Западня

Глава четвёртая,

в которой Принцесса беседует по душам с принцем Акселем и держит данное ею слово, а Многоликий открывает Придворному Магу многое, чтобы тот не успел узнать малое

Эрика была готова отправиться на поиски ключа тем же вечером, сразу, как возвратилась из подземелья, но в Кедровом кабинете, окно которого было видно из её башни, всё горел и горел свет. Отец не то засиделся за работой, не то принимал какого-то позднего посетителя, не то просто-напросто позабыл выключить лампу — но, так или иначе, идти сейчас к нему в кабинет было нельзя. То и дело поглядывая сквозь метель на занавешенное плотными тёмно-зелёными шторами окно на первом этаже соседнего здания, Принцесса размышляла, у отца ли, в самом деле, лежит то, что ей нужно. Король, начисто лишённый какой бы то ни было Одарённости, суеверно сторонился магических предметов — вряд ли он станет носить один из них при себе, даже такой ценный, как ключ от свободы Многоликого. В кабинете надёжное место для ключа, конечно, найдётся, но, может, папа предпочёл передать его на хранение Мангане? Это бы сильно осложнило задачу… как проникнуть в покои Придворного Мага, а тем более, обыскать его самого, Эрика пока не придумала. Но не стоит забегать вперёд, решила она, сначала всё же нужно проверить кабинет.

Принцесса ждала и ждала. Замок Эск медленно погружался в сон, окна гасли одно за другим, а зелёный прямоугольник упорно продолжал светиться. Вернулась разрумяненная с мороза, пахнущая снегом и лошадьми и вполне довольная жизнью Валькирия, расторопно приготовила ванну, расстелила принцессину постель, разворошила остывающую печь и подбросила в неё дров. Эрика, погружённая в свои мысли, едва заметила, как хлопотала горничная. Закончив, та вынуждена была несколько раз повторить:

— Ваше высочество, что-нибудь ещё нужно? — прежде чем получила рассеянный ответ:

— Ничего, Вальда, ничего, доброй ночи…

«Доброй ночи» означало «до завтра» — комната горничной находилась в той же башне этажом ниже, но по ночам деликатная Принцесса прислугу тревожила крайне редко.

Час проходил за часом, окно Кедрового кабинета по-прежнему горело. В правильности своего решения — помочь «государственному преступнику» совершить побег — Эрика не сомневалась ни секунды. Ни один человек, что бы он ни натворил, не заслуживает того, чтобы попасть в лапы к Мангане! Когда она вспоминала дурные и мрачные слухи, окружавшие неприметную с виду персону Придворного Мага, к горлу подступала тошнота — обитателям Замка прозвище «Потрошитель» было известно столь же хорошо, как и простому люду по ту сторону крепостной стены. Зловещие же и странные устройства, увиденные Эрикой сегодня в подземелье, стали для неё вещественным подтверждением слухов.

Что бы ни натворил Многоликий… Как было написано во вчерашней газете? Пятьдесят два тяжких преступления против Короны? Даже если он их все до единого совершил… даже тогда… «Да верю ли я вообще в то, что он преступник?» — перебивала сама себя девушка… и, к изумлению своему, понимала что абсолютно не верит! А верит — сказанным им словам; его глубокому бархатистому голосу, звучавшему сегодня куда слабее и глуше, но и куда теплее, чем вчера; острому и больному взгляду его почти чёрных глаз; чернильному оттиску недавней муки на его осунувшемся чеканном лице. И сердцу своему она верит, упорно твердящему, что несчастный пленник даже не пытался морочить ей голову.

Но папа, что же тогда папа? Принцесса помнила, каким довольным он был на балу, когда ему сообщили, что Многоликий пойман. Выходит, Король распорядился арестовать и подвергнуть ужасной каре — невиновного? Значит ли это, что он, Король, сам был обманут… например, Потрошителем? Или всё случилось с его ведома и согласия? Эрика даже застонала сквозь зубы, такую сильную боль причиняли ей эти вопросы. У отца тяжёлый характер: он не выносит, когда ему перечат, от него не дождёшься проявлений любви, он суров со своими подданными — от предков ему досталась непростая страна… но никогда прежде его дочь не сомневалась в его честности и в том, что он соблюдает древний Закон. «Моя уверенность ничего не стоит… теперь я точно так же не сомневаюсь в честности Многоликого!» — думала она с тоской. Ей захотелось немедленно броситься в Кедровый кабинет, чтобы задать свои вопросы Королю и угадать по его лицу ответы.

Однако нынче ночью главным её качеством было благоразумие — Эрика понимала: единственный неверный шаг может погубить пленника. Поэтому, когда часы на самой высокой башне замка Эск зычно прогудели три раза, а зелёное окно так и не перестало светиться, она приняла решение отложить и поиски ключа, и все свои раздумья до завтра. Ей казалось, она не сможет спать от возбуждения, как и прошлой ночью, но усталость взяла своё: Принцесса уснула сразу же, как пышно взбитая подушка просела под её измученной головой, и до утра проспала глубоким сном без сновидений.

Первое, что следовало сделать утром, после завтрака в уединении собственной спальни — выяснить, какой сегодня распорядок дня у Короля. Проникать без спросу в его владения Эрика научилась ещё в детстве, хотя никогда не делала этого с тех пор, как выросла и перестала бунтовать против отцовской власти. Но самодельная отмычка для обычного, а вовсе не магического замка на затканной старинной резьбой двери Кедрового кабинета до сих пор хранилась в нижнем ящике бельевого комода. Спрятав отмычку вместе с парой тонких перчаток в карман утреннего платья, девушка отправилась на разведку.

