Воскреснуть и любить

Глава 6

— Это мой самый скромный наряд. — Кэрол застыла на пороге гостиной. На ней было ярко-сиреневое вязаное платье в талию, подчеркивавшее грудь. Оно заканчивалось в дюйме над коленями. — Похожа я на жену священника?

Энтони вспомнился премудрый иудейский царь Соломон, восхищенный красотой приехавшей к нему в гости царицы Савской. Помогла ли ему напоенность мудростью, сходящей свыше, преодолеть искушение?

— Не очень, правда? — с насмешливой гримасой спросила она. — Что-то не верится.

— Вы чудесно выглядите.

— Ах, разве в этом дело? У меня достаточно Послушный вид? Целомудренный? Добродетельный?

— Не следует желать невозможного.

Ее зубы ослепительно сверкнули.

— Я выглядела бы более целомудренно, если бы вы застегнули на мне «молнию».

— Вы выглядели бы целомудренно только в том случае, если бы на вас было пальто, застегнутое сверху донизу, и сапоги до колена.

— Но мне ведь не надо выходить на улицу, чтобы попасть в церковь. Стоит только спуститься вниз, и готово! — Она закружилась на месте, и подол платья раздулся, обнажив бедра. Пальцы девушки собрали гриву волос в одну толстую прядь и приподняли ее над шеей.

Он увидел, что Кэрол почти справилась с «молнией». Однако оставалась еще приличная щель, в которой виднелась часть спины. Энтони пересек комнату и взялся за застежку. Кожа девушки была смуглой, гладкой и сверкающей. На ней не осталось и следа синяков. За шесть дней, прошедших после переезда, все видимые повреждения почти исчезли.

Застежка медленно поползла вверх. Ему хотелось прикоснуться к Кэрол, ощутить упругость ее тела, шелковистость кожи. Но он прекрасно знал, чем может кончиться такая вольность. Их договор окажется успешным только в том случае, если близость будет мечтой, а дружба — реальностью.

— Серьезно, Энтони. Я не хочу подводить вас. — Она обернулась к нему лицом. — Я знаю, вы пытаетесь сделать так, чтобы в церковь ходило побольше народу. А люди придут и подумают, чего это ради вам пришло в голову жениться именно на мне.

— Вы действительно верите этому?

Девушка смотрела на Энтони до тех пор, пока легкая улыбка не коснулась ее губ, а глаза не стали цвета синайской бирюзы.

— Ну что ж, большое спасибо.

— Я объявлю о нашем бракосочетании с кафедры.

— Они удивятся, почему это произошло так быстро… Несмотря на мои чары.

— Каждому хочется верить в волшебные сказки и любовь с первого взгляда.

— А вам хочется?

— Чего хочется? — недоуменно переспросил Энтони.

— Хочется верить? Мне нет. Временами я даже не знаю, верю ли в любовь вообще. — Она на мгновение задумалась. — Беру свои слова назад. Я не верю. Но вы уже были женаты. Может быть, ваш брак был одним из миллиона. Любовь с первого взгляда и на всю жизнь.

— Мне нужно кое-что сделать внизу до того, как начнут приходить люди. — Он шагнул к двери.

Кэрол глядела ему вслед. Новоявленный супруг был слишком обеспокоен нарушением молчаливого уговора, в который они вступили, обменявшись брачными клятвами.

— Энтони, — тихонько окликнула она. — Знаете, у вас была своя жизнь, а у меня своя. Если мы собираемся жить вместе, рано или поздно нам придется рассказать друг другу о своем прошлом. Неужели вас ни капли не интересует, кто я такая и откуда взялась?

— Вы не обязаны мне ничего объяснять.

— Иными словами, не задавай лишних вопросов, которые могут нарушить наше дурацкое соглашение? Может, вместо фиктивного брака проще было нанять мне телохранителя или купить рыцарские доспехи? Наверно, эта ноша была бы куда легче.

Он обернулся.

— А вы надеялись, что это будет легко?

— Кажется, я вообще ни о чем не думала. У меня не было на это времени, да и с головой было не все в порядке.

— Мне жаль, что вы раскаиваетесь. Тогда это казалось лучшим выходом из положения. И сейчас кажется.

Она вздохнула.

— Вы можете не отвечать на мои вопросы, преподобный. Кое-какие ответы я знаю и сама. Вы вовсе не такая бездушная кукла, которой изо всех сил хотите казаться. Может, как-нибудь вы все-таки согласитесь немного рассказать о том, кто вы такой? Я знаю, вам это трудно. Но — Бог свидетель — жить со мной тоже не сахар. Вы не считаете, что нам будет легче, если мы получше узнаем друг друга? Тогда наш брак не был бы пустой тратой времени.

