Юбка с разрезом

Глава двадцатая

Выключили свет. Наверное, уже десять часов? Миссис Тайлер потерла руки, прокашлялась, смахнула песок со своей простыни. Здесь не стало холоднее с наступлением темноты.

Я легла к себе на кровать, поджав ноги. Не заснуть, слишком жарко, и подушка пахнет грязными кухонными полотенцами. Кто там по-стариковски храпит? Маделин, что ли?

Несколько недель назад моя бабушка слегла. Сахарный диабет. Болезнь разрасталась снежным комом. Она плохо выглядела, беспрерывно жаловалась, воспринимая недомогания много серьезнее, чем кто-то другой. В конце концов лечащий доктор согласился положить ее в больницу. Когда я ходила туда навещать ее, она подробно рассказывала, что было на ужин, что показывали по телевизору, знакомила меня с пожилой соседкой по комнате. Когда пора было уходить, она откидывалась на подушку, глаза ее блестели от слез.

«Рита плохо входит в контакт, — это написал в записке моим родителям учитель английского. — Похоже, ее не интересуют ни книги, ни что-то другое». В записке был поставлен правильный диагноз. Для своих родителей я не была тяжелым ребенком, не помню, чтобы сидение дома становилось мне в тягость. Да и вечерами пойти было некуда. Получала отличные отметки и проводила выходные, работая в кафе-мороженом. Беда в том, что меня это устраивало. Выглядела угрюмой и мрачной, примерно так выглядят болезненные неприятные старухи. «Все люди вокруг к чему-то стремятся, только не ты!» — кричала мать с порога мне вслед, когда я выбегала на газон в порыве отчаяния и безысходности. Казалось, вокруг меня даже тропинки сужались и начинали гаснуть огни.

Я могла бы пойти в колледж прямо после школы, но не пошла. Отказалась поступить, хотя можно было с моими способностями. Из чувства противоречия, из-за бестолкового внутреннего конфликта в самой себе не стала учиться дальше. Вместо того чтобы поступать в колледж, устроилась на работу официанткой — и переехала в отдельную квартиру с сестрой Евой.

Мы стали частью тех людей, у которых нет особого пути в жизни. Все здесь работали в сфере обслуживания, пять или шесть раз в неделю посещали вечеринки и бары, о будущем не говорили и даже не думали. К некоторым, кому с трудом давался такой образ жизни, порой приходило ощущение нравственного падения. На стене в доме, где жили пять или шесть парней, висел плакат: на нем изображена человеческая голова. Череп сверху спилен и заполнен песком. Это была чья-то дипломная работа.

Где-то глубоко внутри теплилась надежда, что кто-нибудь вызволит меня отсюда и скажет: «Рита, солнышко, ты слишком хорошенькая, чтобы проводить вечера в барах за выпивкой или работать официанткой». Если бы кто-то попробовал так сказать, я бы ответила, что ненавижу его, чтоб он оставил меня в покое. Даже слезы хлынули по щекам.

Владельцы баров, местные торговцы наркотиками и мои одноклассники поднимались к дверям нашей квартиры по шаткой лестнице, несли ящики с пивом и закуску в коричневых бумажных пакетах. Иногда по утрам мы с Евой встречались на кухне, смотрели друг другу в глаза, кто-то из нас говорил: «Да кончай ты с ним». Если рядом никого не было, шли на пожарную лестницу и там рассказывали о своих приключениях.

Мне удалось сэкономить примерно пятьсот долларов, я обратилась к посреднику и купила подержанную двухместную машину. Ярко-красную, с откидным жестким верхом. Нам обеим казалось, что мы смотримся в этой машине особенно привлекательно. В том случае, конечно, если ее удавалось завести и покататься по округе. Она была просто адски капризная. Механики, заглядывая под капот, таращили глаза при виде промасленных электрических проводов, соединительных шлангов, спутанных проволок и тросиков.

