Вдоль по радуге

6

В салоне красоты, который Кэтрин выбрала потому, что он находился как раз по пути в больницу, ее встретили: сонный администратор, очень ухоженная дама лет под сорок, и несколько нервозная мастер-парикмахер, которая жадными глотками пила кофе из бумажного стаканчика. Кэтрин опасалась нервных парикмахеров, и небезосновательно: все-таки человек с ножницами, который не держит себя в руках, — это опасно. Однако несложно было догадаться, что Кэтрин суждено общаться именно с ней: других мастеров в этот ранний час в салоне не было.

— Здравствуйте, — веско сказала Кэтрин. Ей кивнули.

«Странные у них здесь порядки», — подумала Кэтрин. В Денвере между подобными заведениями такая конкуренция, что за клиентов там едва ли не дерутся. Поэтому клиент, точнее клиентка, всегда чувствует себя королевой мира. Тут, кажется, ситуация обратная…

Кэтрин взглянула на себя в большое зеркало и подумала, что покрасить волосы она может и дома, а стрижка не так уж сильно и отросла…

— А вы новенькая? Та самая женщина-врач, которая въехала в дом на Рокивуд-стрит? — поинтересовалась девушка с кофе.

Кэтрин захлопала ресницами:

— Очевидно, да.

— А какая дорога вас к нам привела? — поинтересовалась дама-администратор.

— Извилистая, — ответила Кэтрин, может быть, несколько резковато. Растерянность сменилась раздражением. Куда она попала, на ток-шоу или в парикмахерский салон? — Я хотела подстричься и покрасить волосы. Вы предлагаете такие услуги или я ошиблась дверью? — поинтересовалась она с вызовом. Она не привыкла к тому, что парикмахеров нужно ставить на место. Но если действительно нужно — что ж, она готова.

В крайнем случае всегда можно уйти с гордо поднятой головой. Кэтрин искренне надеялась, что это не последнее подобное заведение в достославном городе Огдене.

— Ну конечно, — почти обиженно сказала девушка с кофе. — Меня зовут Андреа, и я с удовольствием вами займусь. — Она сделала еще один глоток кофе. На лице у нее было написано «все равно больше делать нечего». — Итак, чего изволите?

Кэтрин попросила убрать длину и осветлить волосы на два тона. Это будет гармония. Более решительная стрижка — и более женственный цвет. Когда-то бабушка убеждала ее, что с такими пропорциями — узкие плечи, длинная шея, — нельзя носить короткие стрижки и высокие прически. Кэтрин в пику ей коротко подстриглась, и оказалось, что это — ее прическа. С длинными волосами, какими бы густыми и пышными они ни были, она проигрывала себе новой. Теперь в ее облике появилось что-то воинственное. Если бы не мягкий, медовый цвет волос, она бы выглядела, может быть, излишне агрессивно. Хотя в ее ситуации это вовсе не лишнее. Потому что сейчас ей нужна вся ее сила и вся решимость. Непонятно, почему сейчас, ведь самое трудное вроде бы позади, но именно такое убеждение выплыло на поверхность сознания. Ладно, в этой ситуации грех не довериться чутью, если не послушать его — можно и беды нажить, а послушаешь — так, может быть, и будешь готова к трудностям.

— А визажист у вас работает? — спросила Кэтрин, рассматривая в зеркале свое новое лицо.

Конечно, новым в полном смысле слова оно не стало, но и прежним его назвать уже было нельзя. Что-то изменилось. Неуловимо, но сильно. Да, жизненные испытания действительно оставляют свои отпечатки. И дело не в прозрачно-голубых тенях под глазами, не в тоненьких морщинках, которых раньше, кажется, не было, — дело в новом выражении, в той сосредоточенной, очень женственной силе и каком-то дьявольском упрямстве, что проявились в ее чертах. Может быть, всему причиной открытый теперь лоб и подчеркнутые скулы… Но вряд ли, вряд ли.

Скорее уж из зеркала глядит новая Кэтрин. Женщина, которой прежде не было — и которая стала теперь на место униженной, покорной Кэтрин. До свидания, малышка Кэтти Данс, миссис Дэвид Энтони Данс. Здравствуй, новая я!

Кэтрин так углубилась в свои размышления, что не расслышала, что ответила ей девушка-без-кофе Андреа. Она не постеснялась переспросить.

