Три дня с миллиардером

Глава 4

Сначала я восприняла произошедшее, как издевку судьбы. Потом обещанные пять сотен долларов вскружили голову, и я решила, что мне впервые в жизни повезло. Теперь я получила удар. Болезненный. Острый. Нестерпимый.

Я едва чувствую ноги, плетясь за Громовым. Наспех застегнув рубашку на пару пуговиц, он в корне игнорирует любой подозрительный взгляд тех нескольких человек, с которыми вообще можно столкнуться на рассвете. Его попросту не колышет, что о нем подумают люди. Любого за шкирку возьмет и прошипит в лицо, что его это не касается.

Заталкивает меня в машину, наконец отпустив мое запястье. Сам садится на переднее сиденье и велит Демиду гнать. Бесцельно крутит айфон пальцами, спокойно любуясь городскими пейзажами. Словно мы, как самые приличные люди, проснулись по звонку будильника, приняли душ, мило позавтракали, выпили кофе и, полные бодрости, отправились по делам. Никто на нас не нападал, он никому не простреливал башку и не мучил раненого парня допросом, позже кинув его на растерзание своему головорезу.

Перед глазами опять мелькает распластавшаяся по полу туша в луже крови. Слышу хриплые стоны раненого. Наверное, пуля задела легкое. Тогда жить ему осталось недолго. Вряд ли Генрих повезет его в больничку.

— Извините, есть жвачка? — прошу я, не понимая, откуда у меня вообще появились силы и смелость заговорить. Похоже, проклевывается жажда жизни. Заблюю этот дорогущий салон — и сделка о трех днях быстро утратит силу.

— Слышишь? — переспрашивает у Демида Громов. — Жвачка у тебя есть?

Тот мотает головой, перестраиваясь в краевую полосу.

— Укачало? — Антон оборачивается, и я невольно вздрагиваю от его взгляда.

Молча киваю, сомкнув губы. Пусть думает, что тошнит, потому что укачало, если для него убийство в порядке вещей.

— Вон пивнуха круглосуточная, — указывает Демид на вывеску в старом многоквартирном доме. — Какую взять?

— Не имеет значения, — отвечаю, чувствуя себя не в том положении, чтобы выбирать.

— Возьмешь каждой по пачке! — приказывает ему Громов.

Демид паркуется возле магазина, достает из перчаточного ящика свой бумажник и, пока закрывает его, я успеваю увидеть еще один пистолет. Впечатление, будто Громов ими со всех сторон утыкан. Куда не сунься — ствол. Заряженный. Наготове.

— Первый раз всегда так, — говорит он, глянув на меня в зеркало над стеклом. — Но ты же понимаешь, что выбора у меня не было?

Я опять киваю, не произнеся ни звука. Раз ему удобно так себя оправдывать, я спорить не стану.

— Ты, кстати, мне шкуру спасла. Не разбудила бы меня, и сейчас подушка впитывала бы мои мозги.

Отрывисто вдыхаю через рот. Лишь бы не вырвало. Лишь бы не вырвало…

— Ты там блеванула вроде. Колечко не выскочило?

Задрожав, крепче прижимаю сумку к себе.

— Нет. Я бы заметила.

— Ладно. Будем ждать, — подмигивает мне и переключается на вернувшегося с горстью жвачек Демида.

— Вот. — Тот высыпает пачки мне на колени. — Взял все, что было.

— Спасибо, — пищу, схватив первую попавшуюся и разорвав ее. Подушечки высыпаются на сиденье и мне под ноги. Резко поднимаю лицо. — Я все соберу!

— Да оставь, — усмехается Громов. — На мойке почистят.

Сглотнув, закидываю в рот две подушечки, разжевываю и немного успокаиваюсь от ударившего в нос холода ментола. Пальцы все еще дрожат, ладони потеют, постукивают зубы. Даже рубашка прилипла ко мне мокрыми пятнами, но не из-за невысохшего бюстгальтера, а от страха, окутавшего меня ледяной пленкой пота.

