Три звездочки для принцессы

Глава 25. Айлин. Встреча

Далекие пики снежных гор морозили горизонт, а внизу жарило лето. Такая уж Баллу — планета контрастов. Я целыми днями сидела у окна, ожидая, что однажды увижу Сергея на пороге нашего дома. Не знаю, на что я надеялась, просто мне ничего не оставалось, кроме как верить и ждать. А в груди будто застыли пики снежных гор, те самые, что украшали горизонт. Такие же холодные и колкие. И посреди лета они холодили, оставляя в груди только тяжесть, на глазах — слезы. Они смачивали щеки как талые горные реки. Я очень скучала.

— Еще успокоительного чая, дорогая? — мама встала с кровати, подошла к небольшому столику около диванчика у окна и взяла стеклянный чайник в руки. Он все еще был горячий, по пузатым прозрачным бокам стекали капли конденсированной влаги. Они растворялись в янтарно-коричневом кипятке, в котором плавали цветы андраны, валирана и ягоды бармии. Я пила этот чай каждый день, и все равно не могла успокоиться.

Сморенная полуденным сном, я проспала почти три часа, а потом проснулась и снова прилипла к окну.

— Я не хочу чай, — грустно ответила, положив голову на ладошки и всё так же грустно смотря в окно. Я сидела на диванчике у окна, в своей спальне. Здесь уже давно не включали свет, потому что я его не выносила. Большая кровать под балдахином, пейзажи в резных оправах и мягкие ковры с лаконичными узорами утопали в полуденном сумраке. — Я хочу его…

Мама оставила в стороне чашку и чайник, присела рядом со мной и положила ладонь мне на плечо. Губы ее дрогнули.

— Думаешь, мне всё равно? — спросила она.

Когда твой мир разбивается в дребезги, начинаешь воспринимать все в другом свете. И сейчас мой мир потерял любой свет, погрузившись в сумерки. Родители — самые близкие люди, что у меня были, разлучили меня с любимым. Простила ли я их? Ровно настолько, насколько они хотели для меня счастья. Отец был в восторге от моего ребенка и ни разу не поинтересовался, каково мне — выполнять только то, что он хочет. Впервые мне хотелось не видеть и не слышать их, но все эти дни мама находилась рядом и в основном молчала. А что она скажет? Я всё равно не прощу.

— Я просто хочу остаться одна, — сказала я голосом бесцветным, чтобы сразу было понятно — не шучу.

Почувствовала, как с плеча спадает тяжесть маминой ладони. Расстроена. Снова молчит, но через некоторое время всё-таки нарушает тишину.

— Отец не допустит, чтобы ребенок погиб, значит, Сергей всё равно прилетит, — утешает меня мама, а я все равно грущу. Сердечко екает при одной мысли о том, что я увижу любимого, а потом приходит опустошение. Сергей нужен для того, чтобы питать ребенка, переплетать наши энергии, и только. Отец не допустит, чтобы мы были вместе. И короткое счастье превратится в прах. Умом я понимала, что ничего хорошего нас не ждет, но сердечко всё равно надеялось и ждало. Еще как ждало, что сил нет. Сжималось и жгло в надежде услышать его шаги за дверью — твёрдые, уверенные, с четко читаемым тактом, присущим только солдатам штурмовой бригады, капитанам и адмиралам. У него была поступь настоящего воина.

— Папа запросил «право анпейту» у Верховного суда? — спросила я, зная, что мама не посмеет мне соврать. Да и какой смысл? Мы обе слишком хорошо его знаем.

— Да, — коротко отвечает мама. Она сидит, невозмутимая и спокойная. Всегда спокойная. Рыжие волосы закреплены пучком на затылке, по-хозяйски строгое платье стягивает плечи и грудь. Она любила меня и поддерживала, но всегда — сдержанно. Не знала, хорошо это или плохо. До сих пор я никогда не задумывалась об этом. До сих пор она никогда меня не предавала.

— Думаешь, я вышла за твоего отца по любви? — внезапно ошарашила меня мама.

Я приподнялась, оторвав подбородок от ладоней, и глянула на нее удивленными глазами:

— Ты задаешь такие вопросы, мама…

— …в которых уже содержатся ответы, — мама улыбалась с грустью, в ее зеленых глазах плещется печаль.

— Ты… никогда не любила его? — спрашиваю обескураженно, а сама не знаю, хочу ли слышать правду. Наверное, это впервые в жизни я хотела бы, чтобы мама мне соврала. Но в последнее время она слишком жестока, и поэтому меня не жалеет.

— Никогда, — тихо отвечает она и отворачивается к окну. В ее глазах блестят слезы, но не капают на щеки — она всегда сдержанна, и сейчас не дает себе показать свои чувства. — Любовь… — это ведь непозволительная роскошь. — продолжает мама после короткой паузы. — Особенно в высшем свете. Наши браки в основном по расчету. Не удивительно, что мне выбрали жениха исключительно по статусу. Но… разве это плохо? — говорит она, а сама на меня не смотрит. — Мы уважаем друг друга. Это главное. Любовь может уйти, уважение и дружба — никогда. Это лучшее, что могло случиться между нами за эти годы.