— Да говорю же: нет, была одна, да сплыла, как говорится. Так что красимся сами.

— Понятно.

Рейд по косметическому салону Кэтрин совершала в темпе какого-то быстрого латиноамериканского танца. Не дело это, но она твердо решила, что уже сегодня отправится на работу при макияже, и решения этого менять не собиралась: хватит и того, что вчера все ее планы полетели в тартарары.

Косметика — загадочное явление природы, почти как украшения: денег выкладываешь кучу, а взамен тебе дают пакетик, который занимает не так уж много места в пространстве… Кэтрин получила такой пакетик — и почувствовала себя женщиной. Господи, как давно она этого не ощущала! Почти забыла, как это волнующе, легко и сладостно! Говорить вещи, едва ли связанные между собой человеческой логикой, тратить большие деньги на маленькие предметы — прелесть…

Она явилась в больницу в прекрасном расположении духа и минута в минуту к началу рабочего дня. Точнее — все-таки за три минуты.

Их она и использовала, чтобы подвести глаза, ресницы и накрасить губы.

Конечно, когда наносишь макияж, пусть даже настолько простой, в безумной спешке, и особенно — непривычной рукой, неизбежны некоторые ошибки… Кэтрин не почувствовала ожидаемого удовлетворения: линии получились шероховатыми, неровными, лицо, конечно, стало ярче — но теперь это было уже совсем незнакомое лицо.

— Доктор Данс, доброе утро. А что это с вами? — поинтересовалась Марджори, которая впорхнула в кабинет, как райская птичка. У нее было, как всегда по утрам, превосходное настроение. — Какие-то неприятности? Ой, а как вам новая прическа идет!

— Все в порядке, Мардж. Привет. Спасибо за комплимент.

— Нет, правда. А вот тушь и тени вы слишком густо положили, — с неким смущением выпалила Марджори. Не удержала язык за зубами.

Кэтрин почувствовала себя студенткой, провалившей экзамен по генетике.

— Ничего страшного, — процедила сквозь зубы Кэтрин.

— Давайте поправим, а? У вас косметика с собой?

— С собой, но сейчас…

— Нет-нет-нет! Красота превыше всего. У вас лосьон есть?

Через пять минут все действительно было в порядке, и на Кэтрин из зеркала смотрела уверенная, сильная женщина глубокой натуры. Прекрасно. Вот теперь она себя узнает…

Марджори, обнаружившая новую сферу деятельности, с энтузиазмом взялась просвещать Кэтрин: как подбирать тени и подводку, как их между собой комбинировать, как правильно красить губы. Оказалось, что Кэтрин пропустила мимо себя огромный пласт информации в виде глянцевых журналов! Она и не подозревала, что такое нехитрое дело, как прихорошиться, может включать в себя столько тонкостей…

— А как наш красавчик? — поинтересовалась Марджори, когда краткий экскурс в мир декоративной косметики был закончен.

Кэтрин почему-то сразу поняла, кого она имеет в виду.

— Еще не знаю, хотя мне кажется, все должно быть в порядке.

Кэтрин позвонила дежурной медсестре и выяснила, что мистер Грегори Даллас чувствует себя удовлетворительно, ночью начиналась лихорадка, но сейчас температура тела нормальная, давление чуть занижено, инъекции он получил в обычном порядке, позавтракал с аппетитом.

Похоже, операция прошла на самом деле успешно. Браво, доктор Данс, великолепный дебют!

Около полудня Кэтрин не утерпела — да, на самом деле не утерпела, будто ее кто-то подталкивал в спину и торопил: «Ну же, ну же, скорей, скорей!» — и пошла проведать пациента Грегори Далласа.

Шла к нему с тем же жарким волнением, что и вчера. Кэтрин вспоминала вчерашнее откровение о его сходстве с Дэвидом, странный «волчий» сон и утренние размышления о своей животной половине. Это, конечно, все безумно интересно и занимательно, но у нее к нему есть дело: врачебный долг. И все. Она давала клятву Гиппократа. И теперь хочешь не хочешь, а с Грегори Далласом у нее завязались почти деловые отношения: врач — пациент. Все очень просто и предельно ясно.

Она решительно простучала каблучками по плиткам пола и распахнула дверь его палаты.

