Три дня с миллиардером

Глава 16

Антон всегда старается избегать лишнего геморроя. Он не стал бы усложнять себе задачу, выдумывая мексиканские страсти о моем родстве со Львом Громовым. Да и ответы на многие вопросы сами на поверхность всплывают. Например, мне становится ясно, чем заинтересовала Громова моя фамилия. Почему только после визита майора он порылся в моей биографии. Зачем подарил мне кольцо с бриллиантом и оплатил мой штраф. Из-за чего Ксения Вацлавовна вдруг взъелась на меня. Что делал Клим у нашего дома. А главное — причина маминого молчания о моем отце. Рассказывать было нечего: он бандит. Не пожарный, не летчик, не моряк, не космонавт, а преступник. Я бы на ее месте тоже помалкивала.

— Я не хочу в Москва-сити, — говорю Антону, опомнившись, что в его тамошних апартаментах был убит Радик.

— Там все убрали.

— И воспоминания?

— Не думай об этом.

— Не могу.

Сжав челюсти, Антон едва сдерживается, чтобы не наорать на меня. Но не хочу я туда! И так паршиво себя чувствую.

Перестроившись в другую полосу, Антон разворачивается на ближайшем повороте и въезжает на парковку трехзвездочного отеля. На пять звезд, видимо, мне рассчитывать рано. Но это я так, иронизирую.

— Сойдет? — Смотрит на меня, заглушив двигатель.

— Если здесь ты никого не убивал.

— Пока нет. — Он выходит из машины, огибает и открывает для меня дверь. Я уже и не рассчитывала, что от него можно дождаться обходительности.

Вкладываю свои похолодевшие пальцы в его ладонь и чувствую, как вверх по руке взбираются тонкие струйки тепла. Сколько раз он хватал меня, а подобных ощущений не было. Он был моими тяжелыми, колючими кандалами. Сейчас же напоминает оголенный провод — единственное, за что я могу ухватиться, оказавшись над бездной.

— Знал бы, что ты наследная принцесса, с самого начала бы так с тобой обращался, — с кривой улыбкой хмыкает он, взглянув мне в глаза.

— Ты говорил, что Лев Евгеньевич бесплодный, — напоминаю я.

— Я говорил, что он стал бесплодным после ранения, — уточняет Антон и, хлопнув дверью, ведет меня в здание отеля.

На ресепшене оплачивает номер для двоих. Радует, что не для новобрачных, который нам очень рекомендуют, не упустив сладкую фразочку: «Вы такая красивая пара!»

Просторная комната, погруженная в нежный свет приглушенных торшеров, располагает двуспальной кроватью и небольшим диваном. Две тумбочки, кофейный столик, шкаф, туалетный столик с зеркалом и пуф. Отдельный балкон, задернутый легким шифоном, и душевая, отгороженная матовым стеклом. Все просто, но в то же время изысканно.

— Меню и винная карта, — администратор указывает на столик и поправляет вазу с цветами. — Номер для заказа. Наш официант доставит ужин в течение двадцати минут. За исключением мяса некоторых видов прожарки…

— Мы не голодны, — перебивает ее Антон, отдернув штору и открыв балконную дверь. — Оставьте нас. — Вынув из кармана бумажник, достает зеленую купюру и бросает поверх меню. — Убедительная просьба не беспокоить.

— Поняла. — Девушка сминает деньги и быстро уходит, тихонько щелкнув дверным замком.

Я ловлю на себе его сосредоточенный взгляд и инстинктивно обнимаю плечи. Странно это — вдруг узнать, что ты дочь монстра, который едва не стал твоим свекром…

— Так значит, мы с тобой, по сути, сводные? — бормочу, отчего в его глазах загораются угольки бешенства. — Пожениться у нас не получится. А то это уже попахивает инцестом, — нервно усмехаюсь, впервые нащупав реальный повод не выходить за Антона, но вдруг осознав, что я как-то уже смирилась с мыслью быть его невестой.

Антон отходит к маленькому холодильнику и, сев перед ним, перебирает бутылки и жестяные банки. Найдя энергетик, откупоривает и делает глоток, спиной подперев закрывшуюся дверцу. Вытянув вперед одну ногу и подогнув другую, упирается в нее локтем.

— Что ты знаешь о молодости своей мамы? — спрашивает, не спеша делиться со мной своими знаниями.

