Тихий шепот

Глава 1

Наши Дни

В пустом вестибюле Чикагского оперного театра звук моих туфель отдается эхом, смешиваясь со слабыми вступительными нотами «Лебединого озера», доносящимися из коридора слева. Поскольку балет уже начался, вход свободен. Я киваю охраннику, затем иду по длинному коридору к двойным деревянным дверям в дальнем конце, и тут мое внимание привлекает плакат, висящий на стене.

Они поменяли фотографию. На предыдущей была изображена вся труппа в середине группового прыжка, снятая издалека, так что была видна вся сцена, а на новой - только один танцор, снимок увеличен. Я подхожу ближе, пока не оказываюсь прямо перед изображением. Не задумываясь, я прослеживаю пальцем по контуру ее лица, по острым скулам, губам накрашенных помадой цвета вишни и глазам, которые, кажется, смотрят на меня. Большими буквами вверху афиши написано, что сегодняшнее вечернее шоу — ее последнее выступление. Похоже, сезон закрывается.

Порой я представляю, как подхожу к ней, возможно, после одного из ее выступлений. Мы обмениваемся парой слов, и я приглашаю ее на ужин. Без особых изысков, возможно, в уютный ресторан в центре города. Где подают лучшее вино и ... Я ловлю свое отражение на стекле, которое закрывает афиша, и тут же отпускаю руку, чувствуя, что мое прикосновение каким-то образом ее запятнало. Думаю, это настолько близко, насколько можно подпустить такого человека, как я, отвратительного внутри и снаружи, к такому совершенству.

Я осторожно открываю большую деревянную дверь и незаметно проскальзываю внутрь. В зале довольно темно, единственный источник света исходит от сцены, но я все равно стараюсь держаться в тени, где темнота наиболее густая. Я всегда соблюдал крайнюю осторожность в преследовании своей навязчивой идеи, всегда следил, чтобы приходить после начала спектакля и уходить до его окончания. Так меньше привлекаешь внимание. Сказать, что я не сливаюсь с толпой, было бы преуменьшением.

Моя внешность никогда не беспокоила меня. В моей сфере деятельности, чем страшнее ты выглядишь, тем легче заставить людей говорить. Иногда хватало только войти в комнату, и они выкладывали все, что знали. Помогала и моя репутация.

Найти шлюху обычно было непросто, но это не имело никакого отношения к моему лицу. Многие женщины из нашего круга горели желанием заманить «Мясника братвы» в свою постель, но они становились гораздо менее охочими, когда я знакомил их с правилами: снимать только необходимую одежду для работы, строго сзади и без каких-либо прикосновений.

Гражданские реагировали по-разному. Большинство старались не смотреть напрямую на меня. Другим нравилось глазеть. Меня вполне устраивал любой расклад.

Так какого черта это беспокоит меня сейчас? Почему я как психопат прячусь по темным углам, преследуя эту девушку, которую видел только издалека? Я все еще сомневаюсь в своем здравомыслии, когда раздается соло скрипки, и я снова смотрю на сцену. В музыке я не разбираюсь, но не пропустил ни одного ее концерта в течение нескольких месяцев, и теперь я точно знаю, когда начинается ее часть. Когда мой взгляд находит ее, скользящую к центру сцены, я чувствую, как дыхание сбивается в груди.

Она как видение кружится по сцене в длинной юбке из шифона, и я завороженно слежу за каждым ее движением. Ее светлые белокурые волосы закручены на затылке, но вместо того, чтобы придать ей строгий вид, эта суровая прическа только подчеркивает ее идеальные кукольные черты. Она похожа на маленькую птичку - грациозную и хрупкую — и, Боже... такую невыносимо юную. Я опираюсь на стену позади себя и качаю головой. Если я не вырвусь из этого безумия, я сойду с ума.

После окончания ее роли я ухожу, но вместо того, чтобы сразу направиться к выходу, я иду к большому столу возле двери за кулисы. Он завален цветочными композициями, которые посетители оставили для отправки в гримерки танцоров. Странное решение, но оно мне подходит. Как всегда, я оставляю одну розу и иду к выходу.

— Отец хочет с тобой поговорить, — говорит мама с порога.

Я не обращаю на нее внимания и упаковываю последний из своих костюмов в тонкую белую бумагу, попутно очерчивая линию юбки из тюля. Затем я складываю их в большую белую коробку на кровати, где уже хранятся остальные мои сценические наряды, и закрываю крышку. Все, что осталось от моей карьеры профессиональной танцовщицы, готово собирать пыль. Я никогда не ожидала, что все закончится так быстро. Звезда Чикагского оперного театра, которая в шестнадцать лет поднялась до позиции главного танцора в своей труппе. Теперь она вышла на пенсию в возрасте едва ли двадцати одного года. Пятнадцать лет упорного труда пропали из-за одной глупой травмы. Когда я поворачиваюсь, чтобы поставить коробку на самое дно шкафа, мне хочется плакать, но я сдерживаю слезы. Да и какой в этом смысл?