Откинувшись назад, отворачиваюсь к окну и весь оставшийся путь борюсь с рвущейся наружу истерикой. Лучше не злить этого маньяка. В его кармане наверняка припрятан скальпель, которым он с легкостью вскроет мой живот вдоль и поперек, не оставив мне шансов на выживание.

Боже… Как я с ним разговаривала?! Позволяла себе оскорбления, даже не догадываясь, из каких кровавых денег он скручен. Сейчас проматываю в голове все назад до нашей встречи в ресторане, и ужасом из меня дух выбивает.

Он не человек. Зверь. Хищник. Стервятник. Чудовище. Но не человек. Каждая клеточка его тела выточена из зла и мрака. И проглоченные мной миллионы — это чьи-то слезы, страдания, кровь. Грязь и смерть.

Демид подъезжает к воротам, которые медленно отворяются, впуская нас в просторный вымощенный брусчаткой двор. Зеленый газон по сторонам, аккуратно стриженные кусты и голубые ели негласно рекламируют искусную руку опытного садовника. А дом — настоящее двухэтажное загляденье с мансардой и террасой на крыше. Последняя выдает себя раскрытыми на ней пляжными зонтиками.

Инструктированные камнем арочные окна и углы, кованые перила на балконах второго этажа, панорамные окна первого: здесь все блещет профессиональным дизайном. Светлые тона расслабляют, позволяют на минуточку забыть, как добыты деньги на такое строительство.

При моем статусе побывать в подобном доме можно только в двух случаях — домработницей или в том незавидном положении, в котором я случайно оказалась.

— Антошка! — Из дома с визгом выбегает счастливая девушка — обладательница короткого белокурого каре, голубых глаз и курносого носика. Запрыгивает в объятия Громова и душит его обеими руками.

— Привет, малая! — улыбается он, обняв ее одной рукой и оторвав от земли.

Я вылезаю из салона и попой жмусь к машине. Отлепиться от нее страшно. Как будто сделаю шаг — и все, потеряюсь, провалюсь в бездну, разобьюсь, исчезну. Хотя ничего пугающего в этой сцене нет. Даже как-то мило.

— Катерина, познакомься, это Алика, — представляет он ее мне, поставив на ноги, но не выпуская из объятий. — Сестренка моя.

— Привет, — улыбается она мне, сверкнув брекетами с блестящими камешками. Небось тоже бриллианты. — Я ждала вас вечером.

— Нас? — вырывается у меня, но тут же прикусываю язык. Я никто, чтобы задавать вопросы, даже касающиеся меня. Надо стать тише и благодарнее. Убедить Громова, что не помчусь в полицию, вернув себе свободу.

Алика опускает взгляд, разглядывая мои руки в очевидном поиске кольца. До меня доходит, за кого она меня приняла. Сестренка Громова явно незнакома с Инессой, даже имени ее не знает.

— Долгая история, — отвечает ей брат. — Дома кто есть?

Она мотает головой.

— Родители только вечером вернутся, а Ринат с час назад на какую-то срочную сделку уехал.

— С кольцом? — спрашивает Громов, посерьезнев.

— Вроде да, — кивает Алика, вгоняя меня в ступор этим странным разговором.

— Разберемся. Подбери Катерине какую-нибудь свою шмотку. У вас вроде размер один. — Он дотягивается до меня, отодвигает прижатую к груди сумку, в которую я вцепляюсь, как в спасательный круг, и с треском ткани отрывает бейджик. — Пойдем. Гостьей будешь.

Ускользнуть от него не получается. Его физическая реакция куда скоростнее моей мозговой. Отпустив сестру, снова хватает меня за руку, стискивает и тянет в дом. Я и правда на поводке. Во всех смыслах.