Я сажусь на край кровати и поправляю подол платья, пытаясь закрыть им колени.

— Мама родом из Томской области. Дедушка умер, когда она еще в школе училась. Поэтому после выпускного мама уехала в Москву на заработки. Накопила денег и перевезла бабушку в Подмосковье. А вскоре я родилась, и мама созрела для учебы. Заочно училище окончила, пока я мелкой была, и вернулась из деревни сюда. Так мы с ней и жили: она работала воспитателем, я училась, на выходные ездили к бабушке.

Антон делает еще глоток, облизывает губы и произносит:

— Деньги, на которые твоя мама перевезла бабушку из Томска, были заплачены ей за аборт. И судя по тому, что ты сейчас здесь, никакого аборта твоя мама не сделала.

Горький ком в горле перекрывает мне дыхание. Глаза начинает щипать. Я нервно тереблю ткань платья, стараясь держать себя в руках. Ведь понимаю, что моя встреча с Громовыми была лишь вопросом времени. Не надо искать виноватых и сожалеть, что где-то что-то пошло не так. Все предрешилось еще тогда, двадцать два года назад, когда мама связалась со Львом Громовым.

— Что ты знаешь об этой истории? — спрашиваю я его же тоном, осмелившись поднять лицо.

— Ты действительно хочешь услышать это от меня?

— Из мамы ни слова не вытянешь, так что выкладывай… братик…

— Не называй меня так, — напряженно морщится он.

— Алика же называет, — пожимаю я плечом и, на секунду задумавшись, улыбаюсь.

У меня есть сестра. Младшая сестренка, о которой я с детства мечтала. Хоть что-то хорошее во всем этом дурдоме.

— Это было пять лет назад, — начинает размеренно рассказывать Антон. — Нахлеставшись на своем юбилее, Лев Евгеньевич излил нам с Ринатом душу. Пришлось ресторан до самого утра выкупать, пока батя так и не уснул на столе. Это был единственный раз, когда я видел в его глазах настолько бездонную скорбь. — Очередной глоток из банки отправляется к нему в рот. — Он рассказал нам историю, в которую мы и верить-то не хотели. Даже не обсуждали ее потом. Ни разу… Еще по молодости, когда полный сил и перспектив Лев Громов только женился на дочери своего чехословацкого партнера, была у него горничная. Хорошенькая девчонка — простая, работящая, исполнительная. Из всего женского персонала только она не клеилась к боссу. Привыкший, что вся прислуга перед ним стелется, Лев Громов с ума сходил от ярости. Буквально задался целью любыми путями влюбить ее в себя. Да так заигрался, что сам втрескался по уши. Ксюша об этом узнала, но ничего не могла сделать. Ее отец к тому времени обанкротился, и только муж мог обеспечить ей роскошную жизнь. Как ты понимаешь, о разводе не было и речи.

— Эта хорошенькая девчонка — моя мама, да?

— Он не называл ее имя. Говорил: «Она… она… она…» Словно боялся произнести и умереть от инфаркта. Она была его любовью и стала крестом на всю жизнь. Исчезла внезапно, будто и не было никогда. Он искал ее, но дом в Томске уже был продан, а сами Вольские как сквозь землю провалились. Да и знаешь, этот рубеж веков… Столько сложностей во всем было. Новые реформы, законы, реорганизации. А тут бац — и ранение. Он тогда в больничке не один месяц провалялся. Врачи сказали, хрен стоять будет, но семечки теперь без зародышей.

— Антон, — прошу я, сморщив нос от его острых выражений.

— Излагаю, как есть, — разводит он руками, допивает энергетик и, смяв банку, бросает ее в мусорную корзину. — Он Ксюше не сказал о диагнозе. Если бы и она от него сбежала, он бы рехнулся. Короче, его выписали, и он решил стать верным, надежным мужем той, что ухаживала за ним. О своей горничной не забывал, но больше не искал ее. В его доме вообще было запрещено говорить о ней, и этого правила придерживались. Пока Ксюша не объявила о своей беременности.

Я подношу ладонь ко рту, чтобы прикрыть отвисшую челюсть. Рано я сестренке обрадовалась.

— Тут-то Лев Евгеньевич и узнал, почему его горничная пропала. Когда пистонов Ксюше вставил, она призналась, что да, изменяла ему. Отомстить хотела за ту шлюшку, что с пузом от них ушла. Призналась, как денег ей отвалила на аборт, как пригрозила убийством, если еще хоть раз ее рядом с Левой увидит. Он ее едва не убил. Клим остановил. Попросил хотя бы над ребенком сжалиться.

