вот почему он выпросил для Зарека еще один шанс — последнюю возможность доказать, что он человек, а не бешеный зверь, которого из милосердия остается лишь прикончить.

Эш терпеть не мог о чем-то просить Артемиду. Но не мог и обречь Зарека на казнь, пока еще оставалась надежда.

Он снова постучал, на этот раз громче. Быть может, Зарек спит на втором этаже и его не слышит?

Дверь медленно отворилась.

Эш вошел — и оказался в полной темноте. Но зрение Темного Охотника позволяло ему видеть во тьме, как днем. Усилием мысли затворив за собой дверь, он медленно двинулся вперед, «прощупывая» дом с помощью своих сверхъестественных чувств.

Ага. Зарек — слева, в гостиной.

Включать отопление бывший раб не стал, так что в доме стоял пронизывающий холод. Должно быть, на Аляске Зарек привык к морозам, так что обычная для новоорлеанского февраля погода его не беспокоила.

Эш остановился на пороге. Зарек, обнаженный по пояс, в черных тренировочных брюках, спал на полу возле викторианской софы. Он лежал спиной к нему и при появлении Ашерона даже не шелохнулся. Однако Эш не верил, что Зарек спит.

По остроте и тонкости сверхъестественного восприятия бывший раб не уступал самому Ашерону — и, конечно, не позволил бы чужаку войти в свое логово незамеченным. Без сомнения, он бодрствует и готов к бою.

Эш устремил взгляд на обнаженную спину Зарека. Кожа его была гладкой и чистой — если не считать вытатуированного дракона, обвивавшего пояс. Но так было не всегда. Эш помнил времена, когда спина Зарека была сплошь испещрена безобразными глубокими рубцами — такими, что сам он невольно поморщился, в первый раз увидев эти страшные следы.

В доме отца Валерия Зарек был мальчиком для порки. Всякий раз, когда Валерию или его братьям случалось набедокурить, — доставалось ему.

Кнут оставил свои следы не только на спине Зарека. Шрамы обезобразили его руки и ноги, грудь и лицо. Рубцы, пересекавшие щеку и левый глаз, сделали его уродливым и страшным.

В смертной жизни Зарек смотрел на мир одним глазом, ходил, сильно хромая, и с трудом владел правой рукой.

Перейдя черту и став Темным Охотником, Зарек поначалу не находил в себе сил взглянуть Ашерону в лицо. Он всегда опускал глаза и вздрагивал всякий раз, когда Ашерон к нему обращался.

Обычно Ашерон предоставлял новым Темным Охотникам выбор: оставить на себе полученные при жизни шрамы — или полностью исцелиться. Но в этом случае о выборе речь не шла. Бедняга был так изуродован, что Ашерон исцелил его сам — немедленно, ни о чем не спрашивая.

А затем начал учить его драться и давать сдачи.

Надо сказать, Зарек оказался непревзойденным учеником. Ярость, накопившаяся в нем за долгие годы унижений, вырвалась наружу и дала ему невероятную силу.

К несчастью, она же превратила его в неуправляемого психопата.

— Ну что, великий Ашерон? Так и будешь на меня любоваться — или, для разнообразия, скажешь что-нибудь? — не поднимаясь, поинтересовался Зарек.

Эш вздохнул.

— Что тебе сказать, Зет? Сам знаешь все, что я скажу. Напрасно ты напал на полицейского. Тем более — на троих сразу.

— А что мне оставалось? Тихо-мирно ждать, пока они наденут на меня наручники и препроводят в участок, оставив в обезьяннике дожидаться солнца?

Эш понял, что вступать в дискуссию бесполезно.

— Что произошло?

— Они увидели, как я расправляюсь с даймонами, и попытались меня задержать. Я просто защищался.

— Просто защищался? У одного сотрясение мозга, у второго сломана челюсть, у третьего — три ребра. Хороша самозащита!

Зарек вскочил на ноги и смерил его гневным взглядом.

— Сами виноваты — надо было держаться от меня подальше, я их об этом предупредил!

Эш ответил Зареку не менее разъяренным взглядом. Этот парень умудрялся выводить его из себя быстрее, чем Артемида — а это о многом говорит!

— Черт тебя подери, Зет! На что ты рассчитываешь? Рано или поздно — и скорее рано — моему терпению придет конец, и я перестану вступаться за тебя перед Артемидой!

— В чем дело, ваше высочество? Плохо переносите возражения и критику? Да, такое случается с детишками из хороших семей. Растут на приволье, всеобщие любимчики, делают что хотят, и никто им слова не скажет... Интересно, отчего ты вообще стал Темным Охотником? Кто-нибудь тебе на ногу наступил и не извинился?

Эш прикрыл глаза и сосчитал до десяти. Медленно. А потом еще раз.

Зарек смотрел на него с обычной злобной ухмылкой. Бывший раб его ненавидел, но Эш не принимал это близко к сердцу, зная, что Зарек ненавидит всех и каждого.