Но Энтони вовсе не считал их брак пустой тратой времени. После того как девушка переехала к нему, время понеслось стрелой. Секунды оборачивались минутами прежде, чем он успевал спохватиться. Цвет, вкус и звук вошли в его жизнь, которая раньше казалась серой вереницей дней. Он не хотел думать ни о том, к каким изменениям привел этот фиктивный брак, ни о своей странной реакции на них. Он не был бездушной куклой, изображавшей священника. Все обстояло куда хуже. Намного хуже.

— Кто я такой? — задумчиво спросил он. — Я сам этого не знаю. И даже не знаю, что вам ответить.

— Вы могли бы начать с чего-нибудь попроще. Например, с того, почему приехали сюда. И кем были до приезда.

— Я приехал сюда, потому что тут были люди, которые нуждались в том, что я мог им дать. Те самые люди, которые ждут внизу, пока я открою им дверь.

— Тогда идите. — Кэрол тряхнула волосами. Она собиралась заплести косу, чтобы придать себе более покорный вид, но теперь решила распустить их по плечам. Разгадка шарады, которую представлял собой их брак, не стоила таких жертв. Похоже, и сам Энтони придерживался того же мнения.

Хэкворт не вздыхал, не пожимал плечами, но Кэрол показалось, что в глазах его светится просьба о прощении.

— Спасибо, что вы согласились сегодня пойти со мной, — сказал он.

— Я думаю, это самое малое, чем я могу отблагодарить вас за помощь.

Приготовления были закончены. Гидеон сыграл бравурную прелюдию, спел хор, прочитали молитву и наконец святой отец сделал важное сообщение. Тут же примерно двадцать пять человек обернулись к новобрачной и одарили ее таким же количеством добрых улыбок.

Когда небольшой переполох закончился, Кэрол села в заднем ряду и посмотрела на человека, стоявшего у алтаря.

Интересно, была ли на свете женщина, которой надоело бы смотреть на Энтони? В нем была загадка, составлявшая львиную долю его обаяния. Женщина могла представить его кем и чем угодно. Наверно, даже его покойная жена терялась в догадках, ибо знала о нем ничуть не больше, чем кто-нибудь другой.

Но за аурой тайны скрывался поразительно притягательный мужчина. Кэрол могла сказать это совершенно беспристрастно. На ее мужа — возможно, первого и последнего — было легко смотреть, но трудно отвести взгляд. В нем не было ничего простого или гладкого. Он был остер и точен. Он был нестерпимо ярким, немигающим пламенем, а его прихожане — бабочками, летевшими на свет его величия и силы. Он говорил, и паства немедленно умолкала. Глаза всех присутствующих смотрели только на него.

Но его обаяние объяснялось не внешней привлекательностью. Может быть, некоторые поначалу и обращали внимание на его мужественно-красивое лицо, широкие плечи и длинные мускулистые ноги, но это впечатление быстро проходило. В Энтони было нечто стихийное, пробивавшееся наружу, несмотря на вежливость и хорошие манеры, и бравшее за душу каждого.

Она не знала, как это назвать. Магнетизм? Харизма? Были слова, смысл которых она понимала — или думала, что понимает. Но сейчас она знала, что эти слова никуда не годятся. Они не говорили главного: этот человек горел в пламени, которое сам же и разжигал, и выходил из него преобразившимся, становясь лучше, чище, благороднее, чем прежде.

Она ведь ничего о нем не знала. Все, что ей было известно, она поняла по намекам. Намеки эти были редкими, но, ох, какими многозначительными. Полный заботы голос, который она заставляла себя слушать в больничной суматохе. Вспышка теплоты в глазах, неизменно сменявшаяся ледяным, нарочито равнодушным взором. Предложение жениться на едва знакомой женщине только для того, чтобы защитить ее.

Он начал говорить, и с языка его стали слетать фразы дотоле неслыханные, словно каждая из них вырывалась из самой глубины его сердца. Голос у проповедника был звучный, а со словами он обращался так любовно, что они начинали звучать совсем по-новому, по-иному. Кэрол никогда не любила ходить в церковь, но теперь она знала, что могла бы слушать Энтони как зачарованная и жить от воскресенья до воскресенья. Он любил устную речь, ее нюансы и интонации и заставлял своих слушателей тоже любить ее. И наступал момент, когда они забывали о любви и уважении к своему пастырю и сосредоточивались только на его речах, на том высшем смысле, который звучал в них, а затем устремлялись в небеса — туда, куда и вел их пастырь.