Негромкий, но резкий звук и движение в палате вырвали Грега из сонного оцепенения. Ему виделись какие-то расплывчатые, но в целом красивые картины, отдаленно похожие на ожившие полотна импрессионистов.

То, что он увидел наяву, было, несомненно, много красивее и живее.

— Привет, док.

— Добрый день. Как поживаете, мистер Даллас?

Наверное, вчера он не отдавал себе отчет в том, насколько тяжело его состояние. Потому что он видел перед собой женщину, похожую на докторшу из вчерашнего мутного кошмара, но лишь отдаленно. Вчерашняя могла бы быть старшей сестрой или вылинявшей копией сегодняшней. К нему подошла свежая, молодая, сдержанно-энергичная женщина.

— Простите, док, мне не дает покоя один вопрос.

— Какой? — Она настороженно свела брови.

— Вы сменили прическу?

Зарделась.

— Мистер Даллас, давайте лучше поговорим о вашем состоянии! — выпалила она почти рассерженно.

Смущается…

— Конечно, поговорим. Вы не подумайте дурного, я пытаюсь понять, что со мной такое: ошибка восприятия или все более-менее в порядке.

Она просверлила его взглядом.

— У меня другая прическа сегодня.

— Великолепно. Я могу быть спокоен за состояние своего рассудка. А вам идет. Очень.

Может, такие взгляды бывают только у женщин-хирургов? Кажется, до спинного мозга пронзила, рассекла, рассмотрела его.

Да, сложно от нее что-то скрыть. Мыслям категорически некуда прятаться. Разве что рассеиваться по нервам… Хотя, наверное, она так сильна в анатомии, что и там найдет то, что ее заинтересовало.

Любопытно, а как справляется с этим ее муж?

А есть ли у нее муж?

Грег скользнул по ней, еще менее знакомой сегодня, чем вчера, взглядом. Горделивая посадка головы, очень прямая спина, причем естественно прямая, ей не приходится делать вид, что осанка у нее лучше, чем есть на самом деле. И взгляд такой… Он напряженный, это очевидно. Она нервничает из-за чего-то, может быть, чувствует себя не в своей тарелке рядом с ним, может быть, еще что-то… Но она не цепляется за него взглядом, не зовет, не предлагает чего-то… У одиноких женщин — и даже у многих замужних — бывает такой особенный взгляд, как будто они в толпе всегда ищут своего суженого и в собеседнике пытаются разглядеть его черты…

С ней другое. Наверное, она все-таки замужем.

Грег бросил взгляд на левую руку: кольца нет. Может быть, она по какой-то причине его не носит? Хотя, по правде говоря, не похожа она на счастливую в браке женщину. Время от времени в ней проскальзывает что-то от затравленного зверька. А в другие мгновения она выглядит как амазонка — гордая женщина, готовая воевать. С кем же она воюет? И не эта ли война причиной тому, что она не ищет взглядом мужчину? Может быть, ее жизнь уже заполнена до краев?

Любопытно, очень любопытно.

Грег отметил, что наблюдает за ней с удовольствием: она красива и необычна. Женщина-хирург — вообще огромная редкость, но этим ее неординарность не исчерпывается. Она так по-особому наклоняет голову, когда вслушивается в то, что ей говоришь, или задумывается. У нее очень мягкая пластика пальцев — и при этом движения то порывисты, то замедленны. Как будто она все время сдерживает в себе что-то… Она неуловимо похожа на ласку — гибкого, шелковистого зверька, подвижного, как ручеек ртути, который изо всех сил старается выглядеть «прилично» и вести себя, как все другие люди. Ласка не станет от этого больше похожа на человека, но отчасти потеряет сходство со своими сородичами и от этого превратится в какое-то третье существо. Хотя нет, наверное, не превратится, как бы ни вела себя ласка — она останется лаской. Да и вряд ли кого-то из этих зверьков возможно убедить подражать в повадках человеку…

Все это Грег обдумывал, пока Кэтрин подробно расспрашивала его об ощущениях в прооперированных органах, про общее самочувствие и прочую дребедень. Он не был склонен жалеть себя, и его не особенно интересовало, что и насколько у него болит, поэтому он отвечал на ее вопросы… равнодушно, что ли. Безучастно. Состояние тела было важно только с той точки зрения, как быстро он сможет вернуться к работе. На нем висит несколько важных дел, и он страшно рад, что не отправился на тот свет, потому что у него есть реальный шанс надолго посадить за решетку пару негодяев. А уж если шанс есть, он им воспользуется, это точно.

