Джон-младший родился в 1960. Первые месяцы его жизни слились у меня в одно туманное пятно. Больше всего я боялась, что он, этот комочек, этот крошка, окажется очень нервным, ужасно беспокойным мальчиком. До шести месяцев он спал, казалось, не больше часа в сутки.
Мои братья в младенческом возрасте были крепкими, спокойными, спали беспробудным сном. Когда заревут — накормишь, когда завоняет — поменяешь пеленки, но этот малютка, мой ребенок, был не таким. Я постоянно должна была находиться только с ним, тогда он оставался спокойным и радостным. Голова была в редких локонах, и через тонкую кожу просвечивались голубые вены. Пупок и маленькая язвочка на кончике пениса. Обрезание. Мальчикам делают обрезание без анестезии в первые часы после рождения. Добро пожаловать на этот свет — и чик-чик. Физическая травма такого рода не проходит бесследно для психики. Думаю, что люди никогда не смогут от нее оправиться.
Когда Джон-младший, наконец, угомонился и перестал путать день с ночью, я впала в уныние. Как будто я вернулась из трудного путешествия и поняла, что скучно жить обычной жизнью. Первое, чего вы лишаетесь из-за ребенка, — это возможности выходить из дома. Несколько раз, когда Джон-младший спал, я решала выбежать по делам, надевала пальто, но тут же вспоминала, что у меня ребенок. Я сказала мужу, что у меня появляется страх замкнутого пространства. Он понял меня и купил прекрасную детскую коляску, немецкую, сделанную под «мерседес». Она была устроена так, что можно было с легкостью огибать углы, а толчки при езде не чувствовались. Я укладывала утром ребенка в коляску, и мы выходили из дому.
За время беременности я поправилась почти на сорок фунтов. После того как родила, единственной одеждой, в которую влезала, были платья для беременных. Муж успокаивал меня: ему нравилась моя налитая грудь. Он не спускал с нее глаз, когда я раздевалась, прикасался к ней на кухне, в машине, в постели. Я стеснялась своей полноты, к тому же целиком была поглощена заботами о ребенке, мне не хотелось, чтобы Джон вообще ко мне прикасался. Он воспламенялся еще больше и становился агрессивным. Почему мужчины не понимают, что если женщина с норовом, то и подходить к ней нужно мягче? Когда Джон тискал меня, я не просто оставалась холодной, но это даже вызывало у меня злость и отвращение. Мужчины, как я поняла, всегда делают то, что хотят. Они готовы надеть женщине на голову мешок и все равно добиться своего.
Мне нужна была новая одежда. Тем более, что я вернула свекрови ее подарки. Мне было трудно покупать для себя: я считала, что у меня плохой вкус. Решилась пойти только в один маленький, не претендовавший на изысканность магазинчик в Вентноре, магазин Эдит Кларк. Мне подходило все, что я там покупала.
Магазин был тесный и темный, а к Эдит я испытывала постоянную неприязнь. Она густо пудрила лицо и распространяла запах цветочных духов. У нее была обвислая грудь и тощие ноги. Меня бросало в дрожь от ее раскланиваний и расшаркиваний. Ей было шестьдесят, а мне двадцать, но она называла меня миссис Тайлер. Я вынуждена была ходить к ней снова и снова, потому что боялась пойти куда-то еще. Находясь в богатых больших магазинах, я решала, что какая-то вещь очень красива, покупала ее, приносила домой, но Джон или его мать говорили, что вещь безвкусная или слишком яркая. Я шла советоваться к Эдит Кларк.
Как-то днем я оказалась в магазине с ребенком. Я ела по утрам грейпфруты и выпивала чашку черного кофе, надеясь похудеть с четырнадцатого размера до двенадцатого. Но юбка в складку зеленого цвета, которую придержала для меня Эдит, все равно не застегивалась. И это не удивительно. Когда я выходила на прогулку с ребенком, то потихоньку ела шоколад и пирожные, надеясь, что это никак на мне не отразится. Я наклонялась к зеркалу, надувала щеки, поворачивалась и смотрела через плечо на себя сзади. Иисус Мария, святой Иосиф, какой же огромный у меня зад! Я обзывала себя жирной коровой.