— Большинству из вас я не скажу о смелости ничего нового. Многим приходится быть храбрыми, чтобы преодолеть бесчисленные препятствия на пути к храму. Многие сталкиваются с жизненными трудностями, и я могу себе представить, какая смелость требуется от вас, чтобы вставать и каждое утро смотреть в лицо этому враждебному миру. Но сегодня утром я хочу рассказать вам о других людях — людях величайшей смелости, слышавших голос Господа и видевших лик Божий. О мужчинах и женщинах, которые благодаря своей вере и своей чистоте изменили наш мир.

Входная дверь открылась, но Кэрол не обратила внимания на эту помеху. Ей не хотелось, чтобы Энтони прерывался: звук его голоса заставил ее унестись куда-то далеко-далеко, где смелые люди вступают в бой за то, во что верят, и рискуют жизнью, чтобы сделать мир лучше.

Проповедник неожиданно умолк, и смиренная прихожанка обернулась, пытаясь понять, что заставило его сделать это. В дверях остановился Джеймс, за его спиной стоял Габриель, а впереди гордо восседала в инвалидной коляске Мириам Менсон, мать Джеймса.

Кэрол посмотрела на Энтони. Он не двигался, но девушка видела, как он напряжен. Глаза преподобного искали ее, словно прикидывая расстояние и время, необходимые для того, чтобы защитить Кэрол от опасности. Затем его взгляд упал на парня у коляски. Наконец падре заговорил.

— Входите. Добро пожаловать.

Кэрол как завороженная глядела на лицо Джеймса. Оно странно преобразилось. Теперь юноша чем-то напоминал Энтони: его чувства — или то, что от них осталось за девятнадцать лет, проведенных на улицах Кейвтауна, — было так же невозможно прочесть. Он что-то проворчал Габриелю; затем, с двух сторон подталкивая кресло, они двинулись по нейтральному проходу к противоположной стороне церкви, миновав ту часть, в которой сидела Кэрол. Два дружка уселись с краю, а Мириам остановила кресло рядом с ними.

— Когда-то на свете существовала шайка из двенадцати человек, — вновь начал Энтони. — Она сложилась почти две тысячи лет назад. Эти двенадцать не сразу нашли друг друга. Кто-то из них был рыбаком, кто-то простым батраком. Им и в голову не приходило сплотиться, пока однажды не пришел некто и не сказал им: «Следуйте за мной».

Энтони сделал паузу и задумчиво продолжил:

— «Следуйте за мной». Три слова. Простых. Понятных. «Следуйте за мной». Но что бы вы сказали на их месте, если бы явился незнакомец, человек без всяких титулов, без авторитета, без искусства — кроме навыков простого плотника — и попросил вас бросить все? Что бы вы ответили Ему, если бы Он предложил вам оставить лодку, которая доставляла вам пропитание, тихое голубое озеро, кормившее вашу семью, и самое семью, жизнь и существование которой целиком зависели от вас?

— «Следуйте за мной». — Энтони спустился с кафедры и подошел к первому ряду. — Что вы скажете, если некие чужие люди позовут вас следовать за ними? Что вы скажете, если незнакомец пригласит вас примкнуть к нему? Если незнакомец предложит вам бросить все, что дорого вашему сердцу, и предупредит, что воздаяния на этой земле вы не получите? Что вы станете делать?

Его взгляд остановился на Джеймсе.

— Но жизнь в шайке имеет свои преимущества, не так ли? Вы бросаете все, что любите, семью, старых друзей, которые боятся ваших новых приятелей, но зато получаете кое-что взамен. Внезапно вы становитесь частью чего-то большего. Мир расширяется. Находятся люди, которые заступятся за вас, а если понадобится, отомстят вашему обидчику, которые защитят ваши интересы, и жизнь перестает быть одинокой борьбой за существование.

— Может быть, вас призовут делать то, во что вы не верите. Но какой ценой вы заплатите за отказ? Если вы окажетесь изгнанным и никто не встанет с вами рядом, а мир превратится в одинокую, пугающую пустыню?

Его лицо исказила боль, и Кэрол стало ясно, что никто здесь не сомневается: Энтони хорошо известно, какой одинокой, пугающей пустыней может быть мир.

Он продолжал проповедь.