Кэтрин позвала медсестру и во время перевязки осмотрела его грудь.

— У вас поразительно сильный организм, мистер Даллас. — Она покачала головой, будто ей было сложно поверить в то, что она видела. — Рана очень быстро заживает. Вы отлично справляетесь. — Она одарила его сдержанной улыбкой.

— Спасибо, док. Мне есть куда спешить. — Он ухмыльнулся. — И, пожалуйста, зовите меня Грег.

— Хорошо, Грег.

— А как мне вас называть?

Она опешила. Он смотрел на нее без улыбки. Ему правда важно было, что она ответит. Как далеко впустит его в свою жизнь. Он дал ей ключик к своей — имя для близких.

— Доктор Данс, — был ответ.

С ума сойти. Холодно, как вода в горной реке. В марте.

На «синий чулок» она не похожа. Значит, у нее и вправду кто-то есть. Кто-то очень значимый для нее, даже если она и не особенно счастлива с ним. Грег задумчиво потер лоб пальцами свободной от гипса руки.

И откуда взялась в нем эта досада, от которой сейчас хочется скалить зубы?

Холодность в отношениях между ними, однако, продержалась недолго, как недолго держится комковатый снег под лучами весеннего солнца.

«Доктор Данс» с благородным, как ювелирное украшение из европейской скани, именем Кэтрин приходила к нему каждый день, обычно дважды, но иногда даже чаще.

И Грегу это нравилось, очень нравилось.

Она подробно расспрашивала его о самочувствии и проводила свои медицинские изыскания с величайшим тщанием. Грега это умиляло, как умиляет взрослого пресерьезная возня малыша с домашним заданием по любимому предмету. Он точно знал, что все будет хорошо — с ним, с его рукой, с его ребрами, с легкими. В общем, со всем. Но мало-помалу он стал воспринимать свое состояние как отличный повод видеться с Кэтрин. И даже через это примирился с вынужденным бездействием на больничной койке. Конечно, он с превеликим удовольствием отправился бы домой и занялся бы там своими делами, но раз уж нельзя — нужно, как сок из апельсина, выжать из момента максимум плюсов.

Кэтрин очень ему в этом помогала.

Ему было интересно вести с ней, как он называл это про себя, переговоры через дверь. Она как будто возвела вокруг себя прочную, высокую, добротную стену — не пробиться.

Но в этой стене была… не брешь — дверь. И через эту дверь с надписью «Долг врача» с ней можно было поговорить.

Что уже приятно.

— Привет, доктор Данс, как дела?

— Спасибо, Грег, все о'кей. А как вы себя чувствуете?

— Великолепно. Я всегда чувствую себя в дождь особенно живым. А вы?

— А мне в дождь очень хочется сидеть дома и читать.

— А что вы читаете, доктор Данс?

— Классику… и профессиональное. Не поверите, даже учебники люблю. А вы?

— А я — вы не поверите — люблю детективы. Они мне страшно нравятся тем, что всегда к концу становится ясно, кто злодей — и кого сажать за решетку.

Улыбается.

— Вам нравится сажать людей за решетку?

— Всякую мразь — да, обожаю.

— А вы не боитесь ошибиться? Что из-за вашей ошибки невиновный человек отправится в тюрьму на несколько лет?

— А вы не боитесь, доктор Данс, ошибиться? Что из-за вашей ошибки человек умрет на несколько лет или даже десятилетий раньше?

Темнеет лицом.

— Боюсь, Грег. Очень боюсь. Поначалу с этим вообще был кошмар, хоть на работу не выходи. Я панически боялась врачебной ошибки. Страшно боялась своего невежества и неопытности. Что я по незнанию могу причинить вред. Потом я привыкла. Знаете, как ни крути, а все в руках Господа. Я всего лишь человек, хоть и без пяти минут доктор медицины. В моих силах попытаться. Если есть на то воля Божья, все будет хорошо — и с пациентом, и со мной.

— И это говорит мне человек, который, я убежден, не раз и даже не десять спасал чьи-то жизни?

— Это не я спасала, это Бог спасал. Моими руками.