Эдит заглядывала в коляску и ворковала с Джоном-младшим, пока я находилась в примерочной. Она искренне любила его и часто ходила за мной по магазину с Джоном на руках. Он срыгивал на нее, дергал жемчужные бусы на шее, но она не сердилась. Однажды открылась дверь, и вошла женщина с уложенными волосами, наклеенными ресницами и поджатыми губами. Она сказала, что ищет дорожное пальто, белое или розовое, с большими круглыми пуговицами, Эдит переспросила: «Дорожное пальто?»
Женщина кивнула: «Короткое пальто, знаете, или удлиненный жакет».
— Минуточку подождите, пожалуйста, — Эдит повернулась ко мне. — Юбка подошла, миссис Тайлер? У меня есть изумительная кремовая блузка под нее.
Я ответила, что юбка мне не очень понравилась, — не буду же я говорить, что она мне мала. Эдит посмотрела и повернулась к женщине: «Все пальто здесь, на вешалке. Взгляните».
Женщина, улыбаясь, шла вдоль стойки с пальто и небрежно перебирала их, не рассматривая по-настоящему. Она подошла к прилавку с шарфами, вечерними сумочками и перчатками. Эдит, на своих каблуках, протопала прямо за ней: «Хотите что-нибудь еще?» Было видно, что женщине не терпится выбраться из магазина, но она не знает как. «Я просто смотрю», — ответила она с идиотской улыбкой.
По акценту, одежде и макияжу я поняла, что она из Атлантик-Сити, из района, похожего на тот, где жила я. Если бы я пришла к Эдит Кларк двумя годами раньше, она обошлась бы со мной так же плохо: ходила бы по пятам и не спускала глаз с моих рук. Люди типа Эдит с радостью продавали мне все в кредит, потому что я была женой Джона. Мне не было стыдно за эту девушку из моего города, так или иначе, но она меня не интересовала. Я смотрела, как за ней захлопывается дверь, и думала: «Такой я уже не буду никогда».
В следующее мое посещение Эдит суетилась вокруг меня больше обычного, интересовалась, не похудела ли я. Она сказала, что сюда приходила Лоррен. Говорила, что Джон-старший с каждым днем все больше и больше становится похожим на папу. Я нервничала из-за того, что пришла и не знаю, что купить. Мне хотелось выглядеть элегантно, хотя я даже не знала определенно, что это такое — «элегантность». Но я доверяла Эдит, думая, что она поможет. «Конечно, миссис Тайлер, — сказала она, когда я выложила ей все напрямую, — мы найдем как раз то, что нужно». Она припасла семь-восемь платьев для меня. Не сговариваясь, мы остановились на кремовом шифоне. Платье слишком обтягивало грудь и бедра. Чтобы расставить его, Эдит пошла в подсобную комнату за мелом и булавками, а я осталась одна.
Я была очень возбуждена оттого, что нашлось подходящее платье. Теперь можно посмотреть кое-что другое, к тому же Эдит нет рядом. Среди всех этих шикарных вещей я оживилась.
Взяла пару длинных белых перчаток, понюхала их и положила обратно на прилавок. Зачем нужны такие длинные? Возбуждение росло. Конечно, платье у меня есть, но мне еще предстоит пережить вечеринку. О чем я буду говорить с гостями? Останется Джон со мной или нет? Всегда я была здесь в напряжении, потому что видела, как льстит Эдит, когда называет меня миссис Тайлер. В первое мгновение я осознала, что редкая удача — остаться одной в магазине, а дальше я поняла, что можно, если захочется, и украсть. Я возьму что-нибудь у Эдит, а она никогда не узнает, кто вор. Нужно было спешить.
Схватила шелковую комбинацию, сложила ее — раз, два, три и засунула в коляску Джона-младшего под матрац. Через пять секунд, когда вернулась Эдит, я была спокойна и уверена. Мы не могли договориться, как присборить юбку платья, но я настояла на своем: «Эдит, хочу, чтобы было только так».
Каждый раз, когда надевала ту комбинацию — я носила ее не снимая, пока она не стала расползаться — чувствовала нервное возбуждение, не сравнимое ни с каким другим.