— Знаю, что ты обо мне думаешь, великий Ашерон! Тебе меня жаль. Но я не нуждаюсь в твоей жалости! Думаешь, я забыл, как ты смотрел на меня при первой встрече? Ты старался этого не показывать, — но я-то помню ужас в твоих глазах!

Ты решил сделать доброе дело. Подобрал несчастного калеку, обогрел, отмыл, исцелил... И что же, думаешь, за это я буду лизать тебе башмаки и целовать задницу? Не дождешься!

Эш глухо зарычал. Больше всего ему сейчас хотелось схватить этого ублюдка и как следует шмякнуть об стену.

— Не доводи меня, Зет. Не забывай: только я стою между тобой и такой ужасной загробной жизнью, которую даже ты не в силах себе вообразить!

— И что с того? Ну, убей меня. Думаешь, я этого боюсь?

К несчастью, нет. Зарек ничего не боялся и ни в грош не ставил собственную жизнь — ни в прежние времена, ни сейчас, став Темным Охотником. Но никогда Эш по доброй воле не приговорит Охотника к вечным мукам в Царстве Теней. Сколь ужасна эта участь, ему, увы, известно не по слухам.

— Сбрей бороду, сними серьгу, спрячь свои чертовы когти. Веди себя тихо и не попадайся на глаза копам.

— Это приказ?

Взмахнув рукой, Эш поднял Зарека в воздух и чувствительно приложил головой о потолок.

— Хватит испытывать мое терпение! Я сыт тобой по горло!

Зарек только расхохотался:

— В Диснейленде работать не пробовал? За такой аттракцион будешь бабки грести лопатой!

Эш зарычал громче, обнажив клыки, — в его рыке слышались злость и бессилие.

Чем напугать человека, которому плевать на все, включая собственную жизнь? С Зареком он чувствовал себя беспомощным, словно отец с великовозрастным сынком-хулиганом.

Подавив в себе желание свернуть этому психопату шею, Эш опустил его на пол.

Едва ноги Зарека коснулись пола, он как ни в чем не бывало подошел к своей сумке, достал пачку сигарет.

Пожалуй, больше дразнить Ашерона не стоит. Он подошел к опасной черте. Как бы там ни ныло, Ашерон способен испепелить его одним щелчком пальцев. Но вряд ли на это решится — ведь в нем до сих пор слишком много человеческого. Ашерон сохранил в себе сострадание к людям — слабость, которую Зарек никогда не понимал. Его никто не жалел — с какой стати он будет кого-то жалеть?

Он зажег сигарету.

— Канал и окрестности сегодня патрулирует Тейлон, — поворачиваясь к дверям, сказал Ашерон, — а ты возьми на себя район между Джек-гон-сквер и Эспланадой.

Зарек выпустил клуб дыма.

— Все указания на сегодня?

— И, ради самого Зевса, Зет, обойдись без глупостей!

Ашерон открыл дверь взглядом и скрылся.

Зажав в зубах сигарету, Зарек пригладил спутанные черные волосы.

«Обойдись без глупостей!»

А что такого он сделал?

Разве он виноват, что неприятности следуют за ним по пятам? Впрочем, что правда, то правда: сам он от них не бегает. Много лет назад он научился грудью встречать удары и терпеть боль.

Зарек стиснул зубы, вспомнив прошлую ночь. Он увидел на улице пару даймонов. Прислушавшись к их разговору, узнал, что они собираются сделать с Саншайн. Пошел за ними, довел до темного переулка, где можно было без свидетелей с ними разобраться...

И вдруг, откуда не возьмись, — трое дуралеев-копов и четыре пули в бок!

Поначалу Зарек ничего плохого не замышлял. Собирался сдаться полиции, а потом позвонить Нику, чтобы тот выкупил его под залог. Но один из копов треснул по его спине дубинкой — и все благие намерения Зарека отправились прямиком в ад.

Мальчиком для порки ему больше не бывать!

Он не позволит себя трогать. Никому. Никогда.

Солнце стояло высоко над болотом. Тейлон спал безмятежным сном, а Саншайн, сидя у порога его хижины, заканчивала пейзаж, заказанный ей Камероном Скоттом. И пыталась понять, что она здесь делает.

Зачем она вообще отправилась сюда ночью вместо того, чтобы ехать, как собиралась, ночевать к брату?

Внезапное «откровение» об их прошлой совместной жизни порядком ее напугало.

Итак, она была его женой. Тихой покорной женушкой, для которой в любимом муже был сосредоточен весь мир. Этакой идеальной домохозяйкой.

При этой мысли Саншайн вздрогнула. Она вообще не хочет замуж!

Больше — ни за что.

Для женщины брак — ловушка. Вышла замуж — и прощай, свобода! Бывший муж наглядно объяснил ей, что хочет видеть мужчина в своей жене: кухарку, горничную, прислугу — плюс секс по первому требованию.

Друзья считали их с Джерри Ганье прекрасной парой. Познакомились они в художественной школе. Байронический вид, томный взгляд, мерные кудри до плеч... словом, Саншайн влюбилась по уши.

