Всего лишь измена

Глава 16

Столько лет прошло. А я до сих пор помню ту ночь. Нашу последнюю ночь, перед тем, как Никита уехал. Он знал, что уже не вернётся ко мне. А я, дура, верила! Он ведь сказал, что устроит их там и приедет.

Был конец октября. За окном задувало, шёл дождь. А мы согревали друг друга телами, любили друг друга так сильно, как никогда.

— Не хочу уезжать, — прошептал он мне в губы.

Его поцелуи тогда были тёплыми, влажными. Жадными были всегда!

— Но ты же вернёшься, — напомнила, — Ты обещал, что приедешь встречать новый год!

Он усмехнулся и спрятал лицо у меня в волосах:

— Ну, конечно, вернусь, — отозвался чуть слышно.

А я принялась рассуждать, с неизменной наивностью, как мы закроемся здесь, в этой тесной квартире. Отгородимся дверьми от целого мира. И будем смотреть, как за окнами падает снег. И загадаем желание. Я-то уж знаю, какое!

«Чтобы ты стал моим навсегда», — прошептала беззвучно. Бог услышал его. И исполнил. Правда, не совсем так, как мне представлялось. Он оставил частицу Никиты во мне. А значит, и он стал моим, навсегда.

Он уехал в те самые Гагры. Зимы в Питере долгие, очень сырые. Так что сыну ещё одна зима точно не пошла бы на пользу. В сентябре, на мой день рождения, Никита подарил телефон. Тогда мобильники только вошли в обиход. И были ещё далеко не у всех! А у меня появилась. Красивая, белая «раскладушка» Самсунг с ювелирной подвеской. Конечно, не золото! Но позолота, и большой серый камень, похожий на глаз.

Когда он дарил, предварительно вбил туда номер. Естественно, свой, мобильный. Карту пополнил на долгое время вперёд.

«До приезда», — подумала я, и решила беречь свой лимит. Не писать ему попусту. И уж тем более, не звонить просто так, без нужды! Ведь он до сих пор оставался женат. Пускай я и грезила, что разведётся. Вот устроит их там и приедет сюда. Ведь здесь у него оставался отец. Здесь его бизнес. Здесь я…

Первое время Никита исправно звонил. Вероятно, надеясь смягчить расставание? Перестань он звонить в тот же миг, как уехал, и я бы точно отправилась следом за ним. Даже не зная, куда! Я представляла потом, как приезжаю туда, в эти Гагры. Как ищу его там, среди разных людей.

Бредни, конечно! Фантазии глупой девчонки. Которой была.

— Как ты, лисёнок? — вопрошал его голос на том конце провода. И я удивлялась тому, что он так далеко, а голос его так отчётливо слышен.

— Плохо! — грустила я.

— Что такое? — хмурил брови Никита. Я не видела, но представляла, как он их нахмурил. И не пыталась сдержать подступающий смех.

— Без тебя очень плохо! — шептала.

— Не пугай меня, ладно, — просил он, а я целовала динамик. Ждала.

Звонки прекратились внезапно. Он перестал отвечать на мои. Я сперва истерила! Тупо ходила из угла в угол. Пытала маму, стараясь узнать хоть что-нибудь. Она говорила, что теперь в магазин приезжает его поверенный, который ведёт все дела за него. Я не знала, как это понять? Что случилось? Почему? Почему он молчит?

Я готова была, в самом деле, собрать чемодан и поехать туда, в эти Гагры. Или нагрянуть к отцу, Богачёву старшему, с вопросом о том, «Где ваш сын?». В декабре, когда до нового года осталось всего ничего, на звонок наконец-то ответили. И, различив человеческий голос, вместо привычных гудков, я подхватилась, вскочила.

Воскликнула:

— Никита! Никит, это ты?

Вместо Никиты ответила женщина:

— Ну, и сколько ты будешь трезвонить ему?

Я уставилась перед собой:

— Кто это?

Разум уже отыскал подходящий ответ. Я не знала, что лучше? Услышать, что это жена. Или, что это — другая любовница. Что там, на морском побережье, близ гор, он нашёл мне замену.

— Неужели ты не поняла, что он от тебя отказался? — сказала безжалостным тоном она, незнакомка. По сути, соперница! Личность которой была неизвестна, пока.

— Кто вы? — повторила настойчиво.

Она усмехнулась:

— Бедняжка. Мне жаль! Но он выбрал семью. Он подумал и решил, что семья ему дороже, чем какая-то глупая девка, с которой он спал.

— Вы Ада? — смекнула.

— Я Богачёва Аделаида Самуровна, и всегда ею буду. А ты… Поищи себя нового папика, детка. И сюда не звони.