Я мгновенно менялась, когда что-нибудь собиралась украсть. Как-то вдруг понимала, что возможность украсть — прямо здесь, прямо сейчас. Рядом мог быть невнимательный клерк, или один из тех, кого вводит в заблуждение внешность, дорогая одежда, кредитная карточка. Толчком могла стать толпа покупателей или даже какая-нибудь совсем маленькая вещь в моей руке, эту вещь держать было особенно приятно. Всегда перед тем, как украсть, я испытывала трепет. Воровство само по себе вызывало во мне состояние оцепенения, и к этому добавлялась озабоченность, что окружающие меня уличат. Как только я брала, что хотела, мне было нужно поговорить с продавцом или покупателем. Я улыбалась, передо мной стояла одна задача — не выдать своего волнения. Когда выходила из магазина, появлялся страх, что меня схватят. Пятнадцать-двадцать шагов от двери — набирала полные легкие воздуха и чувствовала себя по другую сторону безумия. Что, смешно?
Я пробовала объяснить это врачам, но по глазам видела: им это неинтересно. Они хотели бы услышать рассказ о моем детстве, юности.
Психиатры свято верят в свои теории. Они считают, что все происходящее — метафора. Нет такой тайны, чтобы они не докопались до сути. Или они безнадежные оптимисты, или самые запуганные люди на земле — я для себя не могу решить, на чем остановиться. Все они хотели знать, как это началось. Мне надоело каждый раз говорить, что я не помню. Мы с Маржи воровали с детства — называли это «взять в залог». Мать никогда не давала нам и пяти центов на расходы, поэтому приходилось воровать леденцы и жвачку в аптеке. Мы хорошо знали аптекаря, мистера Мэгони. Он обычно предлагал матери брать лекарства в кредит и все в таком роде. Все женщины квартала шли к нему, когда у них было кровотечение или болели дети. Если мы приходили в аптеку простуженные, он обязательно сопровождал нас прямо до дома и предупреждал мать.
После того как я украла у Эдит, воровство стало моим тайным хобби. Я брала открытки с нарисованными на них жирными птичками в магазине канцелярских товаров, резные стеклянные солонки и перечницы в магазине подарков. В отделе самообслуживания, в супермаркете, я припрятывала в сумочку коробочки с леденцами от кашля. С удовольствием думала, что если кто-нибудь неотрывно будет смотреть на меня, то все равно не увидит, что я делаю.
Временами меня охватывал страх. Представляла, в каком буду ужасном положении, если меня поймают. Для Джона это станет потрясением. Он сгорит из-за меня со стыда. Конечно, расскажет Лоррен. Я знала, что у меня какие-то серьезные нарушения, но надеялась, что смогу сама от них избавиться, что хватит силы воли. Решила завести себе друзей. Все мои странности из-за постоянного одиночества. Я катила коляску по парку рядом с домом и улыбалась всякой женщине, смотревшей в мою сторону. Никогда в жизни я так не старалась найти друзей. Дома меня все знали. Я была просто Бреннан. В парке я отвлекала женщин от их обычного времяпрепровождения и донимала их расспросами. Где вы живете? Чем занимается ваш муж? Сколько лет ребенку? После нескольких минут общения в таком духе люди начинали нервничать. Когда я катила коляску с Джоном домой, понимала, что отпугнула человека. Чтобы не чувствовать унижения, нужно украсть какую-нибудь мелочь.
Потом приехали новые соседи. «Не теряй надежды», — приободрила я себя, стоя перед окном гостиной и наблюдая, как разгружают фургон с мебелью. Нельзя сказать, что она была подобрана со вкусом. Какая-то мешанина: стулья, обтянутые розовым атласом с бахромой, двухъярусные кровати и старомодный буфет. Высокая женщина с темными вьющимися волосами присматривала за разгрузкой, улыбалась и выразительно жестикулировала. Она выглядела элегантной даже в дешевых хлопчатобумажных штанах и тапочках, высокая и гибкая, как кинозвезда сороковых годов, с пухлыми губами, головной повязкой ярко-голубого цвета.
Подождав день, я постучалась в ее дверь. Скоро то же самое сделает и она — нанесет мне визит вежливости. Обычно в таких случаях вы приносите пирог или картофельный салат, представляетесь, даете новой знакомой советы по лечению детей и чистке одежды, рассказываете, как найти почтовое отделение. Некоторое время мы с новой соседкой разговаривали через дверь, потом она открыла, посмотрела на меня, на тарелку печенья с изюмом в моих руках и сказала: «О, ну конечно, входите».
