Глава 7

Не следует, созорничав, сваливать все это на брата; ведь можно с таким же успехом свалить все это на другого мальчишку.

Марк Твен. Советы юношеству

Кирсти стояла, закинув голову, не отрывая глаз от отца. Он, однако, не смотрел на нее. И он, и мисс Харрингтон смотрели на Грэма: тот все еще лежал на полу; лицо его мало-помалу стало заливаться краской и вскоре заполыхало под стать его огненным волосам. Он медленно повернулся, глядя недоуменно, растерянно, пока не заметил Кирсти.

Глаза ее брата сузились. Он выпятил нижнюю губу и выдвинул вперед подбородок. Девочке был знаком этот взгляд. Она как можно шире распахнула глаза и пожала плечами.

Но на него это ничуть не подействовало; тогда она вскинула голову, глядя на отца все теми же большими удивленными глазами. На этот раз ее уловка удалась. Она сумела привлечь его внимание настолько, что целых два раза успела жалобно моргнуть и сделать невинное личико.

И тут брат кинулся на нее. Они повалились на ковер, но Кирсти удалось нанести очень ловкий удар. Она вывернулась и тотчас же как следует ущипнула его. Пока тот вопил, Кирсти оседлала его, усевшись к нему на живот. Конечно, Грэм больше и старше ее, но она не позволит ему взять над ней верх. Еще чего, какому-то мальчишке!

Кирсти услышала крик мисс Харрингтон. Резкий, пронзительный, как верещанье сойки. Краем глаза девочка заметила, как та схватила две синие фарфоровые птички с покачнувшегося соседнего столика, прижав их к своей тощей, иссохшей груди.

Прежде чем Кирсти успела еще раз как следует двинуть брата, отец поднял ее, оторвав от Грэма и поставив прямо перед собой так близко, что девочка почувствовала тепло его тела и ощутила его запах – нечто вроде запаха моря и кожи. Если принюхаться, она бы уловила даже терпкий аромат сосновых иголок – запах их острова. От отца пахло домом.

Девочка подняла на него глаза.

Лоб его был нахмурен, брови почти сошлись у переносицы – вид был и вправду суровый.

– Стой смирно. Не двигайся, – сказал он твердо, но без злости, потом перевел взгляд на Грэма.

Кирсти сделала было два маленьких, еле заметных шажка, но тут же замерла – отец мгновенно обернулся, глядя на нее с подозрением.

Стоя смирно, не шелохнувшись, девочка одарила его своей самой лучезарной улыбкой.

Отец моргнул и мгновение смотрел на нее; выражение лица его было какое-то странное, словно бы он вдруг увидел перед собой незнакомку. Он отвел глаза и слегка покачал головой, потом снова нахмурился, глядя вниз, на ее брата; тот по-прежнему лежал на полу.

– Вставай, Грэм!

– У меня живот болит. Она ударила меня?

– Я все прекрасно видел. Ты первый начал.

– Но она...

Отец поднял руку, и Грэм тут же умолк.

Кирсти была потрясена. Ей-то нужно было как следует ущипнуть братишку или с силой наступить ему на ногу, чтобы тот замолчал.

– Мальчики не должны бить девочек.

– Но она же не девочка, папа, – захныкал Грэм. – Она же моя сестра!

Вечно эти мальчишки хнычут, с неприязнью подумала Кирсти. Да и взрослые мужчины тоже хороши! Учитель арифметики жалуется и ноет, когда класс не понимает того, что он пытается объяснить им, и школьный сторож тоже ныл, когда Честер Фарради вытащил свою мокрую голову из ведра и испачкал только что им вымытый пол. Пастор – и тот всегда ноет, когда они не выучат наизусть заданный из Библии стих.

«Интересно, а Бог тоже ноет?» – подумала Кирсти. Потом она вспомнила библейскую историю о сотворении мира, которую они читали в воскресной школе. Адам нажаловался Богу, что это Ева дала ему яблоко. Сообразив это, Кирсти решила, что Господь Бог, пожалуй, тоже ноет и жалуется, он ведь создал Адама по собственному образу и подобию; и в Библии все мужчины ноют и жалуются, а ведь Библия – слово Божие.