Кратчайший путь из принцессиной башни в Кедровый кабинет частично проходил по изогнутому балкону над зимним садом. В солнечном свете оранжерея выглядела совсем иначе, чем ночью, играла разными оттенками зелени, переливалась экзотическими цветами, журчала фонтанами и вскрикивала резкими голосами тропических птиц. Принцесса, хотя и очень спешила, затормозила на мгновение, чтобы взглянуть сверху на всё это буйство жизни, не скованной снегами и стужей — и заметила среди пальм и саговников фигуры двух человек, поглощённых разговором. На миг ей почудилось, что это вновь любезничают мачеха и брат. Но не успела она возмутиться наглостью любовников, как поняла, что видит не их, а Короля и Мангану, одетого в ярко-красный балахон, который и сбил её с толку. Судя по их позам, беседовали они уже давно и прекращать пока не собирались. «Вот здорово! — обрадовалась без пяти минут взломщица. — Я же как раз успею обыскать кабинет!»

Но тут кто-то взял её за локоть, заставив подскочить от неожиданности.

— Доброе утро, Эрика! — принц Аксель, как обычно, беспечно улыбался во весь рот, но интереса в его глазах стало ещё больше, чем вчера. — Я вас еле догнал!

— Доброе утро, Аксель, — Принцесса аккуратно высвободила руку.

«Ох, как он некстати! Каждая секунда на счету!»

— Позвольте мне поговорить с вами наедине, — вдруг попросил принц.

Негодование превратилось в панику: «Он что, собирается сделать мне предложение прямо сейчас?! Я же ещё не знаю, что ему отвечу!» — поразительно, но со вчерашнего визита в подземелье Эрика даже не вспоминала о предстоящем ей замужестве.

— Простите великодушно, Аксель, я пока занята. Но после обеда мы с вами, конечно…

— Прошу вас, не откладывайте! — взмолился он и снова коснулся её локтя сильными тёплыми пальцами. — Это очень важно!

Голос Акселя разнёсся под стеклянными сводами зимнего сада, Король и Придворный Маг подняли головы на звук.

— Доброе утро, папа! Привет, Мангана! — Принцесса помахала им рукой, имперец вежливо поклонился.

Отец разулыбался в ответ, Мангана скупо кивнул. «Папа придёт в бешенство, если я оставлю принца одного на балконе», — сообразила девушка. Ничего не поделаешь, придётся выслушать будущего жениха прямо сейчас.

— Хорошо, давайте поговорим. Только очень быстро.

— Наедине, Эрика, — повторил Аксель одними губами.

— Идёмте, — кивнула она и повела его в самую старую из библиотек, которой почти никогда не пользовались.

В длинной полутёмной комнате было душно и очень пыльно, столб пыли весело золотился напротив единственного заледенелого окна. Принцесса чихнула и присела на край большого письменного стола у подоконника. Спросив её разрешения, Аксель плотно прикрыл массивную дверь и, скрестив руки на груди, встал напротив девушки. Она заметила, что он смущается и нервничает; в сочетании с его могучим обликом это выглядело забавно. «Ну точно, собрался делать предложение! Силы Небесные, что я ему скажу?!»

— Слушаю вас, милый принц. О чём вы хотели поговорить?

Он глубоко вздохнул.

— Вам, конечно, уже сообщили, зачем я приехал, принцесса?

— Признаюсь, да, — она улыбнулась уголком губ: довольно странное начало для официального предложения руки и сердца.

— Тогда позвольте мне без церемоний задать вам один вопрос.

— Говорите же, Аксель. Я, правда, очень спешу.

— Эрика, хотите ли вы за меня замуж? Только, умоляю, ответьте мне честно! От этого зависит вся наша будущая жизнь!

Она нахмурилась, силясь понять, к чему он клонит. Собирается объявить, что предложения не будет?

— Самое главное, скажите правду. Не бойтесь, что помолвка сорвётся. Не бойтесь обидеть меня словом «нет». И слова «да» не бойтесь тоже, я прибыл сюда за вашим согласием, — упрашивал Аксель, волнуясь всё сильнее и не сводя с неё напряжённого взгляда.

— Нет, я не хочу за вас замуж, Аксель, — проговорила Принцесса после паузы. — Я вообще пока замуж не хочу. Но папа не оставил мне выбора.

И стоило ей так сказать, как принц выдохнул, расслабленно опустил руки, как-то по-новому, благодарно улыбнулся и уселся рядом с нею на край стола, скрипнувшего под его тяжестью.

— Я так и думал, Эрика. Вы не можете себе представить, как я рад!

Девушка удивилась:

— Так и думали? Я что, была холодна с вами? Я чем-то успела вас обидеть?

— Что вы! Нисколько, — вполне искренне запротестовал Аксель. — Вы сама любезность и само обаяние, принцесса. Но… вы всё это время смотрите сквозь меня, понимаете? Вам всё равно, какой я… вам неважно, есть я вообще или меня нет.

— О, простите, — настала очередь смутиться Эрике. — Я не думала, что это так заметно… на меня сейчас столько всего навалилось… Простите, Аксель. Я ещё не успела вас узнать.

— Не стоит извиняться, — покачал головой принц. — Вы необыкновенная девушка. При других обстоятельствах я бы сделал всё, чтобы вы заметили меня, узнали и… оценили. Но дело в том, что я сам… — он порывисто вытащил из-под рубашки цепочку с большим золотым медальоном, который раскрыл перед Эрикой, и молвил с безграничной нежностью: — Вот. Её зовут Анита. Мы любим друг друга.