— Вы очень религиозный человек, доктор Данс, как я погляжу.

— Знаете, чем больше лет проходит, тем больше я понимаю свою бабушку. В юности я такой не была. Ей, помнится, неделями не удавалось затащить меня в церковь… Впрочем, я и не припомню, когда была там в последний раз.

— Тяжело приходится вам в Огдене, наверное.

— В каком смысле?

— Здесь все ходят в церковь. Вас разве еще не просили определиться с выбором прихода?

— О, кажется, что-то подобное было. Вот на что намекала моя соседка, когда говорила, что какой-то пастырь должен взять на себя смелость вернуть в стадо отбившуюся овцу!

— Подождите-подождите, скоро эти самые пастыри начнут наведываться к вам с ненавязчивыми беседами.

— О, знаете, один уже приходил! Прощупывал почву. Вел ни к чему не обязывающие разговоры о пагубности медицинского цинизма. Как будто если я знаю, что у него внутри, причем довольно подробно представляю, потому что он примерно такой же, как все, и сердце — это сердце, гортань — это гортань, а простата — это простата… Как будто если я легко могу представить его в разрезе, я теряю от этого понятие о его бессмертной душе, уж не знаю, насколько грешной…

— О, поверьте мне, святых нет, особенно среди тех, кто не очень хочет ходить в стаде и потому лезет в пастыри. В моей практике был случай…

В дверь входит медсестричка — молоденькая, хорошенькая, но, увы, почти ничем не отличающаяся от той, что дежурила вчера, и от той, что будет дежурить завтра. Грег не любил одинаковых женщин. Конечно, можно пойти по легкому пути обобщения и сказать, что все женщины одинаковы, но это была бы неправда. Не все. Но одинаковых много.

— Доктор Данс, вас срочно вызывают в ординаторскую! — говорит медсестра слегка даже укоризненно.

— Боже мой, уже без четверти час! Как я могла забыть! — Кэтрин вскакивает. — Будьте здоровы, Грег! — выпаливает она на ходу, бросает через плечо слова, как ленточку, и ленточка эта вьется в воздухе еще несколько мгновений.

Даже после того, как Кэтрин убегает.

Даже после того, как она уходила, от нее будто оставался в палате неяркий отсвет, и какое-то время Грег им любовался. А может быть, вдыхал? Кто поймет…

Или такой разговор:

— Ну как там погодка на улице, в мире живых, доктор Данс?

— В мире живых светит солнце и к обеду наверняка будет очень жарко. Так что наслаждайтесь прохладой.

— В царстве теней всегда прохлада. Я рад был бы согреться.

— Сказать, чтобы вам принесли дополнительное одеяло?

— А вы язва, док.

— Нет. Но мне не нравится «док».

— Хорошо, док. Я учту.

— Вы невыносимы.

— Тогда зачем вы пришли?

— Исполнить свой долг.

— Во второй раз за день?

— Увы! Мой долг главенствует надо мной и моими желаниями по девять часов подряд.

— Я бы не отказался, если бы вы все эти девять часов просидели у моей постели.

— Увольте. Медицина медициной, Грег, а я вам не сестра милосердия.

— Да уж, я заметил. Милосердия в вас ни на йоту.

— Грег, вы меня злите.

— Да.

— А зачем?

— Хочу посмотреть, какая вы, когда злая.

— Не дождетесь. — Фыркает. — Эмили, неси перевязочный материал!

Неожиданно откровенные разговоры перемежались пикировками, но Грег до сих пор не знал ничего о том, как она живет. Странно. Он услышал уже столько важного о ней: что она думает, как смотрит на мир, на свою профессию, — но при этом и знать не знал, в каком супермаркете она делает покупки, для кого готовит ужин, какую музыку слушает по утрам, любит ли комиксы. А ведь из этих мелочей складывается наша жизнь, как складывается внутренний мир из чувств, мыслей, желаний и воспоминаний.