Кирсти стояла не двигаясь, глядя в лицо отца, а тот смотрел вниз, на Грэма. Брат ее моргнул пару раз, потом медленно перевел глаза на отца и сглотнул так громко, с натугой, что Кирсти показалось, будто она услышала, как ухнуло его адамово яблоко. Ей даже стало немного жаль Грэма. В конце концов, это ведь она его подвела. Она просто-напросто не могла упустить такую прекрасную возможность взять верх над кем-либо, и уж тем более над собственным братом, который частенько шепотом, еле слышно обзывал ее чертовкой.

Девочка вздохнула.

Отец повернулся к ней; лицо его было непроницаемым, он только пригладил рукой свои золотистые волосы. Он отвел глаза и какое-то мгновение, показавшееся ей бесконечным, пристально разглядывал пол, потирая лоб, прямо как мисс Харрингтон, вечно страдавшая от приступов мигрени, случавшихся, похоже, всякий раз, когда дело касалось Кирсти.

– Я вас оставляю, чтобы дать вам возможность освоиться с вашими детьми, мистер Мак-Лаклен. Их вещи уложены и сейчас, вероятно, уже стоят у подъезда. Всего хорошего, сэр.

Старушка мисс Харрингтон вздернула кверху свой острый подбородок. Она повернулась и «прошествовала» – одно из словечек, которые они учились писать на этой неделе, – за дверь, все так же прижимая к груди хрупких фарфоровых птичек, точно один из тех полудобрых рыцарей, что дали обет уберечь святые мощи от язычников. Кирсти хорошо запомнила рассказ об этих рыцарях, поскольку никак не могла взять в толк, как это грешники, пусть даже наполовину, могли дать обет оберегать святые мощи во славу Божию.

Отец смотрел, как закрылась дверь; затем наконец он медленно обернулся, переводя взгляд с нее на брата, который все еще сидел на полу.

– Вставай, Грэм! – только и сказал он.

Когда брат поднялся, Кирсти быстро шагнула вперед, пока он еще не сделал или не ляпнул какую-нибудь глупость. К тому же она чувствовала себя перед ним в долгу. Ведь он все-таки ее брат.

– Папа!

– Да?

Кирсти улыбнулась лучезарно, как могла; секунды две она стояла с этой улыбкой, потом сказала:

– Я не кидала кирпич из окна на голову мистеру Эпплбаю.

Отец не отозвался, он только смотрел на нее, точно стараясь по ее лицу догадаться, правду ли она говорит или лжет. Поскольку, как обычно, в словах ее было и того и другого понемножку, Кирсти считала, что ей нечего опасаться.

– И Грэм тоже ничего такого не делал.

Она подвинулась, слегка заслоняя брата, и украдкой толкнула его в бок локотком:

– Правда ведь, Грэм?

Глаза у брата полезли на лоб от ее тычка, и он энергично кивнул головой. Он все-таки не был так глуп, как другие мальчишки.

– Наверное, этот кирпич просто с неба свалился.

– Ну, не совсем.

Смотреть отцу прямо в глаза было нелегко. Похоже, он понимал куда больше, чем большинство взрослых, и больше, чем хотелось бы Кирсти.

Еще мгновение – и он расхохотался, однако смех его был далеко не веселый.

– Ну что ж, хоть однажды за всю свою долгую жизнь этот старый проныра Фергюс был прав.

– В чем прав, папа?

– В том, что мне нужно, – отозвался отец рассеянно.

Вот она – прекрасная возможность переменить тему.

– А что тебе нужно?

Отец ничего не ответил; молчание, казалось, тянулось бесконечно. Он пристально смотрел на свои руки, рассеянно крутя золотое кольцо на пальце. Мысли его были где-то далеко; Кирсти видела это. Взгляд у него был отсутствующий – такой бывает у людей, когда они заблудятся и, оглядываясь, соображают, куда же им двигаться дальше. Девочка раздумывала, что мог иметь в виду Фергюс, говоря, что отцу что-то нужно, и имеет ли это какое-либо отношение к ним с Грэмом.

Ее мучило любопытство:

– Так тебе что-то нужно, папа?

Кирсти стояла, скромненько, как пай-девочка, убрав руки за спину и легонько покачиваясь с носка на пятку в своих кожаных, красных с пуговками, туфлях.

Отец взглянул на нее так, будто немало удивился, откуда она здесь?