Голова кружится. Каждый мой шаг стучит в ней отбойным молотком. Бум. Бум. Бум. Обновляет багровые картины перед глазами, даже светлую переднюю мигом покрывая темными расползающимися пятнами и брызгами. Пышный интерьер из самых дорогих и редких материалов не вызывает у меня должного восторга. Мне здесь плохо. Трудно дышать. Еще труднее думать.

Антон вводит меня в просторную гостиную, обставленную итальянскими диванами, и все внимание уделяет бару на колесиках. Позвякивая бутылками, интересуется:

— Выпьешь?

— Нет, спасибо, — буквально выковыриваю из себя каждый слог, поглядывая на диван, но не рискуя сесть даже на его краешек. — Я уже выпила твоего шампанского.

— Правильно. Бухать — это не твое. — Громов выбирает бутылку, наливает себе пару глотков янтарного пойла и, бултыхая его, выпрямляется передо мной.

Не могу смотреть на него. С каждой минутой он кажется страшнее и опаснее. Особенно когда так близко. Буквально в шаге. На расстоянии вытянутой руки.

Брожу взглядом по гостиной, цепляюсь им за фотографии на стене. Они крупные, яркие, профессиональные. Громовы не стесняются выставлять сытую жизнь напоказ, наоборот, намеренно делают это.

— У тебя есть брат? — Всматриваюсь в фотографию, на которой Антон и Алика в компании молодого мужчины с взъерошенными волосами и брутальной щетиной.

— Ринат. — Громов делает глоток и расслабленно выдыхает.

— Вы непохожи. Все трое, — замечаю я. Болтаю, лишь бы не торчать в обволакивающей тишине. Иначе свихнусь, сорвусь, разрыдаюсь.

— Мы неродные.

Резко переключаюсь на Громова. Он опустошает бокал и ставит его на полку.

— Что, все трое?

— Угу, — мычит, дернув уголком рта. — Никогда не слышала об усыновлении?

— Просто не ожидала. Тебя рано усыновили, да?

Громов потирает шею, разминает и устремляет взор на ту самую фотографию, где он с братом и сестрой перед дымящимся мангалом.

— В одиннадцать.

— В одиннадцать месяцев?

Жалит меня пронзительным взглядом, ответив:

— Лет.

С ума сойти! Он в этой семье с одиннадцати лет, а ведет себя так, словно прирожденный мажор. Судья. Палач. Мясник. Хотя вероятно, его родители вообще не в курсе, чем занимается их приемный сын.

— Волосы у тебя красивые, Катерина, — меняет не только тему, но и тон. Становится шелковым, почти нежным.

Наверное, я должна запрыгать от радости, что ему хотя бы мои волосы нравятся. Только они меня не спасут, если Громову вздумается и меня доставить к предкам.

— Рин, а ты что носишь? — В гостиную входит Алика, держа в обеих руках груду разноцветной одежды.

— Рин? — шевельнув бровью, спрашивает ее брат.

— Катя, Катерина, Рина… — Небрежно пожимает плечом девушка. — Или тебе не нравится? — Чуть выпучивает глаза.

— Да нет, все нормально, — киваю я. — Меня так в школе называли.

— Рина? — опять переспрашивает Антон.

Ответила бы ему: «А ты думал, моей кличкой было Чудо в перьях?», — но как-то мне слегка не до стеба. Язык не поворачивается.

— Смотри, — берет все внимание на себя Алика, — тут платье, майка, шорты, брюки, блузка… На твой выбор. Могу еще шкаф потрясти.

— Нет, все нормально. Я возьму брю…

— Шорты с майкой, — не дает мне договорить Громов.

Сжавшись, послушно киваю и впервые натягиваю на лицо вымученную улыбку:

— Да, шорты с майкой. Вполне подойдет.

— Держи! — Алика протягивает мне одежду и выжидающе смотрит. — Тебя проводить в комнату для гостей?

Но рука Громова, уж больно туго обвившая мою шею, бесцеремонно и по-хозяйски, будто он сейчас меня придушит, вынуждает его сестренку заговорщицки улыбнуться.

— О, все поняла, не лезу. Пойду собираться. У меня сегодня аэробика.