В медальоне оказалась спрятана прелестная миниатюра, и девушка, изображённая на ней, тоже была чудо как хороша. Молоденькая, едва ли старше Принцессы, пышущая здоровьем и жизнерадостностью, она была похожа на вишенку — круглое личико с ямочками на щеках, огромные тёмные глаза, очаровательные пухлые губы, смуглая кожа, задорные чёрные кудряшки, коротко обстриженные по последней моде.

— Анитина мама родом из Новых Земель, — с прежней нежностью в голосе объяснил Аксель южную внешность своей подруги. — Она балерина. Отец — промышленник… Всего лишь промышленник, хотя и из крупных. Как вы считаете, его императорское величество позволил бы мне жениться на дочери промышленника и балерины?

— Боюсь, что нет, — задумчиво покачала головой Эрика.

— Разумеется, нет. Как только он разведал, что у нас с ней… роман, он сразу же сказал мне, что пришло моё время заключить брак. С моим отцом не очень-то поспоришь, вы же знаете.

Принцесса знала; Джердон Третий не стал бы тем, кто он есть, если бы не умел в любой ситуации добиваться своего.

— Поэтому, когда он сказал о женитьбе, я подумал, что это приговор. Ни одна девушка на Континенте не отказалась бы выйти замуж за сына Императора…

— Кроме меня?

— Я ничего не знал о вас, пока не приехал. Всё, что интересует отца — расширение влияния его Империи. Сейчас ему понадобился союз с Индрией, а тут очень кстати подвернулся я. Он сказал, что мне крупно повезло: такую красивую и умную невесту, как вы, в монарших семьях ещё поискать…

— Примерно то же самое папа сказал мне о вас, — с улыбкой вставила Принцесса.

— …И отправил меня делать предложение, пока меня кто-нибудь не опередил. До того, как мы с вами встретились, я считал, что для нас с Анитой всё кончено.

Аксель снова вздохнул и, умолкнув, закрыл и спрятал за ворот медальон с Анитиным портретом.

— Так чего же вы хотите, принц? — спросила Эрика. — Возвратиться домой, заручившись моим отказом?

— Сохраните меня Серафимы от такой просьбы! — он изумлённо отпрянул. — Ни за что! Если вы мне откажете, завтра же меня отправят куда-то ещё, и вряд ли я сумею объяснить другой кандидатке в жёны то, что объяснил вам. Наоборот, я хотел просить вас ни в коем случае не срывать помолвку.

— Но зачем… — начала было Принцесса, и тут до неё дошло: — Вы хотите обручиться со мной, чтобы защитить себя от новых попыток вас просватать!

— Ну да, — обрадовался Аксель. — Мы обручимся — и будем под любыми предлогами откладывать свадьбу. По Закону, помолвка может длиться три года, а разорвать её мы вправе когда угодно. За три года многое изменится! Как знать, вдруг мне удастся убедить отца не разлучать меня с Анитой? Или вы встретите человека, за которого захотите выйти замуж, а его величество решит, что Индрии выгоден такой брак? В конце концов, если ничего не выйдет, мы можем и пожениться… как часто бывает… — он помрачнел и поиграл желваками, — предоставив друг другу некоторую свободу действий. Но я надеюсь, до этого не дойдёт.

— Ах, Аксель! — у Эрики гора упала с плеч от его слов. — Вы совершенно правы. Обручиться — это лучшее, что мы можем сейчас друг для друга сделать.

Принц просиял и сжал двумя руками её прохладную руку.

— Я не ошибся в вас, принцесса Эрика!

— Папа, наверное, до сих пор в оранжерее, — она от всей души ему улыбнулась. — Ступайте к нему и скажите, что мы поладили. Он джигу станцует от счастья.

«И задержите его, пожалуйста, там подольше, чтобы у меня было достаточно времени на поиски в его кабинете!» — добавила она про себя, но мыслей своих, естественно, не озвучила.

— А сейчас, голубчик, мы с тобой познакомимся поближе! — по лицу Придворного Мага блуждала сладкая улыбка, уши его омерзительно шевелились, а глаза лихорадочно блестели, как будто он опять не спал ночью, предвкушая близкое вивисекторское удовольствие.

«Познакомимся поближе»… Шестым чувством Многоликий угадал, что означают эти слова. Но даже если бы не угадал, «Окно Памяти», похожее на круглое зеркало в волнистой раме, которое установили у него в ногах, самим своим появлением всё бы ему объяснило: Потрошитель пришёл за воспоминаниями пленника. Феликс, вновь пристёгнутый к кровати, предпочёл бы и сегодня ничего не видеть, а потом внушить себе, что ничего не произошло, но его мучитель не собирался ему этого позволить. Мангана наклонил «Окно» таким образом, чтобы его поверхность было видно им обоим, и предупредил:

— Сопротивляться не советую. Я, в любом случае, получу то, что мне нужно, но если ты станешь мне мешать, процесс будет гораздо более неприятным.

Но оборотень и не думал сопротивляться! Наоборот, он намеревался помогать изо всех сил, как ни тошно ему было думать, что алчному взгляду Придворного Мага придётся отдать самое сокровенное. Сейчас важнее всего было удержать в тайне визиты Принцессы. После ночи, проведённой в маетном и рваном тревожном сне, Многоликий уже почти не верил в то, что девушка принесёт ему ключ. Неизвестно, найдёт она его или нет; неизвестно, не передумает ли помогать, предпочтя поверить своему отцу, а не незнакомцу, с которым говорила второй раз в жизни; неизвестно даже, стоило ли вообще на неё полагаться — а может, она привыкла давать пустые обещания? Но пока есть хотя бы крошечная вероятность, что Эрика вернётся, никак нельзя допустить, чтобы Мангана её увидел! Злыдни болотные, пускай он смотрит на кого и на что угодно: на матушку, на домик-развалюху в предместьях Икониума, на пацанов с улицы Мойщиков, на всех женщин Феликса, от Амалии до Иды, пусть следует за своим подопытным куда угодно — лишь бы не различил в «Окне» узнаваемые тонкие черты наследницы трона и не прочёл по её губам заветное: «Я принесу вам ключ, обещаю!»

