У роз нет запаха и вкуса

Глава 14

Я просидела в своей комнате до полудня, ожидая то Мортона, то лекаря, которого он должен был прислать, если ему окончательно не отшибло люстрой мозги. Но меня навестила только Мия с подносом с завтраком. Выглядела она растерянной и постаралась уйти побыстрее, так что расспросить её толком не удалось. Я могла лишь гадать о том, что происходит за дверью, разглядывая расцветающие на теле синяки, уже отливавшие фиолетовым и жёлтым, но в полдень дверь распахнулась и на пороге возник Мортон.

Выглядел он безупречно — никаких следов от удара люстрой или вчерашней попойки. Впрочем, он-то как раз явно ничего не принимал. Сейчас муж разглядывал меня с любопытством учёного-энтомолога, наткнувшегося на редкий и ценный экземпляр какой-нибудь кусачей, даже ядовитой твари. Я привычно сжалась: он не мог меня не наказать, однако я не чувствовала в нём ярости, а это означало, что наказание откладывается, и для этого должна быть причина. Причина, от которой у меня заранее мурашки бежали по коже.

— Сегодня утром я получил письмо от твоей сестры. Она уверяет, что я пригласил её в гости и выразила желание приехать, с мужем. С каких это пор я стал таким гостеприимным?

— Ты отказал? — я почувствовала скорее облегчение, чем досаду.

— Отчего же, если пригласил сам, глупо было бы отказывать.

Саманта выразила желание приехать, а Мортон вроде бы не возражает? Чудеса, да и только.

Впрочем…

— Значит, не отказал?

— А почему я должен препятствовать родственным встречам моей любимой и дорогой скучающей супруги? — любой, кто слышал бы Мортона со стороны, мог бы ему даже поверить, столь естественно звучали его слова, каждое из которых было или ложью, или фарсом. — Кроме того, у меня есть к ней разговор. Жди гостей, дорогая. Рекомендую одеть более закрытое платье. Привезут сегодня вечером.

Я закрыла глаза, потому что его холодно-насмешливый голос, его самоуверенный вид поднимали во мне волну ненависти.

— Почему вчера ты сказал, что я должна быть тебе благодарной? От чего ты меня спас?

— От тебя самой, дорогая.

— Поясни. И какие дела у тебя могут быть с моей сестрой? Кого ещё она хочет тебе продать?

Мортон отлепился от косяка, подошёл ближе и ухватил меня за подбородок, сдавил пальцы так, что у меня едва не начали крошиться зубы.

— А ты подумай, милая моя. Подумай, как следует. В детстве тебя держали в закрытом пансионе. Сестра поторопилась избавиться от тебя, как только перестала формально быть твоим опекуном. Я никуда не выпускаю своё острое на язык сокровище и не спешу заводить наследников, в которых, надо сказать, нуждаюсь… Так в чём причина?

Я смотрела на него, не в силах выговорить ни слова. А Мортон засмеялся, выпустил мой подбородок и потрепал меня по щеке, как собаку.

— Ты сумасшедшая, любимая. Все об этом знали, но щадили тебя, вот и всё. Тебя нельзя выпускать из дому. Да и сестры у тебя никакой нет.

У меня слова в горле застряли. На какой-то миг я поверила ему, действительно поверила — но смех оборвался, и Мортон чуть брезгливо убрал руку от моего лица.

— Может быть и так, Альяна. Помни — всегда может быть куда хуже. Например, я мог бы притащить сопливого младенца тебе на воспитание. Возможно, я так и сделаю. Ненавижу детей, но от нашей семьи их ждут. Так что цени то, что есть сейчас. Лекарь зайдёт к тебе после обеда, хотя тебе идёт, — он кивнул на синяки, погладил меня по груди.

Об упавшей люстре Мортон не сказал ничего, а я первой заводить разговор не стала.

Саманта и Тревор, её муж, приехали к завтраку. Интересно, есть ли у меня племянники, и с кем они остались, если есть, не бросили ли и их… Впрочем, последняя мысль была плодом секундной глупой зависти: моя некрасивая, ничем не выдающаяся сестра, лишённая дара, выбравшая мужа по принципу «хоть кто-то, лишь бы не остаться старой девой», по сравнению со мной казалась счастливой. Свободной, независимой. Она могла встречаться с подругами, ездить, куда заблагорассудится, завести ребёнка, а то и двух или трёх. Какое право она имела лишить меня этого всего? За прошедшие шесть лет я не видела её ни разу, наше общение ограничивалось краткими формальными письмами с её стороны. Нет, в первый год своего заточения я пыталась до неё достучаться, обида, отчаяние, страх заставляли меня раз за разом пытаться отправить ей письмо, разузнать что-то о ней хотя бы от слуг… Причина её предательства была проста — деньги, которые заплатил ей Мортон, точнее, деньги заставили её осознать, что девочка, ненавидящая младшую сестрёнку, внутри взрослой замужней женщины сильнее всех прочих её личин.