Однажды я ехала на работу, внезапно из-под соседнего сиденья со свистом выбилась струя пара. Хорошо, что Евы тогда со мной не было, иначе она бы ошпарила ступни ног. Мне пришлось вылезти и действовать по инструкции. Звонок по телефону, вызов аварийной службы. Оказалось, аккумулятор дал течь, и под соседнее сиденье брызнули кислотные пары. Растекшаяся кислота проела насквозь коврик, наполняя машину запахом горелой шерсти.

Помню, в какой-то год один тридцатилетний хиппи, старший среди нас, закатил на 4 июля — День Независимости — большой праздничный вечер. На лужайке собрались сотни людей, было пиво в бочонках, играли музыканты из местных баров. Пришел симпатичный старшеклассник, победитель соревнований по велогонкам, он на этот раз был без своей подруги — блондинки. В начальных классах он дружил со мной, но с тех пор мы редко разговаривали. В шестом классе мы с ним садились рядом на ланче в школьной столовой. На нас обоих были синие футболки с красными полосками. Мы заранее оговаривали, в какие дни должны их одновременно надевать. В старших классах наши пути сильно разошлись. Он приобрел облик типичного студента, я же проводила большую часть времени на стоянках машин, покуривая травку. На том вечере он сел сзади меня, мы обменялись несколькими фразами, ощущая неловкость. Но вскоре разговор стал вполне раскованным. Оказалось, что мы все еще интересны друг другу, как много лет назад. Когда стемнело, мы отошли в сторону и стали целоваться под деревом.

Помню чувства, которые я испытывала, проведя за этим занятием целый час — взволнованность и возбуждение. Собиралась ли я и дальше оставаться с ним? Хотелось бы, но только с тем условием, чтобы потом об этом не сожалеть. Четвертого июля днем было солнечно и сухо, ночь принесла с собой прохладу и ожидание интриги. Сейчас я знаю, что только ироничный и язвительный взгляд на окружающее, который мы усвоили с этим парнем в стенах средней школы, предотвратил наше долгое сожительство.

Этот здоровенный парень приехал на вечер на гоночном велосипеде. Он объяснил мне, где находится его дом. Я знала, но виду не подавала. Его родители были в Европе. На кухне у них царил приятный беспорядок. Мне слишком много приходилось бывать в дешевых квартирках моих друзей, и дом его показался просторным и ухоженным. Он пронес меня на руках наверх по лестнице, заметно напрягаясь — ведь это был гонщик, не футболист. В комнате, уставленной спортивными призами, была двуспальная кровать. Стоял затхлый запах обуви.

Он положил меня на кровать, поцеловал, и мы не спеша помогли друг другу раздеться. У меня совсем не было нижнего белья, я держалась раскованно и испытывала все удовольствия в полной мере. Видно было, как парень волновался, когда засовывал руку в мои джинсы. Он тяжело дышал, и я тоже.

Утром он провожал меня, стоя около моей спортивной машины. Она вызывала у него восхищение, пока он не просунул голову в окно и не увидел проеденный кислотой коврик. К тому времени и железный пол под ковриком уже прохудился. Казалось, внутри машины такой же запах, какой должен быть в ядерном реакторе. Парень сделал шаг назад и сказал, что его подруга вряд ли вернется в ближайшие два дня. «Может, сегодня вечером опять приедешь?» — «Ладно», — ответила я, думая, что ни в коем случае не приеду. Представила, как буду сидеть в теплой ванне и придумывать смешной рассказ для Евы о своих приключениях.

Спустя несколько месяцев я забеременела от одного человека, старше меня — я вам о нем рассказывала. Сделала аборт, наступил нервный срыв. Начала часто пить. Пару раз напивалась до отключки. Как-то вечером сидела в баре и смотрела, как парни играют на биллиарде. Решила, что лучше отправиться домой. Когда разогналась по шоссе, ветер отстегнул съемную крышу машины. На меня хлынул поток свежего воздуха. Я подумала, что крыша на месте, только где-то болтается под напором ветра. Так и думала до тех пор, пока не взглянула вверх и не увидела луну. Она была большой, круглой и такой досягаемой. «Боже мой, что же ты сделал с этой проклятой машиной», — сказала я себе. Остановила машину и с четверть мили шла пешком назад. Крыша лежала прямо на разграничительной полосе. Стала голосовать, чтобы поймать грузовик или грузовую платформу и забрать ее. Знала, что когда эту штуку установят на место, у меня наступит приятное чувство удовлетворения.