«Он не любит тебя, никогда не любил! Он не мог предпочесть тебя мне!», — хотела я крикнуть мерзавке. Но звонок оборвался за пару секунд до того, как слова прозвучали в моей голове. А я так и стояла, прижимая к лицу раскладушку, на которой болтался большой серый камень, похожий на глаз…

Несколько дней я лежала почти без движения. Меня лихорадило! И бросало из крайности в крайность. То я хотела бежать со всех ног. Представляя себе, как он, связанный по рукам и ногам чередой обязательств, вынужден был согласиться расстаться со мной. А после меня настигало отчаяние. Я опять представляла, что больше его не увижу! Никогда не увижу. Хотелось рыдать. Только слёзы иссякли. И всё, что могла, это петь. Тихо мычать про себя его имя.

«Никита, Никита, Никита», — надеясь, что он воплотится из воздуха. Словно джин из бутылки, появится передо мной.

Мама не трогала. Но, я знала, болела со мной. Она просто была! И этого было достаточно. А однажды, придя домой, как обычно, положила на тумбочку рядом с кроватью, письмо:

— Это было в почтовом ящике. Написано, Дольской Виталине Михайловне. Значит тебе.

На конверте, и правда, было выведено чьей-то нервной рукой моё имя. И адрес, наш с мамой. Вот только обратного адреса не было.

Я смотрела на этот конверт, как будто хотела понять, что внутри, не вскрывая.

— Хочешь, открою? — мама присела на край моей постели.

Я, покачав головой, коротко бросила:

— Нет!

Издав тихий вздох, она вышла из спальни, оставив меня в одиночестве, с этим письмом. Пересилив себя, я решилась. Открыла конверт и достала сложенный вдвое листочек бумаги.

Размашистый почерк, сразу видно — мужской. Чуть склонённые влево упрямые буквы. Я задержала дыхание. Стала читать:

«Здравствуй, моя маленькая женщина!

Я хочу, чтобы ты знала. Я люблю тебя, и мне будет значительно хуже, больнее. Но кто-то из нас был обязан прервать эту связь. Обстоятельства так сложились, что я вынужден был уехать. И это к лучшему! Ведь так и тебе, и мне будет проще начать всё с нуля. Я искренне верю, что ты найдёшь человека, достойного тебя во всех отношениях. Ты знаешь, я никогда не скрывал от тебя, что не могу развестись. А заставлять тебя ждать я не вправе. Ты молода и должна жить полной жизнью! Должна выйти замуж, родить. Стать женой и матерью. Ты этого заслуживаешь, как никто другой.

Ты навсегда в моём сердце. Эти несколько лет были самыми счастливыми в моей жизни.

Прости меня, если сможешь.

Никита».

Дочитав, молча вытерла слёзы. Сознание замерло. Он ведь не знал, что внутри у меня уже теплилась жизнь. Что она зародилась той ночью! Наверное, мы были слишком пьяны, одурманены близостью, красным вином? И капелька спермы осталась во мне. Проросла.

Я хотела сказать ему это, когда он приедет. Вот только Никита не думал ко мне приезжать.

Дни слились в бесконечную серую массу. Костик исправно меня навещал. Приносил апельсины, садился в изножье кровати и ждал. Иногда я бесилась, кричала, гнала его прочь. Иногда тихо плакала, чувствую тёплую руку.

Новый год начался. Я не помню, как мы отмечали. Да и отмечали вообще, или нет? Ёлочка, вроде была. И Милана ко мне приходила. Пыталась завлечь «на танцульки». Но я отреклась от всего…

Ключ от крыши у Костика был с тех времён, с выпускного. Он тогда раздобыл, утащил у уборщицы, та оставила связку ключей на крючке. Сделал слепок. И два подходящих ключа от тяжёлого люка теперь находились у нас. Мы считали её «своим местом»! Эту крышу кирпичной высотки. С которой смотрели на мир. Выходили туда в основном по хорошей погоде. Зимой было трудно открыть запорошенный люк. Но я как-то смогла, умудрилась.

В ту ночь тёмный город накрыл снегопад.

«Как красиво», — подумала я. Близость неба отсюда казалась такой запредельной. И тучи как будто лежали всего в двух шагах от протянутых рук. На мне была только пижама и куртка. Вторую я тут же сняла, решив ощутить в полной мере всю силу морозных ветров.

Помню, как медленно, увязая в снегу, я продвинулась к самому краю. Этаж был высокий, двенадцатый. Внизу — плотно скованный льдом тротуар. Машины стояли поодаль.

