Тритон

Глава 15

Я ставлю рюкзак на стойку и вытягиваю барный стул рядом с Рейной, которая смачивает/топит ватный шарик в жидкости для снятия лака.

— По-моему, ты его уже утопила, — говорю я ей.

Она одаривает меня кислым взглядом и продолжает драить свой большой палец на ноге, словно грязный котел. Рейчел ставит передо мной стакан воды со льдом и кладет рядом печенье, состоящее из орехов, жевательного зефира, шоколадных крошек, корицы и... я не могу сказать, чего еще.

— Что это? — спрашиваю я.

Рейчел пожимает плечами.

— Не знаю. Я сочинила рецепт этим утром, но не могу придумать ему подходящего названия. Мне просто захотелось всего и сразу.

Я откусываю кусочек и все запахи устраивают настоящую перебранку, стремясь перебить друг друга. И я уже знаю, что это напоминает.

— Тебе стоит назвать его "Мусорное печенье".

Я понимаю, как это звучит, и она не успевает скривить гримасу, как я тут же говорю:

— Нет-нет, это комплимент! Мама всегда готовит мне мусорные яйца. Она добавляет в них все подряд, вроде халапеньо, сыра, сметаны, овсяных хлопьев.

Или, по крайней мере, она делала для меня мусорный омлет. До того, как уплыла прочь изображать принцессу.

— А, — протягивает Рейчел. — Ладно, не хочу воровать твое название. Как тебе "Помоечные печенюшки"?

— Эм. Пожалуй.

— Нет? Тогда может... "Стошни-печенье"?

— Вау. Ты себя обижаешь.

Она ухмыляется.

— Как насчет...

— Как насчет пойти и проверить, что Рейчел купила нам сегодня? — говорит Рейна, вытирая остатки смывки о бумажное полотенце. Она прочищает горло. — Они на пляже.

— Они?

Рейна кивает.

— Чур мой фиолетовый.

Я следую за ней наружу к воде. Похоже, недавно прошел дождик; легкая рябь все еще покрывает песок, отмечая точки, где каждая дождевая капелька встретилась с землей. На стыке песка и воды красуются два водных мотоцикла — красный и фиолетовый. Я останавливаюсь.

— Предполагалось, что мы не должны лезть в воду.

— Тебе нужно всего лишь ступить в воду, чтобы на него забраться. Затем ты будешь уже над водой.

— Что если я свалюсь?

— Не свалишься.

— Но...

— Если ты боишься, то так и скажи. Или ты боишься сказать, что ты боишься? — она скрещивает руки, когда я не уступаю. — Мы с Рейчел уже их обкатали, пока ты была в школе. Если ты можешь водить машину, то и с этой штукой ты справишься.

Отнюдь не утешает, с учетом того, что Рейна на деле не умеет водить. Последний раз, когда она пыталась порулить, мы врезались в дерево на красном авто Галена и добирались домой на на полицейской машине. И о чем вообще думает Рейчел?

Я закусываю губу, представляя себе, что почувствует Гален, если я зайду в воду, пусть и ровно настолько, чтобы забраться на водный мотоцикл. Может, мне и не придется; может, Рейчел стянет меня с него. Погодите...

— Рейчел каталась на нем с опухшей ногой, а?

Рейна кривится.

— Ладно, она просто вышла посмотреть, пока я на нем каталась. Но это одно и тоже. Она бы не стала делать ничего, что могло бы не понравиться Галену.

Я скидываю шлепки, зарывая пальцы в песок.

— Думаю, да.

Но даже у Рейчел должен быть свой предел терпения, чтобы выдержать нытье. А если бы за нытье выдавали награды, Рейна получила бы самую большую.

— Он бы хотел, чтобы ты повеселилась, ты же знаешь, — мурлычет Рейна. Первый раз вижу рыбу, похожую на кошку. — Он бы хотел, чтобы тебе было чем себя занять, пока он приводит в порядок все те досадные мелочи в остальном мире.

Я прихожу к выводу — Рейна просто отменный манипулятор.

— Он не хотел бы, чтобы я рисковала собой ради забавы. И он не пытается исправить мир. Он делает то, что считает наилучшим. Для нас.