— Но шайка, состоявшая из двенадцати человек, была совсем другой. Не нашлось никого, кто вступился бы за них. А их предводителя распяли на кресте, и никто не сумел предотвратить этого. Они умирали один за другим, и никто не вмешался, никто не воздал врагам за их смерть, никто не вышел ночью на темные и опасные улицы и не прошил пулями дома их гонителей. Никто не носил по ним траура и не расписывал стены надписями с угрозой отомстить. Но зато нашлись те, кто посвятил себя распространению их учения. Они встречались в укромных местах, записывали рассказы об этих людях и передавали их другим. У них была своя «Свеча», как и у сегодняшних шаек. Было у них и оружие — слово. А когда эти рассказы распространились по всему свету, когда заветы двенадцати были исполнены, шайка двенадцати стала шайкой миллионов.

Энтони медленно двинулся по проходу и остановился перед Мириам.

— И во имя этой шайки двенадцати и их предводителя Иисуса из Назарета и его апостолов совершалось множество не только чудесных, но и ужасных вещей. Мы клялись их именем, уходя на войну, вели смертоносные крестовые походы ради целей, которые никогда не одобрил бы Иисус, обрекали своих братьев и сестер на бедность или смотрели на них сверху вниз только потому, что у тех была другая вера или цвет кожи. Такое случается сплошь и рядом, верно? Даже если группа людей руководствуется добрыми намерениями, она всегда может выйти из-под контроля. Даже предводители… — Энтони глянул в глаза Джеймса, а потом Габриеля, — даже лучшие из предводителей, самые умные и смелые, могут принять неправильное решение.

Наконец он отвернулся.

— Но шайка двенадцати положила начало и многим чудесам. Мужчины и женщины потянулись к своим братьям и сестрам, и примеров тому столько, что мне не хватит времени перечислить их.

Он пошел назад. Кэрол слышала, как он славил красоту христианства, цели и принципы «шайки двенадцати» и способ совершенствования, открывшийся миру только потому, что две тысячи лет назад был создан некий кружок.

А затем, как это часто бывало в последнее время, Энтони заговорил о том, как они сами могут использовать эти принципы, чтобы превратить Пещеры в место, пригодное для жилья. В его словах не было ничего особенно нового. Братская любовь. Помощь страждущим. Поддержка любого справедливого дела. Постепенное, шаг за шагом, достижение главной цели: улучшение жизни всех и каждого.

Он закончил проповедь, стоя на кафедре и не сводя глаз с Джеймса и Габриеля.

— У шайки двенадцати есть еще одно преимущество, — сказал он. — Обряды посвящения в каждой церкви свои, но смысл их всюду одинаков. Нужно претворять в жизнь заветы предводителя. Они просты. Любите друг друга. Любите Господа. Остальное приложится.

Но это отнюдь не легко. Нелегко, какие бы формы ни принимало содружество и какова бы ни была степень твоего участия в нем. Если ты хочешь жить просто и спокойно, уклоняешься от решений и привыкаешь беспрекословно выполнять приказы друзей или даже самого предводителя, это содружество не для тебя. Но если ты можешь рискнуть, если ты достаточно силен, чтобы делать то, что считаешь правильным, а иногда и пойти на жертву, то в шайке двенадцати всегда найдется для тебя место.

Наступило молчание. Кэрол затаила дыхание. И тут Энтони опустил руки на кафедру и назвал номер псалма, исполнением которого должно было завершиться богослужение.

Девушка ожидала, что Джеймс и Габриель улизнут при первой возможности. Наверно, они так и сделали бы, если бы кресло Мириам не было таким неповоротливым. Но к тому времени, как ее коляска оказалась у двери, Энтони уже стоял там, пожимая руки прощающимся прихожанам.

Кэрол стояла позади, принимая поздравления членов церковной общины по случаю бракосочетания. Глория Макуэн, столп местного общества, первой поцеловала ее и пожелала счастья. Глория, которая первой из жителей Кейвтауна поддержала ходатайство Кэрол о создании «Фонда Исиды». Глория в неизменных белых перчатках, с обезоруживающе доброй улыбкой и острым как бритва языком. Ей было уже под восемьдесят, но у нее хватало сил и энергии рыскать по городу, будоражить и тормошить жителей, вынуждая их действовать. Она была одновременно и оплотом стабильности, и гарантом изменений, и Кэрол молилась лишь о том, чтобы миссис Макуэн дожила до тысячи лет, снуя по выбитым городским тротуарам.