Ева где-то уже год училась в местном колледже. Она заметила перемену в моем настроении. Убедила меня тоже заполнить документы на поступление. Я это выполнила. Затем я для себя открыла литературу — это произошло на первом курсе. Моей специальностью стал английский. Я примкнула к группе домохозяек среднего возраста, матерей-одиночек, иными словами, «нетрадиционных студентов», как нас называла администрация. Да, честно было сказано. Мы могли часами болтать по телефону, говорить в кафетерии о книгах, наших профессорах, мужьях, матерях и детях. Мне нравились эти женщины. Оставаясь элегантными, они не витали в облаках, основа их покоилась в реальном мире. Они могли говорить об Одиссее, а через минуту — о распродаже в магазине Манди.

После работы и учебы в колледже у меня не оставалось сил и времени куда-то пойти вечером. Свободное время, если оно и выдавалось, проводила в одиночестве. Когда кто-то из знакомых парией начинал названивать, просила Еву ответить, что меня нет дома. Время шло, наконец исполнился ровно год, когда у меня был секс. Не часто думала о нем, но каждый раз при этом меня пронзало обостренное чувство одиночества. Нет, правильнее сказать — я догадалась — это было телесной тоской. Готова была заболеть, может, даже умереть, если ко мне никто так и не прикоснется. Одному из моих племянников отмечали пятилетие. Робкого по натуре, его просто подавила праздничная суета вокруг. Не успев развернуть и половины подарков — их накопилась целая гора — он заполз мне на колени, припал головой к груди и стал сосать свой палец. Какое же это было для меня облегчение — держать его, вдыхать его запах и чувствовать, как он своим твердым башмаком упирается мне в голень.

Незадолго до первой встречи с Алексом я пришла на свидание с одним парнем с работы. Он прикатил на мотоцикле «харлей» и взял меня на прогулку по извилистым горным дорогам. Так и не назвал ни разу по имени. Он называл меня «леди». Я писала доклад о романе «The turn of the screw» («Поворот винта») и во время езды обнаружила убедительные доказательства, что призраков все же не существует, поэтому героиня-гувернантка тронулась рассудком. Теперь мне хотелось поскорее вернуться домой, добраться до своих незавершенных записей. Когда свидание закончилось, я побежала вверх по лестнице к своей квартире, оглохшая и больная от тряски на мотоцикле. Закрыв за собой дверь, твердо решила защитить диплом, затем идти дальше на доктора. Я стану монахиней в миру.

Его друзья были уже в возрасте и все женаты, мои — помоложе, но баловались наркотиками. Несколько раз, когда все надоедало, отправлялась одна к своим друзьям. Алекса — в это время дома не было. Уходя, начинала представлять себе, как вернусь и лягу на нашу кровать с книгой в руках. А он уже на ней, смотрит по телевизору спортивную передачу или пишет что-нибудь в блокноте. Когда возвращалась, если было даже 10 и 11 вечера, Алекс сердился. Иногда он просил, чтобы я вечером никуда не уходила. Он сильно любил меня и лаской пытался вывести из угрюмого состояния.

В ранней стадии наших отношений меня часто пугала внезапная близость. Пыталась, как могла, сопротивляться, стараясь вести себя в старой хулиганской манере. Алекс в таких случаях бывал терпелив. Однажды подвозил меня на работу, сказал, что ему не терпится, когда приду домой. Произнес это задумчиво и тихо. «Не будь таким кретином», — я вылезла из машины и хлопнула дверью. Вечером дома, немного помешкав, подошла к нему и извинилась. «Как же ты так могла», — произнес он в ответ.

Насколько себя помню, я никогда не хотела выглядеть слабой и бесхарактерной. Да, именно так. Часто размышляла надо всем этим. Находясь с Алексом, стремилась быть доброй и любящей женщиной. Для него, в самом деле, старалась быть такой. Хотя почти каждый день не удавалось держать марку.

