Вдоль по радуге

5

Естественно, ни за какой косметикой Кэтрин в этот день не поехала. После безумного утра начался прием пациентов, а на вечер у нее была назначена еще одна операция, правда, маленькая, под местной анестезией и по ее профилю. Кэтрин забыла о том, как она любит зеленый чай и ненавидит растворимый кофе, и пила последний пинтами.

Перед тем как уйти домой, она пошла проверить, как поживает ее утренний незнакомец. Надо же, она ведь даже не узнала, как его зовут! Карту после операции заполнила, а на имя — даже не взглянула. Кэтрин стало стыдно. Она осмелилась копаться в ранах этого человека, но даже не подумала выяснить его имя.

— Мардж!

— Да?

— Как зовут парня, которого мы утром оперировали?

— Авария?

— Так и зовут? — усмехнулась Кэтрин.

— Мистер Грегори Даллас, — отчеканила Марджори. — Правда, очень мужественно?

— Да. Прямо-таки парень с Дикого Запада.

— Он прокурор, я узнавала.

— Ну у тебя и разведка. — Кэтрин покачала головой, почему-то раздосадованно. Потом поняла, что досада эта направлена именно на Марджори и носит какой-то странный, почти ревнивый характер…

Да, она уже думала сегодня о том, что никогда не была такой: очаровательной жизнерадостной девчонкой с незамутненным разумом и страстным желанием поскорее найти жениха. Но неужели она станет теперь ревновать? Ревновать свою медсестру-помощницу к пациенту? Это же просто смешно!

— И если у тебя такая хорошая разведка и наверняка отличная память, — добавила Кэтрин, — то напомни мне, пожалуйста: в какую палату я его отправила?

— В восемнадцатую, на втором этаже, — бодро отрапортовала Марджори.

Все-таки это очень здорово, что у нее такой незамутненный разум и хорошая память.

Кэтрин поднималась на второй этаж и думала, что ему сказать. Разумеется, она идет исполнить свой врачебный долг: проверить состояние больного, то есть пострадавшего. Почему тогда ей неловко это делать? Почему она собирается с последними силами, чтобы изобразить «строгую докторшу»? Почему хочет спрятаться за эту неприглядную маску?

Спрятаться, чтобы наблюдать. Чушь, она что, охотник в засаде? Так и не придумав, что сказать и как себя вести, она открыла дверь восемнадцатой палаты. Там было занята только одна койка. Сквозь поднятые жалюзи в палату лились лучи заходящего солнца: окна выходили на запад. На противоположной стене отпечатывался золотисто-огненный прямоугольник в тонких полосках параллельных горизонту теней. Помещение, выдержанное в скромных и прохладных больничных тонах, от этого казалось по-летнему теплым.

Мужчина — нет, не просто мужчина, у него есть имя: Грегори Даллас, — лежал, прикрыв глаза, но, когда Кэтрин вошла и остановилась у порога, его веки дрогнули.

— Привет, док. — Голос у него был густым и хрипловатым, и усталость не делала его слабым, только придавала оттенок чайльд-гарольдовского сплина.

— Привет. Как чувствуете себя?

— Живым.

— Это прекрасно. — Кэтрин сдержанно улыбнулась. — Как рука?

— Болит, — равнодушно ответил он.

— А обезболивающее вам приносили? — забеспокоилась Кэтрин.

— Приносили. — Он улыбнулся уголками рта. — Я не стал пить.

— Но почему? — поразилась Кэтрин.

— Мне нравится чувствовать боль.

Кэтрин скептически изогнула бровь. Он ничем не походил на парня из тех, что носят стринги, ботинки с шипами вовнутрь и млеют от щелчка плетки.

— Боль говорит, что я еще жив. И мне это чертовски нравится. Даже если она твердит об этом во весь голос. Я дышу, и это тоже больно. Но, если бы больно уже не было, мои дела обстояли бы куда хуже, так, док?

— Святая правда. — Кэтрин улыбнулась и подошла поближе, отрегулировала подачу лекарства в капельнице…

Она замялась. Ей необходимо было проверить частоту сердечных сокращений, состояние кожных покровов и роговицы глаза, но она представила, как будет прикасаться к нему, и испытала необыкновенное смущение. Это смущение вызвало еще большее замешательство, и Кэтрин с трудом справилась с собой. Хорошо, что ей удалось взять себя в руки быстро, возможно, он ничего и не заметил. Хотя не факт. Как минимум Грегори заметил, как вспыхнули ее до того бледные щеки и как нервно она взяла его за запястье, чтобы проверить пульс.