«Скорее всего, разобьюсь, без вариантов», — подумала я. Усмехнулась, представив, как мокрой лепёшкой лежу на асфальте, а сверху всё также загадочно падает снег. К утру превращусь в белоснежный сугроб и замёрзну. Если никто не найдёт меня раньше. Наверно, найдут? Скажут маме. Она будет плакать…

Поток моих мыслей прервал громкий крик:

— Вита, нет!

Я обернулась на голос. Шумилов стоял у открытого люка. Куртка распахнута, волосы спутались. Взгляд абсолютно безумный. Изо рта идёт пар.

— Отойди, я тебя умоляю! Не делай этого! — начал он причитать.

Я нахмурилась. Глюк? Или он, в самом деле, подумал, что я собираюсь покончить с собой?

— Если ты прыгнешь туда, то и я… Я не смогу без тебя жить! Виточка, милая! Всё ещё будет, — и, встав на колени, добавил, — Я тебя так сильно люблю.

Вернувшись в себя, теперь окончательно, я всем телом к нему обернулась. Размышляя над тем, как будет лучше? Оставить в неведении и остаться дурной. Или сказать ему правду, что я просто хотела побыть здесь одна и подумать о жизни, и выставить идиотом его?

В итоге я выбрала среднее. Буду молчать. И пускай думает, что хочет!

— Костя, чего ты орёшь? Обалдел?

— Это ты обалдела! — поднялся с колен. Подбежал и схватил меня так, будто я вырываюсь. Надел свою куртку на плечи.

— Моя вон лежит, — указала на ком с оторочкой.

Костик её подхватил, уводя меня прочь.

— Подожди! Я хочу здесь побыть! — теперь я уже воспротивилась.

— Ты замёрзла совсем! — он потрогал ладони. И принялся на них дуть.

Я разрешила себя проводить, взяв с него обещание, что он никому не расскажет. Это спустя пару лет я сказала, что и не думала прыгать. А забралась туда постоять…

Украшения, которые мне подарил Богачёв, продолжали лежать в сундуке, напоминая о нём. Даже одним своим присутствием они причиняли мне боль! Так что однажды я решилась. Собрала всё, оставив нетронутыми только те, первые серьги. Отнесла ювелиру. И попросила переплавить их. Сделать из них что-то новое, для себя и для мамы.

— Хороший браслет, дорогой, — произнёс, изучая сквозь лупу. Изумруды искрились под лампой.

— А что будет с камнями? — спросила.

— Смотря, что вы хотите, — сказал ювелир, — Можно использовать их, а можно оставить. Соберёте в мешочек, может, ещё пригодятся.

Я хмыкнула:

— Может быть.

Тут в кабинете возникла клиентка. Я узнала Анжелу. Одну из девчонок, работавших в ювелирной сети «ЗлатаРус».

«И что она делает здесь?», — промелькнуло в уме. Потом оказалось, что у Анжелки с мастером свой интерес. Его самодельные цацки она продавала в салоне, по цене заводских.

Увидев меня, Анжелика взялась выяснять, как дела. А потом разглядела в руках ювелира изделие.

— Знакомый браслетик, — кивнула она.

Я предпочла промолчать. Но Анжелка итак поняла, что к чему! По моему уязвлённому виду, по взгляду, погасшему с тех самых пор, как уехал Никита. Слух, конечно, пошёл! И девчонки прознали. Наверняка, и не только в салоне болтали об этом. В отеле, в его ресторане. Везде.

Как-то раз мама пришла домой раньше.

— Я уволилась, — объявила она.

Сердце моё с шумом грохнулось в пятки:

— Это из-за меня? — уточнила, хотя уже знала ответ.

Мама вздохнула:

— Я всё равно бы ушла! Чуть раньше, чуть позже. Не могу я там больше работать. Зато, — она потрясла пачкой денег, — Мне выплатили все отпускные за несколько лет. Им пришлось раскошелиться.

— И куда ты теперь? — прошептала я с болью.

Но мамин уверенный взгляд не позволил мне пасть:

— Я тебя умоляю! Меня уже пригласили на должность директора магазина. Супермаркета здесь, на углу.

— Продуктового? — я покривилась. Как будто продукты не шли ни в какое сравнение с тем, чем она управляла в салоне.

— Прорвёмся, Витуль! — ободрил мамин голос.

А я виновато заплакала:

— Прости меня, мам.

— Ну, ты что? Вот, глупышка, — она обняла и прижала к груди, — Прекрати мне рыдать, поняла? Он не стоит твоих слёз! И всё это не стоит. Вон, у тебя Костя есть. А у меня есть ты. Это главное, поняла?

Я закивала и шмыгнула носом. И Костик и мама тогда поддержали меня. Только Милка молчала. Ведь её разнообразная личная жизнь не оставляла ей времени лить слёзы вместе с подругой.