Яркими красками по небу

Глава 20. Исповедальный эшафот

Глава 20. Исповедальный эшафот

***

Через поле, поросшей травой, в сторону леса, а там… если опять верить навигатору, недалеко и трасса. А значит – есть шанс или поймать сотовую связь, или попутку…

- Ну, так, - внезапно нервически рассмеялся Борис, нарушив странную тишину, что пролегла между нами. – Расскажешь… как так, что случилось, что… сестра настолько ненавидит брата, что… временами готова идти по головам, лишь бы досадить ему?

Хмыкнула я. Тотчас замерла на месте – отчего враз поравнялась со своим учтивым кавалером. Ядовито улыбаюсь:

- Ты же все уже пробил про меня. Что я еще могу добавить?

Ухмыльнулся загадочно. Вмиг обнял за талию – напор – и вновь пошагали дальше.

- Да что угодно… мне всё интересно. Но только от тебя, а не то, что кто-то где-то услышал или додумал. И я говорил, что это для меня осталось загадкой… Так почему? Что он сделал?

- Сделал… - нервически смеюсь над словом, выбором слова. – Это даже… не определенный какой-то поступок, - решаюсь все же начать. – Было, конечно, и нечто конкретное. Однако… это – общая его, вся политика в доме. То, как он ставил себя, как ко мне относился. Вообще, отца-то я и не знала. Всё по тюрьмам сидел, а потом… и задавился. Только на фото и видела. Макс же – напротив. А потому не хотел идти по его стопам: всегда доказывал, что он - другой. У нас-то и фамилия – не отца, а по матери… Фирсовы. Вот и я выродком родилась… Гадким, тупоголовым, неправильным. Максу тогда уже за двадцатник перевалило. Пока он в армии был… батя вернулся. Ну, мама его и встретила. Ненадолго, но хватило, чтобы мною залететь. Тот – опять на нары, мать - рожать. Макс дембельнулся. Идеальное стечение обстоятельств. Он мне за отца всю жизнь и был. И ремнем бил, и читать учил, и как пацанов н***й посылать тоже. В общем, хороший… он в сути своей был. Хороший, пока я подчинялась. Мать его очень любила, и любит. Слушается во всем. Оно-то и понятно – опора. Сразу после армии - работа, параллельно учеба. Нас содержал. Да даже сейчас, своя семья, вон племяшка, дочь его, растет, в школу уже ходит, а все равно… нет-нет, да подкинет денег: то на еду, то за квартиру заплатить, когда у меня работы нет. Ибо мамкиной зарплаты – сам понимаешь… Что она там, в школьной столовке, получает? Может, если поваром хотя бы – то продукты бы таскала домой, а так… одно только название. И вот я росла – и всё больше в батю шла. Там накосячу, там перегну. Нет… не воровала, как тот ублюдок, и даже не особо дралась. А слово по слову, или еще чего – и начиналось. Ах, она такая… ах она сякая… И учиться не хочет, и думать башкой не может. Пропащая… в общем. И всё пилил меня, пилил. Что не сделай – всё невпопад. Лет после десяти… ни разу не похвалил. Пятерка, признание какое-нибудь в плане спорта, или танцев, даже когда в волейбольную команду взяли – всё по***. Всё равно рукож*пая… и ни на что негодная, неспособная. И мать… соответственно, того же обо мне мнения.

Ну… и пустила я всё по х*ю. А толку пыжиться? Толку?