— Что такое, док?

Кэтрин не совсем понимала, ее или его сердце колотится так часто. Она вздохнула и сосредоточилась. Оказалось — ее. Слава Создателю. У Грегори была умеренная тахикардия, что вполне понятно: он не принял болеутоляющее, начал подниматься жар. Нужно будет сделать ему инъекцию, раз уж от таблеток он отказывается. Она обратила внимание на то, что задержала пальцы на его горячем запястье, и смутилась пуще прежнего.

— Док? С вами все в порядке?

— Да, с вами все в порядке, — невпопад и, может быть, даже дерзко ответила Кэтрин. — И со мной тоже, — добавила она примирительно. — Но я пришлю медсестру, чтобы сделала вам укол. Нельзя допустить, чтобы началась лихорадка… — Кэтрин старалась не смотреть ему в глаза.

— Док, меня не оставляет ощущение, что что-то не так. По-моему, вы темните. Говорите уж начистоту.

Кэтрин встретилась с ним взглядом:

— А по-моему, вы слишком подозрительны. Уверяю вас, все идет хорошо. Завтра утром у вас возьмут анализы и сделают перевязку. А пока не отказывайтесь от лекарств. Они нужны вашему организму.

— Моему организму нужен калорийный ужин и несколько часов крепкого сна. Можно еще вечернюю газету.

Кэтрин сдержанно улыбнулась и подумала избитую мысль: «Все вы, мужчины, одинаковые».

— Это вы меня оперировали?

— Да, я.

— Спасибо, док. Отличная работа.

Кэтрин усмехнулась:

— Как будто вы что-то в этом понимаете.

— Полагаюсь на интуицию.

— Интуиция — это женское качество.

— Не обязательно. Интуиция очень близка к мудрости, а мудрыми бывают как мужчины, так и женщины. Согласны?

— Пожалуй, да. Если вы не сведете разговор к тому, что умными при этом бывают только мужчины…

— Нет, это было бы очень… неумно с моей стороны. Отрицать в присутствии умной женщины существование умных женщин — нет, я не стану этого делать.

— Надо же, вы, оказывается, мастер делать комплименты.

— Комплимент — это вежливая лесть, то есть ложь, а я говорю правду. Женщина с такими глазами и с такой профессией просто не может быть глупой.

Он говорил очень просто и спокойно, а Кэтрин сидела перед ним как загипнотизированная и слушала, хлопая ресницами. Он был такой… такой… уверенный. Скала не может сомневаться. Скала стоит себе и стоит, и от нее веет твердостью, какой-то извечной незыблемостью, скалу невозможно расшатать… В общем, он напоминал ей такую скалу. А еще он говорил ей очень приятные вещи, а она не понимала для чего. С ней никогда не заигрывали пациенты. Тут играли роль и манера «очень серьезной докторши», и то положение, в котором пребывали ее пациенты: тем, кто обращается за помощью к хирургу-онкологу, как правило, не до флирта.

Она не стала бы с уверенностью утверждать, что Грегори с ней заигрывает. У него не горел в глазах тот масленый огонек, который обычно сопровождает разного рода поползновения в сторону женской юбки. Нет, напротив. Он был не слишком любезен и не груб, уверен в своих словах, но… Но Кэтрин чувствовала, что маска «неприступной докторши» никак на ней не держится. Рядом с ним она чувствовала себя не как врач рядом с пациентом, а как женщина рядом с мужчиной.

И ее безмерно раздражало это чуть небрежное и дружеское «док» в его устах. Кто это — «док»? Уж во всяком случае не существо женского пола, это точно.

Впрочем, кого он видит перед собой? Довольно молодую женщину, которая некоторое время назад махнула на себя рукой, серую от усталости, с глубокими траурными тенями под глазами, в зеленом медицинском костюме…

Да, «док» все-таки подходит.

— Значит, вы мне доверяете, и это радует, — сказала Кэтрин. — Впрочем, выбор у вас невелик, из всех хирургов я осталась сейчас одна. Так что завтра мы снова встретимся.

— А это радует меня.

— До свидания, мистер Даллас. Выздоравливайте.

— Спасибо, доктор Данс. До завтра.

Кэтрин встала и вышла из палаты, тщательно следя за тем, чтобы не споткнуться о порог.