— И с каких это пор кому-то стало дело до того, что он там думает?

Ее слова полны горечи, и я гадаю, не выкрикнула ли бы она последнюю часть предложения, если бы к ней вернулся ее полный голос. Он появляется и пропадает, как ненастроенная радиостанция. Слезы вот-вот прорвутся сквозь ее густые ресницы. И я не уверена, что смогу в них поверить.

— Что с тобой? — спрашиваю я. — Что-то не так?

Она обнимает себя, словно ей стало чертовски холодно здесь, на залитом солнцем пляже.

— Да. Нет. Не знаю. В смысле, что происходит? Почему никто не приходит за нами? И... — она поворачивается к воде. — Я думала о том, как твоя мать жила все это время на суше. И как... как я тоже хочу жить на земле.

Если я буду и дальше держать рот открытым, мой язык высохнет и сморщится. Прежде, чем уехать, Гален четко высказал свое намерение проводить больше времени на земле. Конечно, если он мог бы это сделать, то Рейна тоже могла бы, верно? Но она не говорит о большем количестве времени на суше. Она говорит обо всем своем времени на земле, притворяясь человеком. Или нет? Или это все часть сложной схемы, чтобы тронуть моё сердце и уговорить согласиться с ней? Однажды она уже заставила меня обманом учить ее вождению.

Какой реакции от меня хотел бы Гален? Чтобы я поощрила ее и дальше следовать закону? Или чтобы поддержала ее в желании жить на земле? На этом моменте я понимаю, к чему она клонит. Так или иначе, мне не стоит побуждать ее ни к чему из этого.

Потому что я — не она. Все, что она пытается делать — быть собой. По крайней мере, мне так кажется. Сейчас я чувствую себя виноватой за всю ту чушь, что наговорила в свое время Торафу. С ней и правда сложно понять, когда она играет с тобой, а когда говорит серьезно.

— Делай то, что приносит тебе счастье, — говорю я ей. — Я думаю, нам всем стоит делать то, что делает нас счастливыми. И если жизнь на земле сделает тебя счастливой — то пусть так и будет.

Я практически вижу перекошенное лицо Галена. Но Рейна права. Пришло время спрашивать, чего хочет она. Никто не спрашивал ее, хочет ли она остаться здесь и нянчить меня. Никто не спрашивал ее мнения насчет брака с Торафом — хоть все и вышло так, что она его хотела. А если бы не хотела? Ее бы все равно заставили? Я ненавижу думать, что да. Но я не могу себя переубедить в другом. Не с этим дурацким законом, уже слишком долго лежащим на Сиренах тяжким бременем.

Конечно, есть от этого закона и польза. Гален бы поспорил, что этот же закон удерживает их в безопасности от людей уже многие века, и был бы прав. Но я не могу не вспомнить мою бабушку, маму моего папы. У нее была хрустальная фигурка клоуна, держащего связку воздушных шариков. Я видела ее всего однажды, когда она ее протирала. Пока она все вертела и вертела ее в руках, словно пытаясь добраться до каждой скрытой складки, фигурка отбрасывала на потолок радужную призму, превращая всю комнату в гигантский калейдоскоп. Все цвета играли и переливались. И для шестилетней девочки это казалось настоящим волшебством. Когда бабуля натерла фигурку до блеска, она завернула ее в бумажную салфетку, положила в коробку, а саму коробку отправила на чердак. Я спросила ее, почем она не открывает ее, выставив на подставку где-нибудь вблизи окна — тогда бы она смогла любоваться разноцветным балетом на своих стенах каждый день. — Я хочу сберечь ее в сохранности, — сказала она мне. — Я держу ее в коробке, чтобы она не разбилась.

В тот день я выучила урок полностью противоположный тому, который мне пыталась преподать бабушка — ну, насколько его могла понять для себе шестилетка: бабуля — зануда. Ведь ослепительные хрустальные клоуны были сделаны не для пыльных шкатулок. Они были сделаны, чтобы ими любовались.

Теперь, спустя годы, я могу объяснить этот урок так: спрятать в безопасности не всегда лучше, чем потом жалеть об утрате. Иногда приходится испытать сожаление, чтобы по достоинству оценить безопасность. Но иногда безопасность — это просто скучно. Рейна, вероятно, проходит через эту дилемму прямо сейчас. И кто я такая, чтобы говорить, что правильно, а что нет?