Но прошло шесть лет, и, обуздав первый злой порыв, я смотрела на Саманту совершенно спокойно, почти не чувствуя ни злости, ни обиды, ни желания воспользоваться её помощью.

Совместный завтрак порадовал меня отсутствием Вильема — пожалуй, это было бы слишком, хотя я всё же надеялась, что он окажется достаточно здравомыслящим, чтобы не рубить с плеча и не устраивать сцен: не столь уж страшными были мои синяки, а остальным моим словам он мог попросту не поверить. Сидящий во главе стола Мортон улыбался в бороду, как опытный кукловод на премьере очередного спектакля, Тревер кисло разглядывал поджаренные тосты с джемом и так пристально всматривался в чашку с кофе, словно пытался погадать по кофейной гуще ещё до того, как кофе будет выпит. Саманта явно чувствовала неловкость, но в то же время… Мне показалось, что она полна странной, несвойственной ей решимости действительно поговорить со мной, а не только приглушить угрызения внезапно проснувшейся совести.

Сестра изменилась даже внешне. Не то что бы сильно постарела — ей было только тридцать, не поправилась, но посерела, поблекла ещё больше, чем раньше, в небрежно уложенных русых волосах мерцала первая седина. Тонкие бесцветные губы почти не были заметны на бледном лице, глаза впали, выделялся и привлекал к себе внимание только слегка крючковатый нос, из-за которого она всегда ужасно расстраивалась. Мы никогда не были похожи, и я не обращала на это особого внимания, но вдруг слова Мортона, что у меня нет никакой сестры, заиграли новыми красками. Могла ли мать изменить отцу? В моей памяти они остались любящими и уважающими друг друга людьми.

Впрочем… отец был старше матери. Кто знает, не появлялся ли в её жизни какой-нибудь юный очаровательный рыжеволосый Вильем с ямочками на щеках?

Тревер и Мортон стали обсуждать хозяйственные вопросы поддержания порядка в поместье, а Саманта светско-доверительным тоном начала делиться подробностями своей благополучной обыденной жизни: детей у неё двое, оба мальчика, погодки, сейчас они с роднёй мужа, такие шумные, такие шебутные! Цены на детскую одежду велики, а ещё скоро нужно будет думать о школе или учителях, дети, конечно, счастье, но и огромные расходы… Вдруг сестра охнула, я сфокусировала на ней взгляд, поскольку уже минут пятнадцать как её не слушала, и увидела расплывавшееся по светлой ткани лифа платья тёмное кофейное пятно.

— Ой! — Саманта схватила салфетку и зачем-то вскочила на ноги.

— Леди, — Мортон отреагировал первым, — не переживайте, сейчас я позову кого-то из слуг, вас приведут в порядок. Вы не обожглись? Пригласить лекаря?

— Всё в порядке, — пролепетала незнакомым растерянно-писклявым голосом Саманта. — Альяна, милая, ты мне не поможешь? Спасибо, сэр Койно, думаю, в служанке нет нужды, к счастью, у нас с сестрой один размер.

Мортону нечего было ей возразить. На его лице ничего не дрогнуло, но глаза чуть сузились — привыкшая подмечать мимолётные свидетельства его дурного настроения, я увидела это. Изобразила на лице лёгкое смятение и недовольство.

— Боюсь, мои платья для тебя будут всё же узки… Впрочем… ладно. Идём. Тебе точно не нужен лекарь?

Охая и причитая, Саманта покачала головой, мы вышли в коридор. Мне захотелось воспользоваться неожиданной свободой и броситься к Вильему, узнать, остался он или уехал, не извиниться за вчерашнее, увы, — мне нужно было его обидеть! — а просто посмотреть, как он… Но сестра жёстко ухватилась за мой локоть, словно у неё на самом деле закружилась голова. Так что мы пришли в мою комнату, где она была впервые. Я подошла к платяному шкафу, думая о том, что откровенные наряды ей явно не подойдут, и вспоминая, есть ли у меня что-то приличное.