— Он в своем кабинете, — продолжает мама. — Бьянка, не заставляй его ждать. Это важно.

Я жду, пока она уйдет, затем иду к двери, но останавливаюсь перед своим туалетным столиком и смотрю на хрустальную вазу, в которой стоит одна желтая роза. Обычно все цветы, которые я получаю после выступления, я отдаю в детскую больницу. Единственную розу я оставила себе. Я протягиваю руку и провожу по длинному стеблю без шипов, обвитому желтой шелковой лентой с золотыми деталями. После каждого выступления в течение последних шести месяцев мне оставляли по одной. Без записки. Без подписи. Ничего. Что ж, это последняя, которую я когда-либо получу.

Выхожу из комнаты и направляюсь вниз по лестнице в самую дальнюю часть дома, где находятся кабинеты отца и брата. Тупая боль в спине уже практически прошла, но я перестала обманывать себя несколько месяцев назад, что это просто мимолетное явление. Я уже никогда не смогу выдержать шестичасовые тренировки пять дней в неделю.

Дверь в кабинет отца открыта, поэтому я захожу без стука, закрываю за собой и встаю перед его столом. Он не обращает на меня внимания, просто продолжает делать пометки в своем кожаном органайзере. Бруно Скардони никогда не признает людей, которых считает ниже себя, ни на секунду раньше, чем посчитает нужным. Он наслаждается тем, как они ерзают, пока он демонстрирует над ними свое могущество. К сожалению, мне никогда не было дела до его игр власти, поэтому я без приглашения сажусь в кресло напротив него и скрещиваю руки на груди.

— Ты как я вижу, как всегда плохо себя ведешь, — говорит он, не поднимая головы от органайзера. — Я рад, что твое непослушание скоро станет не моей проблемой.

Сердце забилось быстрее при его словах, но я стараюсь не показывать никакой реакции. Отец похож на хищника, который только и ждет, когда его жертва проявит слабость, чтобы напасть, нацелившись на яремную вену.

— Мы заключаем перемирие с русскими, — говорит он и поднимает на меня глаза. — А ты выходишь замуж за одного из людей Петрова на следующей неделе.

Я несколько секунд не могу прийти в себя от потрясения, потом смотрю отцу прямо в глаза и говорю:

— Нет.

— А я и не спрашивал, Бьянка. Все уже обговорено — дочь капо для одного из его людей. Поздравляю, cara mia. — Ехидная улыбка расползается по его лицу.

Я беру бумагу и ручку с его стола, быстро пишу слова и передаю ему. Он смотрит вниз на записку и скалит зубы.

— Я не могу тебя заставить? — усмехается он.

Я начинаю вставать, но отец хватает меня одной рукой за руку, а другой бьет наотмашь по лицу. В ушах звенит, но сделав вдох, я снова поворачиваюсь к нему и медленно беру бумагу с того места, где он бросил ее на другом конце стола. Расправляю края бумаги, кладу ее на стол перед ним, указываю пальцем на написанные там слова и поворачиваюсь, чтобы уйти. Меня не выдадут замуж, особенно за какого-то русского бандита.

— Если ты этого не сделаешь, я отдам им Милену.

От его слов я замираю на месте. Он не посмеет. Моей сестренке всего восемнадцать. Она еще ребенок. Я поворачиваюсь, смотрю отцу в глаза и вижу правду. Он бы так и сделал.

— Я вижу, это привлекло твое внимание. Хорошо. — Он указывает на стул, который я только что освободила. — Вернись на место.

Пять шагов, которые делаю до стула, наверное, второе самое трудное, что я делала в своей жизни. Всю обратную дорогу едва волочу ноги, как будто они сделаны из свинца.

— Теперь, раз уж все решено, нужно кое-что уточнить. Ты будешь послушной, покорной женой своего мужа. Я все еще не знаю, кто это будет, но это неважно. Важно то, что это будет кто-то из окружения Петрова.

Я наблюдаю за ним, когда он откидывается в кресле и берет сигару из стоящей перед ним коробки.

— Ты обуздаешь свой нрав, дашь ему трахать тебя столько, сколько он захочет, и убедишься, что он тебе доверяет. Он, вероятно, недооценит тебя, как обычно делают люди, когда узнают, что ты не можешь говорить, и начнет болтать о делах. — Он направляет сигару в мою сторону. — Ты запомнишь все, что он скажет, каждую деталь, как они организованы, какие маршруты используют для распространения, все, что он может упомянуть.