У Алекса были свои причины, чтобы завязывать со мной отношения. После развода он еще не был достаточно опытен. Не видел, что события надвигаются — по крайней мере мне так говорил. Его Ли влюбилась, завязала роман с другим и оставила его. Для Алекса развод был личным поражением. Он любил эту женщину, а теперь ее потерял, не смог убедить ее остаться с ним. Для их детей это тоже стало серьезным ударом. У Кевина начались ночные кошмары. Ли сводила его к психиатру, и тот поставил диагноз — депрессия. Я вернулась домой и нашла Алекса переменившимся: он нетерпеливо расхаживал по комнате, лицо горело, нервно поблескивали глаза. «Депрессия в возрасте семи лет, — произнес он. — Как он будет жить дальше?»

Время, свободное от работы или учебы, я проводила с Алексом. Если случалось, что мы не вместе принимали душ, то один из нас сидел рядом на унитазе и таким образом все равно поддерживал компанию. Когда я собиралась идти по магазинам, Алекс садился на стул рядом с дверью в комнату, где я одевалась, и помогал мне составить список покупок. По вечерам мы всегда вместе прогуливались. Ева спрашивала, увидит ли она теперь меня хоть раз без него. «Мне он нравится, — говорила она. — Но ты не забывайся».

Никогда не ощущала такую уверенность как в присутствии Алекса. Будто что-то болтавшееся у меня внутри наконец находило свое место. В другое время постоянно обдумывала, как себя вести, что сказать, как выглядеть. Такое обостренное восприятие действительности подтачивало меня изнутри. Получив уют и спокойствие рядом с Алексом, я уже не старалась играть чью-то роль, просто была сама собой.

Во время езды в машине или за приготовлением обеда — он в это время сидел за кухонным столом — я иногда закрывала глаза, чтобы яснее почувствовать, насколько мне с ним легче.

Как-то однажды он подравнивал мне волосы, кружась вокруг моего стула. Я сидела неподвижно. Представляла себя маленькой девочкой, оказавшейся в диковинном мире. Алекс был предельно внимателен. Нежно наклонял мою голову. Нашу любовь нельзя было сравнить с блюдами дорогого ресторана, выражаясь кулинарным языком, она была неплохим супом, поданным в холодную ночь. Когда по утрам вставала, вслед за мной вставал и Алекс. Я верила в счастливую судьбу. Мужчины вызывают наибольшее влечение к себе по утрам, когда спят и их эгоистичное «я» пока еще запрятано глубоко внутри. Пока еще с их лица не сходит мальчишеское детское выражение. Мне нужно принять сосуществование двух полов. Природа сама знает, какими ей делать мужчин: чтобы женщины продолжали с ними иметь близость, она их делает в некоторые моменты на протяжении дня мягкими и предупредительными. Держу пари, что большая часть извинений у них приходится на утро. Одна из моих сестер — специалист в области ранней детской психологии — говорит, что грудные дети, как и начавшие ходить, вызывают восхищение одним фактом своего существования. Никто не согласился бы воспринимать их по-другому. Подумай, как обычно относятся к пожилым людям? Если бы они сами были немного приятнее, то и людям с ними было бы легче общаться.

Где-то с год мы с Алексом придерживались такого совета. Постоянно чувствовали настроение друг друга, делились секретами. Потом однажды вечером он зашел забрать меня с работы. Он сел в баре и стал смотреть, как я прислуживаю у столика с бизнесменами. Один из них, большой розовощекий парень, приставал ко мне. Хотел, чтоб я подсела. Некоторые мужчины думают, что платят по счету в ресторане за внимание официантки. Как будто ты их не обслуживаешь, а просто на час составляешь им компанию. Я поддакивала этому шутнику, зарабатывая солидные чаевые. Когда пошла в бар за напитками, Алекс спросил: «У того здорового парня что за проблемы?» Я была уставшей, и мне не понравился его тон. Пожала плечами. «Вторая дыра в жопе».