— Клим — отец Алики?

— Угум, — кивает Антон. — Ты прикинь, с каким дерьмом живет Лев Громов. Сколько у этого мужика силы духа, раз не хлопнул гулящую жену и помощника, которому свою жизнь доверял. Он им условие поставил, чтобы даже в сторону друг друга не смотрели. Нарочно обрек на сосуществование рядом со связанными руками. Урок преподнес длиной в вечность. Алика, естественно, при рождении автоматом и фамилию, и отчество получила. Никто в семье никогда не поднимал вопрос ее настоящего отцовства. Лев Евгеньевич ее всем обеспечивал, мы с Ксюшей баловали, а Клим защищал и воспитывал. Девчонке просто повезло.

Антон снимает туфли, поднимается с пола и встает в балконном проеме, опершись о него плечом. Смотрит на ночной город, давая мне время переварить услышанное.

— Лев Евгеньевич усыновил тебя, чтобы его империя не досталась Алике. Дело вовсе не в том, что править должен мужчина. Чувство собственного достоинства не дает ему доверить дело всей жизни плоду измены.

— Да. Была бы у него ты, хрен бы он меня из детдома забрал. Он бы боготворил тебя. Ты же его копия по характеру. Следовало раньше понять, кого ты мне напоминаешь. — Антон глядит на меня через плечо. — Когда Генрих накопал на тебя и твою семью, я не придал значения прошлым переездам твоей матери. Я же не знал, как звали ту горничную. Но после последнего визита Беркута в наш дом все изменилось. Лев Евгеньевич готов тебя на руках носить, а Ксюша со свету сжить. Выходит, тот пьяный бред вовсе не был бредом. Оставила твоя мать огромный след в его сердце.

Я мотаю головой. Хочу избавиться от этого наваждения. Хочу сказать, что все это — чистая случайность. Но не визит Льва Громова к моей маме.

— А ты говорил, что любви не существует.

— Твоя мать была единственной слабостью Льва Громова. Я тех времен не застал. Естественно, в моем понимании сложился совсем другой образ отца — человека, получающего выгоду всегда и во всем. Но надо отдать твоей матери должное — она всех нас уделала.

— Она всего лишь не сделала аборт, — вздыхаю я, в глубине души признаваясь самой себе, что мама тоже все эти годы любила моего отца.

У нее не было романов, даже коротких. Иногда по ночам она плакала. Сразу меняла тему разговора, если мы с бабушкой начинали говорить ей о личной жизни. И она утверждала, что я добьюсь всего, чего пожелаю, потому что у меня сильные гены.

Зазвонивший мобильник заставляет нас с Антоном встрепенуться. Поднеся айфон к уху, он возвращается в комнату и, хмурясь, отвечает:

— Да… Да… Понял…

Я встаю с кровати, выпрямляясь перед ним и заглядывая в его лицо. Грудь разрывает от нетерпения. Мне важно знать, что мама в безопасности.

— Это Генрих, — сообщает Антон, скинув звонок. — С твоей бабушкой все хорошо. Оцепили всю деревню.

— А мама?

— Лев Евгеньевич до сих пор у нее.

— И Клим! — срываюсь я. — Любовник Ксюши, который годами копил в себе ненависть к моим родителям!

— Если он и копил к кому-то ненависть, то к самой Ксюше. Она использовала его, чтобы отомстить мужу. Вынудила жить в одном доме с родной дочерью, которая никогда не называла его папой. Поверь, Рина, Лев Громов отдаст жизнь за свою любимую горничную. Она слишком глубоко вросла в него и пустила корни. Ее уже не выдрать. Он знает, что делает.

Стоит Антону сказать это, как снова звонит его мобильник. Взглянув на экран с высветившейся фотографией гордого льва и подписью «Биг Босс Гром», он усмехается, протягивая айфон мне:

— Может, ты ответишь папе?

— Спасибо, воздержусь. — Отодвигаю от себя его крутой гаджет. Мне есть что сказать Льву Евгеньевичу, но не сейчас. Для начала надо освоиться в новой реальности.