Открыв ящик стола, отец достает телефон и протягивает его мне через стол.

— Ты будешь сообщать мне все, что узнаешь. Все до последней мелочи. Поняла, Бьянка?

Теперь все встало на свои места. Какую идеальную схему он придумал: избавиться от своего проблемного ребенка, добиться расположения дона, пожертвовав одну из своих дочерей братве, и при этом убедиться, что именно он получит важную информацию о русских. Блестяще, правда.

— Я задал тебе вопрос! — рычит он.

Склонив голову набок я смотрю на него, жалея, что у меня нет пистолета, представляя, как направляю его ему между глаз и нажимаю на курок. Я бы не промахнулась. Мой брат годами тренировал меня в стрельбе, тайком беря меня с собой на тренировки. Я не уверена, что у меня хватило бы духу убить отца, но представить себе это определенно приятно.

Я киваю, беру телефон со стола и выхожу из кабинета, краем глаза уловив его довольную улыбку. Пусть он верит во что хочет. Может, я и выйду замуж за братву, но сделаю это ради сестры, а не потому, что он приказал мне. И я не играю в его шпионские игры. Я не погибну из-за него, снова.

Как только пахан братвы Роман Петров входит в столовую, все встают и ждут, пока он не займет место во главе стола. Он опирается на трость, когда садиться на стул и кивает нам, чтобы мы сели на свои места. Справа от него пустует стул. Его жена, вероятно, снова чувствует недомогание. Я думал, что беременных женщин тошнит только по утрам, но, судя по тому, что я слышал на кухне, Нину Петрову рвет без остановки уже несколько недель.

Роман поворачивается к горничной и указывает головой на дверь.

— Валентина, выйди и закрой дверь. Я позову тебя, когда мы закончим.

Она быстро кивает и поспешно выходит из комнаты, закрывая за собой двойные двери. Похоже, мы будем обсуждать дела до ужина. Роман откинулся в кресле, и мне интересно, какую бомбу он сегодня на нас сбросит. В последний раз, когда он вызвал нас всех к себе, он сообщил, что тайно женился на женщине спустя два дня после знакомства с ней.

— Как вы уже знаете, мы заключили перемирие с итальянцами, — говорит он. — Они согласились на мои условия, я согласился на их, и осталось только организовать свадьбу, чтобы закрепить сделку. — Он приподнимает брови. — Итак, кто хочет вызваться добровольцем, чтобы стать счастливым женихом?

Все молчат. В братве не принято заключать браки по расчету. Так делаю лишь итальянцы, и никто не хочет связываться с троянским конем. А именно такой будет эта женщина, и все это знают. Интересно, кого он выберет. Явно не меня, потому что Роман слишком хорошо знает мои проблемы. И не Сергея. Никто в здравом уме не доверит этому психу тостер, не говоря уже о человеке. Максим слишком стар, поэтому я ставлю на Костю или Ивана.

— Что, никто не хочет красивую итальянку? Может, это поможет вам передумать? — Он лезет в карман пиджака, достает фотографию и передает ее Максиму. — Бьянка Скардони, средняя дочь итальянского капо Бруно Скардони, до недавнего времени прима-балерина Чикагского оперного театра.

Я словно окаменел. Невозможно.

— Они очень хотят этого союза. — Роман улыбается. — На кону самая красивая женщина итальянской мафии.

Максим передает фотографию Косте, скрещивает руки на груди и смотрит на Романа.

— В чем подвох?

— Почему ты думаешь, что есть подвох?

— Итальянцы никогда не отдадут дочь капо, особенно с такой внешностью, в братву. Неважно, как сильно они хотят союза. Должно быть, с ней что-то не так.

— Ну, есть одна маленькая загвоздка, но я бы скорее назвал ее бонусом, — ухмыляется Роман.

Я беру фотографию, которую передает мне Костя, и смотрю на нее. Она стала еще красивее, распущенные волосы обрамляют ее идеальное лицо, а светло-карие глаза улыбаются в камеру. Стиснув зубы, я передаю фотографию Ивану. От одной мысли о том, что один из моих товарищей получил ее, на меня накатывает волна ярости, и я изо всех сил сжимаю ручки кресла, чтобы не ударить что-нибудь.

Иван смотрит на снимок, приподняв брови, затем подталкивает Дмитрия локтем и передает ему фотографию.

— Она не похожа... на итальянку. — Дмитрий согласно кивает, глядя на фотографию в своих руках: — Я думал, что у всех итальянок темные волосы. Ее удочерили?

— Нет. Бабушка по материнской линии была норвежкой, — вставляет Роман.

Сергей следующий, но он просто передает фотографию Павлу, даже не взглянув на нее.

