Вышли в широкий коридор, всё ещё держась за руки, а Яне казалось, что от ладони вверх по предплечью течёт жидкий огонь и вливается в самое сердце, ускоряя пульс. Чуть опустила голову, занавесилась волосами, впившись взглядом в чёрно-белую напольную плитку, считая про себя количество чёрных квадратов. Хотелось, как в детстве вприпрыжку пробежаться по ним до самого лифта, чтобы день был удачным. Главное, не ступить на белые, тогда семь лет счастья не видать.
А может быть, наоборот нужно нарушить правила и запреты — снова — и тогда всё встанет на свои места?
— Ты меня боишься? — спросил Андрей, когда хромированные дверцы лифта с мягким шелестом закрылись. — Правильно, я сам себя боюсь.
— Почему? — Глядя прямо в чёрные глаза, пыталась найти ответ на его вопрос, но вдруг поняла, что нет, не боится. Не его, во всяком случае. Так и стояла, оперевшись всем телом о чуть вогнутую прохладную стенку, и смотрела в тёмные омуты. — Мне казалось, ты не умеешь бояться.
— Тебе неправильно казалось, — усмехнулся, но во взгляде мелькнула такая боль, природу которой Яна понять так и не смогла.
Андрей сделал шаг в её сторону, навис сверху, но не дотрагивался, а Яна сжалась до состояния зыбкого образа на дне его глаз. Он вглядывался в её лицо, не касаясь руками, не пытаясь поцеловать — просто смотрел, и от этого становилось неуютно, словно пытался наизнанку вывернуть и выпотрошить.
Никогда и никто так на неё не смотрел, не вынимал душу, чтобы смять в крупном кулаке, выжать из неё всё до последней капли.
— Приехали, — сказал Андрей неожиданно охрипшим голосом и откашлялся, а Яна моргнула, прогоняя наваждение.
Створки разъехались всё с тем же мягким шелестом, и Яна ступила в прохладу коридора, слишком пустого, с высокими сводчатыми потолками и стенами тёплого оттенка охры. Будто в осенний лес попала, и даже светильники на стенах в виде миниатюрных факелов добавляли нереальности происходящему.
Но не успела сделать и шага, как сильные руки схватили за плечи, почти причиняя боль, пальцы впились в нежную кожу, и Яна знала, что назавтра останутся следы, но Андрей уже целовал с такой страстью, что стало вдруг абсолютно наплевать, что будет потом.
Она подалась навстречу, прильнула к сильной груди, смяла пальцами футболку на широких плечах, отчаянно нуждаясь в нём, а Андрей, будто читая мысли, прижал к себе, лихорадочно блуждая по узкой спине ладонями.
Яна зарылась пальцами в чёрные волосы, взъерошила на затылке, а Андрей почти зарычал, когда провела ногтями по шее.
— Я сейчас не выдержу, ты меня на части разрываешь, — выдохнул между поцелуями, нащупывая в кармане ключи. — Янина, какого чёрта я пошёл на эту долбаную вечеринку?
— Просто захотелось?
Яна сжала щёки, покрывая лицо поцелуями, борясь с приступом невыносимой нежности, на которую он не имел права, которую не заслужил, бросив однажды.
— Тебя увидеть захотелось, понимаешь? Янину хотел увидеть, хоть ещё одним глазком.
— Увидел?
Яна не понимала, где находит силы слышать его слова, несмотря на шумящую в ушах кровь, да может отвечать. Будто бы раздвоилась, одной половиной утопая в страсти, а второй — сгорая от ненависти.
— Я же чуть не сдох тогда, понимаешь? Но я, блядь, выжил. Выжил и снова вляпался в это дерьмо.
Его слова били наотмашь, в саму душу лупили со всей силы, и Яна попыталась оттолкнуть его, прервать это безумие, разорвать связь, которая, как оказалось, никуда не делась. Но потом появилась ненависть, разрывающая изнутри, отравляющая кровь — ненависть, в которую трансформировалась их неправильная любовь.
Яна хотела закричать, что Андрей ничего не знает о боли, ничего не понимает и не имеет права о чём-то ей говорить. Потому что именно он уехал тогда, да не просто уехал, а... Но мысли путались в голове, а руки, губы Андрея были, кажется, везде и нигде одновременно.
— Я ненавижу тебя, Воротынцев. Ты слышишь меня? Ненавижу. Ты мне всю жизнь испортил.
Но он не дал договорить: сжал в объятиях до приглушенного всхлипа, словно пытался уничтожить всю ту тоску, растворить отчаяние, что сейчас витали между ними. А, самое главное, боль, уничтожающую их обоих, но они не знали, что делать со всем этим, не хотели понимать.
Андрей давно не чувствовал такого дикого возбуждения — до темноты в глазах и головокружения, когда наплевать на то, что кто-то может увидеть и даже не заботил элементарный комфорт. Сорвать раздражающие шмотки, посадить Яну на мраморный подоконник и войти резко, одним плавным движением — вот то, чего хотелось до сердечного приступа. Но на краю сознания билась мысль, что в этом чёртовом элитном доме вокруг камеры, но вот в том углу, за мраморной колонной, всевидящее око бессильно.
Сделал шаг в нужном направлении, не выпуская Яну из объятий, прижал к стене.
Всхлипнула, когда одной рукой сжал её запястья — слишком тонкие, чтобы для Андрея это было хоть какой-то сложностью — и завёл над головой. Второй рукой приподнял платье, которое так и не успела сменить, провёл прохладными дрожащими пальцами вверх по бедру, оставляя огненные дорожки, не видимые глазу, но такие ощутимые. Андрею и самому казалось, что кожа на ладонях загорается, и будто бы даже дымом запахло.
— Я хочу тебя, — сказала Яна, и слова эти прозвучали почти как приказ. Андрей усмехнулся и резким движением сжал её бедро, поднимая ногу, открывая доступ к самому потаённому, но не торопился выполнить просьбу.
А Яна уже всхлипывала, пытаясь найти опору в пошатнувшемся и почти рухнувшем мире. Андрей отпустил её руки, и она проникла ладонями под футболку, гладила сильное тело с перекатывающимися под кожей мышцами, наслаждалась жаром кожи и мечтала снова почувствовать его в себе. Чувствовала себя одержимой нимфоманкой, но сегодня позволяла себе это.
Подхватил в воздух, а Яна путалась в пряжке ремня, и мелкая дрожь сотрясала пальцы, но всё-таки одолела, и брюки упали на пол складками вокруг сильных ног.
Белья Андрей не носил, и Яна обхватила горячий и пульсирующий член рукой и услышала на ухо сдавленный хрип. Улыбнулась, обвела головку большим пальцем по кругу, а мужское дыхание с каждой секундой становилось всё тяжелее.
— Ты ведьма, — прошипел, резко разводя её ноги в сторону, продолжая удерживать на весу. — Янина...
Сквозь смуглую кожу проступили вены, по которым с бешеной скоростью неслась кровь. Тишина подъезда — вязкая, разрываемая на части хриплыми вздохами и женскими всхлипами; приглушённый свет, отбрасывающий длинные тени на чёрно-белую плитку пола; ароматы корицы и кофе, проникающие из-за чьей-то двери — всё это создавало ощущение потусторонней реальности, когда есть только двое, сливающиеся воедино, переплетающиеся телами у прохладной стены, наплевав на все нормы и правила.