Она вкладывала в этот поцелуи всю нерастраченную любовь, застарелую боль и обиду, все утраченные по вине этого человека шансы. Отдавала ему всю себя с каким-то щемящим отчаянием, отлично понимая, что судьба, издеваясь над ней, снова оставит собирать осколки.
Но пусть, именно сейчас она хотела поверить, что их общее счастье ещё возможно.
Самообман — именно то, что ей сейчас необходимо. В полночь её жизнь превратится в гнилую тыкву, но пока что она не хотела об этом думать, малодушно пряча голову в песок.
— Блядь, кто ты? — спросил. когда она оторвалась от его губ и снова отвернулась. глядя прямо на дорогу, словно не было только что минутного помешательства, когда поцеловать этого мужчину стало почти смыслом жизни и невыносимой потребностью. Ведь знала, что так будет только хуже, в сто крат больнее, но не смогла отказать себе в этом неправильном запретном удовольствии.
— Яна, — ответила точно так же, как и утром, а он зашипел, нависая всё ниже, и вот Андрей уже захлопнул дверцу изнутри, а Яна не могла ответить себе на вопрос, как так вышло, что оказалась сидящей на его коленях в тесном салоне машины. Её собственной машины, а аромат кожи Андрея забивается в ноздри, смешивается с её собственным, наполняет лёгкие, мешая дышать. “Это безумие, безумие", — раненным зверем носилась в голове, билась в черепной коробке мысль.
— Что ты делаешь? — спросила, почти оглушённая этой близостью, о которой мечтала и за которую ненавидела себя. — Отпусти. И вообще, проваливай!
— Не хочу.
— Зато я хочу! Выметайся!
— Не бойся, я ничего тебе не сделаю. Просто хочу понять, почему ты мне врёшь. - Скажи сама, откуда я знаю тебя. Сама скажи, понимаешь?
— Ты ничего не знаешь, — прошипела, упираясь лбом в его, поглаживая пальцами бороду, а она мягкая на ощупь. — И меня не знаешь, тебе кажется. Понимаешь меня? Кажется.
Раньше он был другим — худым, жилистым, с гладко выбритым лицом. Время изменило их обоих, но в глубине души она знала — это он, её Андрей. Иногда она позволяла себе считать его своим.
Обхватил её лицо широкой ладонью, сжал, удерживая, заставляя смотреть себе в глаза и Яна сфокусировала взгляд на смоляных зрачках, манящих и отталкивающих одновременно. Однажды она стала сильной и разучилась показывать кому-то себя, настоящую — неблагодарное это занятие, и сейчас не планировала распахивать душу перед человеком, снова несущим в её жизнь разрушение.
— Эти глаза... Ведьма, — выдохнул, возвращая Яне её же поцелуй, яростный и беспощадный.
Андрей целовал так, словно вот в этот самый момент наступит конец света. Нет, Яне казалось, что Апокалипсис уже случился, осталось только собрать ошмётки своего сердца и провалиться в пропасть.
Андрей прижимал её к себе, почти ломая кости, сминая, выворачивая наизнанку, и она поддавалась бешеному напору, отчаянно пользуясь своей властью над ним, пусть и временной. Сейчас Яна была всемогущей, способной одним вздохом, невесомым касанием, лёгким поцелуем плавить тысячелетние ледники. Долго ли это ощущение сможет длиться? Долго ли она сможет контролировать себя и не свалиться в пропасть, в которой лишь погибель, потому что без Андрея уже не сможет, а с ним тоже не получится — слишком большая потеря и слишком много потраченного на других людей времени пролегло между ними, чтобы это можно было забыть.
В момент этой бешенной, невыносимой страсти в тесном салоне автомобиля впервые за годы не вспоминалось, как очнулась в наполненной горячим паром ванной, а внизу живота невыносимо тянуло и пульсировало. Приступ острой боли оглушил, и Яна не сразу поняла, что с ней происходит, а когда осознана, кое-как выбралась на скользкий пол, да не удержалась на дрожащих ногах и рухнула, почти разбилась. Постаралась крикнуть, позвать на помощь, но голос подвёл, и на свободу вырвался лишь жалобный писк.
Потом прибежала мать, взломала дверь. а за ней в крошечную комнату, наполненную до потолка паром и Яниной болью, ворвались врачи. Яна почти ничего этого не видела, чувствовала лишь холод, просочившийся под кожу, пробирающий до костей — сладкий, зовущий уснуть и избавиться ото всего разом.