В машине по пути домой Алекс сказал, что лучше будет, если я с этой работы уйду. Такая работа унизительна, мне не подобает становиться объектом внимания посетителей, которые рисуются перед своими друзьями. Я спорила, потому что думала иначе, говорила про свои хорошие чаевые и про то, что нам нужны деньги: выплаты по алиментам для Ли и детей съедали почти половину зарплаты Алекса. Мои слова привели его в ярость, он стал на полном ходу пересекать разграничительные линии, гнал вдоль тротуаров и наконец резко затормозил перед нашим домом.

Гнев его можно было объяснить своеобразным проявлением заботы, ответственности за меня. Это было хорошим признаком. Что-то мне в этом понравилось. Действительно хотелось поискать другую работу, попробовать несколько вариантов. Но знала, что нигде больше так не заработаю, как в кафе. Мы оплачивали счета за дом поровну. Мне казалось, что я должна приносить определенную сумму денег, работая официанткой, даже если этой работе придется отдать себя всю. Когда я приближалась к новым посетителям, севшим за столик, или стояла в ожидании заказа, мне приходилось бороться с сильным волнением, от него даже потело лицо. У официанток есть шутка. Когда приходит пара и мужчина начинает заказывать: «А леди будет…», то официантка думает: «Вот твоя девчонка сама себе это и принесет».

Подвернулась подработка в страховом агентстве. Работа нудная, платили вполовину меньше, чем в кафе. Но Алекс заявил, чтобы я о деньгах не беспокоилась — мне нужно в первую очередь получить диплом. Раньше никогда не была занята конторской работой. Мне нравилось надевать юбки и туфли на каблуках, пользоваться пишущей машинкой, сидеть за столом, любоваться выдвижным ящиком со множеством принадлежностей. Моим шефом был нервозный, небольшого роста парень. Он всегда норовил заглянуть мне через плечо и искать ошибки. Иногда он рассказывал, как трудно ему было общаться с девушками. Узнав, что у меня семеро сестер, начал умолять познакомить с одной из них. Совершенно случайно оказалось, что его зовут также, как того покорителя женских сердец, по-настоящему симпатичного парня, с которым ходила в школу. Я заплатила, получается, большую цену — потерять старого Боба Аллена и получить взамен этого.

Как-то вечером мы с Алексом ужинали в китайском ресторане. Я была на середине своего рассказа про Боба Аллена, когда Алекс бросил вилку и сказал, что больше не желает этого слышать. Почему я так много говорю об этом парне? И вообще, что между нами происходит? «Боб Аллен — слабак, — ответила я, — мало подходящий для роли любовника, если бы такового я и собиралась завести». «Ты лжешь, — настаивал Алекс. — Так говоришь, он тебя не устраивает?» И продолжал в том же духе. Три дня после этого мы с ним не разговаривали. В конце концов он пришел с букетом из дюжины роз, извинился и попросил выйти за него замуж.

Я была застигнута врасплох. Алекс еще не был разведен, и до этого мы ни разу не говорили о женитьбе. У нас было много разговоров: о будущем, о том, что я собираюсь закончить колледж, о покупке дома. Но вопрос с женитьбой все как-то ускользал. На следующий день мы пошли в магазин и купили обручальное кольцо с бриллиантами. Мне нравилось показывать его сестрам и коллегам на занятиях. Но когда оставалась одна, смотрела на кольцо и удивлялась: «Чья это рука?»

Пару месяцев спустя я направлялась к машине, припаркованной на стоянке у колледжа. Заметила знакомую, она оперлась на капот своей машины и курила. Раньше видела ее мельком. Сблизившись с Алексом, я уже не тратила много времени на разговоры по телефону пли на посиделки в кафетерии колледжа, поэтому фактически выбыла из дамской компании. Спросила знакомую, что случилось. Она была в слезах, оказывается, получила плохую оценку за курс по Шекспиру. Мы направились по улице к бару, взяли два пива, посплетничали о профессоре. Мне нравилось, что я оказалась в непринужденной обстановке с другой женщиной, с этой в особенности. Она была броской и эксцентричной, имела мужа и четверых детей, красиво писала. Рассказ мой выслушала спокойно. Когда я вернулась домой тремя часами позже, чем обычно, Алекс обвинил меня в том, что я увлеклась кем-то из колледжа.