Было время — смешно вспомнить: считала, что без него не может прожить ни дня.

Она наивно полагала, что они с Джерри — две горошины из одного стручка. Он — многообещающий молодой художник? Она тоже. Он работает без устали? Она тоже. Она уважает его творческие порывы, — и он, разумеется, будет уважать ее потребность творить...

Однако вышло совсем не так. У Джерри, оказывается, были свои представления о браке. Творить будет он, а жена (она же служанка, она же добрая мамочка) должна обеспечивать ему нее условия для этого. Его потребности, его желания — всегда на первом месте. Ее нужды — по остаточному принципу.

Вместе они продержались два года, четыре месяца и двадцать два дня.

Положим, не все было так плохо. В чем-то Джерри ей нравился до сих пор. Порой она скучала по его обществу. Иногда даже задумывалась о том, что жить одной как-то тоскливо... Но ни за что на свете больше не собиралась отвечать за то, куда кто-то другой засунул свои носки! Боже правый, она и собственные-то носки с трудом находит! И никогда больше не будет (бросать работу и бежать в магазин, потому что у кого-то другого закончились яйца, необходимые ему для изготовления красок! Сам он, разумеется, в магазин не пойдет. Он очень занят. Он творит. А ее творчество может подождать. В этом вопросе Джерри был тверд, как скала.

Нет, никогда больше она не согласится полностью раствориться в мужчине! Ей нужна собственная жизнь.

Тейлон — отличный парень, но в этом, кажется, очень похож на нее. Одиночка, превыше всего ценящий независимость. Им хорошо вместе, но, похоже, по большому счету они несовместимы.

Она рано встает и пишет при свете дня — он спит весь день напролет и бодрствует ночью. Она любит тофу и мюсли, он — кофе и гамбургеры.

С Джерри у них было одно расписание, одинаковые взгляды и вкусы, — и чем это кончилось? Если уж с человеком, очень похожим на нее, она не смогла ужиться, — с Тейлоном и подавно ничего не выйдет.

Нет, надо выбросить из головы дурацкие фантазии и вернуться к своей жизни.

Скоро Тейлон встанет, они пообедают, а потом она попросит отвезти ее домой.

Тейлон спал неспокойно — впервые за многие годы ему снилась жена. Прежде она не присутствовала в его снах — по той же причине, по которой не впускал ее в свои мысли. Не осмеливался. Воспоминания о Нинье могли разорвать ему сердце.

Но сегодня она была с ним. Во сне они снова были вместе.

Сидя у ярко горящего очага, она шила детскую распашонку. Нинья была на последних месяцах беременности, но в глазах Тейлона выступающий живот ее не портил — она оставалась той же красавицей, той же чудной, соблазнительной Ниньей, при взгляде на которую у него вскипала кровь и сердце наполнялось любовью.

Ни суровое дядино воспитание, ни недоброжелательность сородичей не могли научить Тейлона любви. Что значит быть любимым — он узнал только от Ниньи.

Проворно работая иглой, она напевала ту же колыбельную, которую пела ему, совсем малютке, мать.

Боги, как измучился он сегодня вдали от нее! Как устал от битвы, от крови, от непосильных требований, возложенных на него кланом после гибели дяди!

Устал от косых взглядов и шепотков за спиной.

Он еще совсем молод, но сейчас чувствовал себя древним стариком, и на сердце у него лежал тяжелый холодный камень.

Пока не увидел Нинью. Она одна умела отогревать его душу. Рядом с ней ему всегда становилось легче и теплее.

Как же он ее любит!

Он подошел к ней, сел у ее ног, положил голову ей на колени. Малыш у нее в животе протестующе дернул ножкой.

— Ты вернулся! — проговорила она, опустив руку ему на голову.

Он молчал. Не мог сказать ни слова. Ему сегодня не хватило сил даже на то, чтобы снять с себя доспехи или смыть кровь.

Он не мог ждать ни секунды — должен был ощутить ее нежное, успокаивающее прикосновение, должен был убедиться, что она с ним и в безопасности.

Она одна могла облегчить его сердечную муку.

Королева Ора погибла. Страшной смертью. Она не вышла к полуденной трапезе, Тейлон отправился ее искать — и нашел в лесу изувеченное тело.

Это страшное зрелище он не забудет, даже если проживет тысячу лет. Оно навеки останется в тайниках его памяти — рядом с воспоминанием о матери, умирающей у него на руках.

Чуть позже Тейлон подслушал, как воины шепчутся об этом убийстве.

«Это проклятие богов! —объяснял своему брату дюжий Парт, не подозревая, что Тейлон стоитуних за спиной и слышит каждое слово. — Он — сын шлюхи. Его мать легла с друидом и породила на свет проклятое потомство. Теперь все мы за это заплатим. Боги покарают всех нас.

— Что же, ты хочешь в бою оспорить право Спейрра на корону?