— Разве ты никогда не хотела влюбиться? — вопрос вырвался у меня сам собой. Такой простой, логичный и незамысловатый. Разве он может кому-то причинить боль?

Мама резко встает, мимолетно выдавая свое смятение, потом хватается за чайник, пытаясь его скрыть, а потом со звоном опускает обратно на стальное блюдо, на котором он стоял — бесполезно. И видно, что простой вопрос задел ее.

— Когда-то, — говорит она, а в голосе ее холод. Грусть и холод. — Очень давно. Но не довелось. Многим керимам не выпадает на судьбу встретить того, кто отозвался бы в сердце. Мы с твоим отцом — не исключение. Не беда… Пара — дар, а не случайность.

— Тогда почему вы отказываетесь от нашего с Сергеем союза? — я готова была снова заплакать, хотя делала это минут десять назад. — Мы же любим друг друга.

— Выбираю не я, — бросает холодно мама и быстро направляется к двери. Она поворачивается, когда уже почти скрылась в проеме: — Я не буду тебя больше беспокоить. Приведи себя в порядок к вечеру, пожалуйста… у нас будут гости.

— Какие гости? — екает мое сердце.

Но мама не отвечает и уходит.

До самого вечера я не находила себе места. Моя лютэн-энергия то и дело вспыхивала, озаряя зрачки синим. Я пожгла два бюстгальтера и одно зеленое платье. Когда успокоилась, остановилась на голубом. Сергею нравится голубой цвет. Однажды он похвалил цвет моей футболки, и я это запомнила.

Я выглядела просто прекрасно. Белые шелковистые волосы спадали на плечи рассветными волнами, голубое платье с кружевами открывало плечи и обрамляло грудь, начинавшую наливаться. Тело керимок очень рано начинает реагировать на беременность, и мы преображаемся. Говорят, мы светимся изнутри. В буквальном смысле — я сама видела это в своем отражении и даже пожгла кипу своей одежды. Правда, под глазами плотно осели мешки, и сами они покраснели, но разве любовь обращает внимание на такие мелочи? Не знаю почему, но я надеялась, что загадочный вечерний гость — Сергей. Лютэн-энергия переполняла меня. Он точно где-то рядом.

Вечером я уже не могла усидеть на месте. Почти месяц не выходила из комнаты, а тут ерзала на кровати от нетерпения, ожидая, когда позовут к ужину. Я переоделась еще несколько часов назад, раздумывая, понравлюсь ли Сергею.

Да о чем я думаю? Конечно же понравлюсь! А вдруг… разлюбил?! Я доставила ему столько хлопот, конечно, он мог разлюбить меня! О Боги Огненных скал! Разлюбил! Разлюбил!

Вскакиваю с кровати, не дожидаясь приглашения к столу, выбегаю из спальни и бегу по коридору. Хочу убедиться, что мое чувство меня не обманывает. С каждым шагом понимаю — нет, это не обман и не наваждение.

Я бегу за своей энергией! Она, словно прочная нить, тянет меня вперед, заставляя переставлять ноги. Позади развевается платье от быстрого бега, по полу цокают такие же синие, как и платье, атласные туфельки.

Мимо пролетают высокие арочные окна, как будто я летела в самолете, а я ничего не замечаю, кроме сильного жжения в груди. Добегаю до лестницы, мигом спускаюсь на первый этаж, в гостиную и, не обращая внимания на удивленного отца, бросаюсь в коридор, ведущий в дальнее крыло особняка. Отец откидывает газету, приподнимается в кресле и кричит:

— Айлин, сейчас же вернись!

Я не слушаю, бегу как сумасшедшая, одурманенная своей энергией. Когда добегаю до комнаты прислуги, чувствую — всё, не могу. Сейчас вспыхну!

— Сергей! — кричу и, не дожидаясь ответа, кладу ладонь на дубовую дверь. Вспышка — дверь вылетает внутрь комнаты, кто-то внутри бросается в сторону, уворачиваясь от нее.

Сергей отряхивается, ошарашенный — такой же прекрасный, как и всегда. Высокий, сильный, мускулистый… и чуть-чуть испуганный.

— Айлин? — спрашивает он, пораженный, и я кидаюсь к нему.

Едва он успевает стряхнуть с рук мелкие щепки и раскрыть объятья, как я набрасываюсь на него и покрываю его лицо поцелуями. Жаркими, страстными, оставляющими синие отпечатки моей лютэн-энергии на его коже.

— Львица, тигрица моя, — шепчет Сергей и целует в ответ, ни о чем не думая и никого не стесняясь. — Красавица!

В дверь влетает папенька с охраной и, глядя на нас, замирает на пороге. Я отрываюсь от Сергея и с испугом смотрю на него. Папенька еще некоторое время молчит, потом поднимает руку, давая понять охране не вмешиваться.