После каждой подобной ссоры убеждала себя, что любовь Алекса даже хуже случайных приступов ревности, что это своеобразная демонстрация его преданности мне. Он считал, что преданность проявляется в его понимании: какое огромное количество мужчин готово волочиться за мной на улице каждую секунду.

Утром того дня, когда заканчивался бракоразводный процесс Алекса, мы с ним вышли позавтракать. Настроение было праздничным, и он старался его поддерживать. Все повторял, что счастлив, однако лицо при этом оставалось бесстрастным. «Сегодня кончается его десятилетний брак, — говорила я себе. — Кто бы на его месте не переживал?»

Он хотел, чтобы мы тут же поженились. «Хорошо, но после окончания колледжа, — ответила я. — Не все сразу».

Я всегда склонялась к мысли, что ревность Алекса не имела разумного объяснения. Здесь могу допустить, что и я в этой ситуации не была такой невинной, какой всегда себя привыкла представлять. Если на работе или в колледже мне попадался привлекательный мужчина, я старалась обратить на себя его внимание и иногда достигала цели. Из этого, правда, ничего не выходило. Если получала приглашение куда-нибудь пойти, любила ошарашить: «Простите, но у меня уже есть приятель, я думала, вы знаете». Проделала так даже со стариной Бобом из страховой конторы. С ним я прибегла к одной старой женской уловке: женщина объясняет, что мужчина ей не подходит, хотя и останется хорошим другом. Затем начинает с ним заигрывать, получая от этого удовольствие. Склоняется к нему, когда тот оказывается рядом, рассказывает ему в красках пикантные подробности своей личной жизни, закидывает нога на ногу, смотрит ему в глаза. Боб смотрел на меня так же, как если бы я была знаменитостью. И он чувствовал себя неловко со мной.

Знаете ли вы, в чем божья правда? Я не знаю, как вести себя с мужчинами, если не видеть в них собственно мужчин, исключить всю романтичность и сексуальность в отношениях, чувство ловца и зверя. Похоже, я готова флиртовать с ними со всеми.

По мере того, как с Алексом становилось все труднее и труднее, я все больше склонялась считать себя чувствительной девушкой, страдающей от отношений с ревнивцем. Мне так нравилось думать. Разумом понимала, что ревность Алекса представляла собой серьезную проблему — он заставлял меня надевать комбинации, его раздражало, что мои бедра просвечивают сквозь юбку. Здравомыслящая девушка решила бы от него уйти. Я тоже пришла к такому выводу. Но не уходила, потому что Алекс отогревал в моей душе что-то, давно замерзшее с годами. Я представляла себе это что-то. Оно было маленькое и костлявое. Как птенец, замерзший в мрачном ледяном ущелье. Когда восходит солнце и становится тепло, оно оттаивает и оживает. Никто на меня не мог так смотреть, как это делал Алекс.

После того, как моя бабушка пробыла два дня в больнице, доктора начали делать с ней какие-то ужасные опыты. Вставили ей в горло трубку. Но это, похоже, особо не помогло. Она должна была дышать через эту штуковину. Я увидела ее как раз после операции. Она не могла говорить, на лице застыли слезы. Натянула простыню себе на голову и отвернулась.

Через неделю после окончания колледжа мы с Алексом поженились. Когда шли приготовления к свадьбе, мне приходилось проводить много времени в доме матери. Мы с ней обсуждали, кого пригласить, что наденут мои сестры, планировали, как рассадить гостей за столом, что приготовить. Внезапно я отрывалась от того, чем мы занимались, понимая, что уже поздно. Надо позвонить Алексу и сказать ему, что остаюсь у матери, что еще тьма разных дел. Алекс старался, насколько было возможно, во всем этом не участвовать. Он шутил, говорил, может ли надеяться, что его поставят в известность о месте и времени свадьбы и скажут, что нужно будет надеть.

Я была очень занята, сильно нервничала. Обычная суета — сказал бы каждый, но для меня это было чем-то большим. У меня постоянно сосало под ложечкой. Какое-то внутреннее ощущение подсказывало, что делаю ошибку. Иногда дрожали руки. Но нужно было заказывать цветы, просматривать брошюры-путеводители. Возникало необъяснимое, но сильное желание переехать в родительский дом. Мне оттуда не хотелось никуда уходить. Оставалась с матерью даже тогда, когда и особых дел не было.