— Только глупец станет вызывать Спейрра на бой — ведь в битве и сам Кухулин^[22] с ним не сравнится!

— Тогда молись всем богам, чтобы он тебя не услышал!»

Тейлон зажмурился и стиснул зубы, тщетно стараясь стереть из памяти жестокие слова. Он знал — этот шепот будет преследовать его до конца жизни.

— Спейрр! — Нинья погладила его по щеке. — Они все убиты?

Спейрр кивнул. Рядом с телом тетки он нашел галльский кинжал — ясное указание на убийц. Доставив тело домой, собрал воинов и отправился мстить северным соседям.

— Теперь я в самом деле проклят, Нин, — с трудом вымолвил он. Много лет он жил, беспрерывно доказывая всем, что грехи родителей не имеют над ним власти, — и что же? Все-таки оказался проклят — за собственный грех. — Надо мне было послушать тебя после того, как погиб дядя. Не следовало мстить северному клану. Теперь все, что мне остается, — жить в страхе и гадать, что отнимут у меня боги в следующий раз.

В глубине души он уже знал, что они отнимут. Нет у него более драгоценного сокровища, нет на земле более дорогого ему человека, чем женщина, которую он сейчас держит в объятиях.

И она умрет.

Из-за него.

Его вина. Все это — его вина.

Он навлек гнев северных богов на себя и на всех, кто ему дорог.

Теперь — наказания не остановить. Нинью не спасти.

Невыносимая боль раздирала его душу.

— Я принес жертвы Морриган, но друиды говорят, этого недостаточно. Что же мне делать?

— Но, быть может, это последняя смерть? Быть может, на этом все закончится?

Всей душой Спейрр надеялся на это! Потому что иначе...

Nae! Он не может потерять Нинью! Пусть боги возьмут все, что угодно, — только не ее!

Сон перенесся в будущее: прошло несколько недель — и теперь жена Тейлона в муках рожала на свет его дитя.

В спальне было сильно натоплено. Измученная Нинья изнемогала от жары, и повитуха растворила окно. На улице крупными хлопьями падал снег.

Нинья всегда любила снег, — и эта картина показалась им обоим добрым предзнаменованием. Быть может, вместе с появлением на свет ребенка для них начнется новая жизнь, откроется новая надежда?

— Тужься! — приказала повитуха.

Нинья пронзительно закричала и впилась ногтями ему в руку. Тейлон склонился к ней, прижал ее к себе, прильнул щекой к щеке.

— Я здесь, любовь моя. Я тебя держу. Не бойся.

Тело его жены изогнулось в страшном напряжении, затем расслабилось... и на руки повитухе вылетел крошечный младенец.

Нинья тихо и счастливо засмеялась. Тейлон поцеловал ее в щеку и крепче прижал к себе.

Но радость их длилась лишь мгновение. Как ни старалась старуха, ребенок не кричал.

— Он мертв, — объявила женщина.

Эти слова прогремели у него в голове погребальным колоколом.

— Nae!— воскликнул он. — Он просто спит! Разбуди его!

— Nae, мойtriath. Твой сын родился мертвым. Мне очень, очень жаль.

Нинья забилась в рыданиях.

— О Спейрр! Прости, что я не смогла стать для тебя хорошей женой и родить тебе сына! Прости, что подвела тебя!

— Не говори так, Нин! Это неправда!

В ужасе и скорби, прижимая к себе убитую горем жену, он смотрел, как повитуха обмывает и одевает крохотное тельце его сына.

Он не мог оторвать глаз от мертвого младенца.

Десять крошечных пальчиков на руках, девять на ногах. Щетка густых черных волос. На маленьком личике — безмятежный покой. Здоровый на вид, красивый... самый прекрасный ребенок на свете. Его сын.

Почему же он умер?

Почему не смог жить — или не захотел?

Тейлон не мог с этим смириться. Все существо его протестовало против смерти, протестовало яростно и страстно. Быть может, еще осталась надежда... быть может, сейчас, вот сейчас он все-таки закричит...

Ведь это — их сын!

Их драгоценный первенец.

Еще несколько дней назад он брыкался в животе у матери — ему не терпелось выбраться наружу. Он был здоров и силен, как и его мать. Для смерти не было причин... кроме преступления Тейлона.

Это он убил собственного сына.

Глаза его наполнились слезами. Сколько раз он, полный любви и отцовской гордости, клал руку жене на живот и прислушивался к тому, как шевелится там его маленький сын!

Они считали дни до рождения малыша. С ним связывали все свои надежды, все мечты.

Но теперь он никогда не узнает, каким мог бы стать мальчик, которого он уже полюбил всем сердцем. Никогда не услышит его звонкого голоса, не увидит его улыбки.

— Прости меня, Спейрр! — снова и снова, рыдая, повторяла Нинья.

Сжимая ее в объятиях, он шептал ей слова утешения. Он должен быть сильным. Ради нее.

Тейлон поцеловал ее и смахнул слезы со щек.

— Не плачь, любовь моя. У нас еще будут дети...