— Чтоб меня черти драли, она горячая, — присвистывает Павел. — У тебя есть другая фотография? Желательно без одежды.

Я смотрю на стену напротив меня и сжимаю стул еще сильнее, пытаясь сдержать желание встать и врезать Павлу по лицу или сделать что-нибудь похуже, например, забрать ее себе. Павел продолжает смотреть на фотографию, и на мгновение я представляю, как он прижимает ее к себе, и мой контроль исчезает в доли секунды.

— Я возьму ее, — говорю я.

Абсолютная тишина заполняет комнату, когда все взгляды устремляются на меня, удивление и неверие видны на каждом лице. Я поворачиваюсь к Роману, который смотрит на меня, приподняв брови.

— Интересное развитие событий, — говорит он. — Я планировал отдать ее Косте, если бы никто не вызвался. Он ближе всех к ее возрасту.

— Ну, он ее не получит.

— Ты еще не слышал, в чем подвох, Михаил. Может, передумаешь.

— Я не передумаю.

— Ну что ж. — Роман пожимает плечами и отпивает глоток своего напитка. — Тогда решено.

Ужин проходит в тишине, что необычно. Вместо обычных рабочих разговоров и смеха то тут, то там, сегодня все, кажется, заняты своей едой, но я замечаю, что парни время от времени бросают взгляды в мою сторону. Они, наверное, удивляются, что это на меня нашло, что я решил забрать итальянку себе, но мне все равно, что они думают. Она моя, несмотря ни на что.

После окончания трапезы Роман кивает мне, и я следую за ним по длинному коридору в его кабинет. Он садится на кресло в углу, а я остаюсь стоять и опираюсь на стену позади себя.

— Ей двадцать один. Михаил, ты слишком стар для нее.

— Десять лет — не большая разница. Ты старше своей жены на одиннадцать лет.

— Да, но я молод душой, — говорит он и улыбается.

— Конечно.

— Ты как всегда красноречив. — Он качает головой. — Она едва ли взрослая. Что ты будешь делать, когда она начнет приставать к тебе каждый вечер с просьбами пойти куда-нибудь? Что, если она захочет пойти на вечеринку, а тебе придется сказать ей, что нужно работать? Тебе придется каждую неделю водить ее смотреть подростковые фильмы. Даже Нина любит это дерьмо. Знаешь, я могу попросить ее прислать тебе несколько рекомендаций.

— Спасибо. Я пас.

Роман вздохнул и откинулся назад.

— Михаил, девушки ее возраста хотят мужчину, который будет говорить больше, чем пять предложений в день. Они ждут поцелуев, объятий. Ты подумал об этом?

— Мы подумаем.

Молчание. Роман просто смотрит на меня, склонив голову набок, и я точно знаю, о чем он думает.

— Она не одна из твоих обычных блядей. Как, по-твоему, двадцатиоднолетняя девушка должна справляться с твоими... проблемами?

— Ей не придется. Я сам разберусь со своими проблемами.

— Да? Когда ты в последний раз добровольно прикасался к кому-то, кроме Лены?

Я смотрю на него, не отвечая. Не потому, что не хочу, а потому, что не могу вспомнить.

— Роман, я сам разберусь.

— Ты уверен?

— Да.

— Тогда ладно. — Он вздохнул и продолжил: — Ты знаешь, что она, скорее всего, будет шпионить за нами и докладывать итальянцам. Ты отвечаешь за большинство наших операций с наркотиками, поэтому я хочу, чтобы ты следил за тем, что говоришь в ее присутствии. Также проверь, что убрал всю секретную информацию из своего офиса на случай, если она решит пошпионить, когда тебя там не будет.

— Непременно.

— Есть еще одна деталь, которую ты должен знать о ней, и, если ты передумаешь, я поручу ее Косте.

— Я не передумаю.

— Она не говорит, Михаил.

Я напрягся и посмотрел на Романа, не уверенный, правильно ли я его расслышал.

— Она не может быть глухой, — говорю я. — Она танцовщица.

— Она не глухая. Произошел несчастный случай — автомобильная авария, когда она была подростком. У меня нет подробностей. Это все, что рассказал мне Скардони.

— Как она общается?

— Без понятия. Полагаю, пишет в блокноте или на языке жестов. Ты все согласен?

— Да.

Роман приподнимает бровь, но не комментирует мое решение.

— Хочешь, чтобы я назначил встречу до свадьбы?

Я замираю.

— Нет.

— Почему? — спрашивает он, как будто он еще не знает ответа на свой вопрос. — Она не может сказать «нет». Все уже решено.

— Никакой встречи.

Роман смотрит на меня, потом качает головой.

— Тогда давай организуем свадьбу.