Ее звали Джуди Дженнаро. Гостиная была завалена коробками и Бог знает чем еще. Освобождая для меня место на диване, рассказывала, что она из Южной Филадельфии. Ее муж там работал в компании «Кэмпбелл Соуп», получил повышение по службе и настоял на переезде. «Поэтому мы здесь», — добавила она, указывая на беспорядок в комнате. Она оставила тарелку с печеньем на столе. Пока мы разговаривали, одна из ее дочек отвернула вощеную бумагу, схватила четыре или пять штук печенья и выбежала. Джуди наблюдала на ней молча. Я с трудом сдержалась, чтобы не отодвинуть тарелку подальше, когда малышка появилась снова.
Я застала Джуди за устройством аквариума. «Вы не будете возражать, если я поработаю, пока мы говорим?» — спросила она. Я начала рассказывать ей о китайской прачечной, где великолепно стирают рубашки Джона. «Угу, — поддакивала она мне не особенно заинтересованно. — А посмотрите на этого. Морской Ангел!» Дома у нее было, как после кораблекрушения, но она весь день только и делала, что открывала пакеты с камешками всех цветов радуги и выпускала рыбок из банок для детского питания. На следующее утро я развешивала белье на заднем дворе. Сушилкой мы пользовались только в дождливые или морозные дни. Сначала Джон не хотел натягивать веревку для белья, потому что оно будет у всех на виду, а потом ему понравился запах простыней и полотенец, высушенных на улице. Я заметила: Джуди машет мне из окна. Помахала ей в ответ с чувством внезапного облегчения. Наконец хоть кому-то в этом проклятом мире я понравилась. Не успела освободить корзину с бельем, как у изгороди между нашими дворами появилась Джуди и спросила: «Когда закончишь, заглянешь ко мне?»
С Джоном-младшим в коляске и девочками Джуди впервые мы отправились на прогулку. Казалось, даже мой малыш понимает, какой это необычный день. Он сидел выпрямившись, что-то лопотал и пускал слюни. Джуди звала его «принц толстяк». Меня это немного задевало: я сама была толстушка. Впрочем, надо заметить, ему такое прозвище подходило. В парке мы отправляли девочек на качели. Было приятно осознавать, что женщины на нас смотрят. Джуди, с ее размашистой походкой, громким смехом, шумным общением со своими тремя девочками, нельзя было не заметить. Наш день закончился в аптеке у стойки с газированной водой, где Джуди пила черный кофе, а я после колебаний заказала шоколадное мороженое.
Вскоре вокруг Джуди образовался кружок женщин, тех самых, которые относились ко мне с пренебрежением. Она не меньше, чем я, хотела завести с ними знакомство; и это у нее получилось, благодаря ее необычности. Выходило, что не она стремилась завоевать их внимание, а они. Я начинала замечать, как они перенимали у Джуди ее жесты и выражения. Она любила говорить «смертельно» и «убийственно». Если ей что-то не нравилось, говорила «меня это сразило». Когда она о чем-то напряженно думала, покусывала большой палец. Тогда мы все еще носили платья, а она ходила в облегающих черных брюках. И это задолго до моды на них.
Одним из своих поступков Джуди доказала, что имеет право быть лидером. Она сама, без мужа, купила «кадиллак». Они с Томом давно подыскивали машину, но не находили того, что хотели. Утром, по дороге в магазин продуктов, Джуди остановилась у стоянки, увидела как раз ту машину, которую искала, поторговалась и купила прямо на стоянке. Она заплатила черт знает сколько. На весь квартал разносились поздравления и возгласы одобрения. «Чертовы итальянцы», — выругался Джон. Но Джуди все-таки получила свою машину. Все мы были преисполнены к ней признательностью. Любая из нас, скорее, поехала бы в Париж без разрешения мужа, чем купила бы без его ведома машину, тем более «кадиллак».
Джуди и я стали лучшими подругами. Из всех женщин квартала она выбрала меня. У меня никогда не было по-настоящему близкой подруги. В юности я видела, как дружат девчонки, даже иногда обмениваются кольцами в знак подтверждения этой дружбы, но для меня дружба была всегда чем-то второстепенным. Общение приносит обязанности, как и школа. С Джуди другое дело. Мы с ней встречались каждый день. Посвящали друг друга в самые интимные детали своей жизни и во все житейские проблемы. Я знала, что ее старшая дочь, если переест шоколада, отекает так, будто ее ужалил рой пчел. Она знала, что мы с Джоном каждую неделю обедаем у Лоррен. Джуди и я обычно подолгу сплетничали о Лоррен, высмеивали ее. «Как поживает ее величество королева Соединенных Штатов?» — спрашивала она утром в четверг, после нашего возвращения.