Но в глубине души он знал: этому не бывать. Бог Камул будет преследовать и следующих его детей, а Тейлон не позволит себе еще раз провести Нинью через такое испытание. Он слишком ее любит.

...Прошел час. Тейлон все еще сжимал жену в объятиях, — но теперь прекрасное лицо ее побелело как полотно, а Тейлон лишился последней своей надежды.

Нинья истекала кровью.

Как ни старалась повитуха, ей не удалось остановить кровотечение. Никакие средства не помогали. Наконец она объявила, что надежды нет, и вышла, чтобы дать мужу и жене попрощаться друг с другом.

Никогда еще Тейлон не переживал такой невыносимой, рвущей душу муки.

Нинья умирает. Его возлюбленная покидает его навеки.

Как жить без нее?

Как дышать?

Он прижимал ее к себе, как ребенка. Алая кровь текла по его рукам, вся постель уже пропиталась кровью, — но Тейлон этого не замечал. Он смотрел только на жену.

Я тебя не отпущу! Живи ради меня!

Если бы он мог перелить в нее собственные жизненные силы!

Мысленно он обещал богам все, что пожелают, — собственную жизнь, свои земли, свой народ... Все, что угодно. Только бы не отнимали у него сердце. Как он будет жить без того, что составляло суть его жизни?

— Я люблю тебя, Спейрр, — прошептала она.

Он пытался ответить — и не смог: душили

слезы.

— Не оставляй меня, Нин! — прошептал он, наконец, крепче прижимая ее к себе. — Что я буду делать без тебя?

— Заботиться о Сиаре, как ты обещал своей матери. — Она подняла дрожащую руку, погладила его по щеке. Рука была холодной. — Мой отважный Спейрр! Сильный, благородный... Я буду ждать тебя на другом берегу, пока Бран^[23]не соединит нас снова.

Он прикрыл глаза. По щекам его струились слезы.

— Я не смогу жить без тебя, Нин. Не смогу!

— Ты должен жить, Спейрр. Ты нужен нашему народу. Нужен Сиаре.

— Но мне нужна ты!

Она подняла на него огромные, полные страха глаза.

— Я боюсь, Спейрр. Не хочу умирать. Боюсь остаться одна, без тебя. Мне так холодно...

— Я тебя согрею!

Как безумный, он укрывал ее все новыми мехами, растирал ей руки. Если ей будет тепло, — может быть, она останется с ним... может быть...

Только бы ей было тепло...

— Почему так темно? — слабеющим голосом спрашивала Нинья. — Так скоро... Нет, не хочу! Я хочу остаться с тобой... хоть ненадолго... пожалуйста...

— Я здесь, любовь моя. Здесь, рядом с тобой. Я тебя не отпущу.

Она попыталась снова погладить его по щеке, но уронила руку. На подушку скатилась единственная слеза.

— Прости, что я была тебе плохой женой, Спейрр. Прости, что не дала тебе счастья, которого ты заслуживаешь.

Ответить он не успел — она содрогнулась в последний раз и затихла.

В гневе и в отчаянии Тейлон запрокинул голову, и из груди его вырвался яростный боевой клич.

— За что?! — ревел он, обращаясь к небесам. — Будь ты проклят, Камул, за что?! Я провинился перед тобой, — так почему ты не убил меня?

Боги, разумеется, молчали. Даже Морриган покинула его, оставив сражаться с болью в одиночестве.

«— С какой стати боги станут помогать отродью шлюхи, недостойному даже лизать сапоги пригородных мужей?

— Взгляни на него, король Айдиаг! Он слаб и хил, как и его отец. Из него ничего не выйдет. Зачем нам кормить его и одевать? Убьем, как щенка, — иного он не заслуживает!»

Голоса из прошлого хлестали его невидимым кнутом, растравляя и без того невыносимые раны.

Но был там и другой голос — детский голосок Ниньи, в тот день, когда он спас ее от разъяренного гусака...

«— Ты принц?

— Я— никто, — ответил он.

— Нет, я знаю, ты принц! Только благородный воин станет спасать простую крестьянку от страшного гуся!»

Только с ней он чувствовал себя добрым и благородным.

Только с ней ему хотелось жить.

Как могла драгоценная Нин его покинуть?

Долгие часы сидел он, содрогаясь от рыданий, над телами жены и сына. Снаружи ярко светило солнце, но в душе его царил непроглядный мрак. Родные жены стучали в дверь, просили впустить их, позволить приготовить мертвых к погребению. Тейлон молчал.

Он никому их не отдаст.

Со дня первой встречи они с Ниньей не разлучались больше чем на несколько часов.

Ее любовь и дружба вели его сквозь мрак. Она давала ему силы. Она была лучшей частью его самого.

— Что же мне делать, Нин? — шептал он, уткнувшись в ее холодеющую щеку. — Что же мне теперь делать?

Он остался один. Совсем один.