Через три дня после операции его пришла проведать секретарша. Они были в хороших в общем-то отношениях, если не считать того, что Айвори вечно ворчала, главным образом из-за того, что Грег никак не желал слушаться ее материнских советов. Она была, может быть, года на три или четыре старше его, но, право слово, не может сорокалетняя женщина приходиться матерью тридцатисемилетнему мужчине. Да, безусловно, есть женщины с гипертрофированным материнским инстинктом, который не дает им покоя ни днем ни ночью, и они неустанно ищут, ищут, ищут — кого бы прицепить к своей юбке. Да, есть мужчины, которые так сильно любят свою мать и так мало уважают отца, что никак не хотят до конца стать мужчинами, а всеми силами стремятся вернуться в детство, и потому такая женщина — прямо-таки сокровище для них. Встретившись, они уже не расстаются. Да, у мужчины — который очень скоро станет мужем своей «мамочки», разумеется, — могут появиться любовницы, молоденькие и легкомысленные или зрелые и сексуальные. Но «мамочку» он не бросит никогда. Они живут в очень крепких браках, которые кому-то кажутся умильными, кому-то — уродливыми.

Айвори с превеликим удовольствием разыграла бы эту партию с Грегом. Но — вот беда, ай-ай-ай! — он был взрослым независимым человеком, который ощущал себя на все свои тридцать семь, любил мать, уважал отца и меньше всего хотел обзавестись второй матерью. А потому он регулярно ставил Айвори на место, а она часто сетовала, что он не слушает ее мудрого женского совета, но в целом жили они мирно.

Айвори нарядилась как на праздник: небесно-голубой костюм нескромно облегал ее богатое тело.

— Ты решила меня порадовать? — поинтересовался Грег.

— Да. Я же помню, что голубой — твой любимый цвет, — гордо ответила Айвори.

— В основном — в интерьере. Люблю голубые обои и диванные подушки.

— Сделать в офисе ремонт к твоему возвращению?

— Нет, спасибо. А почему ты без цветов?

— У тебя же аллергия.

— Я солгал тебе в тот раз. Когда женщина дарит мужчине цветы на день рождения — это, прости меня, странно. Мне нужен был предлог, чтобы избавиться от них.

— Ну ты и скотина!

— Вот-вот-вот! Теперь я тебя узнаю. А то все какой-то зефир с крем-брюле. Ладно, рассказывай, что там творится, в большом мире. Пришли ли документы из Техаса по Ньюмарку?

— Да, я принесла.

— Ты умница!

— Давно бы так…

— «Давно» ты еще не заслужила.

Как раз в этот момент в палату вошла Кэтрин. Она смутилась так, будто застала их за чем-то неприличным.

— Привет, доктор Данс! Нет, постойте, куда же вы?

— Я лучше потом зайду, у вас посетительница… — Кэтрин попятилась к двери.

— Она нам совершенно не помешает.

— Нет на самом деле лучше потом… Хотя… завтра выходит на работу ваш лечащий врач, доктор Хант. Он великолепный специалист-травматолог.

— Погодите, а вы?

— А я буду больше времени уделять своим больным. Но не переживайте, я передаю вас в надежные руки, гораздо более опытные, чем мои. Счастливо.

— Док! Спасибо вам…

— Пожалуйста. Удачи.

— Грег, а чего ты так разволновался? — с подозрением поинтересовалась Айвори, когда Кэтрин исчезла за дверью.

— Разволновался? Глупости какие.

— Именно! У тебя крылья носа побелели, как бывает в суде, когда ты речь говоришь.

— Отстань!

— Интрижка с докторшей? — Айвори прищурилась.

— Не дури.

— С тебя станется. С тех пор как Марта ушла…

— Заткнись.

— А что, я неправду говорю?

— Заткнись и дай мне бумаги, ручку, ежедневник и ноутбук.

— Откуда ты знаешь, что я все это принесла?

— Ты ведь первоклассная секретарша. Когда не суешь свой нос куда тебя не просят.

Грег был рад, что она принесла ему работу. Работа ему сейчас очень пригодится. Он еще не осознал до конца, что с ним не так, — но что-то определенно было не так, и сильно «не так».

Кэтрин больше не будет к нему приходить. Вместо нее ему придется иметь дело с каким-нибудь толстым усатым парнем, который привык к своей высококвалифицированной, но все-таки мясницкой работе. Или с тощим сухарем с глазами и руками садиста.