— Ты изменилась.

Сейчас в голосе Саманты не было мастерски изображённой слабости и растерянности, напротив — им ножи можно было точить.

— Шесть лет прошло, — отозвалась я и, не удержавшись, добавила. — А вот ты осталась такой же, как и была.

Прекрасная актриса и отменная лгунья.

— Это же именно ты пригласила меня с визитом? Не магистр Койно?

— С чего бы это вдруг? Знаешь, я целый год пыталась до тебя достучаться. Верю, что Мортон перехватывал половину писем, может, даже две трети, но уж точно не все. А ты молчала. И все эти шесть лет тебе было плевать на меня. С глаз долой…

Я повернулась к ней, выбрав свободное густо-фиолетовое платье. Протянула застывшей изваянием старшей.

— Переодевайся. Насколько я смотрю, ты не удивлена… ничему. Ты всё знала, верно?

Саманта взяла платье и без особого стеснения стала раздеваться. Я смотрела на неё, отмечая, как изменилось её худощавое тело после двух родов: кожа на животе оказалась неожиданно дряблой и в растяжках, а довольно плоская грудь наоборот стала больше, бёдра округлились. Внезапно я снова ощутила прилив вымораживающей изнутри боли.

Почему мне это всё недоступно? Почему? Сейчас я понимала, что не против была бы иметь такой некрасивый живот, ахать из-за расходов, детских шалостей и бессонных ночей. Бессонных не потому, что супруг таскает меня по чужим спальням, пользуя, как последнюю подзаборную девку, а из-за пары малышей, пугающихся страшных снов или страдающих коликами…

— Ты всё знала, — беспомощно повторила я. Саманта влезла в платье не без труда и повернулась ко мне спиной: нужно было застегнуть пуговицы.

Мне не хотелось к ней подходить, прикасаться к ней, но я привычно переборола себя и приблизилась.

— Почему, Санти? Из-за денег? Или ты просто ненавидела меня… настолько?

— Всё так плохо?

Я закончила с пуговицами, и она повернулась ко мне, на её усталом лице не было и тени злорадства.

— Всё очень плохо, — сказала я и замолчала, потому что внезапно подумала, что мне нечем подкрепить свои слова. Мортон позаботился о том, чтобы у меня не было никаких доказательств, вчерашний лекарь излечил все следы. — Хотя… как видишь, я жива. Меня уже почти не бьют и редко душат, я послушная и удобная в быту бесправная вещь. За эти шесть лет я не покидала пределов поместья Койно. У меня нет и не будет детей, ибо такова воля Мортона. Возможно, ты даже считаешь, что мне повезло, потому что я лишена всех твоих хлопот, как лишена их табуретка в прихожей. Но ты даже не представляешь, сколько раз я мечтала, чтобы ты хоть раз оказалась на моём месте. Фиктивный брак, Сэм? Я мечтала, чтобы это тебя Мортон трахал до потери пульса. Впрочем, может быть, тебе бы даже понравилось. Ты так расхваливала его мне тогда! Честно: я ненавидела тебя больше, чем его, ведь он-то мне чужой. А ты…

— Перед смертью отец рассказал мне кое-что, Аля.

Саманта совершенно не дрогнула перед моими обвинениями, которые я так долго мечтала бросить ей в лицо. Бросила. Но не получила ни малейшего удовлетворения. Смотрела на сестру, бледную, измученную, вжавшую голову в плечи.

— Да, я соврала тебе насчёт брака, но я не думала… не думала, что всё будет так ужасно. Я надеялась, что ты будешь если не счастлива, то… Магистр Койно сказал мне, что ты ему нравишься. Что он будет заботиться о тебе.

Против воли я глухо засмеялась.

— Всё так. Я сыта, обута и одета, все раны залечены, а что касается «нравлюсь»… — но перебила саму себя. — Что сказал тебе отец? Что меня необходимо выдать замуж в восемнадцать за первого встречного?

— Нет. Что тебя необходимо отправить в закрытый женский монастырь святой Йоиры, единственный, который принимает женщин в недобровольный насильственный постриг. Больных духом, провинившихся, оступившихся… Тебя бы остригли налысо, заперли бы в крошечной полупустой келье, связав руки за спиной в случае сопротивления, и будили бы ежедневно за два часа до рассвета для чтения молитвы, а потом до заката ты трудилась бы с прочими сёстрами, не покладая опухших и обветренных рук. Я была там. И пришла в ужас.