Единственно, чего не знала обо мне Джуди, было мое воровство. Много раз я испытывала искушение рассказать, ведь среди длинных разговоров летними вечерами она сама признавалась в своих неблаговидных поступках. Однажды она рассказала мне, как обманула мужа, когда они познакомились: уменьшила свой возраст на два года. Она стеснялась, что ей уже двадцать четыре года и она не замужем. Том не знал правды до тех пор, пока они не начали заполнять бланки для брачной лицензии. Я не стала рассказывать ей о своем воровстве, потому что никто не знал об этом, хотела все сохранить в тайне. Чувствовала вину перед Джуди, потому что она была со мной очень искренней. Но я оправдывала себя тем, что воровала значительно реже: с тех пор, как появилась Джуди, только один раз возникло желание украсть.
Хорошее было время. Компания из нескольких женщин и мы с Джуди — в центре. У каждой был дом, муж и дети. Мы беременели и рожали. В 62-м году у меня появился Дэвид, и а Джуди через год еще одна девочка. Все знали, у кого из нас хорошие отношения с мужем, у кого терпимые, а у кого — отвратительные. Мы были как бы сотрудниками. Работой была семья, и мы много говорили о работе.
Мы не дружили семьями. Пробовали, но в жизни не всегда получается так, как задумываешь. Когда рядом были мужчины, я разрывалась между Джуди и Джоном. С одной стороны, я надеялась, что Джон не покажется Джуди скучным. С другой стороны, боялась, что она покажется ему нагловатой. И это еще не все. Меня не покидало ощущение раздвоенности. Когда я была с Джуди, то казалась себе умной и сообразительной. Она смотрела на меня с уважением, советовалась со мной. Джон — хороший человек, внимательный и любящий, но я часто ощущала себя рядом с ним пустышкой. Он руководил мной, прерывал во время разговора, редко спрашивал моего совета. Когда мы собирались в женской компании, то говорили о мужьях, а когда мужья оказывались рядом, мы чувствовали себя стеснительно и не знали, о чем говорить. Даже Джуди вела себя осторожно.
Их брак был неудачным. Они часто ссорились. Я стояла на своей кухне и слушала их крики. Ссоры были из-за денег: Том мало получает, а Джуди слишком много тратит. И еще ссорились из-за того, как Джуди ведет хозяйство. В этом я понимала Тома: Джуди была ужасной лентяйкой. Том считал, что она недостаточно строга с девочками. Но дочки Джуди, хотя они часто выглядели грязнулями и часто слонялись без присмотра, были самыми изумительными детьми из всех, которых я знала. Джуди они обожали. Я могла прийти к ней и застать ее лежащей на полу, так она играла с ними в «старую служанку» или в домино.
Летом в Мемориальном парке открылся городской бассейн. Он был сделан как настоящее озеро: на грузовиках привозили песок и оборудовали пляж. Этот пляж могли посещать только местные жители, что льстило нашему самолюбию. Мы с Джуди старались поскорее закончить домашние дела. Она освобождалась первая, прихода ко мне и ждала, пока освобожусь и я. Когда я размораживала холодильник или мыла плиту, она смотрела на меня с искренним удивлением. Когда мыла окна, она говорила: «Ну давай, поторапливайся». Мы собирали пляжные сумки, клали термосы, брали детей и шли в парк.
Джуди носила раздельный купальник — большая редкость по тем временам. У нее была хорошая фигура: длинные ноги, округлый зад, а талию можно было обхватить кистями рук. Она любила воду, прыгать с вышки, выплывала на надувной мостик, натирала тело детским маслом, смешанным с йодом, и ложилась загорать, согнув одну ногу в колене. Ну а я ничуть не похудела, была четырнадцатого размера. Носила закрытый купальник с жесткими чашечками и юбочкой до середин бедер. Чтобы не сгореть, надевала дурацкую шляпу и одну из футболок Джона. На нас с Джуди приходилось шестеро детей. Пока она плескалась как нимфа, смуглая и выхоленная, немного похожая на подростка, я стояла по щиколотки в воде и наблюдала за малышами, которые копошились в песке.
