Заблудший ангел

Глава 28

– Дора, поднимись наверх! – Опрокинув стул, Пэйс ринулся в кабинет за ружьем.

Дора перевела взгляд с него на входную дверь. Ее изнеможение сменилось яростным гневом. Пренебрегая приказом Пэйса, она обратила свои стопы к выходу. Ей претило, ей надоело быть объектом набегов и запугивания. Дора почти не видела разницы между ночными перестрелками и жестокостью отца. Чтобы суметь жить дальше, она должна положить конец угрозам.

– Пэйсон Николлз, давай не прячься, черт тебя побери.

Голос Дора не узнала, но это все равно. Все равно надо поучить здешний народ хорошим манерам.

Распахивая входную дверь, Дора слышала предостерегающий выкрик Пэйса, но опять пренебрегла. Всю жизнь ей угрожали и предъявляли требования – брат, отец, религия, жители города. Они говорили ей, что надо делать и как делать, и наказывали, если она плохо, по их мнению, выполняла приказания. Хватит, она устала. Дора хотела, чтобы ее оставили в покое и предоставили ей право жить так, как она находит лучшим. Она не так уж глупа, она знает, как выжить в трудных для нормальной жизни обстоятельствах, она знает, что это не означает нападать на других людей, которые больше и сильнее ее. Тем не менее, придется пойти на это. И еще: она устала жить только для того, чтобы выжить.

Всадники во дворе удивились, когда на освещенном лампой пороге появилась маленькая женская фигура. Дора заметила, как они поражены, и узнала в лицо одного-двух. Это Рэндолф и его брат Сэм. Она вспомнила, как они толкали ее от одного к другому на дороге, когда Дора так спешила за врачом для папы Джона. Мужчину впереди женщина не узнала, но он был похож на свинью и этим напоминал Хомера. Наверное, его двоюродный брат. На вид он был довольно пьян. Дора зло оглядела его расстегнутый жилет и запятнанный подливкой галстук. Положив руки на бедра, она потребовала: – Что тебе надобно? Здесь люди спят, и твои вопли могут их разбудить.

То, что Пэйс не высунулся вперед и не затолкал ее обратно в дверь, удивило Дору. Она этого ожидала и приготовилась к отпору. Бушующая в ее душе ярость была направлена больше на Пэйса, чем на этих незнакомцев. Но, очевидно, у него достало здравого смысла не мешать ей.

– Нам нужен Пэйс, Дора. Позови его, или он такой трус, что решился спрятаться за женской юбкой?

– Твоя мать должна была научить тебя более пристойно вести себя, Рэндолф. Если ты желаешь видеть Пэйса, тогда постучи в дверь, как полагается порядочному человеку. И оружие надо при этом оставить за дверью. Это уважаемый почтенный дом, а не салун.

– Рэндолф, проверь амбар. Сэм, ты возьми на себя хижины рабов. Я этого ублюдка вздерну, даже если это будет последнее мое дело в жизни.

Дора заметила раньше других, как из-за угла веранды появилась тень. Она не опасалась этих великовозрастных грубиянов, но она боялась Пэйса и его бешеного характера. Дора знала, что при нем его смертоносное ружье, она знала также, что каждый раз, нажимая на курок, он поступался частью своей души. Дора знала это инстинктивно, но видела и понимала это ясно, как никогда. Целясь в других, Пэйс убивал самого себя.

С яростным криком она бросилась вниз по ступенькам и схватила плетку у свинообразного вожака, а затем стегнула ею по крупу лошади. Медлительное животное попятилось прочь, несмотря на окрики всадника.

– Это мой дом, мой домашний очаг, и ты не смеешь сюда врываться! Удались, прежде чем я позволю Пэйсу продырявить твою никчемную шкуру.

Удивленные ее натиском, трое мужчин приникли к шеям своих лошадей и уставились на Дору. Хлопок, раздавшийся с веранды, заставил их обратить внимание на тени, мелькающие за вьющимся виноградом.

– Джентльмены, я еще никогда не видел свою жену в таком гневе, а я ее знаю очень давно. Она сейчас просто взорвется от злости и сделает нечто, о чем утром пожалеет, если вы сейчас же не удалитесь. Вы же знаете, на что способны женщины-матери, защищающие своих малышей. Они в уме несколько тронутые, если можно так выразиться. Так почему бы вам не убраться отсюда подобру-поздорову и не проспаться? А если у вас хватит смелости посчитаться со мной, так вы сможете это сделать утром, когда протрезвеете, в компании шерифа.

Толстяк ответил потоком ругательств, что вызвало очередь выстрелов. Пули Пэйса взрыли землю у копыт лошади. Она попятилась, встала на дыбы, и наездник тяжело шлепнулся на землю.

