Тот самый сантехник 10

Глава 30 Глобальное управление

Несколько месяцев спустя.

Зона.

Тихо стало в камере, когда ушёл Маливанский и словно темнее. Как будто свой озорной домовой пропал. И в этой тёмной, угрюмой камере, где стены больше не отражали его шуточки, зеки погрузились в тоску дремучую.

Задумался каждый сиделец о своём, о вечном. Одни о родных и близких, другие о потерянном времени, а прочие о лампочке мигающей, но не сдающейся. Как люди приземлённые и сиюминутные.

Среди серых бетонных блоков и тусклого света одни находили утешение в простых, но значимых делах, а другие начали читать, сетуя на недостаток окон и дневного света и требовали больше прогулок.

Уж лучше на свежем воздухе помечтать, чем электрика звать. А что одну из лампочек перегоревших не меняют, так кому она летом нужна? И так светло. К осени точно сменят. А пока — экономия. Пусть лучше лишний киловатт народу свободному достанется, которому и так неприятностей хватает, как людям свободным, но с обязательствами.

Блоб в этот день с утра и до вечера занимался уборкой в порядке живой очереди его время. Не смея возмущаться против коллективного мнения, он бережно вытирал пыль с полки, где стоят старые книги, зачитанные до дыр старейшиной Алагаморовым и им же добытые. А, как и через кого — то дело десятое. Главное, что есть к ним доступ и ему. И каждая страница словно окно в другой мир. Наполняет его душу надеждой и мечтами о свободе. А мечтает он о простом: о том, как однажды выйдет на улицу, где солнце будет греть его лицо, а ветер будет шептать о новых возможностях. И он этого ветра наберёт полную грудь, повернётся к зоне, покажет средний палец, а то и крикнет что-то матерное, но сделать уже с ним ничего не смогут. Свободный будет, гражданский, не заключённый. Но пока — спортивный костюм вместо робы. И тряпка в руке.

Другой зек — Иван Иванович Иванов, что по сути живой представитель человека из любого бланка, которому любой образец дословно переписывать можно, увлечённо мастерил что-то из подручных материалов. Сунешься, так сразу не покажет. Сунет в тумбочку, припрячет. Редко, когда можно заметить, что из старых газет и обрывков ткани киллер создает игрушки для детей, которых он никогда не видел. Своих не нажил. Некогда было. Но всё равно хочется кого-то порадовать. Пусть даже детдомовских. Сунет кому-то их охраны, попросит, они и передадут. А игрушки красивые. В его руках они оживают, становятся символами надежды и любви, которые он хочет передать тем, кто остался за пределами этой тёмной тюрьмы. Но на с малявой внутри, а с образом. А там пусть понимают, как хотят.

В углу камеры, где свет почти не пробивается, сидит брат его Антон Сергеевич. Отец у него другой был, но мать — одна на двоих. И всё же кровь разбавлена. Оттого характер у брата ни к чёрту. Конкретно этот Иванов — совсем плох. Вместо лепки из хлеба, создания заточек и плетения чёток… стихи пишет.

— Мужики, а как вам такой? — спросил он и чуть прокашлявшись, тут же выдал, пока не дай бог, не ответили:

Людмила делает минет

Старательно и громко

В её поступке смысла нет,

Могла бы и ребёнка.

— Говно, — тут же выдал безапелляционно Тимофей Вольфович. — Что же ты сократил всё до предела? А где сюжет? Где посыл? Эмоции где? Если это драма, то страдания надо расписывать в деталях. Будь как художник, рисующий картину мазок за мазком.

— Мазок, значит… понял, — кивнул Антон и всё разом перечеркнув, начал по новой.

Хрунычев с Семёном переглянулись и продолжили играть в сто одно. Понятно, что каждый делает, что может, чтобы убить время. И каждое слово поэта здесь это крик души, а каждое стихотворение сто пудово попытка сохранить свою человечность в этом бездушном месте. Так что могли бы и потише со своей критикой. А то накинулся старый сразу на творца как служба безопасности банка на абонента, не жалеющего говорить свой код с обратной стороны карты.