Я смотрела на неё, не в силах даже слова сказать.

— Когда на пороге появился сэр Койно со своим крайне своевременным предложением, я подумала, что это не хуже. Ты казалась мне такой… горячей и живой тогда. Да, я знала, что выбираю тебе новую тюрьму, но клетка была попросторнее. Я надеялась, что замужняя жизнь, пусть без детей и взаперти, будет больше соответствовать твоей натуре. Я надеялась, что сердце сэра Койно смягчится. Ты была такая юная, такая красивая… Он сказал, что желает тебя.

— Родители меня любили. Они бы не стали… — пробормотала я, едва сдерживаясь, чтобы не начать орать: «Я не верю тебе!». Руки сами собой схватили стоящий у кровати на маленьком столике стакан. По стеклу моментально заструились трещины, и прежде, чем он разлетелся бы осколками, я торопливо отставила его. Гнев прошёл, остался только страх.

— Любили, — Саманта покрутила головой. — Куда больше, чем меня. И я любила, хоть ты мне никогда не поверишь. Но что-то с тобой не так, Аля.

— Со мной что-то не так, — эхом отозвалась я.

— Ты помнишь пансион, в котором училась? Меня не отправляли, хотя я мечтала получить всестороннее образование. Однажды я устроила отцу сцену, на что он ответил, что с удовольствием оставил бы дома и тебя, потому что они с матерью очень по тебе скучают, а пребывание там накладно для семьи. Что я вовсе не должна завидовать тебе, потому что пансионное образование не является эталоном. Дело в тебе и твоём даре, Аля. Он опасен. Родители прятали тебя ото всех, держали всегда под присмотром и вдалеке. Они очень боялись, что твой скрытый дар проявится, и тогда… не знаю. Может быть, их бы наказали. Может быть, тебя бы забрали у нас куда-нибудь, где было бы ещё хуже, чем в Йоирской обители. Сэр Койно знал, но он маг, а я нет! Он сказал, что приглядит за тобой, лучше, чем в любом монастыре, что будет… любить тебя. По-своему, как умеет.

— Он не умеет никак, — покачала я головой. — Почему, почему ты не поговорила со мной? Почему не спросила, чего я хочу?!

— А что бы ты выбрала, если выбирать не из чего? И… Тебе нельзя иметь детей, Аля, — тихо сказала сестра. — Они могут унаследовать это. Я не знаю, что именно!

Кончики моих пальцев коснулись щербатого края потрескавшегося стакана. Что ж. Я тоже не знала наверняка, но уже примерно догадывалась.

— А тебе, стало быть, можно? Разве свой дар я получила не от мамы и папы?

Саманта помялась, потеребила прядь пепельно-русых волос и потянула меня за рукав к зеркалу. Я не сопротивлялась и пару мгновений спустя смотрела на наши отражения рядом.

Они говорили лучше любых слов.

— Мать изменяла отцу? — спросила я, неожиданно почувствовав, что эта мысль ничуть не делает Саманту более чужой мне. Даже наоборот.

— Никогда.

— Тогда…

— У отца был близкий друг. Он бежал из страны вместе с женой. Я так поняла, по политическим причинам. У нас не любят свободомыслящих магов. Хотя, возможно, дело было и в даре.

Саманта продолжать не стала, я выдохнула, не зная, хочу ли задавать ей ещё какие-то вопросы.

— Мама с папой любили и растили тебя, как родную. И, да, твой день рождения вовсе не в августе, а в апреле. Двадцать шестого апреля.

Так мне уже двадцать пять?

— Если мы будем поднимать шум… Если о твоих способностях станет известно…

— Я понимаю.

У нас не любят свободомыслящих, а ещё тех, кто ломает стекло одним прикосновением пальцев и обрушивает люстры на головы.

— Я… я любила тебя, — неожиданно произнесла та, которую я привыкла считать сестрой.

— Пора возвращаться в гостиную, — сказала я, и прежде чем Саманта начала было просить прощения и говорить ещё какие-то ненужные и пустые слова о том, что ей жаль и не было другого выхода, добавила. — Хорошо, что ты мне это всё рассказала. Я больше не держу на тебя зла. Жаль, что племянников не увижу. На кого они больше похожи?

— На Тревера, к счастью, — ответила Саманта, и больше мы не сказали друг другу ни одного слова наедине.