Поэтому Многоликий без единого возражения позволил надеть себе на голову увесистую сложную конструкцию, прильнувшую к его лбу холодным платиновым обручем. Обруч мгновенно потеплел и начал пульсировать, посылая короткие импульсы внутрь черепной коробки, неприятные, но ещё не болезненные. Голова закружилась, зрение расфокусировалось — окружающий мир заволокло молочным туманом, и только невыразительно-серую поверхность «Окна» впереди видно было с устрашающей чёткостью. Придворный Маг, который, к некоторому облегчению Феликса, тоже пропал из видимости, щёлкнул каким-то переключателем и радостно сообщил:

— Приступаем!

Под еле слышный монотонный гул «Окно» прояснилось, на нём появилось лицо молодой женщины с пышными каштановыми волосами. Женщина устало, но светло улыбалась. У Многоликого защемило в груди.

— Мать? — прохрипел Потрошитель.

— Да.

Шуршание пера по бумаге: Мангана записал ответ в свой журнал.

На глаза навернулись слёзы. Матушка… в те годы она много плакала и хваталась за любую работу, но ещё не болела. Многоликий был даже рад вспомнить свой дом, дышавший на ладан, но ещё пригодный для жилья, который мать изо всех сил старалась сделать уютным. Незатейливые игрушки, сшитые ею в редкие свободные часы. Сладости, что она раз в месяц покупала сыну — усаживала его на колени, гладила по голове и молча смотрела, как он ест…

Но первые воспоминания Феликса, разрозненные и сумбурные, Придворного Мага не заинтересовали, гул прекратился. Щелястый деревянный потолок и серые от старости занавески в мелкий жёлтый цветочек замерли в «Окне», а Потрошитель спросил:

— Ты от неё узнал, что ты оборотень? Это она научила тебя превращаться?

— Нет. Одарённым был мой отец.

— Кто он? Покажи! — встрепенулся Потрошитель.

— Она не говорила, кто он. Я никогда его не видел.

— А сама она? По слухам, Магритт была пришлая…

— Я не знаю, Мангана, — Феликс не лгал. — Я не решался её спрашивать… а потом она умерла, — он хотел избежать расспросов о матери, чтобы сиплый голос Придворного мага не осквернял её имя.

— Ладно. Дальше. Покажи мне, когда и как раскрылся твой Дар.

Загудело снова, изображение поменялось и задвигалось. Голодное и нищее, но наполненное материнской любовью детство закончилось, когда матушка слегла. Многоликий, которого ещё никто тогда так не называл, пытался работать — уборщиком на фабрике, разносчиком газет, мальчишкой на побегушках у рыночных торговцев. Но жалких медных монет, что ему удавалось получить, не хватало даже на клейкий дешёвый хлеб, не говоря уже о лекарствах для матери.

События тех дней он помнил так ярко, словно они произошли вчера.

Его всегда дразнили — за то, что их маленькая семья выделялась своей нищетой даже в бедняцком фабричном посёлке, за его безотцовщину, за нескладность его и странность, за доставшуюся ему от матушки необычную правильность речи. И то сказать, оборванец, изъяснявшийся, как владелец экипажа с фамильным гербом, какие порой проезжали через посёлок, в самом деле, выглядел нелепо. Феликс привык к насмешкам: иногда огрызался, иногда кидался в драку, а чаще не обращал внимания.

Но в тот раз жестокие сверстники мишенью своих насмешек выбрали не его, а матушку. Матушку, именно в эти часы умиравшую! Они окружили его, выкрикивали грязные несправедливые слова и кривлялись; в глазах у него потемнело от ярости, он изготовился броситься на них с кулаками, один против десятерых… И тут тело скрутило судорогой, подобных которой у него отродясь не бывало! Очнувшись, он увидел, как дети, истошно вопя, бегут врассыпную, а в следующий миг понял, что вместо рук и ног у него — тяжёлые медвежьи лапы с глянцевыми чёрными когтями.

— Отлично, отлично, — увидав в «Окне» эти лапы, воодушевился Потрошитель, опять зашуршало его перо. — Дальше… и смотри, не упускай подробностей. Подробности, голубчик, это самое интересное!

Обруч на лбу сжимался сильнее и чаше, голова, шея и плечи начали пылать, в висках стреляло. Многоликий понимал, что дальше будет ещё хуже, но о своей задаче — не дать Мангане увидеть в зеркале последние два дня — не забывал ни на секунду, поэтому подробностей не упускал. Показал и рассказал, как впервые вернул себе человеческое обличье — вернее, оно вернулось само, когда медведь взревел от ужаса громче, чем напуганные им дети. Как несся домой, не разбирая дороги, но решил на бегу, что не станет волновать матушку. Как она догадалась обо всём сама по его виду, как твердила, заливаясь слезами: «Я думала, ты не такой… я думала, проклятый отцовский Дар тебе не достался… ты же знаешь, как страшно быть Одарённым, сыночек…» Он не сказал ей, сколько людей час назад собственными глазами увидели, что он оборотень, уверял, что никогда больше не будет ни в кого превращаться… а ночью её не стало.

Феликс, конечно, знал об опасности, угрожающей всем обладателям Дара, особенно таким бесправным и нищим, как он. Чем реже рождались в мире Одарённые дети, тем больше появлялось желающих забрать себе их магические способности. И вроде бы каждому на Континенте известно было, что Дар нельзя отнять, а можно лишь передать по доброй воле… но Одарённые почему-то пропадали один за другим. Иные из них потом возвращались, не желая признаться, где были и что пережили — возвращались обычными людьми с навсегда потухшим взглядом. Большинство же, увы, исчезало бесследно.