Вечером, накануне свадьбы, я совсем расклеилась. Боль под ложечкой стала сильнее. Мать нервозно поглядывала на меня, все время советовала успокоиться. На стоянке у ресторана, в котором было запланировано торжество, я пожелала Алексу спокойной ночи — мы решили в ту ночь спать раздельно. Как только мы расстались, я убедила Еву и двух моих младших сестер заехать в одно наше любимое место. По пути в бар мне взгрустнулось, когда взглянула на профиль Евы. Она смотрела вверх на ночное небо. Любое лицо при лунном свете всегда вызывало страх. Как будто оно было неземное.

Тогда была пятница, вечер, и в баре стояло веселье. Я сильно напилась, болтала с незнакомыми и вообще вела себя как последнее дерьмо. Видела осуждение в глазах самых раскованных своих друзей. Даже завсегдатаи, как выяснилось, знали, что у такой-то завтра свадьба, а она не в постели. Ева затащила меня в туалет и сказала: «Рита, если тебе не хочется затевать свадьбу, то и не надо». Мы помолчали несколько секунд, осознавая суровую правду. Но я сменила тему, сказала, что со мной все в порядке, что просто в последний раз решила повеселиться. «Все нормально, Ева».

Смутно помню, как споткнулась при входе в дом родителей. Мать нас ждала. Передо мной все раздваивалось. Моих матерей было две — разъяренных, с бигуди в волосах и лоснящимся от крема лицом. Думала, что она начнет кричать, но она была слишком рассержена для этого. Она только презрительно на меня взглянула. «Алекс трижды звонил, — наконец сказала она. — Думаю, тебе нужно ему позвонить, прежде чем пойдешь спать». Я направилась на кухню. Взяла телефон, набрала номер Алекса, затем вышла с трубкой в гостиную и закрыла дверь.

На следующее утро мне с трудом удалось оторвать голову от подушки. Две сестры лежали рядом на кровати. Другие, старшие и замужние, принесли нам аспирин, сок и по бокалу ледяного пива. Что я испытывала, не было просто похмельем. Это было сочетание простуды и затянувшегося нервозного состояния. Родители стояли предо мной, как две мрачные статуи. Они потратили все свои деньги на свадьбу. Мало того, что я выхожу замуж за разведенного и чтобы повенчаться, потребовалось решение суда, так я еще не хочу подниматься с постели. Матери три раза пришлось на меня крикнуть.

Мои сестры помогли мне, насколько это было в их силах. Заставили принять душ и почистить зубы, подкрутили волосы и подмазали лицо. Кроме того, если бы они меня оставили одну хоть на минуту, я тотчас бы опять легла. Все вокруг было как в тумане. Казалось, на всех моих семи сестрах одинаковые розовые платья. Они производили впечатление таинственной женской армии, одетой в униформу перед сражением. Наконец, на моем платье застегнуты все пуговицы, молнии и застежки, волосы уложены и заколоты, и я, прихрамывая, направилась к ожидавшему лимузину.

Алекс повернулся и прищурился, когда мы с отцом спускались с крыльца. Как мои сестры ни старались, я все равно походила на невесту из «Ночи живого мертвеца».

Во время церемонии у алтаря мне стало совсем плохо. Помню, как Алекс держит мою правую руку, а Ева — левую. У священника были добрые голубые глаза. Церемониальная музыка была традиционной, ее проигрывают обычно при завершении обряда. Это начальный отрывок из «Игры молодоженов», помните? Дун-дун, да-дун-дун-дун-дун. Было дико слушать эту мелодию в тот момент, быть невестой и удаляться от алтаря, пока она звучит. Позади церкви мы с Алексом и наши родители остановились, гости продолжали подтягиваться. У меня опять закружилась голова, я начала бояться, что потеряю сознание или хуже того. Сказала Алексу, что сейчас вернусь. Я вырвалась из толпы гостей, направилась к лимузину и растянулась в нем на заднем сиденье. Вся потная, сглатывала слюну и старалась подобрать этот проклятый тюль, чтобы никто меня не заметил в таком состоянии.