На следующий день он похоронил ее и сына в лощине, где они играли детьми. И сейчас, стоило прикрыть глаза, — он видел перед собой ее сияющее, разрумянившееся личико, слышал звонкий смех. Вот она, незаметно подкравшись к нему, засовывает за шиворот снежок — и с радостным визгом пускается наутек, а он — за ней в погоню...

Она обожала снег. Больше всего любила, запрокинув голову, ловить ртом снежинки. Пушистые белые звездочки таяли у нее на лбу, сверкали в косах...

Было что-то извращенно-жестокое в том, что она умерла в день снегопада. В день, когда должна была радоваться жизни.

Тейлон на миг задумался о том, как хорошо было бы жить на юге, в теплых странах, где не бывает снега. Теперь снежные зимы всегда будут напоминать ему об умершей возлюбленной.

О боги, почему она его покинула?

Стоя на коленях в снегу, Тейлон стонал и рычал от бессильной ярости. В сердце его не осталось ничего, кроме бесконечного горя.

В свежей могиле перед ним лежала, прижимая к груди мертвого сына, его прекрасная жена. Он не смог ее защитить, не смог согреть. Не смог взять за руку и повести туда, куда она захочет...

Узкая девичья рука легла ему на плечо.

Обернувшись, он увидел нежное личико сестры. Сиара? Давно ли она здесь?

— Я с тобой, Спейрр! Я тебя никогда не оставлю.

Не вставая с колен, Тейлон обнял ноги сестры и зарыдал. Она — единственное, что у него осталось. Ради нее он готов сразиться с самими богами.

Нинью он защитить не смог, но защитит Сиару.

Любому, кто попробует ее обидеть, придется иметь дело с ним...

Тейлон проснулся перед самым закатом — и сразу же почувствовал, что он просыпается один.

Никогда прежде он об этом не задумывался. Но сейчас...

Такой тоски, такой безнадежности он не ощущал уже много столетий. С той самой ночи, когда Ашерон научил его прятать свои чувства глубоко в подсознании.

Но сегодня пустота и одиночество его жизни давили ему на грудь, мешали дышать.

Пока, вдохнув, он не ощутил в кровати и у себя на коже странный аромат.

Пачули и скипидар.

Саншайн!

При мысли о ней — яркой, горячей, отважно идущей по жизни, — его лицо вмиг разгладилось.

Однако, перевернувшись на другой бок, он обнаружил, что ее нет рядом.

Тейлон нахмурился.

— Саншайн!

Оглянувшись вокруг, он не увидел ее в доме.

— Отстань от меня, ты, ползучая пара туфель!

Голос раздался из-за двери. Тейлон удивленно поднял бровь, хотел встать, но не успел — дверь растворилась, и в дом влетела очень сердитая Саншайн. По пятам за ней следовала Бет с мольбертом в зубах.

— Отдай мольберт, животное! Не смей ковырять в зубах моими кистями!

Тейлон почувствовал, как невольно расплывается в улыбке.

— Бет! — окликнул он крокодилицу. — Ты что это делаешь?

Бет открыла пасть, и Саншайн тут же выхватила свой мольберт. Крокодилица повернулась к Тейлону и издала долгое протяжное шипение, стуча хвостом по земле и недовольно скосив на гостью круглый желтый глаз.

— Она говорит, что загнала тебя домой, потому что скоро сядет солнце, а в темное время суток кто-нибудь может тобой поужинать, — перевел он.

— Скажи этому болотному чудовищу, что я и без нее собиралась домой, так что совершенно незачем... Ой! Я что, и вправду разговариваю с крокодилом?

— Все нормально, — ухмыльнулся Тейлон. — Я с крокодилами каждый день разговариваю.

— Да, но... не обижайся, но ты все-таки немного странный.

Кто бы говорил!

Саншайн отпихнула ногой Бет, захлопнула дверь и поставила мольберт в угол.

Тейлон смотрел на нее с интересом — особенно когда она наклонилась и на виду оказались округлые ягодицы, обтянутые джинсовой тканью.

— Ты давно встала? — спросил он.

— Несколько часов назад. А ты?

— Только что проснулся.

— Ты всегда так долго спишь? — спросила она.

— Да, я ведь всю ночь на ногах.

— По-моему, ты вывел понятие «сова» на новый уровень, — улыбнулась она.

Саншайн присела рядом с ним на матрас и вытерла перемазанные краской пальцы о джинсы. Это простое движение вновь привлекло внимание Тейлона к тому, как женственны ее бедра, как хорошо было бы провести рукой от колена и выше — к самому центру ее женской сути...

От этой мысли он почувствовал, что снова готов к бою.

— Хочешь, приготовлю тебе завтрак? — тем временем спросила Саншайн. — Правда, в холодильнике у тебя в основном то, чего в рот брать нельзя, если тебе дорога жизнь. Но могу, например, сделать омлет из яичных белков.

Тейлон поморщился, представив себе, каков должен быть на вкус омлет из одних белков. Должно быть, еще хуже соевого сыра!