Дора стегнула колонну у порога плеткой и вызверилась на Пэйса:

– Немедленно прекрати! Я больше не потерплю твоих перестрелок с разными идиотами. Они все не стоят того ущерба, который ты нанесешь своей бессмертной душе.

Носком туфли она сильно пнула лежащего стонущего мужчину.

– И тебя это тоже касается. Уберите его отсюда. Не желаю больше слышать ни слова, раз он мелет чепуху.

Всадники посмотрели на мощную фигуру Пэйса, лениво прислонившегося к колонне, потом на крошечную разъяренную женщину, храбро стоящую у самых морд лошадей. Очевидно, решив, что все происходящее напоминает сцену в Бедламе и перед ними вовсе не запуганные обитатели дома, всадники спешились, подняли своего спутника, перебросили его через седло лошади и, проворчав несколько угроз насчет сведения счетов, отбыли.

Дора была все еще распалена. Бросив на праздного мужа гневный взгляд, она повернулась, зашагала в дом и громко хлопнула дверью. Пэйс последовал за ней, в свою очередь хлопнув дверью. От двойного удара в окнах зазвенели стекла.

– Дора, спусти свою задницу, прежде чем я до тебя добрался! – заревел он, глядя, как жена поднимается по лестнице.

Дора гневно обернулась:

– Ты больше не посмеешь меня притеснять и наскакивать на меня, Пэйс Николлз! И если ты хоть пальцем меня тронешь, я тебя тоже попотчую вот этим!

И она взмахнула плеткой.

Пэйс остолбенел. И смотрел, не отрываясь на плетку. Затем взглянул на свое ружье. Потом на свои кулаки. И, наконец, с искаженным болью лицом посмотрел на Дору, а потом молча повернулся, отнес ружье в кабинет и закрыл за собой дверь.

Дора чуть не расплакалась. Подавленное рыдание, казалось, надрывает грудь. Запал ярости внезапно исчез, словно ее и не было и никогда еще в жизни она не чувствовала такой усталости. И душевной пустоты. Все напрасно, все зря. Она просто-напросто себя же унизила таким поведением, себя же одурачила.

Посмотрев на закрывшуюся дверь, она устало повернула к лестнице. Теперь помочь Пэйсу она уже не сможет. Дора и себе-то ничем не сможет помочь.

Насилие порождает насилие. Так однажды сказал папа Джон. И сейчас, наверное, оно убило ее душу.

Пэйс прислушался к ее удаляющимся шагам, затем положил ружье на место. Он понятия не имел, что же происходит. В жизни он не думал чем-то обидеть Дору, причинить ей боль. Пэйс хотел, наоборот, быть ей защитником, заботиться о ней, дать все, чего ни пожелает. Но будь он проклят, если знает, чего она хочет. И никогда в жизни Дора не вела себя так.

Случалось, еще маленькой девочкой она прибегала, напротив, чтобы защитить его. Она была ловкая, понятливая и немного надоедливая. Но Дора выросла и стала тихой, скромной девушкой, которая говорила почти шепотом и никогда ничем не давала понять, что сердится, разве только неодобрительным взглядом. Гневная женщина, набросившаяся на вооруженных всадников, совсем не походила на Дору, которую он знал. Неужели ее так изменило рождение ребенка?

Но и его собственное поведение казалось Пэйсу странным. Вместо того чтобы втащить Дору обратно в дом и под угрозой оружия выгнать всех этих ублюдков со своего двора, он позволил ей неистовую выходку. И почти что восхищался тем, как Дора на них набросилась и поставила в дурацкое положение. Впрочем, они и так дураки. Но, что главное, ей для этого и ружья не потребовалось. Да он просто гордился ею, пока она не дала отпор и ему, гордо удалившись.

Он знал – почему. И ему это не нравилось. Пэйс положил ноги в сапогах на стол и посмотрел на стену, где висели ружья. Он прошел долгий путь с тех пор, как его единственным оружием были кулаки и вилы. Пэйс уже давно не был мальчишкой, уступавшим сверстникам в силе и росте. Он мог избить нахалов до полусмерти даже своей изувеченной рукой. Но на войне он хорошо научился стрелять и пользоваться менее эффективным оружием казалось ему глупым. Слишком много дел ожидает его сейчас, чтобы расслабляться и пренебрегать умением.

Но ему очень хотелось чего-то, и это что-то было одобрение Доры. Она единственный в мире человек, который принимал его таким, какой он есть, и принимал с восхищением. Однако сейчас этот уютный покров одобрения ветшал на глазах, и Пэйс ощущал себя голым и уязвимым. Он не понимал, почему он так зависел от этой Маленькой женщины, и ему не нравилась его жажда одобрения с ее стороны.