Одна отрада – у бабки когда жила… Тут, кстати, - махаю рукой, - недалеко. Добрая женщина была. По отцовской линии… Лет пять назад… умерла, - шумный, болезненный вздох. - Любила я у нее зависать летом. А че?.. Друзей в городе нет: каждый тоже где-то шкерится (а они – так, вообще, отдельная тема для Макса: не то, что пересажать их всех готов был, а даже поубивать). В общем, бабка… такая сердобольная была, что у Фирсова аж зубы от нее сводило. А ведь не догадывался почему: у Бога она прощение молила… за сына своего. Что таким дебилом вырос, что судьбу детей искалечил, жене нервы сколько трепал – неотложка частая у нас гостья была, в свое время, когда Макс малой еще был. Бухал этот урод, что черт, бил сильно, унижал… не раз с топором гонялся. С*ка, в общем. Демон, как и я… И вот бабка всё молила… ухаживала. Всех животных-приблуд… в деревне подкармливала. Последнюю пенсию на них тратила. Кошечки, е**чие, собачки, птички, лисички – всех, кого находила. А я малая была – с радостью ей помогала. Для меня это было нечто… невероятное. Словно Ангел во плоти… и я ему, ей усердно вторила, дабы хоть на грамм обрести ее чистоты, быть достойной всего этого: ее ласки, доброго слова, поддержки. Любила она меня, ой, как: так не все матери своих детей любят… И я хотела быть достойной, или хотя бы выглядеть достойно в ее глазах. А потому старалась, подражала… И все это было от души. Там, в деревне, вдалеке от моей городской жизни… я была совсем другим человеком. Даже материться не смела – причем… вовсе не хотелось, не тянуло. Ни материться, ни курить, ни бухать (а этим я уже тогда грешила). Хотелось быть человеком… как и она – настоящим… Человеком. Мы даже на кладбище ходили – за заброшенными могилками ухаживали. Уже и креста там нет, а она по именам всех помнила, называла. Приветствовала, справлялась о настроении, о близких, о правнуках… И вот однажды… Фирсов как-то заявился в наш «рай» нежданно-негаданно. Весь ходуном ходит, че-то у него там, в башке, кипит, а наружу – как всегда… ни слова. Только гавкает, как пес на цепи: и укусить охота, и не за что… Ну, а мы с бабкой… о всем этом нашем… «помешательстве» уже давно не вспоминали, так как знали – бесило оно его. Всё бесило: «расточительство», «маразм» и «притворство»… Это ты, с*ка… притворялся, а мы – искренне помогали. И вот вечер с нами, день, второй. Как-то и не уезжает. Только по делам отлучается – и всё. И молчит, главное. Ничего не говорит. А если бы отдых – на рыбалку бы, стопудово, рванул или по грибы – ни**я. Дома сидит, двор пасет… и нас с бабкой. В общем, не выдерживает она: уводит меня за сарай, в огород: а-ля… клубнику полоть, а сама шепчет: «…там, в конце улицы, ближе к лесу – есть дом заброшенный, как раз за хатой Морозовых. Там мужчина один живет. Тихий, неагрессивный. Недавно появился. И он ранен – ему нужна помощь. Уйду я – Максим поймет, что что-то не так, а если ты – то скажем, что к Морозовым пошла, молоко купить. Отнеси ему еды, воды. Лекарства передай. Можешь даже не подходить, на входе оставь – и сразу домой. Ему уже лучше – сам справится. Поди… не первый раз у него такое. И к Морозовым не ходи, скажем, будто не дождались те и другим продали… Ну, что, пойдешь?»

Говно вопрос для малолетки! В свои тринадцать я чувствовала себя круче, смелее и сильнее даже того же Чака Норриса. А потому… захапать нужное: что всунуть в карманы, а что за пазуху - и партизаном прорваться в укрытие.

Не послушала я бабку: не сбросила балласт этому бомжу… и не умчала сразу. Нет, напротив. Отыскала его, накормила, напоила. Раны обработала, перевязала (как та меня учила - правда, на собаках, но все же)… Странный типок был. Всё время молчал. И вообще, за этим его капюшоном, бородой, усами – только глаза и видно. Голубо-серые такие, добрые, глубокие. А еще крест у него был… как перевязывала, так и увидела – странный такой, корявый, недорисованный. Косой…

Обмерла я на полуслове, захлебываясь уже прошлым, слезами – них*ена уже не видно, даже куда ступать. Выдох шумный. Застыл рядом со мной и Боря. Стоит, молчит.