— Видимо, ужин отменяется, — сухо говорит папенька, толкая носком начищенных ботинок обломки двери у себя под ногами. — Ну, раз так, оставлю вас вдвоем. Ребенку нужна энергия. — Он внимательно смотрит на Сергея, который вцепился в меня, не желая никому отдавать. — Постарайтесь, господин Белевский. Мне нужен сильный и здоровый внук. У вас есть все ресурсы, чтобы подарить мне желаемое. Я знаю.

И уходит, оставляя нас наедине. Охрана, переваливаясь с ноги на ногу, спешит за ним. Сергей встает, прилаживает кое-как дверь к дверному проему, оставляя маленькие зазоры. Смотрит скептически на свою кустарную поделку — никуда не годится. Машет рукой и поворачивается ко мне. Его глаза блестят любовью:

— Я скучал, малышка, — говорит он и делает широкий шаг вперед.

Я растворяюсь в его объятиях, и у меня слабеют ноги. Оседаю вниз, Сергей не растерялся, подхватывает меня на руки и несет к кровати. Мне становится тесно в этом кружевном платье, и любимый, словно читая мои мысли, начинает освобождать меня от него:

— Как же я скучал, ты себе не представляешь, — шепчет Сергей, словно одурманенный, оставляя огненные отпечатки губ на моей коже.

Он горел, и я горела. Уже привыкший к моей лютэн-энергии, Сергей впитывает её, и его глаза светятся. Когда мы остаемся голыми, он улыбается пьяной улыбкой, целует меня, а потом гладит ладонью низ живота:

— Как ребенок? Ничего не болит? — во взгляде Сергея читается обеспокоенность и тревога за нас с малышом.

— Теперь уже ничего, — всхлипываю, переполненная чувствами, — болело очень, — говорю, отрывая его ладонь от живота и перемещая ее вверх — на собственное сердце. — Вот тут болело. Сильно.

— У меня тоже, — признается вдруг Сергей и целует меня в ложбинку между грудей, там, где трепетно бьется мое сердце. — Теперь я не позволю, чтобы ты плакала. — Его ладонь легла на мою щеку, и большой палец смахнул слезу, сбежавшую из моих глаз: — Только от счастья.

Сергей любил меня долго и страстно, сплетая наши дыхания воедино в долгих поцелуях. Он гладил мои плечи, бёдра, живот, будто желая отдать все, что у него есть — всё свое тепло для ребенка. Он очень часто клал свою ладонь на низ живота, поглаживая его и спрашивая, нужно ли еще что-нибудь, чтобы ему было лучше. Я отвечала, что ничего не нужно, лишь бы он был рядом и обнимал меня. И он обнимал, долго, тепло, трепетно и нежно, и не решался отпустить ни на секунду. Когда на небе взошла полная луна, и в окна пролился мягкий лунный свет, мы наконец успокоились и притихли в кровати.

Только сейчас я заметила, что кровать была узкая, явно не на двоих, а комната для прислуги совсем не подходила для гостевой — Сергея поселили не как гостя, а как человека, презираемого нашим родом. До тех пор, пока…

— Он попросил подписать тебя контракт на «право Анпейту», ведь так? — спросила я, разрывая лунную тишину.

Сергей обнимал меня, целуя в висок. Мы лежали уставшие, капли пота стекали по разгоряченным телам.

— Предлагал, — отвечает Сергей. — Совал ручку в мой кулак. Без обид, принцесса, хотел дать в морду твоему папаше.

— Дал бы, — говорю совершенно безразлично. Почему-то не испытываю к отцу ничего. Ни любви, ни ненависти. Только безразличие.

— Не могу, — отвечает Сергей.

— Почему? — перестаю даже дышать, меня посещает страшное предположение: а вдруг подписал? Вдруг… согласился на отцовские условия? — Ты… ты сделал это?

Сергей отстраняется, берет мое лицо в ладони и смотрит мне в глаза, пытаясь разглядеть мой встревоженный взгляд в таком тесном полумраке:

— А теперь спроси себя, малышка, неужели ты так плохо меня знаешь? — спрашивает он строго.

— Не подписал, — выдыхаю я, поддаваясь эмоциям. Буря бушевала у меня в душе. Обнимаю любимого, вешусь на шею: — Не подписал, не подписал!

— Угу, — отвечает Сергей. — Я очень плохой зять. Да-да, именно то, что слышала. Я отступать не собираюсь. А еще хуже я стану, когда мы отсюда выберемся — ведь я собираюсь тебя украсть.

— Что? — смотрю на Сергея большими-большими глазами, так, чтобы он точно видел мое изумление сквозь мрак. — Ты хочешь… украсть меня?

— Против? — лукаво спрашивает Сергей. — Ну, жаль тогда. Коршунов опять мне взбучку устроит за отбой… а мы-то уже всё подготовили…

— Я не против, я за! — восклицаю, и Сергей, негодник такой, смеется.

— Ну, раз за, — говорит он, чмокая меня в губы, — ответь еще на один вопрос. Пойдешь за меня замуж?