Надо сделать доброе дело — приучить Саншайн хотя бы к шоколаду и взбитым сливкам... Но за этой мыслью тут же последовала другая — какова-то будет на вкус она сама, покрытая взбитыми сливками? Помнится, ночью они собирались провести такой эксперимент, но как-то руки не дошли...

А Саншайн, не подозревая о ходе его мыслей, гнула свою линию:

— Неужели ты никогда не слышал о хлопьях из отрубей? Или о цельнозерновом хлебе?

— Не-а. Никогда. — Он провел рукой по ее плечу и шее, ощутив пальцами удивительную нежность кожи. М-м-м, до чего же приятно к ней прикасаться!

А она продолжала читать ему лекцию о здоровой пище:

— Будешь и дальше питаться гамбургерами — считай, тебе очень повезет, если доживешь до шестидесяти! По-моему, в плитке шоколада витаминов больше, чем во всем том, что я нашла у тебя на кухне!

Тейлон лишь улыбнулся в ответ.

Что в этой женщине так его заворожило? Вог сейчас она читает ему мораль, а он, вместо того чтобы разозлиться, готов слушать ее вечно.

Хорошо, когда о тебе заботятся. Когда кому-то небезразлично, что ты ешь. Пусть даже при том что приходится выслушивать нравоучения.

— А что скажешь, — прервал он ее, — если я предложу перекусить тобой?

Ответить Саншайн не успела — он прижал её к себе и решительно завладел ее губами.

Саншайн застонала от наслаждения, упиваясь его неповторимым вкусом, чувствуя у своего недра его напряженное мужское естество.

Один поцелуй — и вновь она была готова без остатка раствориться в нем.

Не успела Саншайн опомниться, как уже снова была в постели, а Тейлон, склонившись над ней, расстегивал пуговички ее джемпера, и груди ее ныли, нетерпеливо ожидая его прикосновений.

— У тебя отлично получается меня отвлекать! — сообщила она.

— Правда? — не поверил он, целуя ложбинку меж ее грудей.

— М-м-м-м! — подтвердила она.

Обхватив ее груди, Тейлон легонько укусил ее нежную кожу под подбородком, — и по телу Саншайн пробежала сладостная дрожь.

Запустив руки в его буйную шевелюру, она притянула его к себе. Две косички на виске щекотали ее. Все тело горело, словно в лихорадке, ожидая слияния с его телом.

Прикрыв глаза, Тейлон вдохнул ее запах. Какая же она мягкая, нежная, теплая... женственная. Гладя руками ее смуглое тело, языком и зубами он продолжал дразнить уголки ее шеи и плеч.

Она со стоном обхватила его руками.

О, эта женщина прекрасна — прекрасна во всем! И запах ее, и вкус, и то, как она трепещет, распростертая на постели, прижатая к матрасу его сильным телом...

Рука его скользнула под черное кружево лифчика. Ахнув от восторга, Саншайн обвила его ногами. Вообще-то Тейлон терпеть не мог прикосновений к коже грубой джинсовой ткани — поэтому никогда не носил джинсы. Но сейчас об этом даже не вспомнил.

Расстегнув застежку ее лифчика, он обхватил рукой трепещущую грудь. Провел ладонью по напряженным узелкам сосков, наслаждаясь их упругостью и жаром.

А затем — двинулся к ним дорогой поцелуев.

Прижимая его голову к своей груди, Саншайн выгнулась ему навстречу. Он нащупал языком один сосок, обежал вокруг него, лизнул, — и она едва не закричала от наслаждения. Казалось, он знал какой-то секрет, позволяющий легчайшим прикосновением доводить женщину до чувственного экстаза.

И в этот миг произошло нечто странное: Саншайн как будто провалилась в прошлое — на много лет назад...

Тогда, в прошлом, Тейлон обнимал ее так же, как сейчас.

Но цвела весна, и они лежали в траве на берегу тихого озера. Она боялась, что кто-нибудь их здесь застанет, — но любовь и желание были сильнее страха.

Приподнявшись на локте, юный Тейлон расшнуровывал свободной рукой завязки ее платья. Светло-карие глаза его потемнели от страсти.

— Я всегда хотел тебя, Нин!

Прошептав эти слова, он наклонился к ней и обхватил губами сосок освобожденной груди. Она застонала от сладостного, неведомого прежде ощущения. Никогда ни одному мужчине не позволяла она трогать себя здесь. Не позволяла любоваться своим телом.

И сейчас ей было стыдно, но любовь и желание были сильнее.

Давным-давно мать рассказала ей все, что должна знать девушка о потребностях и желаниях мужчин. О том, как они, овладев телом женщины, берут в плен ее душу и сердце.

Еще тогда она решила, что не отдаст себя никому, кроме Спейрра. Только ему она позволит все. Только ему с радостью будет принадлежать и телом и душой.

Он приподнял подол ее платья, и тайны ее тела открылись его жаркому, жаждущему взгляду. Она вздрогнула, когда он раздвинул ей ноги, чтобы взглянуть на самую потаенную часть ее существа.