Не выпуская меня из поля зрения, Антон отвечает на звонок:

— Привет!.. Нет, мы не дома… Да, я Ксюшу предупредил… Куда-то уехал? — заговорщически подмигивает мне, дразня вожака. — Я бы не отказался быть посвященным в твои дела… Конечно, она со мной… Что за тон? Расслабься, я свое не упущу.

Его последние слова невидимым ошейником ложатся на мою шею. Не затягивают, а просто оплетают, будоража каждый мелкий волосок на коже. Я взволнованно потираю ее и отвожу взгляд в сторону. Пытаюсь зацепиться за что-нибудь интересное, но снова и снова возвращаю его к Антону. Ощущение, словно я плыву без весел прямо к вершине водопада. Еще чуть-чуть — и утону, погибну.

— Сказал, у него дела, — докладывает он, закончив разговор с отцом. — Беспокоится о тебе.

Мои щеки пощипывает. Где-то внутри меня все еще живет девочка, мечтающая о заботливом папе. Резонно, что меня смущает непривычный надзор.

— Да ему медаль дать надо, — хмыкаю. — Надеюсь, мама постарается, отвесит. Прямо по морде.

— Рина, он не знал, что твоя мать была беременна, — оправдывает его Антон. То ли из чисто мужской солидарности, то ли жаждая наших с отцом близких отношений ради власти, которая уже ускользает, как песок сквозь пальцы.

— Ну и хорошо. Вдруг под его опекой я выросла бы бандиткой.

— Без него ты выросла еще хуже, — подшучивает Антон, в своей обаятельной манере изогнув уголок рта.

Необъяснимым образом между нами тронулся лед. Я его больше не боюсь. Наоборот, ищу в нем защитника. Он меня больше не держит в заложниках, а оберегает. Наверное, так и зарождается дружба — на зачатках доверия.

— Душно тут.

Обойдя Антона, выхожу на балкон и сдавленной грудью ловлю прохладный ночной воздух. Почти не освежает, но хотя бы притупляет пульсирующую резь в голове.

Антон выходит следом. Обеими руками опирается о перила и, чуть повернув голову, приваривается ко мне своим гибельным взглядом, засасывает в заболоченную воронку глаз.

— Если хочешь, я все перепроверю.

— Есть ли в этом смысл? — криво улыбаюсь я. Даже не улыбаюсь, просто изламываю губы, ощущая мерзкую горечь на языке. — Или думаешь, Лев Евгеньевич свататься к моей маме рванул? Столько совпадений просто не бывает.

— С твоей одаренностью спотыкаться на ровном месте все возможно.

— Забей. Тебе еще заказчика искать.

— Да я уже нашел его. Завтра точно станет известно, не подвело ли Антошу Громова его чутье.

Он поворачивается ко мне корпусом, и я инстинктивно сжимаю пальцами перила. Молюсь, чтобы не озвучивал имя. Вдруг я знаю этого человека. Еще одного потрясения я не выдержу. Точно в дурку упекут.

— Давай хоть телек посмотрим, — предлагаю я, разворачиваясь к двери.

Антон ловит меня одной рукой за талию и притягивает спиной к себе. Сердце делает тройное сальто-мортале за секунду и замирает. Примерзает к ребрам, а потом плавится, стекая вниз по стенке. Меня парализует в тесных объятиях. Дурманит от мужского запаха, к которому мне пора привыкнуть.

Он склоняется к моему уху и дыханием выжигает на нем отпечаток:

— Ты от меня бежишь или от себя, Рина?

— Антон… — Совершаю безуспешную попытку отнять его руки от моего живота. Зря. Сцеплены намертво. Приклеили меня к точеным мускулам.

Спиной ощущаю, как дергается его сердце в груди. Бешеный ритм каждым толчком посылает обжигающие меня импульсы.

Он плавно ведет щекой вверх-вниз по моему виску. С одержимостью вдыхает запах моих волос. Вновь опускается к уху и шепчет:

— Признайся, Рина, у тебя где-то припрятана моя фотка, и по ночам ты тычешь в нее иголками.

— Ты плохо меня знаешь. Твою фотку я в дыру затыкала еще на первом сеансе. Уже давно перешла на твои волосы. Разве терминатор еще не доложил тебе, что у тебя залысина на затылке?

Засмеявшись, спокойно поворачивает меня к себе и спиной придавливает к стене. Вглядывается в глаза, плотоядно облизнувшись и ладонями ползя к моей пояснице.