— Что ж, удачное время я выбрала, чтобы прийти сюда, — сказала старушка, разомкнув объятия.

— Разве вы не член общины?

— Дело не в этом. Я совершаю обходы храмов и таким образом заставляю всех местных священников поддерживать форму.

— Я думаю, сегодняшняя проповедь была достойна вашего посещения.

— Ваш муж совсем не плох во всем, что он делает, — сказала Глория. — Может быть, теперь, после свадьбы, он станет еще лучше. Непринужденнее.

— Почему?

— Дорогая моя, вы еще не успели узнать, что такое брак, — подмигнула много повидавшая на своем веку миссис.

Кэрол улыбнулась и еще раз обняла старую женщину, прежде чем та отвернулась и заговорила с Энтони. Девушка продолжала улыбаться и пожимать руки, но не упускала из виду Джеймса и Габриеля.

Энтони рассказал Кэрол, что разговаривал с Джеймсом. Тот был дома в тот вечер, когда ее избили, и не мог принимать участия в нападении. Но парень был вожаком «Мустангов», и ничто не могло произойти без его ведома. Зная властный характер юноши, девушка не сомневалась: если он и не участвовал в избиении, то мог сам подстроить его. Ее ничуть не обманул этот визит. Скорее всего, он был предпринят с целью разведки. Джеймс прощупывал цитадель врага, и оставалось лишь ждать, когда он воспользуется собранной информацией.

Проповедь Энтони пропала даром.

Кэрол следила за Мириам, терпеливо ждавшей своей очереди попрощаться. Она знала эту женщину всю свою жизнь — с тех пор, как они поселились на одной улице, и восхищалась стойкостью человека, прикованного к креслу. Как-то весной девушка сажала цветы в палисаднике под присмотром самой Мириам, а потом сидела на сверкающей чистотой кухне и лакомилась домашним печеньем.

Мириам учила Агату вышивать тамбуром, а Анна-Роз находила в ней благодарного слушателя, когда их мать была слишком занята, день и ночь убирая офис за офисом. Больная женщина была другом всем соседским ребятишкам и доброй, любящей матерью своему сыну. Как бы то ни было, она не несла ответственности за грехи Джеймса.

Кэрол расправила плечи и двинулась вперед, обойдя беспокойно озиравшегося и барабанившего пальцами по креслу Габриеля.

— Мириам, вы меня помните?

Женщина обернулась. Ее лицо, на котором оставили отпечаток и печали, и радости, озарилось.

— Кэрол, неужели это ты, детка?

— Как поживаете?

— Да кручусь понемножку. Джеймс возит меня всюду, куда нужно.

Кэрол посмотрела в лицо юноши. Он ответил ей непроницаемым взглядом.

— Рада, что он заботится о вас, — сказала девушка, оборачиваясь к Мириам. — Вы часто бываете здесь?

— Никогда раньше не была. Но я слышала, что здесь хороший проповедник. Мой прежний духовник уехал, а новый так грозит адским пламенем, что я каждое воскресное утро возвращаюсь из церкви загоревшая. — Она засмеялась. — Между нами говоря, этот священник добрее и куда симпатичнее с виду.

— Между нами говоря, я только что вышла за него замуж.

Женщина хлопнула себя по бедру.

— Не может быть! Ну, поздравляю!

Они начали болтать. Тем временем очередь рассосалась, и теперь между Мириам и дверью оставались лишь ее сын с дружком.

Энтони подал руку чернокожему юноше.

— Здравствуй, Джеймс. Рад снова видеть тебя.

Кэрол следила за борьбой, происходившей в душе вожака шайки. Когда мать подняла на сына глаза, он быстро обменялся рукопожатием со священником. Потом Энтони снова протянул руку, на этот раз Габриелю, но расстался с его кистью не так скоро.

— Ты ведь художник, верно?

— Я? — испуганно переспросил парень.

— Глория Макуэн говорила мне, что ты очень талантлив. Я этому верю — ведь одна твоя работа до сих пор хранится у меня на стене. — Он кивнул в сторону изображения, просвечивавшего сквозь слой краски.

— Ну и что?

— Что? Я бы хотел увидеть, на что ты способен. Здесь хватит места для того, чтобы изобразить что-нибудь прекрасное и возвышенное. Много заплатить тебе я не сумею, но думаю, мы сумеем договориться.

Габриель ухмыльнулся. Мириам шлепнула его по руке, не дав времени отказаться.