Рядом с ними сидели Михаил и Егор. Но эти бывшие охранники из партии вылетели и теперь ждали, пока начнётся новая. Чего ещё делать, кроме как дожидаться? Время за сроком течёт медленно, зеки находят радость в мелочах. Одни делятся историями из жизни, другие смеются даже над такими шутками, которые, казалось бы, неуместны в таком месте. А любое слово ведёт либо к новому конфликту, либо к какой-то особой дружбе, которая формируется здесь почти вопреки. Так что каждый следит за базаром.

— Мужики, а что, если… так? — вскоре добавил Шмыга и снова прочистив горло, выдал обновлённый вариант:

В мире технологии правят бал,

Где айфон в руках как волшебный жезл.

Всё смешалось: страсти и судьбы накал,

А Людмила грезит о полезном.

— Так уже лучше, — тут же добавил Алагаморов на пеньке, подняв ноги, пока под столом проходился тряпкой Блоб, и тут же протянув кружку под чифирь, который перелил из банки с кипятильником в емкость Джоб. — Но в чём-то старый прав, всё ещё не хватает сюжетной линии, драмы. Зачем ей это?

Антон снова кивнул и принялся прикидывать так и этак. Камера тут же погрузилась в тишину. Но тишину творящую. В ней зеки создавали свой маленький мир, наполненный надеждой, мечтами и человечностью. И по возможности цепляясь за эту человечность, каждый из них, несмотря на обстоятельства быта и бытия, продолжал искать в себе свет, который однажды приведёт их к свободе.

Цепляясь за свой лучик света, на этот раз Антон продолжил без предупреждения:

Хочет тётка новенький айфон,

Надоел, мол, нокия бессмертный.

Хочет полномочий, да таких,

Чтобы выглядеть на глаз — помпезной.

Вот и муж губу уж прикусив,

Битым пикселям назло ей шепчет нежно.

И в тени их игр на двоих

Для Людмилы выглядит полезным.

Все повернулись разом к поэту. Затем одни заржали, другие зааплодировали, а Алагаморов и Тимофей Вольфович, как первые критики, переглянулись и вытянули губы в душу.

Неплохо, мол.

Антон тут же подскочил и цепляясь за вдохновение как репейники за собачью шерсть в лесу, продолжил на эмоциях читать с листа:

Да, минет — игра, танец на двоих,

Вот и телефон Игорь прячет робко.

Записать он хочет для других,

Как Людмила просит… не ребёнка.

Искренне желая для любимой блага

Жезл он достанет, даму повернёт

А как встанет раком, вставит до упора.

А айфон? Да хрен с ним! Без него живут!

— Браво! — тут же подскочил первым Лупов на верхней полке, все охранники и директора управляющей компании.

А Блоб так быстро подскочил, что затылком о стол ударился. Но не успел Антон раскланяться, словив минуту славы, как дверь тут же распахнулась и в камеру вошёл человек при высоких погонах.

Что немаловажно — лицо новое, ранее на территории не замеченное. Но судя по виду — важное.

— Так, что за шум? Опять беспорядки устраиваете? Вы мне это дело бросьте. Как по-старому уже не будет.

Все тут же притихли. Антон сунул тетрадку со стихами за спину. Позже перепрячет под матрас. Там уже тех стихов на отдельный сборник накопилось. Выйдет — издаст. И пусть Европа потом вдохновляется, раз ничего, кроме говна в виде инсталляции уже создать не способна, а о былом вроде Шекспира помнить не желает.

— Работать они, значит, на территорию не желают, а на СВО не хотят, — припомнил их дела начальник, нахмурившись. — Хорошо в отрицалове устроились? Да? А вот уд вам, да без варенья! В карцерах сгнобить вас, конечно, не сгноблю. Но и этот самый хуй хоть в чистом виде пинать тут не позволю. Всё, кончилась лафа!

— Как кончилась? — тут же разволновался бывший мэр Лупов, который вовсе рассчитывал на отдельную камеру, а получил общую. Но если и дальше так пойдёт, то скоро вообще некуда будет падать.

Тоже стихи начнёт писать.

— Выход всегда найдётся, — усмехнулся недобро новый начальник. — Мэрия просит нас поспособствовать процветанию города. И вы, зуб даю, поспособствуете!