Страх требовал сомкнуть колени, но она заставила себя повиноваться Спейрру. Она открылась для него — и затаила дыхание, когда он обжег ее пламенным взглядом, полным почти невыносимого желания.

Он провел рукой по ее животу и бедру. Затем пальцы его скользнули на внутреннюю сторону бедра — от этого прикосновения ее бросило сразу в жар и в холод. Она закрыла глаза и застонала, чувствуя, как он осторожно касается ее трепещущей девственной плоти.

От его поглаживаний, от нежной игры с ее естеством у нее кружилась голова. Никогда еще она не испытывала ничего подобного. Вот он раздвинул ей ноги чуть шире — и скользнул пальцами вглубь, в узкую влажную расщелину.

Она застонала, ощутив, как он меняет позу, как напряженное мужское орудие упирается ей в бедро.

— Посмотри на меня, Нинья!

Она открыла глаза.

В его взгляде читалась не одна только страсть, — в нем горело неугасимое пламя любви.

— Еще не поздно. Если ты скажешь, что не хочешь, — я уйду и не причиню тебе никакого вреда.

— Я хочу тебя, Спейрр! — прошептала она. — Только тебя!

Склонившись, он нежно поцеловал ее в губы, а затем скользнул вглубь ее существа.

Острая боль пронзила ее, когда Спейрр прорвал преграду ее девства и заполнил ее целиком. Она закусила губу, чтобы не вскрикнуть. Он прижал ее к себе, укачивая, как ребенка.

— Ты так прекрасна! — хрипло выдохнул он. — Лучше, чем я мог себе вообразить... лучше всего на свете!

— Сколько женщин было у тебя, Спейрр? — вдруг спросила она — и тут же ужаснулась собственным словам. Но она была юна и наивна — и хотела знать.

Он замер, взглянул ей прямо в глаза.

— Ни одной, Нин. Я, как и ты, девственник. Другие женщины предлагали мне себя, — но мечтал я только о тебе.

Сердце ее застонало от любви. Она обвила его ногами, обхватила ладонями его лицо, притянула к себе так, что лица их почти соприкоснулись...

— О, Спейрр! — прошептала Саншайн.

Тейлон застыл в ее объятиях.

В последние полторы тысячи лет этим именем не называл его никто, кроме Сиары. И лишь одна женщина на свете произносила его имя гак, как сейчас Саншайн.

Дело даже не в том, как она его назвала... От звучания ее голоса у него по спине побежали мурашки.

— Как ты меня назвала?

Саншайн прикусила губу, осознав свою ошибку. Ну вот, теперь решит, что она назвала его именем другого мужчины! Он-то своей прошлой жизни не помнит. По-хорошему, она тоже помнить не должна. Понятия не имеет, откуда являются к ней эти воспоминания.

Знает только, что они ее до смерти пугают.

Ее бабушка глубоко верила в реинкарнацию и свои убеждения вложила и во внучку. Однако Саншайн твердо помнила наставления бабули Морганы: та говорила, что в нормальном состоянии — не погруженный в гипноз, не подвергнутый специальному воздействию — человек свою прошлую жизнь не помнит. И помнить не может.

Почему же она вспомнила Тейлона?

— Я просто закашлялась, — соврала она. — А ты что, подумал, что я тебя как-то назвала?

Тейлон расслабился. В самом деле, кажется, ему начинает мерещиться всякая чертовщина. Может быть, оттого, что эта женщина пробуждает в нем воспоминания, много лет назад похороненные в глубинах сердца. Или, возможно, из-за чувства вины.

Ведь он хочет ее с такой силой, с такой огненной страстью, как не хотел никого и никогда, — кроме Ниньи.

Но Саншайн — совсем другая. К ней его тянет, даже когда он этого не хочет. Когда борется со своим желанием.

Вот она зарылась руками в его волосы и притянула его к себе, чтобы легонько укусить за подбородок. Ее нежные руки, ее теплое тело...

Он наклонился и прильнул губами к ее плечу, ощутив солоноватый вкус пота.

Испустил глубокий удовлетворенный вздох...

И тут — очень вовремя! — зазвонил телефон!

Выругавшись, Тейлон поднял трубку. Это был Ашерон.

— Сегодня ночью оставайся у себя и охраняй женщину.

Тейлон на миг нахмурился. Откуда Ашерон знает, что Саншайн сейчас с ним? Впрочем, равнее спросить, может ли Ашерон чего-то не знать!

— Помнится, ты велел мне держаться от нее подальше!

— Ситуация изменилась.

В этот миг Саншайн укусила его за сосок. Тейлон едва не застонал. Не так-то просто будет держаться от нее подальше!

— Ты уверен, что сегодня ночью я не нужен?

— Уверен, — отрезал Ашерон и повесил трубку.

Тейлон отшвырнул телефон и с широкой улыбкой повернулся к Саншайн. Определенно, эта ночь будет куда лучше предыдущей!