- В общем, - решаюсь договорить. – Убили его… Фирсов с*кой оказался… Что, конечно, не новость. Сейчас не новость – а тогда я ему еще давала шанс. По делу приехал. Выцеплял какого-то преступника. Вот его люди за мной и проследили…

С тех пор и ношу этот его, свой крест. Словно я его убила… первое мое тату…

Макс давил все сильнее, а я рачительнее уходила в себя, теряя почву из-под ног. И если раньше довольствовалась странной игрой в виде пирсинга… то дальше и того стало мало. Сначала лезвие… потом нож… стекло… да все, что угодно – острое… на то и острое. Кожу режешь – и физическое… стирает душевное. Разум вопит о чем-то ином… а тебе и хватает. Но шрамы… шрамы оставались. И когда Фирсов всё это увидел (и то, десятую долю того) – так избил меня, так… что я уже даже не знала: плакать или радоваться, что всему конец.

Но нет, выжила: мать выходила. Тогда и понеслись… остальные тату по всему телу. А че теперь? - выставляю руки вперед и цинично ржу. – Никто и не скажет, сколько здесь рубцов. Ни здесь, ни на ногах, ни на животе… ни где-либо еще. А этот – сразу все по-своему интерпретировал. Стал думать, что наркоманю… Друзей всех запугал, разогнал… - осталась одна. Зато парня почти сразу повстречала. Любовь-морковь… малолетняя… Я – малолетняя, а он – в самый раз. Я думала, раз чувства, раз всё серьезно – можно и не спешить, побаловаться, морально созреть… для физической близости. А он нет – понял, что играю… ну и… сделал «гейм овер»…

Немного помолчав, продолжила:

- А я не играла… я любила. Думала, что любила… ан-нет. Такое дерьмо нельзя любить. А дальше – еще один, и еще одна ошибка. И все больше рубцов на коже – и все больше тату. В какой-то момент… я всех возненавидела… и жить не хотелось. Но и почему-то… покончить с собой сил, настроения не хватало. Сигареты, алкоголь, дурман… А там и школы конец, наконец-то конец. Универ. Юрист… - отчаянно горько, громко ржу. Разворот – косой, беглый взгляд на Борю… молчит, идет, потупив взгляд. И снова обернуться, устремить взор на дорогу. Шаги по исповедальному эшафоту. – Опять-таки выбор, едва не силой впихнул меня Фирсов. Оплатить – оплатил, но выбора… не дал. Даже работу уже приглядел. Тогда еще, на первом курсе. А я вновь влюбилась – дура… Это теперь понимаю, что он конченный, трусом оказался… а тогда… с головой ушла. И дня порознь не мыслила. А он мыслил – более того, ему было чем и с кем заняться. А потому и я быстро сдалась – лишь бы меня выбирал, а не их. Пользовался, играл… И Макс всё пронюхал. Опять давление, опять угрозы – и тот сбежал, поджав хвост. Более того, так меня при всех тот «мой рыцарь» опустил, смешал с дерьмом, что я просто смотреть в его сторону не могла, а когда узнала… откуда ноги растут у всей это истории – сбежала. Из универа, из общаги… и дома нос не показывала. Где попало шлялась, с кем попало… По подвалам, по помойкам, по квартирам. Тра**ться – не тра*алась, но упиться и укуриться – тут да. А дальше… Макс очнулся, стал искать. Ну, я и рванула – вокзал, электричка… и да здравствуй, страна наша – велика и широка! Ибо знала: если догонит – убьет. Где только не скиталась, чем только не занималась, больше полугода прошло: воровала, торговала запрещенкой, в общем… бомжевала и выживала… И только крест под грудью грел: Он выживал, и я выживу…