Поэтому, похоронив мать, Феликс поспешил покинуть посёлок, все до единого обитатели которого знали теперь о его Даре, и у него началась совсем другая жизнь, которую ошалевший от восторга Мангана рассматривал теперь, как под лупой. Придворный Маг даже не пытался щадить свою жертву — устройство, читающее воспоминания, заработало в полную мощность, вытягивая в «Окно» всё новые и новые образы. Многоликий, вынужденный давать пояснения, едва шевелил губами. Ощущая, как препарируют его мозг, он сходил с ума от боли и отвращения к самому себе.

Потрошителю, впрочем, не было дело до того, где и как жил мальчишка-оборотень, прежде чем вырос и стал Многоликим, взбудоражившим половину Континента. Но Дар! «Естествоиспытатель» не желал упустить ни одной из множества минут, потраченных Феликсом на то, чтобы научиться управлять открывшимися способностями. Выспрашивал обо всём, не гнушаясь физиологическими деталями, которые гадко и стыдно было вспоминать. Смеялся мерзким кашляющим смехом, наблюдая, как неуклюже ковылял Феликс в обличье летучей мыши, не знающей, куда девать свои мягкие перепончатые крылья. Вновь и вновь рассматривал в «Окне», с какой фантастической скоростью заживают полученные оборотнем раны.

«Я убью его, — равнодушно думал Многоликий, когда его мучитель делал паузу, чтобы отлучиться из клетки. — Я убью его — мне бы только добраться до его горла…» На эмоции сил у него не было.

Час проходил за часом, но пленник давно потерял счёт времени в настоящем — лишь бы в «Окне Памяти» прошлое не летело чересчур быстро! Однако воспоминания детства и юности всё же закончились, а взрослые годы Многоликого Мангана пролистывал, как скучную книгу, лишь изредка задавая вопросы. Когда в «Окне» вдруг появились хоромы градоначальника имперской столицы, Придворный Маг хихикнул:

— Сюда бы королевских дознавателей — вот бы они полюбовались на твои подвиги! Признайся, голубчик, что тебе понадобилось от этого достойнейшего человека?

Едва живой Феликс промолчал, сочтя этот вопрос риторическим.

— Знаю-знаю, ты себя преступником не считаешь… — продолжил за него Мангана. — Но ведь за что-то тебя выперли из Империи? Ума не приложу, как они это сделали…

Изображение дома о восьми колоннах пошло рябью и растаяло, а новая картинка заставила Потрошителя присвистнуть:

— Ого! А мы-то с его величеством голову сломали, гадая, кто сумел найти на тебя управу.

Лампа с абажуром в виде зелёной стеклянной лилии горела на столе в Кедровом кабинете, портьеры были задёрнуты — нынче утром Король сюда ещё не заходил. Отец, и правда, забыл вчера выключить свет, поняла Принцесса. Приди она в Кедровый кабинет ночью, как собиралась, Многоликий уже сейчас был бы на свободе… конечно, при условии, что ей удалось бы найти ключ. Сама не своя от сожаления и досады — не хотелось даже думать, какую цену пленник заплатит за лишний день задержки! — Эрика, спеша и дёргаясь от каждого шороха, натянула перчатки и принялась за поиски.

Как все Одарённые, она умела безо всяких ухищрений отличать волшебные предметы от обыкновенных, хотя и не умела определять природу и свойства волшебства — для этого требовалось особое обучение, которого у неё, разумеется, не было. Слабые бытовые чары распознавались по характерному покалыванию в пальцах, прикасавшихся к предмету. Более сильную магию можно было увидеть глазами — как слабо окрашенное бледное свечение. Могучий древний артефакт Эрика различила бы через каменную стену, но к маленькому ключику, пусть даже старинной работы, следовало подобраться поближе. Поэтому она методично осматривала ящик за ящиком и полку за полкой. Начала с сейфа, открывать который умела, кажется, всегда: ещё совсем крохой запомнила, на какие кнопки и в каком порядке нажимал отец — будто знала, что это знание когда-нибудь ей пригодится. Но в сейфе ничего волшебного не было, кроме Большой Королевской печати и её оттисков на документах. Ничего не было ни в письменном столе, ни в застеклённом шкафу рядом с ним. Оставался ещё ряд стеллажей у противоположной стены, от пола до потолка заполненных папками и книгами.

Один за другим Принцесса ощупывала толстые тома, благо, ей не требовалось ставить лесенку, чтобы добраться до верхних полок. Манускрипты, сохранившиеся с тех пор, когда волшебство ещё не стало редкостью в этом мире, то и дело сбивали её с толку — приходилось вытаскивать их и перелистывать, подозревая, что внутри у них вырезан тайник. Но всё было напрасно — книги оставались книгами, папки из огрубевшей кожи распирало от старых бумаг, а время стремительно истекало… на самом деле, его уже не было вовсе — отец мог вернуться в любую минуту. Но как раз тогда, когда Эрика почти отчаялась и начала изобретать способ заглянуть в карманы Придворного Мага, откуда-то снизу в неё плеснуло магией. Совсем новая книга с надписью «История музыкальных инструментов», невесть как попавшая в кабинет к монарху, словно вибрировала и сама просилась в руки. Девушка потянула её на себя, и точно, за ней обнаружился чистейший источник старинных чар — вертикально закреплённый на стене восьмиугольный ящичек чёрного дерева, на крышке которого было вырезано изображение трёх стеблей камыша, перекрещенных с двумя стрелами. «С одной стороны как камыш, с другой как стрела» — вспомнила Принцесса и чуть не расплакалась от облегчения: похоже, она нашла, что искала!