— Делай то, что говорит проповедник! — приказала она. — Ведь ты же умираешь от желания рисовать. А на хорошую картину и люди будут смотреть с большим удовольствием. Не следует говорить «нет», если до смерти хочется сказать «да».

Оробевший паренек пробормотал что-то невразумительное.

Энтони подошел к Мириам сбоку и взял ее за руку.

— Рад познакомиться с вами, миссис Менсон.

— А с моим сыном вы уже знакомы?

Священник кивнул.

— Несколько раз встречались. — Он посмотрел на молодого человека и заметил, что глаза у того сузились. — Ваш сын прирожденный лидер, — сказал он, снова обернувшись к женщине.

— Он хороший мальчик.

Кэрол подавила смешок. Внезапно жизнь снова показалась ей забавной, как будто и не произошло ночного нападения. Они были детьми, эти призраки, следовавшие за ней по пятам. Опасными, неуловимыми, но все же детьми. Следя за тем, как Энтони протолкнул коляску Мириам в дверь и немного провез ее по тротуару, она положила одну ладонь на руку Джеймса, а другую — на руку Габриеля и заставила юношей остановиться.

Первый сбросил ее руку. Дружок же застыл, словно попал в ловушку.

— Ну? — спросила она.

— Тебя предупреждали, — бросил Джеймс.

— По правде говоря, я знаю — тебя там не было, — призналась она, — но, черт побери, бежать в церковь каяться в том, что не участвовал в преступлении! Этого я никак не ожидала. Твоя мать заслужила лучшего.

Она обернулась к Габриелю.

— Ну, а ты, балбес, закапывающий в землю данный Богом талант, ты-то что артачишься? Распиши стену. Перестань путаться с разными наркоманами и уголовниками. И не смей пальцем тронуть другую женщину, не то я сама позабочусь, чтобы ты схлопотал за это хороший срок!

— Я там и не был, — пробормотал парень. — Не имею к этому никакого отношения.

— Небось хвастался своими подвигами и скалил зубы?

Череда гримас, пробежавших по лицу Габриеля, была такой же пестрой, как и его картины.

— Ну ладно, извинения приняты, — сказала Кэрол и показала глазами на выход. Парнишка неуклюже выбрался за дверь.

Энтони подошел и встал рядом, глядя вслед двум новым прихожанам, катившим по тротуару кресло Мириам.

— Джеймс научился читать еще до того, как пошел в школу. Я только сегодня вспомнила об этом.

Энтони следил за Кэрол, посыпавшей смесью каких-то трав тушившиеся овощи. Потом девушка добавила в кастрюлю помидоров и фасоли и поставила ее на заднюю горелку, чтобы еда доспела.

Со дня переезда девушка готовила в основном вегетарианские блюда. Скудная обстановка квартиры и поношенные воротнички рубашек без слов говорили о бедности их владельца. Она догадывалась, что каждый день есть мясо им просто не по карману.

— Я был у него дома. И где же вы там жили? — спросил Энтони.

— Тремя… нет, четырьмя домами ниже. Домик и тогда был убогий, а сейчас у него и крыльцо осело, и крыша провалилась. В любом другом месте его бы давно снесли.

— Вы хорошо знаете Джеймса и его мать?

Кэрол пожала плечами. Она нарезала лук и чеснок и добавила их к рису. Овощи хорошо сочетались с ним.

— Джеймс был славным малышом, а я не испытывала недостатка в женских гормонах, предполагающих материнские чувства. Мы играли с ним в школу. Чаще всего мы устраивали перемены — мне не хватало терпения. Но к тому времени, когда я стала выбирать для игр мальчиков постарше, Джеймс сам научился читать.

— Он хорошо учился в школе?

— Вы шутите. — Она оторвалась от кухонного стола. — На какой планете вы выросли? Разве умные дети могут преуспеть в такой школе, как наша? Классы переполнены, а учителя перегружены. Пока тугодумы грызут гранит науки, одаренные дети скучают и начинают шалить, чтобы привлечь к себе внимание. Кончается это тем, что их исключают из школы и выбрасывают на улицу.

— Мы говорим о Джеймсе или о вас?

— Не хитрите, Энтони. Это очень дешевая уловка. Почему бы прямо не попросить меня рассказать о себе? Может быть, я и отвечу.

Он молчал. Девушка сжала зубы, умолкла, снова повернулась к плите, и крошечную кухню заполнили запахи, от которых кружилась голова. Наконец Энтони нарушил молчание.

— Начните с того, что вам приятнее.