До Питера добралась. А там мусора схватили: конкурент, тварь, сдал. Ну и… Максу стуканули. Сразу прилетел, чуть на коленях не ползал, просил прощения, молил… обещал больше так не чудить. Говорил, что перегнул палку. А как домой приехали – опять за патлы таскал, но уже не бил. Так только… перенервничал, накрыло, когда перепил, а я – огрызаться стала… А дальше – вроде утихомирилось. Он больше не лез в мою личную жизнь: на ком бы не скакала, и под кем бы не стонала… Хотя… не так их и много было: на пальцах пересчитать, одной руки. А потом - Киселя встретила. Показался… приличным парнем. Но, увы, на десять лет старше. Не мне – «увы». Максу – «увы», да еще же… «чертов ОНГМ»… Ну, и началось… пиление: «Вот ты универ закончишь, пойдешь в прокуратуру… зачем тебе этот бандит, старикан?..» и так далее. Выбесил, с*ка… Я бы даже, наверняка, еще чуток помурыжила, поигралась, как всегда, с Киселем – и бросила. Поди, разные мы люди… Компот - добрый, местами ссыкливый… правильный парень, мужик. Он даже больше похож на Фирсова, нежели я, в плане праведности. Да и потом… я ж с зубами – и мне косточку надо, а не… мягкотелое животное. Но… разве идиоту это докажешь? Да и смысл? Закрутилась новая игра… А ведь, с*ка, обещал не лезть… в мою жизнь, обещал больше не указывать. Поди, своя семья есть, дочь – сиди, воспитывай. И я не маленькая – и уже пропащая. Че лезешь? НЕТ! НАДО! Отцовский инстинкт… А я ему ничего простить не смогла… Начиная с того бомжа, котрого он крысой вычислил и завалил… и до сегодняшнего дня. Вон даже… Киселя сейчас норовил засадить. С*ка… а еще братом называется, «опекун». Только политику свою насаждать – душить. Но из дерьма не получится конфетки… Но силиться, тужиться, тварь, - и застыть не дает, дабы стать вконец уже сором.

Тягучая… жалящая пауза, переворачивая окончательно с ног на голову окружающий мир.

Решаюсь на шутливый тон:

- Как-то так…

Молчит, сопит, неспешно перебирает ногами, идя рядом.

- А ты, - вновь отзываюсь. Косой взгляд на него: - За что сидел?

- А? – вздрогнул, но не сразу. Очнулся от своих тяжелых мыслей. На мгновение глаза в глаза, и снова на дорогу: - А… да так, по глупости… по малолетству… Подрались сильно – ну, и навалял двоим. Те - в больничку попали, заявы накатали… А я че? Я ниче – герой. Ну, и приняли, посадили… Посидел, поумнел… Вышел – прохаванее стал, осторожнее… А там и с Еремой связался… и понеслось.

- А родители твои что?

- А, бати тоже не было – алкаш, давно пропал. А мать… в деревне жила. Сколько просил, молил… хотел в город перевезти – отказывалась… ну и… там схоронили несколько лет назад. Дурной был, не берег ее. Нервы трепал… Вон как ты, - вдруг рассмеялся пристыжено, взгляд на меня, – Фирсову…

- А че ты ржешь? – удивилась я. Ошарашенный взгляд на Кузнецова, поморщившись: - Ты что… сейчас за него заступаешься?

- Ну, а что, Лесь? – внезапно. Вдруг движение – забросил мне руку на плечи и притянул к себе, идем рядом, нога в ногу. Короткий взгляд мне в лицо: - Подумай… твои бы дети такое творили, у самой бы крышу рвало – и, гляди, еще покруче лещей вписывала бы…

Скривилась раздраженно. Попытка вырваться из его хватки, уйти, оскорбленная, но удержал. Еще сильнее притиснул к себе:

- Не обижайся. Он же тебе, как батя… И как хороший батя. А не как мой, или твой, ваш. Да, тиран, да, чертова скотина, но… ради добра. Старался же, опекал – сама говоришь…

- Дурак ты! Ниче не понял! – обижено дую губы.

- Как раз таки понял! – смеется. – Но это - пропасть… между родителями и детьми. И она настолько велика, что лишь когда земля сдвинется, и сами мы окажемся по ту сторону, – только тогда поймем… но уже смотря с их стороны, с их колокольни…

- А у тебя, что, дети есть? – испуганно метнула на Кузнецова взгляд.

Пристыжено улыбнулся:

- Нет, не довелось… Так и не нашел ту, с которой бы решился…

- И даже залеты? – несмело язвлю.

Ухмыляется. Взор мне в очи:

- И даже залеты. Я это дело хорошо контролировал… или мне не везло, - внезапно сам надо собой подшутил. - Но вот… сорок четыре, а еще… ни одну и не обрюхатил.

- Типун тебе! – ударила локтем в бок, сконфужено рассмеявшись.

- Че? – искренне удивился.

- Че-че? Еще не хватало тебя сейчас потерять… во имя какой-то брюхатой.

Захохотал, краснея от смущения:

- Так, а если это ты ею будешь?