В ящичке на синем бархате висело несколько разных по размеру, но одинаковых по форме платиновых ключей, и первым порывом Эрики было забрать их все. Но неизвестно, удастся ли вернуть их на место, а ей-то нужен один-единственный ключ, и шут его знает, от каких замков все остальные — что, если какой-нибудь бедолага так и останется заперт в оковах на веки вечные? Поэтому она на секунду прикрыла глаза, вспоминая — Многоликий в кожаных брюках и в тяжёлом неудобном поясе на голое тело крепко-накрепко врезался ей в память, — и сообразила, что к отверстию в замке на поясе подойдёт только самый крупный из ключей. Протянула руку, и он увесисто соскользнул в её ладонь — продолговатое шершавое соцветие камыша на одном конце, гладкий заострённый наконечник стрелы на другом. Принцесса убрала ключ в карман, закрыла ящичек, поставила на место «Историю музыкальных инструментов» и длинно, прерывисто выдохнула.

Она ещё не верила, что у неё всё получилось.

Оставалось только дождаться вечера — того момента, когда Потрошитель, брюзжа и шаркая, скроется в своих покоях с намерением остаться там до утра.

За обедом в узком кругу было объявлено о предстоящей помолвке, после чего произошло ещё одно приятное событие: герцог Пертинад сообщил о своём желании немедленно вернуться домой. Он-де, получил от своей высокочтимой сестры, королевы Межгорного княжества, письмо с просьбой принять участие в завтрашнем министерском совете. Рассыпаясь в цветистых извинениях, он отказался присутствовать на официальной церемонии помолвки их высочеств принцессы Эрики и принца Акселя; багровея, сопя и пыхтя, поздравил их обоих с превосходным выбором; обслюнявил Эрике запястье в прощальном поцелуе; и, загрузившись в просевший под ним автомобиль, отбыл к себе на родину.

Король, крайне довольный удачным сватовством имперского принца, был таким предупредительным и ласковым с дочерью, каким она тысячу лет его не видела.

— Вот теперь, моя дорогая девочка, ты, и правда, можешь просить у меня всё, что захочешь! — сказал он, обнимая Эрику за плечи.

— Спасибо, папа, у меня всё есть, — ответила она, улыбаясь.

Получить от него то, в чём она нуждалась по-настоящему, Принцесса больше не рассчитывала. А после того, что она вчера услышала от Многоликого, смотреть на отца и говорить с ним ей было трудно.

Мангана снова пропустил обед, явился только к ужину и так же, как и Скагер, лоснился сытостью и довольством, но вряд ли имел для этого те же самые причины — Эрика предпочла не думать, чем сегодняшний день осчастливил Придворного Мага. Нервозность её всё усиливалась, по мере того как ужин затягивался. Ничего не значащий разговор удерживал людей за столом, как размазанный клей — по крайней мере, ей так казалось. Ингрид соловьём заливалась о том, что выбор свадебного платья — самые приятные хлопоты в жизни женщины, и предлагала Эрике свою помощь: «Поверь, я любую серую мышку сумею сделать неотразимой!» Братец отпускал дурацкие шуточки, переглядываясь с мачехой и предлагая ей не торопить события — и взгляды эти казались Принцессе свидетельством неведомой интриги, сплетённой против неё. Аксель улыбался каждому из присутствующих по очереди и время от времени успокоительно пожимал под столом принцессину руку. Мангана постукивал чайной ложкой по краю блюдца и с ухмылочкой бормотал что-то себе под нос. Король отвечал на улыбки, смеялся шуточкам сына, подкладывал жене мороженого, а на Придворного Мага почему-то посматривал снисходительно, словно тот допустил ошибку, которую его величество милостиво готов простить. Мангана, впрочем, никак на это не реагировал, погружённый в свои необычайно приятные мысли. И, наконец, пренебрегая этикетом — никому другому из обитателей Замка такого не дозволялось, — именно он первым закончил ужин — отодвинулся от стала и заявил:

— Господа, у меня сегодня был прекрасный, но крайне утомительный день. Надеюсь, никто не против, если я вас покину?

«Пора», — сказала себе Эрика.

«Ты себя преступником не считаешь…» — естественно, Феликс не считал! Он даже вором быть не захотел, хотя на улице Мойщиков, где он рос, красть не считалось зазорным — наоборот, кошелёк из кармана пузатого господина или саквояж из кареты дамочки в мехах становились предметом хвастовства. Мальчишкой ему случалось воровать еду, покуда он не освоился со своим Даром и не понял, что теперь никогда не будет голодать, ибо может есть что угодно — главное, принять подходящее обличье. Он легко бы разбогател за чужой счёт, ведь запертых дверей для него не существовало, и жил бы, наверное, припеваючи, но вместо этого выбрал трудный путь. Зарабатывал как придётся и тратил заработанное на книги, прятался в тёмных углах городских школ, а позже — университетских аудиторий, жадно хватаясь за любые знания, чтобы получить профессию. Быть может, он бы и выучился таким необычным способом чему-нибудь вроде юриспруденции — но вовремя понял, что умрёт от скуки, если его ежедневным нарядом станет адвокатская мантия.

И потому взамен, постепенно и как будто исподволь, Феликс превратился в специалиста по особым поручениям. Проникнуть туда, куда мог проникнуть только он. Подсмотреть и подслушать. Доставить письмо и принести ответ. Напугать, удивить, озадачить… Применение для его Дара находилось всегда, и в людях, готовых щедро платить за особые поручения, недостатка тоже не было. Секрет своего успеха заказчикам он не раскрывал, но самые смышлёные наверняка догадывались, с кем имеют дело. Феликса это не слишком тревожило — он был умён и ловок, и давно перестал бояться охотников за чужими Дарами.