Ведь он в ней самой не нуждался. Он завтра же мог уехать отсюда и создать себе новую, удобную жизнь. Пэйс получил образование. Где-нибудь, где нужен опытный адвокат, он найдет место, найдет других женщин. Он был близок с женщинами покрасивее Доры, чувственными, страстными, которые давали ему все, чего он желал. Может быть, в этом все его затруднения. Может быть, ему нужно физическое освобождение, которое от Доры он сейчас получить не может? Но Пэйс понимал, почему Дора сейчас не может удовлетворить его желание, и он понимал, что не сможет уехать.

У него теперь дочь. Он не желал этого ребенка, и Дора тоже, разумеется, о нем не просила, но все равно есть дочь, его плоть и кровь. И еще Пэйс знал, что значит быть нежеланным и нелюбимым ребенком. Его отец никогда не скрывал, что появление Пэйса на свет стало для него неприятным сюрпризом. И он, Пэйс, не позволит, чтобы его дитя испытало те же чувства, какие он сам испытывал в детстве. У Фрэнсис будет родной дом и любящие родители, чего он никогда не имел. И Дора его научит, как все это дать ребенку.

И еще: ему теперь есть, для чего жить. Дора, конечно, всегда могла бы найти мужа получше, но у Фрэнсис никогда не будет второго настоящего отца, любящего ее уже только за то, что она его дочь. Да, он сможет справиться с собой. И он хочет быть отцом и мужем, вот только как сделать так, чтобы Дора на него не набрасывалась?

Он услышал голодный, требовательный крик дочери и улыбнулся. Они с Фрэнсис похожи, они заодно, и Дора не сможет сопротивляться обоим сразу. Поднимаясь по лестнице, Пэйс знал, что не сделал Доре одолжения, женившись на ней. Он плохой муж, у него дурной характер, он скверный фермер. Но ведь она некогда видела в нем нечто достойное. Может быть, увидит это снова, а он тоже поймет, чем обладал, и снова найдет дорогу к утраченному.

Когда он вошел в спальню, Дора взглянула на него с удивлением. Страха в ее взгляде не было, или же она сумела быстро подавить его. Она не улыбнулась навстречу и снова обратила все внимание на ребенка, сосущего грудь. Да, черт возьми, он слишком долго сам не приникал к ее груди. Пэйс почувствовал напряжение в паху. Желание было сильным. Он обходился без женщины уже девять долгих месяцев. После тех июльских ночей с Дорой он не желал дешевых армейских шлюх. И самое любопытное, давно не желал ни одной женщины, кроме Доры.

И Пэйс даже не знает, почему желает ее. Такая она маленькая, хрупкая и вряд ли относится к тому чувственному типу, который он предпочитал раньше. Дора была неяркая.

Волосы такие светлые, что кажутся почти серебряными, и кожа на щеках тонкая и прозрачная, словно самый дорогой фарфор его матери. Но когда она смотрела на него своими чудесными синими очами, он видел перед собой ангела, и ему уже никакая другая не нужна была. Обладая небом, кто захочет опять опуститься на землю?

Да, он слишком налегал на поэзию в школе. Тем не менее, действовал Пэйс по привычке. Сидя в кресле, снял сапоги, встал, повесил сюртук в шкаф. Дора лампу не погасила, и он чувствовал не оборачиваясь, что жена пристально наблюдает за ним, но оба молчали.

Пэйс подождал, пока ребенок насытится, и только потом подошел к постели. Он снял рубашку, но оставил из чувства приличия кальсоны. Пэйс почувствовал, что, прежде чем отдать ребенка, Дора заколебалась, но, ничего не сказав, передала ему свою ношу и разрешила уложить Фрэнсис в колыбель. Он поцеловал беспокойную малышку в лобик, положил ее на бочок и укачивал, пока та не заснула. У нее были его волосы. Хорошо бы девочка унаследовала глаза матери.

Когда он подошел к постели, Дора поспешно задула лампу. Пэйс улыбнулся при виде такой запоздалой скромности, но ничего не сказал. Он сам немного нервничал и не мог понять отчего. Он знал, что нельзя себя навязывать Доре так скоро после родов, но не знал, когда это будет возможно. Она слишком хрупка, чтобы рожать часто и иметь много детей. С ней надо обращаться бережно. Хорошо бы расспросить на этот счет человека сведущего, но Дора как раз и была таким человеком, знающим ответы на подобные вопросы. Однако говорить с ней об этом сейчас невозможно.