И почему закон должен диктовать, как ей нужно жить?

Закон запрещает полукровок. Неужели я настолько плохая? Этот закон смахивает на безразмерную футболку. И как часто такие футболки и вправду всем подходят?

Рейна изучает меня, как будто может сказать, что происходит у меня в голове. Нет, больше похоже на то, что она сама внушила все, что происходит у меня в голове. Снова подкрадывается подозрение.

— Да, я могу решать сама за себя, — говорит она. — Мне не нужно, чтобы все, кому не лень, рассказывали мне, что я должна думать и чувствовать. Я принцесса, в конце концов. Мое мнение считается точно также, как и их, — она смотрит вниз на воду.

Все это время она приводила аргументы в пользу свободы жить на земле. Но теперь я не уверена, что земля вообще имеет какое-либо отношение к этому. Так или иначе это звучит, будто она говорит: "Я хочу жить на земле", но это означает что-то еще. Что-то еще, вроде того что: "Я хочу пойти посмотреть, что там происходит."

Она скидывает с себя одежду, оставаясь во все еще влажном купальнике, и берет разгон в воду.

— Ты собираешь вот просто так меня здесь бросить? — кричу я ей вслед.

— Я не бросаю тебя, Эмма. Ты сама остаешься здесь.

С этими словами, она уплывает, оставляя меня переваривать услышанное.

Я остаюсь стоять парализованной на пляже в своей школьной одежде. Ничего не могу поделать, но такое чувство, словно у меня большие проблемы. Но с чего бы это? Она ведь должна нянчить меня, а не наоборот, верно? Я же не смогу догнать ее под водой. Ее хвост уже проложил между нами приличную дистанцию, которую я никак не преодолею со своими слабыми человеческими ногами. Ко всему прочему, это мои любимые джинсы; после соленой воды место им будет только на свалке.

Разве что... Здесь же стоит блестящий новенький мотоцикл. Я могла бы сократить расстояние между нами, опустить ногу в воду и найти ее. Она бы почувствовала меня и вернулась узнать, зачем я полезла в воду. Вернулась бы? Конечно. Тогда я смогла бы уговорить ее остаться со мной и не бросать меня на произвол судьбы наедине с мотоциклом. Мне бы удалось надавить на жалость.

Конечно, если она не законченная социопатка, как я думаю.

Все же, это мой единственный вариант. Я хватаюсь за сиденье водного мотоцикла и толкаю его в сторону волн. К счастью, сейчас прилив, и мне не приходиться его далеко тащить. Он оставляет за собой вытянутые следы на песке — доказательство того, что кто-то из нас сделал то, чего не должен был делать. Или же, Рейчел может подумать, что мы отправились кататься вдвоем. Да уж, вернее некуда. Специальность Рейчел — как раз выяснять подобные вещи.

Но чем больше времени я трачу на рассуждения, тем больше времени остается Рейне, чтобы убраться от меня подальше. Хорошо, что мне нет никакого дела до грации, когда я забираюсь на мотоцикл и ударяюсь о него пальцем на ноге. Я проглатываю вскрик и поворачиваю ключ в замке зажигания. Машина оживает подо мной и одновременно, меня переполняют чувство страха и пьянящего восторга.

Итак, я рассекаю волны.

Прошло уже несколько лет, как я каталась на чем-то подобном, и честно говоря, никогда не пыталась рулить. Я пристроилась позади Хлои и то, только после того, как она поклялась жизнью своего младшего брата, что не станет вытворять ничего безрассудного. Я поражаюсь, как далеко я зашла с той поры. От боязни зайти в воду до болтовни с рыбками на дне океана.

К счастью, мой первый крик ужаса не появляется, пока я не выхожу из зоны слышимости Рейчел, когда думаю, что мне стало скучно на низкой скорости, и решаю дать полный газ. Внезапный толчок вперед почти сбрасывает меня с задней части. Когда мой пульс восстанавливается — вместе с моей гордостью — я искоса смотрю вдаль, на отражение заходящего солнца, плавающего, как нефтяное пятно на поверхности воды.