— Коза ты, Рина. Я тебе хоть немного нравлюсь?

— Как брат? — стараюсь остановить его, взывая к морали и совести.

— Я неприхотливый. Могу быть кем угодно.

— Оказывается, ты у нас не только псих. Еще и извращенец.

— «У нас»? — Выгибает бровь, сверкнув глазищами. Руки находят цель. Пальцы с мягким нажимом мнут мои упругие половинки, которые находятся пониже поясницы.

Я подтягиваюсь на носках, отрывисто выдохнув, и Антон рывком дергает меня на себя. Кончиком носа трется о мой нос, решив, что мое подскакивание — зеленый сигнал.

— Тронешь меня — я и пожалуюсь папе, — говорю, не дыша. Боюсь. Но в этот раз себя: проклятой тяги, желания получить запретный кайф.

Антон усмехается, не отодвинувшись ни на миллиметр. Мои угрозы его лишь сильнее заводят, пробуждают азартного охотника.

И все же я кладу ладони на его твердые плечи и силюсь оттолкнуть.

— Антон, мне погано из-за Радика. Тебе — из-за Инессы. Но это не предлог сходить с рельсов. Когда все вернется на круги своя, мы не сможем смотреть друг на друга…

— Ты говори-говори, — издевается он, подхватывая меня под ягодицы и занося в комнату. — Я уже привык к твоей нескончаемой болтовне. — Укладывает меня на кровать и своим телом топит в матрасе.

Его глаза мутнеют. Пьяно бродит ими по моему лицу, а горячей ладонью гладит колено, подгибая мою ногу и ловко пробираясь к бедру. Гора напористых, задиристых мышц.

Чувствую, что он уже не подавляет меня. Лишь чуточку соблазняет, давая волю моим собственным желаниям.

— Ты пользуешься моей беззащитностью…

— Если ты беззащитная, то я вообще жертва обстоятельств, — опаляет он мои губы своим дыханием.

Кончик его языка игриво очерчивает мой рот. Меня начинает лихорадить. Лицо вспыхивает пламенем. И стыдно, и приятно.

Мои ладони чувствуют, как напрягаются мужские мышцы на плечах. Позволяю пальцам осторожно обрисовать рельефы через ткань рубашки. Начинаю воровать его сбитое дыхание и тихонько, почти украдкой выгибаться.

Наши губы соприкасаются, пронзив меня сметающим все на своем пути разрядом. Объятия Антона усиливаются. Температура его тела ощутимо повышается.

Я запускаю пальцы в его волосы, перебираю их, добровольно бросаясь на амбразуру. Размыкаю губы, подставляя их для поцелуя — нежного, легкого, шелкового.

Антон крайне аккуратен со мной, хотя я кожей чувствую, как беснуется в нем демон.

Его губы становятся требовательнее. Начинают жадничать. Обрушиваются на меня с дикой алчностью, искушая и подчиняя.

Наши языки переплетаются, вытянув из меня сладкий, протяжный стон удовольствия. Если это то, что по словам Антона должно было мне понравиться, то напрасно я раньше сопротивлялась. Это не поцелуй. Это фантастика, от которой сносит крышу. Перед глазами все плывет. Мысли рассеиваются. Тело немеет, оголяя только самые волшебные точки.

— Анто-о-он, — тяну, отчаянно зацепившись за остатки трезвого рассудка, когда его волшебная точка… вернее, палочка… упирается в мое бедро. — Я не хочу так.

— Как? — Он нехотя отрывается от моих губ и, лениво открыв глаза, смотрит на меня с болезненным разочарованием.

— С горя. Почти то же самое, что по пьяни.

Раздраженно рыкнув, он сползает с меня и падает на подушку рядом. Нервно потерев переносицу, пыхтит:

— Знаешь, ты просто суперзлодейка.

— Я всего лишь не хочу делать это так. Если ты забыл, я напомню — у меня еще не было мужчины.

Звучно выдохнув, он поворачивается ко мне лицом и произносит:

— Черт.

Я поправляю задравшееся платье, пряча от его голодных глаз свои бедра, и натягиваю на себя край одеяла.

— Я и правда забыл. Но целоваться-то с горя можно?

Коротко смеюсь, кивая:

— Можно.

Он охотно залезает ко мне под одеяло и снова находит мои губы своими.

— Тогда держись, Рина. Обглодаю…