Неужто он и вправду мог так быстро забыть про нее? Сердце ее слегка сжалось, и Кирсти перестала покачиваться; она вся напряглась и стояла не шелохнувшись. Девочка чуть вздернула подбородок, стараясь скрыть свои чувства.

Отец покачал головой:

– Тебя это совсем не касается.

Кирсти молчала. Ей было страшно.

Отец как-то странно взглянул на нее.

– С тобой все в порядке? – Девочка кивнула. – Ты что-то побледнела. Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да.

Кирсти помолчала, потом сообразила, что, наверное, ему это не безразлично, раз он выглядит таким обеспокоенным.

– Здесь просто очень душно.

Отец озадаченно огляделся.

– Да, иногда здесь бывает так душно, что нам прямо-таки нечем дышать. – Она опять ткнула брата. – Скажи, Грэм!

Тот кивнул, затем воззрился на сестру с недоумением. Кирсти испугалась, что отец может заметить этот взгляд, и ущипнула братишку.

– Смотри, даже у Грэма бледный вид.

Теперь она полностью завладела вниманием отца, судя по тому, как тот пристально смотрел на нее.

– В классах совершенно нет свежего воздуха, и окон в них нет, и...

Кирсти, согнув пальчик, поманила к себе отца. Когда тот наклонился к ней, девочка прошептала:

– Дети, случается, теряют сознание. Правда! – Она кивнула. – Падают в обморок. Как-то раз Элис Уайтинг хлопнулась в обморок прямо посреди урока истории. Бац! – Кирсти хлопнула в ладоши. – И на парту морд... – Она прикусила язык, сглотнула. – И на парту лицом. – Девочка старалась угадать по выражению лица отца, что он об этом думает, но, ничего не добившись, добавила: – И не только Элис. Сколько раз такое случалось! Я могу рассказать тебе целую кучу подобных историй, папа.

– Ну, еще бы! – Отец кивнул; на лице его было задумчивое и странное выражение, словно бы он знал какую-то тайну. – Я уверен, что у тебя в голове и вправду целая куча всяких историй.

Он по-прежнему пристально смотрел на нее. В эту минуту Кирсти подумала, что, пожалуй, бывают моменты, когда внимание отца, обращенное полностью на тебя, не такая уж прекрасная вещь.

– Что мне хотелось бы услышать, так это историю о том, что же произошло с учителем арифметики.

Кирсти и Грэм как воды в рот набрали.

Скрестив свои громадные руки, отец смотрел вниз, на нее.

– Я жду.

– Ну...

Кирсти, тяжело, протяжно вздохнув, уставилась на носки своих туфель. Она надеялась, что вид у нее при этом будет не такой виноватый, – просто на случай, если вдруг станет заметно, что она привирает.

– Это вообще-то длинная история.

Отец открыл дверь и жестом пригласил их следовать за собой.

– Пойдемте! У меня впереди много времени, чтобы все это выслушать.

Они с Грэмом направились к выходу, держась рядом, плечом к плечу, однако уже у двери Кирсти пропустила брата вперед, а сама остановилась в проходе.

Девочка вскинула голову, пытаясь что-то разглядеть в лице отца. Кирсти и сама толком не знала, что она ищет, но это было что-то очень важное для нее.

Ничего не случилось; тогда, очень медленно, девочка протянула руку к отцу. Сердце ее билось отчаянно, как клювики птичек весной, упорно долбящих стволы деревьев; внезапно ей захотелось отдернуть руку. Что, если он не возьмет ее?

Отец смотрел на ее руку. Смотрел как будто испуганно, хотя думать так было, разумеется, глупо. Ее отец ничего не боялся. Ни огромных коней. Ни грома. Ни ливня. Он не боялся ни смерти, ни одиночества. Его, конечно же, не мучили ночные кошмары, и он не просыпался от собственного крика. Кирсти на что угодно могла бы поспорить, что он не испугался бы даже тех рыцарей-полузлодеев.

Казалось, она ждала вечность; лишь тиканье старых часов раздавалось в холле, и рука ее все больше и больше немела, пока она стояла вот так.

Отец наконец наклонился и взял ее руку в свою – твердую, мозолистую. Кирсти с облегчением вздохнула; она и не заметила, что перестала дышать. На душе у нее стало так радостно, будто бы она только что вволю наелась всяких вкусностей.