Я долго вглядываюсь вдаль — а вдруг каким-то образом Рейна подаст мне знак о своем местоположении, если я продолжу смотреть достаточно долго. Все еще болтая ногой в воде, я все-таки признаю, что если уж Рейна и плывет куда-то так целеустремленно, то она уже давно за пределами досягаемости. Позади меня остался берег, напоминающий всего лишь прямую линию, на которой не различить дома Галена даже в виде маленького пятнышка.

Мне нужно развернуться.

Я должна повернуть.

Я кручу рукоятку водного мотоцикла, чтобы развернуться назад.

И тогда раздается мой второй крик ужаса.

Стремительный напор воды в мое лицо и в половину так не ошеломляет, как шум, с которым он покидает огромное дыхало*, выплывающее на поверхность рядом со мной. Я кашляю и отплевываюсь, и опять пронзительно кричу, но на этот раз от безысходности. Голиаф — мой дружок-синий кит, который первым убедил меня в Даре Посейдона — посылает в меня второй фонтан воды.

— Эй, прекрати! — кричу я ему.

(*дыхало - дыхательное отверстие на голове кита)

Он издает пронзительные щелчки, а затем ныряет под воду. Голиаф не знает английского (или испанского, и так же не понимает французский), но в целом, его поведение умоляет — "Поиграй со мной".

— Я не могу поиграть с тобой. Я обязана найти Рейну. Ты, кстати, не видел ее? — да, я на самом деле только что задала вопрос киту. И нет, он не ответил.

Вместо этого, он выныривает наполовину и плюхается обратно, перевернувшись набок. В результате, вызванное им цунами опрокидывает гидроцикл.

Я в воде. Замечательно.

Голиаф останавливается, затем снова плывет, останавливается и плывет, выжидая, когда же я обуздаю свой первоначальный шок и если повезет, свой характер.

— Сказала же тебе, что не могу играть!

Уже собравшись отругать громадного кита, я внезапно улавливаю какой-то блеск под нами. Слишком поздно до меня доходит, что это мои ключи от машины мерцают в последнем луче солнечного света, опускаясь ко дну Атлантического океана. Должно быть, я потеряла их из кармана джинсов, свалившись с мотоцикла. Ключи оседают на дно все ниже, ниже, и, черт побери, ниже. Теперь мне понятно, каково это быть рыбой, гоняющейся за блестящей приманкой.

Я ныряю за ними, и чем глубже погружаюсь, тем лучше глаза привыкают к темноте. Голиаф думает, что я наконец-то играю с ним, но он кажется запутался в правилах, так что держит дистанцию ​​и плавает кругами вокруг меня, пока я постепенно ускоряюсь вниз за издевающейся надо мной связкой ключей. Поток воды, создаваемый Голиафом, нарушает траекторию падения ключей, и они, беспорядочно кружась в водовороте, мелькают то тут, то там.

Я ловлю их прямо перед тем, как они коснутся дна, так что я не должна быть слишком горда собой, когда говорю: "Ах-ха!" Не то, чтобы я спасла их от какой-либо реальной опасности, наподобие лавовой ямы или что-то вроде того, но все же меня омывает крошечное, трогательное чувство выполненного долга. Я смотрю вверх на Голиафа с торжествующей усмешкой.

Внезапно, пульс поражает меня, как удар кулака. Он пронизывает воду вокруг меня, устраняя долой возможность сбежать. Пульс настолько сильный, да к тому же, очень близко ко мне. Слишком близко. К сожалению, из-за того, что я полукровка, если я и чувствую кого-либо, то значит, он почти рядом. А уж если пульс настолько сильный — это значит, до этого кого-то, — рукой подать.

Громкий крик, полный ужаса и отчаяния, доносится со стороны пульса. Это женский крик. Девушки-Сирены.

Я уже знаю, что не смогу остаться в стороне. Я проклинаю близость крика. Достаточно близко для помощи, но слишком близко, чтобы слинять с чистой совестью.

— Голиаф. Отнеси меня на звук. Поторопись.