— Иными словами, я не должна ничего объяснять вам, если мне не захочется.

— Не должны.

Она орудовала лопаточкой, как заправский шеф-повар.

— Что вы хотите знать? — спросила Кэрол, направляя беседу в приемлемое для него русло.

— Расскажите мне о том, как жили на вашей улице, когда вы были маленькой.

Ей никогда не доводилось слышать столь нейтрального, столь равнодушного вопроса. Ответ был выдержан в том же духе.

— В нашем квартале было около двадцати домов. Мусор увозили раз в неделю, по понедельникам. А летом по вторникам и субботам приезжал мороженщик. — Она попробовала свою стряпню и добавила соли.

— Мы играем в какую-то странную игру.

— Да, похоже.

Кэрол прекрасно смотрелась рядом с плитой. Волосы ее стягивала широкая лента, ноги были босыми, несмотря на отвратительно работавшее отопление. Энтони следил за тем, как она сгибается, разгибается, двигается, будто танцуя под аппетитный аккомпанемент шипящих и булькающих овощей. Он больше не мог притворяться, будто ничего не хочет знать о ней.

— Расскажите о себе.

— Вот этот вопрос куда лучше. — Девушка посмотрела на исповедника и поняла, что он ждет не греховной исповеди, а рассказа о том, кто она такая. Нет уж, пусть выслушает все.

— Я не слишком отличалась от Джеймса, — наконец сказала она. — Может быть, уступала ему в способностях, но там, где не хватало мозгов, меня выручала смекалка. К тому времени, как мне исполнилось одиннадцать, стало совершенно ясно, что в школе мне учиться особенно нечему. И тут появилась одна толковая учительница. Она слышала, что некая престижная школа, находившаяся под опекой «Фонда будущих матерей», набирает учениц.

— Я знаю этот фонд.

— Ну, тогда вы знаете и то, что учились там всякие ужасно богатые юные леди — «благодагю вас, догогая», — передразнила Кэрол, — совершенно не знающие реальной жизни. И чтобы их просветить, решили набрать несколько человек из семей попроще. Меня выбрали. Я была не слишком отесанна, но и не относилась к отбросам общества. Именно то, что требовалось.

Насмешливый тон не мог скрыть боли. Но Энтони продолжал сомневаться. Кэрол была мастером по части подавления своих чувств. Если бы он спросил девушку, тяжело ли ей пришлось, она бы сказала «нет» и, может быть, сама поверила бы в это.

— И как долго вы там учились?

— Достаточно долго, чтобы перестать думать, будто я такое уж сокровище. Пещеры начали этот процесс, престижная школа закончила. К пятнадцати годам я прогуливала занятия куда чаще, чем посещала их. Директриса хотела вызвать для объяснений мою мать, но ее было трудно застать дома. Она работала двадцать четыре часа в сутки, а когда не работала, то пыталась урвать у жизни немного радости, развлекаясь с каким-нибудь мужчиной, которого удавалось пригреть под крылышком на месяц-другой. Она родила Агату в шестнадцать лет, в восемнадцать — меня и в двадцать — Анну-Роз.

— Вы не были близки с ней?

— Неправда. Мы обожали ее. Да и до сих пор обожаем, честно говоря. Несколько лет назад она переехала в Денвер, но я каждую неделю звоню ей. Она делала для нас все, что могла. Когда она была дома, то никогда не сердилась на нас, тискала, хвалила и готовила нам всякие затейливые блюда. Вот только случалось это нечасто.

— Вас исключили из школы?

— Сама бросила. — Она подняла глаза. — Я была беременна.

На лице Хэкворта не шевельнулся ни один мускул. Через секунду он кивнул, словно это разумелось само собой.

— Черт побери, Энтони, снимите с себя облачение! Не делайте вид, будто это для вас плевое дело. Когда я забеременела, мне было шестнадцать лет: К тому же я отвратительно себя вела: целый год пила, курила и делала кое-что похуже. Тумбочка у моей кровати превратилась в аптеку. Если кто-нибудь из подруг давал мне попробовать что-то новенькое, я пробовала. К наркотикам пристраститься я не успела — хотела лишь забыться, но и это было достаточно скверно. Я весила половину того, что вешу сейчас, и забыла, что значит быть трезвой.

— А ребенок?