— А что делать надо? — тут же подался вперёд Алагаморов, рассчитывая наладить контакт и с новой администрацией, чтобы другие работали, а он — способствовал.

— В нашем славном городе новая управляющая компания открылась. Людей там не хватает. А они с мэрией договор подписали. Они, значит, новой техникой снег зимой убирают, а летом дороги поливают и чистят от пыли для блага города и общей доброжелательной атмосфере, а мэрия во главе с новым мэром Когорлицким уверила их, что с людьми поможет. Но гастербайтеры за лето куда-то все подевались. Вот и приходится зоне не только фронту помогать, но и обществу в тылу. Тут-то я про вас и подумал, соколики, — тут начальник обвёл всех и каждого долгим взглядом, заглянул в глаза. И лишь разглядев надежду (и сопоставив её с делами), спросил в лоб собравшихся. — Ну что, хотите на воле жить и работать как люди? Или так и будем сидеть в тесном, местами запуканном помещении весь срок?

— Я пойду! — тут же вызвался киллер Иванов, у которого два десятка кукол под подушкой встречи с детьми в детдоме дожидались.

— Тебе нельзя, у тебя статья тяжкая, — припомнил начальник.

— Но если он пойдёт, то и я пойду с ним, так что сложите мою и его и разделите пополам, — тут же поддержал сводного брата Антон Сергеевич. — К тому же про управляющие компании я всё знаю. Могу помочь советом, если требуется.

— Да, что за управляющая компания, кстати? — следом вызвался и Старков. — Неужто нашу выкупили?

— Вашего там ничего нет, — хмыкнул начальник. — Просрали вы всё ваше, оставив общие проблемы прочим. Так обычно паразиты и поступают. Доля у вас такая. Паразитическая. Но, если каждый за Иванова впишется и будет за ним приглядывать в один глаз, пока забор красит, то кто знает? Может, всех в один отряд и запишем. Под коллективную ответственность. Но не обещаю.

— А что они обещают? — добавил Блоб, откладывая тряпку.

В конце концов без разницы где убираться — в камере или любой другой комнате. Но на свободе легче дышится.

— От управляющей компании рабочая одежда, съемное жильё и пропитание трёхразовое вместо зарплаты, — охотно рассказал начальник. — А от вас — труд, труд и ещё раз труд. Потому как вы двое… — тут он посмотрел на Шмыгу и Тимофея Вольфовича. — … порядочно район засрали. А новая управляйка теперь всё из руин поднимает. Скамейки вдоль улиц появились, подъезды красят, трубы меняют вдоль всей линии сразу, а не латают в местах прорыва. Работы хоть жопой жуй. Но результаты видно сразу. Город облагораживается. Так что каждому, так сказать, по способностям. А с нас в дар вам — по браслету. Вздумаете куда с района улизнуть — из зоны больше не выберетесь. Это я вам лично обещаю… Усёк, Иванов?

Киллер кивнул. Киллер понимал. Но пока своё в голове прокрутилось, начальник тут же дожал:

— По квартирам вас, конечно, не пустят. Но работы много в школах, детских садах и больнице с поликлиниками. Отопление менять, проводку проводить, красить, штукатурить. Конечно, как отряд вы будете только числится. А так по группам подвое раскидают с нормальными рабочими. Работа шесть дней в неделю с восьми до шести. С часовым обедом. Спать должны на съёмном жилье в обязательном порядке. Но в воскресенье — свободный день. Если без замечаний от бригадира, то можете по городу гулять.

— А на что гулять, раз не платят? — не понял Егор, семья которого почему-то перестала поддерживать. Ещё и жена развелась, лишив родительских прав.

И его набеги домой с работы на пять минуточек вряд ли что-то исправят.