«Не перестал бы, — думал он теперь, пришпиленный к лабораторной установке Манганы, — не угодил бы в лапы к одному из них!»

Но ни на день Феликс не забывал, как на могиле матери поклялся стать защитником бесправных и бедных. Чем старше он становился, чем больше узнавал о мире, тем ясней понимал, что этот мир, должно быть, вот-вот треснет по шву — настолько он переполнен несправедливостью и ложью! Право сильного здесь было первейшим из всех прав, а сила — у того, у кого есть деньги и титул. Однажды начав возвращать людям то, что было у них неправедно отнято, Феликс уже не мог остановиться. Так и жил, беспрестанно перемещаясь с места на место, в двух качествах. Заказчики особых поручений выходили на него через проверенных друзей; к тем же, кто нуждался в помощи, Многоликий являлся сам. Полиция знала о нём, но ему было наплевать на полицию. В Империи он чувствовал себя в безопасности — она казалась ему достаточно большой, чтобы там всегда можно было затеряться.

До того момента, который с таким интересом рассматривал сейчас в «Окне Памяти» Придворный Маг.

Это была середина осени, время прозрачного горького воздуха и шороха медных листьев под ногами. Последний месяц Многоликий провёл в Икониуме, раздумывая, как проучить мздоимца и вора — здешнего градоначальника. План был уже готов и ждал воплощения в жизнь нынче вечером. Не зная, когда и где после этого удастся вернуть себе человеческий облик, Многоликий решил пообедать в хорошем ресторане. Он сидел у окна, разглядывая нарядных прохожих и медленно падающие на тротуар листья, резал аккуратными ломтиками сочную отбивную в хрустящей корочке и запивал её ледяным пшеничным пивом, когда за его столом вдруг без спроса возник какой-то человек. Феликс поднял глаза, недовольный вторжением — и кусок застрял у него в горле.

Перед ним сидел император Джердон Третий собственной персоной.

Оборотень моргнул, уверенный, что ему померещилось.

Император никуда не делся. Положил на стол расслабленные ладони и смотрел цепкими голубыми глазами на своего визави, изгибая тонкие губы в присущей ему ускользающей полуулыбке.

Феликс ещё раз моргнул и покосился на ресторанный зал. Император не отличался эффектной наружностью — он не был ни высок ростом, ни широк в плечах, его бледное гладко выбритое лицо, в чертах которого просвечивало что-то лисье, не притягивало взгляд, — но не узнать правителя Империи было невозможно! Однако и посетители, и официанты ресторана как будто не замечали его, ни единым жестом не обнаруживая своего удивления.

— Нет, господин оборотень, — негромко проговорил Джердон. — Невидимым я быть не умею. Просто все, кто сейчас вокруг — мои люди… Они, — кивнул он на двух толстяков в дорогих перстнях, обсуждавших дела за соседним столом. — И она тоже! — махнул рукой в сторону молоденькой подавальщицы с двумя полными пивными кружками в одной руке и заставленным тарелками подносом — в другой. — Разумеется, и они, — показал на мужчин и женщин, фланирующих за окном. И добавил со значением: — Мыш-шь не проскочит, господин оборотень.

У потрясённого Многоликого слова застряли в горле.

— Молчишь? И правильно, — приподнял бровь Император. — Молчи и слушай. Я устал от донесений о твоих новых художествах и о том, что ты в очередной раз исчез. Люди ропщут. Одни говорят, что ничего не стоит моя полиция, которая никак не может тебя поймать. Другие говорят, что толку нет от моего правосудия, раз ты вынужден выполнять его функции. Люди ропщут, Многоликий. Мне это совсем не нравится.

— Я… арестован? — наконец, смог выговорить Феликс.

— Нет, — тень улыбки снова прошла по лицу Джердона. — Пока нет. Я не хочу сажать тебя на цепь. Мне даже немного жаль, что сегодня ты не сделаешь задуманного… каналью градоначальника давно пора окоротить. Но этим я займусь сам. А ты немедленно покинешь Империю и больше ни-ког-да здесь не появишься. Ясно?

— Ясно, ваше величество, — хрипло сказал Многоликий.

И он бежал из Империи в тот же день, не размышляя и не сомневаясь — персона Джердона Третьего к сомнениям не располагала ни в малейшей степени. Феликс сделал бы то, что ему велели, даже если бы неожиданный собеседник не вспомнил о «каналье градоначальнике». Осведомлённость же Императора в этом вопросе напугала Многоликого по-настоящему — он был вполне уверен, что о своих планах никому не рассказывал, и не мог даже предположить, откуда о них узнал Император.

Три последних месяца, проведённых Феликсом в Индрии, Мангана просмотрел бы за несколько минут, но, похоже, в конце концов, утомился и он — а может, ему попросту не терпелось поделиться увиденным с Королём. Пленник был так измучен и обессилен, что уже толком не сознавал, где он и что с ним происходит, в ушах стоял звон, перед глазами, сливаясь друг с другом, плавали багровые пятна, но слова Придворного Мага: «На сегодня хватит!» — он и расслышал, и понял. Непроизвольный вздох облегчения, вырвавшийся из его груди — лицо принцессы Эрики в «Окне» так и не появилось! — Потрошитель истолковал по-своему.

— Напрасно радуешься, голубчик! — просипел он издалека, должно быть, уже из коридора. — Самое интересное у нас с тобой впереди.

Освещение в клетке погасло, решётка бухнула, закрываясь, в ржавом замке со скрипом повернулся ключ, и наступила тишина.