Когда мужей не было дома, мы с Джуди ходили друг к другу без стука. Поэтому однажды Джуди застала меня, когда я любовалась прелестным пляжным халатиком, украденным в магазине нижнего белья. Дверь на кухню распахнулась, и она появилась на пороге. Я отскочила от неожиданности, пряча халатик за спиной.
— Что там у тебя? Порнографические открытки?
Сердце вырывалось из груди, когда я трясущимися руками протянула ей халатик. Надо было вести себя как ни в чем не бывало, но состояние у меня было такое, будто поймали с поличным. И это происходило не в магазине при посторонних людях, а здесь на кухне, и Джуди не была посторонней. Я расплакалась.
— Что? Милая моя, что случилось?
Вдруг глаза ее сузились.
— Где ты это взяла?
Я созналась, все рассказала ей. Она качала головой, зажав рот рукой, но глаза светились весельем. В конце она поцеловала меня и сказала, что я ей нравлюсь за сообразительность: припрятываю добычу в детской коляске.
Джуди думала, что мое воровство — это бунт. Она не поняла. Она начала тоже воровать, но не из протеста. Ее муж был ужасный скупердяй. Он давал ей двадцать долларов в неделю на продукты, а то, что ей удавалось из этого сэкономить, она могла тратить на себя. Ей всегда не хватало денег, приходилось занимать у меня то доллар, то два, а возвращать забывала. Просто Джуди хотела иметь вещи, на которые у нее не было денег.
Из-за жадности она была плохим вором. Движения внезапны и судорожны. Уже при входе в магазин на лице появлялось виноватое выражение. Том всегда задавал много вопросов, и Джуди была вынуждена придумывать истории о том, как у нее появились новые серьги, духи, водонепроницаемые часы.
Мы попались в магазине «Вулворс». Только собрались выходить — появился администратор. Держа за локти, он отвел нас вместе с детьми в служебную комнату. У Джуди в кармане брюк лежал набор пилочек для ногтей. В сумочке у меня — пакетик драже «М М». Мы умоляли его позволить нам заплатить за украденное, предлагали заплатить вдвое, втрое больше, но он остался непреклонен и позвонил на службу нашим мужьям. «Мистер Тайлер, — сказал он мрачно, — здесь ваша жена и сыновья».
Джон потом рассказывал, что его первая мысль была — нас похитили. Они приехали вместе с Томом и разговаривали с администратором без свидетелей. Нас отпустили. Джон настоял, чтобы мы поставили коляску на заднее сиденье. Я села с ним в машину, хотя просила его отпустить меня идти домой пешком. Коляска была большая и не проходила в дверь машины. Джон с раздражением затолкал ее. Когда у Джона бывают подобные вспышки, он начинает колотить кулаком по стене или швырять все, что под рукой. Я всегда думала — как хорошо, что он на мне не срывается. Он бы и срывался, если бы не удивительная способность вовремя сдержаться. Что я почувствовала сразу, так это его презрение. Я знаю, что он сдержался бы, если бы я не стояла рядом и не смотрела, как он заталкивает эту коляску.
Мы подъехали к дому в тот момент, когда Джуди и Том выходили из машины. По пути к дому я старалась поймать взгляд Джуди, но она не посмотрела в мою сторону. Джон попросил подождать его на кухне и повел детей в игровую.
Я слышала, как Том кричал, спрашивая у Джуди, где она взяла то и это. Может, тоже украла? Что, черт возьми, с ней произошло? Может, она рехнулась?
Вошел Джон. Свирепо взглянул на меня:
— Ты скажешь, в конце концов, что все это значит?
Когда я не ответила, он взбесился.
— Ты всегда тратила мои деньги, как хотела! Какого черта надо было воровать пакет с леденцами за тридцать девять центов? Тайлер — слишком известное имя в этом…
Он не договорил. Из соседнего дома послышался грохот. Закричала Джуди.
Я вскочила.
— Ты пойдешь туда и остановишь его.
Джон посмотрел на меня, как на сумасшедшую.
— Я не пойду, — ответил он, с силой усаживая меня на место. — Что бы там ни происходило, нас это не касается.
Я могла пойти сама, но не пошла. Я сидела у себя на кухне, в это время в соседнем доме среди бела дня избивали мою лучшую подругу. Боже мой, если бы прохожий напал на Джуди на улице, я бы кинулась на него с кулаками, измолотила бы его, сделала бы все, что в моих силах. А когда ее бил муж, я просто сидела и слушала.