Он устремляется вниз. Я хватаю его за плавник. Тот факт, что меня везёт кит, я не могу полностью выбросить из головы, но кто бы ни кричал раньше, он делает это снова, и я решаю насладиться впечатлением от прогулки позже. Голиаф, кажется, чувствует срочность; мы скользим по воде быстрее, чем, по моим представлениям, он мог путешествовать. Помогает то, что каждый взмах его хвоста толкает нас вперед примерно на длину трех школьных автобусов за раз.

Но даже на такой скорости, мы не успеваем. Пульс исчезает также быстро, как и появился. Она мертва? Только не это, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. Я даже ее не знаю, но распознаю то же чувство тошноты, скручивающее мой желудок. Я чувствовала то же самое, когда поняла, что на Хлою напала акула. То же самое, когда узнала, что она умерла.

И тут я вижу его. Днище лодки, подпрыгивающее на волнах над нами. Лодка. Люди. Облегчение длится всего лишь секунду. Все же, акулы были бы не самым худшим вариантом. Да, акулы молниеносны и смертельно опасны. Но акулы нападают, поражая лишь свою жертву. Они могут покалечить, они могут убить и это ужасно. Но если все кончено — то значит, кончено. Акулы уходят. Люди же, если поймают Сирену, будут возвращаться и возвращаться, пока не захватят каждый дюйм территорий Сирен.

А нападение людей будет иметь последствия для всех Сирен.

— Давай поднимемся, Голиаф. Но не до конца. Ты останешься здесь.

Глупо говорить шепотом, но это помогает мне чувствовать себя незаметнее.

Голиаф подталкивает меня вверх и я тихо достигаю поверхности, что позволяет моим глазам лишь украдкой взглянуть на волны. Мне не нравится то, что я вижу.

Молоденькая девочка-Сирена, насколько я могу судить, лет девяти или десяти, — извивается в сети рядом с бортом лодки, в которой находится двое мужчин. Они похожи, как близнецы, в одинаковых маскировочных комбинезонах,с загорелыми лицами, с кудрявыми волосами, которые торчат во все стороны из-под спортивных шапок. За одним исключением — у одного седые волосы, а у другого черные. Наиболее вероятно, что они отец и сын.

Папаша и Сынуля отчаянно тянут веревку, чтобы вытащить ее, и, кажется, озадачены ее криками. Я не уверена, что они понимают, кого они поймали, — может быть, они приняли ее за человека и подумали, что спасают ее. Что могло бы сработать ей на руку, если бы она смогла успокоиться и подумать об этом. Но она слишком запаниковала, чтобы измениться в человеческую форму. Даже сейчас она использует то небольшое количество воды, которое впитала сеть, чтобы попытаться смешаться. Ее тело выглядит, как паззл из сети, её кожи, хвоста и длинных мокрых черных волос. На это больно смотреть.

Тем более, уже слишком поздно скрыть то, кем она является. Даже сейчас, старший рыбак начинает осознавать свою фантастическую удачу, хотя неверие по-прежнему отражается на его лице.

— Русалка... — его высказывание больше походит на вопрос, чем на утверждение. — Посмотри, Дон, это настоящая живая русалка !

Тот, кого звали Доном, настолько ошарашен, что забывает держать веревку. Его только что пойманная блестящая русалка падает обратно в воду, запутавшись в своем страхе и сетях.

Я решаю, что лучшего шанса мне не предоставится. Я ныряю и зову Голиафа.

— Подними меня к лодке!

Когда девочка замечает меня — еще одного человека, по ее мнению, — она кричит снова и забывает, как близка она была к освобождению от удушающего плена в виде сети. Голиаф останавливается в паре футов под ней и я поднимаю руки.

— Все хорошо, — говорю я ей. — Я помогу тебе. Я... я тоже Сирена.

Ох, Гален меня убьет.

Моего признания достаточно, чтобы остановить ее усилия. Ее глаза вот-вот могут выскочить из ее милого личика. Однако она быстро перенастраивается, отрывая взгляд от меня, чтобы сконцентрироваться на поставленной задаче.

— Нет, это не так! — кричит она, дергая за веревку слишком хаотично, чтобы добиться успеха. — Ты просто обманываешь меня. Хитрые люди.

Но она снова делает паузу и изучает воду между нами. Я собираюсь спросить, может ли она почувствовать меня, как я чувствую ее.