— Умер. — Она перестала помешивать в кастрюле и накрыла ее крышкой, затем в упор посмотрела на Энтони, оперлась о плиту и сложила руки на груди. — Когда мать узнала, что я беременна, она отвела меня в городскую общественную больницу. Ко мне спустилась сестра и показала фотографии детей, родители которых вели ту же жизнь, что и я. Мать плакала. Я тоже заливалась слезами и быстро трезвела. К тому времени я знала, что хочу родить этого ребенка. Никто не мог переубедить меня, хотя — видит Бог они делали все, что могли. С этой минуты я стала заботиться о себе. Но было слишком поздно.

— У вас был выкидыш?

— Нет. Преждевременные роды. Семь месяцев. Машины у матери, конечно, не было. Когда она нашла соседа, который согласился отвезти меня в больницу, я уже была не в состоянии куда-либо ехать. Мать вызвала «скорую помощь», а машина прибыла только через час. Девочка была слишком маленькой, даже для недоношенной, но когда она родилась, то еще дышала. Мы пытались спасти ее, однако «скорая» приехала слишком поздно.

На мгновение Хэкворту захотелось подойти к ней, обнять и успокоить. Но поза Кэрол недвусмысленно говорила, что это невозможно.

— Вы сами хотели побольше узнать обо мне, — сказала она.

— Но почему именно это? Почему не то, как вы впервые сели на велосипед и разбили коленку или как вы в первый раз ходили с мальчиком в кино? Вы пытаетесь шокировать меня? Это ни к чему.

— Потому что это все, что вам надо знать обо мне, Энтони. Когда после родов я пришла в себя, то хорошенько задумалась и поняла, что у меня только две возможности: либо вернуться к той жизни, которую я вела до беременности, либо начать рассказывать другим девушкам, что значит потерять ребенка и знать, что в этом виновата именно ты, ты и эти Пещеры, в которых некому о тебе позаботиться.

Хэкворт попытался прервать ее, но девушка упрямо покачала головой.

— Так я и выбрала вариант номер два. Поступила в высшую медицинскую школу и закончила ее в числе лучших, потом выдержала экзамен в университете штата и получила диплом медсестры. А затем, накопив кое-какой опыт, вернулась сюда и стучалась во все двери, пока не собрала нужную сумму, чтобы создать «Фонд Исиды». И я больше не уеду отсюда. Никогда. До тех пор пока хоть одна беременная женщина или маленький ребенок будут оставаться в этом аду. Пока меня не унесут отсюда в сосновом гробу!

— И случится это скорее рано, чем поздно…

Кэрол глубоко вздохнула и постепенно начала успокаиваться. Что-то внутри расслабилось. Она рассказала этому человеку самое страшное, и он не отшатнулся. Нужно было, чтобы он понял и не осудил, и девушка как-то догадалась, что добилась своего, хотя Энтони не улыбался, не проронил ни слезинки, даже не прикоснулся к ней.

— Много лет назад, — тихо сказала она, я поняла, что могу отказаться от чего угодно, только не от своей решимости остаться здесь и биться лбом в стену. Может быть, то, что я сделаю, ничего не изменит. Но вдруг… Если наберется достаточно людей, не устающих требовать, звонить во все колокола, бить тревогу и оставаться здесь…

Теперь преподобный окончательно понял, почему она вышла за него. Смерть ребенка заставила ее принять самое важное в жизни решение. Все остальные ее поступки диктовались именно этим шагом.

Даже брак с человеком, которого она едва знала.

— Вот и вся моя история, — сказала Кэрол и умолкла, надеясь, что в ответ услышит его рассказ о себе.

— Вы необыкновенная женщина.

Нет, он не горел желанием раскрывать ей свою душу. Но то, что она увидела в его глазах, заставило застыть на месте. В них полыхало пламя чего-то большего, чем простое понимание, сочувствие и сострадание. Он знал, через что она прошла, знал всем своим существом, потому что сам был опален тем же пламенем.

— Энтони, на вас тоже дохнуло смрадом сатаны, да?

— Уговор — не больше одного сатаны в день, — улыбнулся душеспаситель.

Это было похоже на обещание. Когда-нибудь — если до тех пор они не разойдутся — Энтони расскажет ей, что привело его сюда. Что заставило бежать.

Он удивил ее, прикоснувшись к локону, выбившемуся из-под ленты и свесившемуся на плечо.

— Необыкновенная…

Это слово напоминало поцелуй. На мгновение что-то затрепетало в воздухе. Она была готова броситься к нему на грудь, видела, что он тянется к ней. Но ничего не случилось.

Он отвернулся, и у Кэрол вырвался тяжелый вздох.

Во время еды они обсуждали последние известия и говорили о погоде.