Выпорхнув из гостиной, снова оставляет нас наедине.

Не дыша, жму к груди сумку и пахнущие свежим гелем для стирки вещи, считаю секунды своей жизни и жду, когда Громов меня отпустит. А он не спешит. Более того, приближается вплотную, своей крепкой грудью касается моего плеча, горячим бедром — ноги, и смакует мою дрожь.

Все… Я не выдерживаю… Слезы выплескиваются потоком. Зубы снова стучат. Я сжимаю челюсти, заглушая крик, которым безмолвно давлюсь. Пытаюсь вдохнуть носом, но эта проклятая рука на шее кажется удавкой. Не только перекрывает кислород. Она меня обжигает. Ощущение, будто кожа уже пузырится. Настолько мучителен контакт с этим безжалостным душегубом.

— Ри-и-ина, — выдыхает он мне в ухо. — Ты что же, напугалась, крошка?

Зажмурившись, трясу головой и бормочу:

— Антон, пожалуйста, не убивай меня. Умоляю. Я никому ничего не скажу. Я жить хочу. Мне всего двадцать один. Я жизни толком не видела. У меня еще даже мужчины не было. Я о любви мечтаю. О настоящей. О семье. О детях. Мир посмотреть…

— Эй-эй-эй, полегче, — тормозит он меня, ослабив плотное кольцо на моей шее. Разворачивает меня к себе, схватив за плечи и сдавив их своими железными пальцами. — Ты так жалобно просишь, что я готов сам на тебе жениться.

У меня нет сил поднять лицо. Глотаю слезы, не открывая глаз. Стою перед самим дьяволом и выпрашиваю пощады взамен на душу. Говорю же, только я могла в такое вляпаться.

— Если бы я хотел тебя убить, Рина, я сделал бы это еще в ресторане, когда ваша молодящаяся администраторша требовала с тебя извинений. Я не псих какой-то — девчонок мочить.

Облегчения его признание не приносит, но глаза мои все-таки открываются. Смотрю в его мрачное лицо и пытаюсь разгадать, что у него на уме.

— Значит, я верну кольцо, и ты меня отпустишь? — интересуюсь хриплым шепотом.

— Не знаю, — тем же шепотом отвечает он. — Ты мне жизнь спасла, Рина, — повторяет он, словно ему нравится так меня называть. — Я должен тебе отплатить.

— И на сколько ты себя оцениваешь?

— Губу не раскатывай, — усмехается он громче. — Кольцо мое. Может, я тебе работу нормальную найду или Радику его колобков в сухарики перетолку. Еще не решил. Мы же никуда не торопимся. Ты же еще с начинкой. Только не реви и не беси меня. Ненавижу слезливых и выносящих мозг баб.

Быстро вытираю слезы майкой и поглубже вздыхаю. Не реветь и не выносить мозг. С первым пунктом я, пожалуй, справлюсь. Со вторым придется справиться. На кону моя свобода, моя жизнь.

— Так гораздо лучше, — говорит Громов. — Бледная, трындец. Скоро домработница придет. Позавтракаем.

— Антон, пожалуйста, можно пока не требовать с меня кушать? — прошу я. — Мне кусок в горло не полезет. Он же прямо возле меня упал… У него кровь из головы текла…

Его выражение лица приобретает суровые краски. Пальцы впиваются в мои плечи. И он четко, внятно мне отвечает:

— Постарайся об этом забыть. От кольца зависит мое будущее. Чем раньше ты мне его вернешь, тем позитивнее будет мое настроение.

Поджав губы, судорожно киваю.

— А если оно вернется сегодня? — уточняю. — Я смогу поехать домой?

Он по-волчьи скалится и с заплясавшими в глазах чертягами произносит:

— Нет. Ты не сможешь поехать домой. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Я же сказал, я еще ничего насчет тебя не решил. Тем более, меня тронуло твое признание, Рина. О том, что у тебя еще не было мужчины…