Тело сводило судорогой, и что-то внутри ныло и обрывалось, и новая жизнь, так не вовремя зародившаяся под сердцем, вытекала наружу. Их с Андреем ребёнок в тот момент умирал, а вместе с ним умирала, и душа его матери. И Яна ведь почти поддалась влекущему холоду, хотя кто-то так отчаянно звал, бил по щекам. Но она не хотела ничего чувствовать — она хотела умереть, но ведь не дали.
Потом она очнулась в больнице, с исколотыми венами и тянущимися ввысь трубками капельниц, через которые в неё медленно возвращалась жизнь. Пустая жизнь, которой она уже не хотела, но с которой пришлось смириться, чтобы не биться головой о стену бессонными ночами.
А Андрей, пропавший с радаров на долгие пятнадцать лет, покрывал кожу обжигающими поцелуями, шептал что-то жаркое на ухо, и Яна растворялась в своей лжи — лжи самой себе — и глупой надежде, что сможет дальше жить без него.
— Я вспомнил, — говорил Андрей между поцелуями, а Яна закрывала его рот бесстыжим поцелуем, ёрзала на коленях, пытаясь найти ту точку, которая позволит уничтожить память и хоть на время побыть кем-то другим, не собой. — Ты меня слышишь?
— Помолчи, — попросила, зарываясь тонкими пальцами в тёмные волосы с еле заметной проседью. — Я ничего не хочу знать, просто помолчи. Подари мне сказку, Воротынцев. Давай представим, что это не мы, хорошо?
В сердце что-то шевельнулось. Яна и сама не могла понять, что это за чувство, но вдруг отчётливо поняла, что между ними тогда и сейчас пролегла вечность, и от этого — горько и сладко одновременно.
— Поехали ко мне? — выдохнул ей в губы, а она лишь яростнее поцеловала в ответ, соглашаясь и протестуя одновременно. Он тихо засмеялся, разорвал поцелуй и рукой нащупал ручку двери. Распахнул одним сильным движением и, не выпуская Яну из объятий, ступил в ласкающую кожу свежесть летнего утра.
— Поставь меня, — попросила, но Андрей лишь отрицательно махнул головой, неся её к своей машине.
На чужой ехать домой не хотел — уж очень привык чувствовать себя хозяином любого положения. Да и слишком тесной показалась крошечная дамская машинка — уж явно не заточена была под его габариты.
— Поставь, я хоть машину запру, эвакуаторов вызову.
На этот раз послушался, а Яна вернулась обратно, залезла в салон, неосознанно, но очень сексуально прогнулась в пояснице, вытаскивая ключ из замка зажигания.
Когда хлопнула дверца и жалобно пискнула сигнализация, Андрей уже сидел на водительском месте своего внедорожника и ждал Яну, нетерпеливо постукивая по оплётке руля.
Яна тихо скользнула на пассажирское сидение, и Андрей посмотрел на неё, поймал взгляд, как ему казалось, ведьмовских глаз, и показалось, будто заново знакомятся.
Его разрывали двойственные ощущения: смесь застарелой обиды и какой-то невыносимой радости. Никогда не чувствовал себя так, когда то ли головой в ледяную воду, то ли на крыльях в небеса.
Автомобиль тронулся. рассекая, вибрирующий надвигающейся на город жарой, воздух, словно нож — масло. Андрей, сосредоточенно следя за дорогой, протянул, не глядя, руку, и нажал кнопку на приборной панели, впуская в салон тихие звуки новоорлеанского джаза. Мелодия заполнила собой всё пространство, а Яна откинулась на спинку сидения, обтянутого кожей оттенка горького шоколада, прикрыла глаза, позволяя музыке просочиться в кровь, растечься где-то под ложечкой и помочь хоть немного, но успокоиться. Руки дрожали, но Яна сжала их в кулаки, а ногти впились в кожу на ладонях, оставляя глубокие следы в виде полумесяца, причиняя тупую боль, но женщина не замечала её — просто сидела, уйдя в себя, нырнув на такие глубины сознания, в которых плещутся лишь тьма.
За окнами в зыбком мареве пролетали деревья, город постепенно просыпался, сонно шевелясь, наполняясь шумом и гомоном толпы, пока ещё робким и несмелым, но уже весьма ощутимым. Андрей уверенно лавировал между более осторожных автомобилистов, зная этот город, как свои пять пальцев, хоть и не был здесь долгие годы.
Многое изменилось, но неизменным оставалось его почти звериное чутьё и способность решать любые проблемы. Но отчего-то казалось, что сегодня утром, когда он проснулся рядом с незнакомой девушкой с удивительно знакомыми зелёными глазами в его жизни образовалась такая большая проблема, с которой впервые может и не справиться.