Да, к нему будут приходить те же медсестрички. Но какое ему до них дело? Куколки, хорошенькие, не то чтобы пустые, но очень несложные в своей внутренней организации создания. Он не испытывал к ним ни неприязни, ни влечения, как многие мужчины. Они просто не были ему интересны, и этим все сказано. Грег знал, что многие из них, если не все подряд, смотрели на него с восхищением и не отказались бы завести с ним ненавязчивый романчик. Но ему это не нужно. Когда ему хотелось ощутить вкус женского тела, он покупал это удовольствие за деньги. Когда-то даже дал себе зарок, что этим его интимные отношения с женским полом ограничатся. Он не хотел больше боли, не хотел предательства, не хотел никому подставлять свои уязвимые места. Кто-то из хищников делает так: демонстрирует партнеру перед спариванием живот и горло, мол, погляди, я смертоносен, как и ты смертоносна, но я доверяю тебе, доверься и ты мне.

Он и получил свое: клыки в горло и когти в живот. После того как Марта…

Смешно. Такое пуританское имя для такой распущенной женщины. Какая ложь! Все равно что вульгарно накрашенная продажная девка в платье монашки — причем которая корчит из себя монашку, пытается убедить всех вокруг, что она монашка и есть. Мерзость какая.

Марта пыталась убедить всех — но его, конечно, в первую очередь — в том, что она откровенная, честная и верная. Бывают, видимо, женщины, которые не способны на верность, как не способен человек отрастить себе крылья и нимб и сделаться ангелом. Прикинуться и нацепить какой-нибудь муляж — запросто. А перевоплотиться в существо иного порядка — нет, хоть убей.

Марту он действительно готов был убить. Разумеется, ничего такого он не сделает, но вот если бы они оказались на необитаемом острове, он нисколько не сомневался бы насчет того, оставить ее жить или… Лучше провести остаток дней в полном одиночестве, чем с ядовитой гадиной, которая подождет, пока ты заснешь, а потом убьет тебя, беззащитного, с особой жестокостью.

Он никогда не называл ее красавицей, но от нее веяло такой притягательностью, таким зноем, что ему не нужно было никого другого. Не хотелось. Войдя в его жизнь, Марта стала самой привлекательной… нет, единственной женщиной на свете.

Спустя три месяца после знакомства он сделал ей предложение.

Она вопреки всем ожиданиям его не приняла — сказала, что им нужно получше узнать друг друга, прежде чем заключать брак.

Однако переехала к нему на следующей же неделе.

Грег поверить не мог своему счастью: ему встретилась удивительная женщина, которая не стремится его окольцевать и сделать навеки своей собственностью.

После он узнал, что Марта не делала ничего такого, что было ей невыгодно.

Ей было невыгодно выходить за него замуж, потому что она вовсе не собиралась жить с ним до конца дней долго и счастливо, а лишний брак за плечами, тем более с прокурором, женщину не красит. Однако с него было что взять: с комфортом обставленный дом, деньги, связи, секс, в конце концов, — не зря же его так любили женщины… И она хотела это взять.

И он с радостью давал ей. Давал, давал, давал… Марта была великолепной любовницей, причем не только в постели: она с изящным достоинством общалась с его друзьями и коллегами, выходила с ним в свет, прекрасно готовила, делала ему массаж по вечерам и устраивала его жизнь так, что ему по-настоящему хотелось возвращаться домой. Каждый день.

Пока совершенно случайно он не узнал, что она спит с его близким другом и коллегой. Не из-за денег, не из-за связей, не из-за социального статуса — просто так, ради новых острых ощущений.

Грег скрипнул зубами при воспоминании об этом унижении. Естественно, он избил Марвелла. Естественно, Марвелл рад был бы подать на него в суд, но ему что-то не позволило: то ли остатки совести, то ли страх.

Самое возмутительное во всей этой истории, что Марта повернула скандал таким образом, будто бы она сама хотела от него уйти — и вот наконец уходит.

Она, как оказалось, была женщиной нещепетильной: прихватила с собой все подарки и опустошила счет в банке.

И вот теперь все, включая Айвори, этот комбайн по переработке достоверной информации в весьма сомнительную, вплоть до откровенных сплетен, и специалист по распространению «продукта», говорят ему: «После того как Марта ушла»…

— Черт бы вас всех побрал, — прошипел Грег и с силой шваркнул на пол стопку бумаг.

Они жалко, неопрятно рассыпались, будто обиженные. Ну и что, что ценные документы. Бумага — не человек, все стерпит.

Грег вспомнил о последнем визите Кэтрин — и ему стало совсем паршиво.