— Это за официалку не платят. Так как срок на работу меняете в режиме «один день там, как два здесь». Считай, как на фронте. Но что сверхурочно на объектах наработаете — всё ваше. Упахиваться, конечно, до предела не стоит. Иначе фиксированные показатели не вывезете. А про них забывать не стоит. Но своя деньга в кармане будет, если лишние час-два вечером поработаете. Таков негласный договор. А дальше уже как договоритесь. Но борзеть я не советую. Вас как взяли, так по первому же замечанию и обратно сдать могут. Так что будьте паиньками. Или передумаю насчёт карцеров. Кроме того, управляйка готова заключить полный рабочий контракт с бывшим заключённым по мере освобождения и предоставить оплачиваемые курсы повышения квалификации, если уроков на местах вам не хватит. А кто решится получить полное образование, просрав по неведомым мне причинам прошлую часть жизни, то вечерние курсы в ПТУ имени Артёмия Тапочкина к вашим услугам. С ними у управляйки тоже договор имеется, как я слышал.

— А на кого там учиться? — спросил уже Джоб. — Есть медвежатники. Или ещё чего полезного?

Народ заржал.

— Вот пока вы тут смеётесь и сиги шкуляете, чаи без сахара гоняя, они там деньги заколачивают, — ответил начальник. — Так что советую обратить внимание на такие рабочие профессии, как сантехник и электрик. На них сейчас спрос заоблачный. А ещё там можно стать автомехаником и автоэлектриком, если ворон считать не будете. Итак, есть вопросы и я пошёл или нет вопросов, и я пошёл? Потому что пойду я в любом случае. Весь вопрос лишь в том, останетесь ли вы тут?

Вопросов, конечно же, не оказалось.

Так братья Иван и Антон Ивановы, бывший директор Тимофей Вольфыч, бывалый вор Хрунычев, проворовавшиеся охранники Семён, Михаил и Егор, сатанист-аферист Алагаморов со своими приближёнными Блобом и Джобом, а также небезызвестный бывший мэр Лупов, что получил срок за коррупцию в особо крупных размерах, по веянию кармы оказались чернорабочими в новой управляющей компании с броским названием — «Глобальная компания».

* * *

То же время.

Зона СВО.

А где-то на передке, накатываясь на врага, смеялся один танкист небольшого роста, но с крепким, задиристым характером. Который оказался так кстати на линии боевого соприкосновения. Позывной его был простым «Карл». Но некоторые уже уважительно добавляли к нему один эпитет из трёх: «Весёлый», «Завоеватель» или «Великий». И пока дроны вязли в сетке над башней, этот мужчина нередко выводил танк на самый передок и врагу покоя не давал.

И пока в танке звучало:

Расскажу вам песнею-подругой

Как дерутся с чёрною ордой

Три танкиста, три весёлых друга —

Экипаж машины боевой!

Он дёргал рычаги, до рези в глазах вглядываясь в заляпанный триплекс и отправлял очередной снаряд в долгий полёт. А там взрывалось, там валил чёрный дым. Металл корёжило, металл горел, он плавился и ломался, пробитый, подбитый, да подорванный.

Но не ломались, не горели и не сдавались люди, из которых самих бы танки строить. И часть из таких сидело рядом с танкистом. Для них он и пел в то время, когда не получается молчать.

Не дают они фашистским танкам

Тёмной ночью в тыл забраться к нам!

Без пощады бьют бандитов с фланга,

Угощают крепко по зубам!..

Вновь и вновь Маливанский насвистывал себе под нос незамысловатую мелодию, поправлял шлемофон после очередного залпа. А затем смотрел на едва различимые, но поражённые цели в триплекс. Снова сводился и снова убеждал всех в танке, что всё будет хорошо.

Но делал это в своей манере:

— Мужики, что главное в танке? — бывало, кричал он, когда под рёв машины боевой прочая тишина давила на голову, а песни орать горла уже не хватало.

На что экипаж мгновенно отвечал ему столь же задиристо и гордо:

— Главное в танке не пердеть!

И снова траки вгрызались в грязь, где под ногами сплошь чернозём. И всякий знал в округе, что война пройдёт, а когда в землю будет посеяно что-то, кроме мин и гильз, — да хоть бы палку воткни! — то на землях благодатных обязательно взойдёт добрый урожай. И бывалые солдаты переломят меж собой семь хлебов, да выпьют семь рюмок, где на седьмой обязательно будет лежать кусочек чёрного хлеба.

Не тронутый.