Он так и лег в кальсонах, чтобы не встревожить ее больше, чем следует, при этом матрас сильно опустился под его тяжестью, и она слегка подпрыгнула.

– Спасибо за твою попытку защитить меня, – сказал Пэйс серьезно.

К. его удивлению, она разрыдалась и, отвернувшись, зарылась лицом в подушку, чтобы заглушить всхлипывания.

Да, он, конечно, сказал это с некоторой выспренностью, но никак не ожидал подобной реакции. Вообще-то он думал, что Дора рассмеется. А он так давно не слышал ее смеха. И за это винил опять-таки себя.

Пэйс осторожно прикоснулся к ее руке. Дора ее не отдернула, но и не повернулась к нему.

– Прости, Дора. Ты меня удивила, вот и все. Я глазам своим не поверил.

– Я и сама от себя этого не ожидала, – плакала Дора. – И теперь не знаю, кто же я на самом деле. На душе у меня сейчас просто ужасно. Я ненавижу тех людей и всех, кто на них похож. Я устала от их угроз и оскорблений. Мне захотелось дать им сдачи. Мне захотелось этого. Но я не смогла. Я ничего не могу. Я такая никчемная и не знаю, как мне теперь быть.

И она так яростно стала бить кулаком в подушку, что Пэйс стал опасаться, как бы не полетели перья. Он ухватил ее кулак и сжал его в ладони.

– Дора, если тебе кто-нибудь из них угрожает, я хочу об этом знать. В этом мы с тобой заодно. Ты больше не одинока в этом мире. Когда ты была маленькой, ты била своей куклой по головам моих врагов. Теперь предоставь мне право поступать и с твоими недругами так же.

Она шмыгнула носом, разрешив ему удерживать свою руку, но так и не поворачивалась к нему лицом.

– Мне весь мир угрожает, и я устала это терпеть. И ты, Пэйс, помочь мне не сможешь. Я сама должна спасти себя.

Волосы у нее все еще были короткие, но уже достаточно отросли, чтобы виться на затылке и обрамлять завитками лицо. Пэйс погладил их своей большой ладонью.

– Ас квакерами ты чувствовала себя в безопасности, да?

Дора помолчала немного, потом ответила:

– Да, наверное. По крайней мере я не чувствовала себя одинокой, и они никогда не сделали мне ничего дурного.

Мир, где женщины и мужчины всегда разговаривали тихо и мягко и никогда не носили оружия, был совершенно чужд тому миру, который знал и в котором жил Пэйс. И у него возникло странное, непреодолимое желание покоя и тишины, но он знал, что не подходит этому мирному миру. Среди черт его характера никогда не было места покорности и послушанию. Он был категоричен и поступал в соответствии со своими мнениями, не сообразуясь с мнениями других людей. И квакеры, наверное, единожды нарушили бы свои принципы и застрелили его, попытайся он войти в их общину. Но Дора была с ними в безопасности, не то, что с ним, Пэйсом. Ему, правда, после событий сегодняшнего вечера не казалось, что Дора так уж беззащитна, но не хотелось ей возражать.

– А не могло бы помочь делу… Как ты думаешь, может, тебе хочется пойти со мной в церковь? – осторожно осведомился Пэйс.

Вот тут она повернулась. Повернулась и уставилась на него в темноте.

– Но ты же никогда в жизни не посещал церковь, Пэйс Николлз.

Он слегка пожал плечами.

– Но ведь меня крестили в ней когда-то, моя мать в свое время всегда ходила, Джози иногда туда захаживает. Возможно, это не такая уж плохая мысль. Ты сможешь больше и чаще выходить, видеться с людьми, с кем-то подружиться. И тогда, может быть, не станешь чувствовать себя такой одинокой.

Его мысль ее испугала. Пэйс мог это почувствовать по тому, как она вся напряглась под его прикосновением. Он не мог упрекнуть ее за это. Богобоязненные прихожане недолюбливали его и презирали. Да и Доре будет нелегко среди людей, которые многие годы насмехались над ее привычками и манерой говорить.

Пэйс понятия не имел, почему он сделал ей такое предложение, может, потому, что лишил Дору возможности бывать на собраниях и общаться с друзьями, живущими на другом берегу реки. Он пораскинул умом насчет других возможностей, которые были бы ей приемлемы.

– А как ты думаешь… Не соблаговолит ли твоя матушка тоже поехать?

Ах, черт возьми, все-таки удалось. Но теперь он не то, что сам будет являться в церковь, как в караул, ему и мать придется туда тащить на аркане, хотя легче иметь дело с эскадроном солдат.