В коридоре она, правда, все равно налетела на пробегавшую мимо медсестру. Это оказалась Элли. Элли извинилась и помчалась дальше. Наверное, торопится к кому-то на свидание. Или приглашена на вечеринку… А ее дома ждет Том, и это просто прекрасно. Чудесно. Восхитительно. Она мечтала стать матерью и теперь пожинает счастливые плоды своего осуществившегося желания. А свидания, вечеринки… Все это должно остаться в юности. И то, что она вместо беззаботной юности, полной романтики, устроила себе учебный марафон, — это исключительно ее проблемы. Нечего теперь завидовать.

Кэтрин осеклась — если можно осечься не на слове, а на мысли. Неужели она позавидовала этой молоденькой девчушке?

Бред, безумие — и позор. Зависть — большой грех, и она раньше за собой такого не замечала. Впрочем, сначала она вообще мало что замечала, кроме учебников и пациентов, потом была абсолютно счастлива с мужем, потом была с ним очень несчастна… И вот мир, в том числе и ее внутренний мир, открывается ей с новой стороны. Приятно познакомиться. Нет, черт подери, неприятно.

Кэтрин, хмурая, спустилась на первый этаж, в кабинет, и очень любезно попрощалась с Марджори. Мардж в чем-то такая же, как Элли, и Кэтрин хотелось загладить вину перед обеими сразу. Она не совсем понимала, в чем виновата, но что виновата — чувствовала очень отчетливо.

Мысли ее возвращались к Грегори Далласу с тем упорством, с каким волна набегает на прибрежные камни. Набегает, разбивается в пену, в брызги, отступает, набегает вновь… И что в нем такого особенного?

Ответ на этот вопрос пришел к Кэтрин словно сам собой, но гораздо позже.

Она читала Тому сказку на ночь, точнее это была не сказка в привычном понимании слова, а очень драматичная и завораживающе жестокая история про войну людей с вампирами и прочей нечистью, воплощенная в комиксах японскими художниками. Вот и купила сыну японскую мангу для расширения кругозора… Сын, конечно, был в восторге, его глаза сияли, щеки разрумянились. Кто бы мог подумать, что все эти кошмары произведут на него такое благостное действие?

Кэтрин рассматривала вместе с ним картинки и удивлялась тому, насколько главный герой похож на своего антагониста, лорда вампиров, кровопийцу и злодея.

Грегори Даллас в чем-то очень похож на Дэвида.

Эта мысль оформилась в ее сознании буквально в одно мгновение, как будто щелкнул выключатель и комнату залил свет. Ну и ну… Как же она раньше этого не заметила?

И хорошо, что не заметила. Иначе как она делала бы ему операцию? Хорошо, что все случилось как случилось, лучше не придумаешь.

И хотелось бы, конечно, чтобы Дэвид уже отыграл свою роль злодея и на сцену вышел положительный герой…

Кэтрин в этот вечер никак не могла заснуть. Она ворочалась в кровати, беспокоилась о чем-то, сама не зная о чем, и страстно желала увидеть сон про детство, то детство, когда мама и папа еще любили друг друга, а она была веселой и беззаботной девчушкой. Эти сны всегда дарили ей успокоение…

Уже на грани яви и сна она вдруг подхватилась и потянулась к будильнику, чтобы перевести его на час раньше. Ей обязательно нужно перед работой успеть к парикмахеру. И за косметикой.

Кэтрин нутром чуяла, что от этого каким-то образом зависит, сумеет она общаться с Марджори и Элли не скрежеща зубами или нет.

Ей снилось, как дерутся волки. Огромные злые звери, две серые смерти с желтыми глазами и оскаленными зубами, ненависть во взгляде, слипшаяся от крови густая жесткая шерсть, страшный рык, от которого леденеет кровь. Они дрались так отчаянно, так жестоко, как дерутся только лишь за самку.

И Кэтрин чувствовала себя этой самкой.

Она стояла поодаль и была, как ни странно, в своем обычном, человеческом теле, видела неестественно белые свои руки с длинными ногтями, крашенными в янтарный цвет, наблюдала с веселым волнением в крови, как катаются по земле двое волков, сражаются за нее не на жизнь, а на смерть.

Ей нравилось то, что она видела. И в то же время ее это пугало.

Она никоим образом не была уверена, что победитель пощадит ее.

Она вдруг поняла, что может стать для него как подругой, так и добычей. И он сам еще этого не решил.

Вот один из волков поднялся, а другой так и остался лежать. Янтарно-желтые глаза-угли обратились к ней. Кэтрин проснулась в холодном поту.