Рука его, сжимавшая ее руку, была теплой; это было необычное ощущение – чувствовать его руку, почти столь же прекрасное, как если бы он и в самом деле сделал вдруг что-то невероятное, к примеру, подхватил бы ее на руки и обнял.

Они вместе вышли из комнаты и прошли по широкому коридору, где по стенам тянулись ряды портретов с кислыми, унылыми лицами – все лучшие ученики Харрингтона со дня его основания.

Кирсти остановилась у самого отвратительного.

– Знаешь, кто это?

– Кто?

– Губернатор Фарради. У него такой вид, будто он уксусу наглотался.


Отец посмотрел на портрет.

– У них у всех такой вид, словно они уксусу наглотались, – добавила Кирсти.

Отец взглянул на ряд портретов, уходящих в глубь коридора, и расхохотался.

Это было лучшее, что она когда-либо слышала. Кирсти протащила отца за собой несколько шагов, потом он слегка обогнал ее, и Кирсти приходилось бежать вприпрыжку, чтобы поспеть за его размашистым шагом.

Но это ничего. Она только сжала его руку чуть крепче, вспоминая, как он смеялся.

К тому времени как они поравнялись с Грэмом, настроение у Кирсти заметно улучшилось. И впервые за целую вечность она не ощущала того беспокойства и страха, которые, как ей казалось, вечно крались за ней по пятам, словно призрачное чудовище, что вот-вот ее схватит, и она закричит и заплачет.

Нет, теперь и она, и отец, и брат – все они вместе спускались по широкой лестнице, рядом, бок о бок – Грэм по левую руку от отца, а Кирсти – по правую.

– Я все еще надеюсь услышать эту длинную историю, Кирсти.

Девочка остановилась, глядя вниз, на последние две ступеньки. Она сдвинула ноги и прыгнула. Если ее туфельки не будут касаться друг друга, когда она приземлится, отец не поверит ее рассказу. А если будут – поверит.

Кирсти приземлилась, пристально глядя вниз, на свои красные кожаные туфельки. Они прижимались друг к другу плотно, как будто приклеенные. Девочка улыбнулась, потом постаралась придать своему личику самое что ни на есть серьезное выражение и подняла глаза на отца:

– Это была вовсе не наша вина. Кирпич, я имею в виду.

Тот ответил ей весьма недоверчивым взглядом, но это не охладило Кирсти. Они наконец спустились в фойе. Девочка потащила отца за собой, к огромным парадным дверям Харрингтон-Холла, которые словно бы вырастали, по мере того как они подходили к ним. У Кирсти просто все замирало внутри, как бывало, когда она томилась в ожидании чего-нибудь особенно важного: Рождества, или дня рождения, или приезда отца.

Они подошли к горе сундуков и баулов с вещами ее и Грэма, и Кирсти захотелось бежать за эти двери, на улицу, бежать как можно быстрее, потому что там, за дверями, всего в каких-нибудь нескольких шагах, были свобода и дом.

Однако отец остановился, глядя на нее и ожидая объяснений, которые девочка еще не успела придумать. Кирсти набрала в грудь побольше воздуху, скрестила пальцы левой руки у себя за спиной и, подняв голову, прямо посмотрела в лицо самого главного для нее человека на свете.

– Понимаешь, папа, – начала Кирсти и потянула его за руку свободной рукой, заставляя его наконец выйти на улицу. – Все произошло из-за... из-за...

Она помолчала, и неожиданно оправдание снизошло на нее, как вдых... вдох... вдохновение. Ф-ф-фу! Ей как раз не хватало этого слова, а ведь они его писали в диктанте.

Они остановились на крыльце, у подъезда Харрингтон-Холла, и Кирсти почувствовала, что пальцы отца больше не сжимают ее руку. Он хотел их разжать, быть может, для того, чтобы снова скрестить руки на груди с этим своим прежним «я жду объяснения».

Кирсти не смотрела на Грэма; тот давно уже привык оставаться в стороне, предоставляя сестре объясняться. Она только крепче стиснула руку отца, вцепилась в его сильные пальцы, не давая ему их высвободить. Потом встретила его испытующий взгляд, стараясь смотреть так же твердо и прямо, и сказала очень серьезно:

– Все произошло из-за Честера Фарради...

Загрузка...