Внезапно, сеть выдергивают обратно вверх. Ее крики обволакиваются находящемся выше воздухом.

Я знаю, что должна сделать. И Галену бы это не понравилось.

Но я выкидываю подобные мысли из головы. Галена здесь нет, а если бы и был, то он бы ей помог. Я это точно знаю. И я не стану терять время на раздумия. Я выныриваю на поверхность.

— Эй! А ну отпустите мою младшую сестру!

Это сбивает Дона с толку и он почти упускает веревку из рук во второй раз, но добрый старый Папаша перехватывает ее и вытягивает.

— Держи ее, Дон! Ты знаешь, насколько мы теперь богаты? Затягивай ее сюда! Я разберусь со второй.

Отлично. Сирена думает, что я человек, а люди думают, что я Сирена.

— Отпустите ее или я вызову береговую охрану, — заявляю я куда увереннее, чем себя чувствую. Как ни крути, мы с ней непохожи. У нее красивые черты Сирены, в то время как я наверняка выгляжу плавающим трупом. Но игра ведь стоит свеч, верно? — И наши родители прокуроры.

Этого хватает, чтобы приправить их энтузиазм щепоткой сомнений, отражающихся на их лицах: Русалки разговаривают? Они знают как вызвать береговой патруль? У них есть связи с прокурором? Что это только что было?

Дон мотает головой, словно пытается выйти из транса.

— Не слушай ее, Поу. Так же ведут себя русалки, помнишь? Они убивают рыбаков своими песнями! Разве ты не слышал историй? И не смотри ей в глаза, Поу. Они гипнотизируют тебя своим взглядом.

Вот дерьмо.

Но, по крайней мере, она услышала наш разговор, и кажется, наконец-то поняла, что я не с ними.

— Помоги мне! — кричит она, протягивая ко мне руки сквозь опутавшую ее сеть. Дон тычет в нее пальцем — с таким же успехом обычно тычут пальцем в картину, проверяя, высохла ли краска. Поу заливается хохотом, когда она шлепает по руке его сынулю-переростка.

Но Поу становится совсем не весело, когда она кусает за мясистую часть его собственную ладонь — в том месте, где большой палец соединяется с указательным чувствительной складкой.

— Она меня укусила! Эта маленькая ведьма меня укусила. Что теперь со мной будет, Дон? Я превращусь в русалку?

Дон насмехается над ним.

— Вы, старикашки, такие доверчивые. Все знают, нельзя превратиться в русалку от...

И это все, что я в состоянии переварить. Я ныряю ниже, заглушая звуки двоих тупиц, похожих, как две капли воды, и отчаянно гребу по-собачьи, чтобы добраться до моего любимчика кита.

— Пожалуйста, Голиаф. Ты должен перевернуть лодку. Поспеши!

Мое сердце замирает, когда Голиаф уплывает от меня. Разве он не понимает, что я сказала? Он боится? Могу ли я винить его в этом случае? Тем не менее, с его быстро исчезающим плавником уходит мой единственный шанс для оказания помощи этой юной Сирене и, возможно, мой единственный шанс, чтобы вернуться в дом Галена в ближайшее время.

Как раз, когда я уже чувствую, что меня начинает охватывать рыдание, угрожая вырваться из безнадежных глубин внутри меня, я вижу Голиафа. И он направляется прямо ко мне. Я вскрикиваю и ухожу с дороги. Конечно же, он не хочет столкнуть меня, не так ли? Он крутится мимо меня и поднимается все выше и выше. Его проходящий мимо импульс раскручивает меня в маленький водоворот Эммы. Громкий стук раздается сквозь воду. Он таранит лодку. Она начинает опрокидываться, но не переворачивается полностью. Я слышу над собой приглушенные крики Папаши и Дона. Мы определенно на правильном пути.

— Еще раз, Голиаф!

Он снова исчезает, в этот раз на несколько секунд дольше. Теперь мне уже хватает ума дать ему возможность взять больший разгон. Он проскальзывает мимо меня, и я уверена, в этот раз он ее подцепит.