Она боялась заснуть, боялась, что сон повторится, точнее, что он продолжится и ее растерзают в клочья, но ей стала сниться какая-то бессвязная чушь, и волков она больше не видела. В ту ночь, по крайней мере.

Утро наступило жемчужно-пасмурное и строгое, прохладное. Кэтрин не удалось вытащить сонного Тома из постели. Она немного посидела на краешке его кровати, полюбовалась расслабленными от сна линиями его лица, чмокнула в лоб и отправилась завтракать в одиночестве. Это тоже бывает приятно иногда — но только не тогда, когда в голове роятся тревожные мысли. Кэтрин вспоминала сон, вспоминала вчерашний день, своего харизматичного пациента — и вспоминала Дэвида.

Неужели Грегори Даллас произвел на нее такое впечатление именно потому, что чертовски похож на Дэвида?

Но похож чем? Дэвид на несколько дюймов ниже его ростом и тоньше в кости, и волосы у Дэвида гораздо светлее. Ну, может быть, глаза… Но разве мало на свете сероглазых мужчин? Или мужчин с горбинкой на носу? Тем более у Дэвида нос гораздо тоньше, острее.

То, что она так явственно запомнила лицо Грегори — стоит только закрыть глаза, и оно встает перед ней, — это странно. И странно, что она так реагировала на него. Может, дело в том, что ее надпочечники просто привыкли выделять адреналин, гормон страха, и теперь им не нужно мало-мальски значимого повода, чтобы заработать по-старому? Это многое объяснило бы… Да, она так привыкла шарахаться от мужчины, бояться его, что стоило только встретить кого-то отдаленно похожего на Дэвида, — и ей подсознательно хочется реагировать на него так же.

Проблема в том, что эта реакция — не просто страх. Если речь и идет о гормональной буре и том, что она во время этой бури чувствует… Кроме гормона страха, адреналина, у нее выделяется еще в изрядных количествах окситоцин и тестостерон.

А это значит, что она ощущает себя рядом с ним женщиной — женщиной, которая хочет покориться мужчине, прижаться к мужчине, отдаться мужчине.

Естественно, она сама — взрослая, образованная, обжегшаяся в любви Кэтрин Данс — ничего такого не хочет. Это просто набор телесных реакций, объяснимый гормональным всплеском. Почему именно этот человек вызывает в ней такую бурю — не важно. Кажется, медицина еще не знает ответов на подобные вопросы. Может быть, дело в этих феромонах, о которых все только и твердят в последнее время… Возможно, у него у самого какой-то особенный гормональный обмен, и она подсознательно улавливает…

Улавливает что?

Кэтрин едва не пронесла вилку с кусочком яичницы мимо рта. На стол рядом с тарелкой шлепнулась теплая капля: Кэтрин всегда предпочитала глазунью с жидким желтком.

Улавливает, что это самец, с которым имеет смысл продолжить род. Нет, не так: что это самец, обладающий набором генов, которые в комбинации с ее генами дадут самое жизнеспособное потомство.

Ну или что-то в этом роде: что этот самец обладает достаточно высоким уровнем тестостерона, чтобы успешно защищать ее и детей от врагов, но при этом не настолько высоким, чтобы впасть в бешенство без причины и причинить вред ей или детенышам…

Стоп. Хватит аналогий из мира животных. Похоже, сон произвел на нее слишком сильное впечатление и она уже готова смириться со своей ролью самки. У нее помимо инстинктов есть могучий интеллект, если верить диплому и многочисленным похвальным грамотам, и бессмертная душа, если верить Библии. Инстинкты — это здорово, это просто прекрасно, это необходимо для выживания, но, если они вступают в конфликт с голосом разума или порывами души, нужно слушать…

А что, кстати, нужно слушать? Сердце, разум — или то первобытное, что осталось в нас, что человек пронес через сотни тысяч лет эволюции? Может быть, именно это называется чутьем, шестым чувством, которое право всегда, во все времена?

И, может быть, животное начало в ней, которое сигнализирует о том, что Грегори Даллас — очень привлекательный самец, просто не способно человечьим голосом сказать, что это, возможно, ее мужчина?

Нет, нет, нет! Был уже один… мужчина-всей-ее-жизни. И чем это обернулось? Нет, не вдаваясь в подробности, нужно просто признать, что ее чутье на мужчин исковеркано какими-то перипетиями внутриутробного или постнатального развития. Точка.

Словом, на этот раз она ни за что не станет его слушать.