Во время ужина было немногим лучше. «Где, черт возьми, невеста?» — начали спрашивать гости. Я отлеживалась очень долго в небольшой комнате для переодевания, которую отель выделил для свадебного вечера. Моя бабушка проявила благоразумие, пошла за мной и сказала, что гости начали раздражаться. Ее сестры, мои престарелые тетки, ходили в толпе гостей и всем объясняли, что мне с утра нездоровится. Это с их стороны не было слишком изобретательно. Они считали, что мы с Алексом живем вместе уже больше года и это каждому известно. Бабушка зажала мою ладонь между своими и сказала: «Знаешь что, куколка, вставай и выходи отсюда. Потанцуя с отцом, разрежь пирог, разбросай букет. Не волнуйся, я пойду с тобой».

Алекс работал как будто за двоих женихов. У него не было выхода. Он всех целовал, танцевал каждый танец, обходил всех с белой шелковой сумкой, собирая конверты с деньгами. Как только мы вдвоем зашли в нашу маленькую комнату, он в изнеможении опустился на стул.

Я лежала на кровати при полном параде, забыв переодеться в свой вечерний бледно-голубой костюм. Не могла даже вспомнить, где и что происходит. Мы помолчали несколько минут, затем Алекс произнес: «Что с тобой творится, Рита? Всю жизнь ты ждала этого дня, шесть месяцев готовилась к нему, а вчера вечером пошла и нажралась как свинья».

Я, конечно, стала извиняться. Сказала, сама не знаю, что со мной творится, но мне все по херу. Он вытаращил глаза, снял смокинг, ослабил галстук и ремень. Лег рядом и обнял меня за талию. И так мы оба заснули. Через несколько часов я проснулась, стащила с себя платье, приняла горячий душ и опять прыгнула в кровать. Но спать уже не могла, готова была отдать все, чтобы вернуться на 24 часа назад к той стоянке у ресторана после ужина. Алекс улыбался во сне, шумно дышал, лежа поверх одеяла в своих брюках от смокинга и рубашке. Я набросила на него покрывало с кровати. Клянусь, у меня появилось что-то вроде сострадания. Невеста из меня была никудышная, но жена будет — само совершенство. Я была счастлива, обладая им.

Мои свадебные фотографии — сплошной позор. Бледная, ссутулившаяся. Глаза налиты кровью, тушь размазана, волосы выбились из-под заколок. Голова прямо не держалась, казалось, она болтается туда-сюда. Теперь, наконец-то, моя свадьба за бортом всего мистического и таинственного. Можно перестать чувствовать себя виноватой за свои закидоны во время вечера.

Через месяц я поехала с бабушкой в Атлантик-Сити. В автобусе я впервые попробовала подшутить над тем, как вела себя во время свадьбы.

«Посмотри, — говорила я ей. — У тебя так много внучек. Некоторые были образцовыми невестами до меня, другие будут после. Один прокол в восьми случаях — не так уж и плохо».

Она начала хохотать, просто покатывалась от смеха. Ее плечи подрагивали, она положила мне руку на колено. Она вспомнила, в каком ужасном виде я была, вспоминала меня насупившуюся, на диване в той маленькой комнате. Потом бабушка выпрямилась на своем сиденье и улыбка исчезла с ее лица.

«Не смеши меня, Рита, — сказала она. — Как ты можешь! Тебе должно быть стыдно за такое поведение. Я не понимаю, зачем этот твой муж с тобой связался».

Моя бабушка отлично понимала, почему я могла сорвать свою собственную свадьбу, но виду не подавала. Это ее долг, как старшей, всегда защищать общепринятые правила приличия. Когда я отсюда выйду, то поеду ее навестить. Напомню ей то время, когда она заболела и боялась оставаться дома, какое облегчение она почувствовала, когда врач отправил ее в больницу. Как, по ее мнению, она чувствовала бы себя лучше, если бы не было операции и трубки в горле?