Он не разочаровал. Брюхо лодки исчезает, перевернувшись на спину, как покорная собачка. Удочки, банки и сапоги уходят ко дну океана, а затем слышится один, два, три больших всплеска. Не требуется докторская степень, чтобы понять, какие из них относятся к людям. Оказывается, Поу и Дон не очень хорошо смешиваются в своих камуфляжных комбинезонах.

Все же, они плавают довольно неплохо. Я возвращаюсь к отчаянно трепыхающейся сети.

— Успокойся, — говорю я ей. — Позволь мне помочь тебе.

К моему облегчению, она перестает отбиваться.

У меня уходит минута на изучение сети, повисшей вокруг нее, словно дырявый парашют, пока она медленно опускается вниз. Я тяну, и кручу, и растягиваю. Все это время она смотрит на меня. Над нами, два безголовых тела, отягощенные пропитавшимися водой жилетами, дрыгают ногами и разговаривают между собой на поверхности. Что-то они ведут себя слишком спокойно.

Дон проплывает вниз и засовывает голову в воздушный пузырь, созданный перевернутой лодкой. Я не знаю, что он ищет, но это не может быть чем-то хорошим. По мере того, как я распутываю по частям сеть, я стараюсь утянуть ее все глубже и глубже.

— Я думаю, они что-то замышляют, — говорю я ей. — Мы должны уйти поглубже, туда, где они не смогут нас достать. Люди не могут задерживать дыхание на долгое время.

Из перевернутой лодки появляется Дон. С гарпуном. На некоторое время он всплывает на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, а затем ныряет в нашем направлении. Внезапно, юная Сирена хватает меня за запястье через сеть и дергает меня вниз вместе с ней, быстрее, чем я смогла бы потянуть нас одна.

Дон прицеливается. Но не в нас.

— Нет!

Но это все, что я успеваю вымолвить до того, как копье врезается в Голиафа. Он издает ужасный звук, звук, который превращает мое сердце в шрапнель. Я делаю рывок, чтобы освободиться от маленькой Сирены, тянущей меня подальше от мужчин, от поверхности. От Голиафа.

— Мне нужно вернуться, — говорю я ей. — Кит. Он мой друг и он ранен.

Она кивает и отпускает меня.

— Но ты уходи, — говорю я. — Если ты можешь плыть с сетью, найди кого-то, кто поможет тебе освободиться. Не возвращайся на поверхность. Ну же, плыви!

Я вовремя отворачиваюсь от нее, чтобы заметить, как Голиаф стремительно погружается, — должно быть, срабатывает инстинкт самосохранения, — чем глубже, тем безопаснее. Тонкий, извилистый кровавый след тянется за ним, вытекая из того места, где гарпун ​​пронзил его плоть. Тем не менее, судя по тому, что большая часть гарпуна все еще торчит из его тела, я думаю, это всего лишь небольшая ранка. Я сразу же успокаиваюсь, а затем мгновенно чувствую отвращение к самой себе за такие мысли. Кого интересует, небольшая это рана или нет, идиотка? Он ранен.

Я открываю рот, чтобы позвать его, но закрываю его снова. Было бы глупо и эгоистично с моей стороны отвлекать его от того, чтобы покинуть это место, даже если я просто хотела убедиться, что с ним все будет в порядке. В конце концов, это в первую очередь моя вина во всем случившемся. Я хочу сказать ему, как мне жаль, что это произошло. Что я втянула его в это, когда все, чего он хотел — это просто поиграть. И как я благодарна, что он помог. Я решаю, что несмотря ни на что, я найду способ, чтобы дать ему понять, как ужасно я себя чувствую. Как я благодарна ему.

Я смотрю на поверхность, где два придурковатых рыбака борются с застежками на своих только что одетых спасательных жилетах. Жилеты кажутся маловатыми, чтобы удержать этих волосатых мамонтов на плаву.

Решив, что я сегодня уже натворила достаточно и хорошего, и плохого, я ныряю глубже, подальше от мужчин. Надеюсь, кто-то знает где они находятся или где их искать, и отправит за ними береговой патруль спустя какое-то время. Надеюсь, спустя продолжительно время.

В то же время, я надеюсь, что мне повстречается стайка дельфинов, которая сможет меня подкинуть. Иначе плыть домой мне предстоит долго и нудно.