Феликс не знал, сколько времени прошло, прежде чем он снова стал способен воспринимать реальность. Давящей конструкции на его голове и прилагавшегося к ней приспособления на кровати, само собой, уже не было, конечности были свободны, но голова разрывалась от боли, и всё тело ныло, словно его сжимали и выкручивали исполинские руки. Хуже всего было то, что повреждённая нога болела тоже, ничуть не меньше, чем вчера — недавнее переохлаждение, скудный сон и скудная пища, а особенно Манганины эксперименты регенерации совершенно не способствовали. Значит, что? Значит, даже если Принцесса принесёт ключ, ни в какое мелкое проворное существо, вроде геккона, умеющее лазать по вертикальным стенам, Многоликому не превратиться — на трёх лапах далеко не убежишь. Придётся просить девушку, чтобы она вытащила его на поверхность. Ладно… если она принесёт ключ, такую-то малость для пленника сделать вряд ли откажется. Сложность в другом: какого размера должен быть зверь, который протиснется сквозь решётку и при этом сможет передвигаться самостоятельно? Расстояние между прутьями меньше ладони… Кот? Кролик? Хомяк? Хорёк? А если каких-то зверей она боится?..

Обрывки мыслей слипались бесформенной грудой, рассудок путался, рождая причудливые образы: зелёный хорёк, похожий на ящерицу — или ящерица, похожая на хорька? — удирал от кролика с пушистым и длинным кошачьим хвостом — или от кота с кроличьими ушами? — а кролик шипел и плевался, выбрасывая вперёд язык, бесконечный, как у хамелеона. Превратиться в такую химеру и остаться ею до конца жизни! — представил вдруг Многоликий, содрогнулся и выдернул себя из бреда.

Бред-то, конечно, бред — но если сил хватит только на одно превращение, какое-то время придётся оставаться зверем, причём зверем раненым. Не хотелось ни прятаться где-нибудь в Замке до полного выздоровления, ни, тем более, сдохнуть сегодня же ночью в сугробе под стеной. Поэтому Феликс медленно и осторожно, чтобы не расплёскивать боль, повернул голову к столу. На столе, как он и ожидал, стояли кувшин и миска — уморить свою добычу голодом Потрошитель всё же не собирался. «Я должен поесть, — решил пленник. — Чем больше я съем, тем быстрее приду в себя!» От запаха скверной еды тошнило, тело не слушалось, но Феликс кое-как подобрал руки и попытался приподняться на локтях. Ещё одно усилие… и ещё… ещё чуть-чуть, и можно будет ухватиться за край стола, дальше проще… но тут в глазах у Многоликого потемнело, и он потерял сознание.

…Да и страшно в них было тоже — в этих заброшенных коридорах и вентиляционных колодцах, страшно, чего греха таить. Не так, чтобы всё внутри каменело от страха и нельзя было ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни шагнуть… не так, конечно, но всё-таки страшно. Была бы Эрика парнем-задирой, способным выйти в одиночку против пьяной компании, или матросом, которому доводилось взбираться на мачту посреди бушующей стихии, или хотя бы раз скакала наперегонки, каждую секунду рискуя свалиться с лошади, она узнала бы этот своеобразный страх, похожий на пузырьки шампанского в крови. Но в «золотой клетке» замка Эск опасных развлечений не было, поэтому Принцессе казалось немного странным то удовольствие, какое она получала, перемещаясь из своих покоев в подземелье и обратно.

Когда она ребёнком исследовала Замок, в подземных переходах ещё горели магические светильники, но с тех пор большинство из них погасло, и двигаться приходилось почти в полной темноте — фонарь, не привлекая к себе внимания, Эрике раздобыть было негде. Большую часть пути она летела на ощупь, считая повороты и выбоины в каменных стенах. Шесть поворотов. Одна за другой, две широких отвесных трубы, где лететь нужно медленно, чтобы не удариться о пол или потолок — а на спуске крепко прижимать к себе одежду, чтобы она не мешала и не пачкалась. И ещё один поворот, за которым открывался длинный коридор тюремной части подземелья. Позавчера, выскользнув из второго колодца, летунья забыла приземлиться, чем и выдала свой Дар Многоликому. Сейчас, ощущая спрятанный за пазухой волшебный ключ, она представляла себе, как пленник бродит по своей клетке, и веря, и не веря в спасение и напряжённо вслушиваясь: не раздастся ли в тишине подземелья шелест женского платья без обыденного аккомпанемента шагов?

Эрике сладко было думать, что это страшное ожидание вот-вот закончится.

Каково же было её удивление, когда она увидела, что Многоликий спит!

— Эй! — позвала она. — Просыпайтесь! Ключ у меня.

Он не открыл глаза и не двинулся. Принцесса прильнула к решётке и прибавила голосу громкости:

— Многоликий!

Никакой реакции. Она всмотрелась в лицо мужчины: провалившиеся глаза и щёки, беспомощно распахнутый рот — и на миг похолодела: умер?! Но нет, грудь его вздымалась, он дышал, поверхностно и редко.

— Многоликий!!! Проснитесь! Ключ у меня!

Только бы не начать кричать, иначе здесь наверняка появится стража. «Как позвать его, чтобы он меня услышал?.. Силы Небесные, я даже имени его не знаю!»

— Многоликий! Миленький! Да очнитесь же!

Ничего не менялось. Как отпереть клетку, чтобы зайти в неё и потормошить беднягу оборотня, Эрика не понимала. У неё подкосились ноги, она сползла по решётке, опускаясь на колени… и вдруг заплакала — от всего сразу, случившегося с нею за эти дни. От нестерпимой жалости к человеку, которого она, кажется, так и не смогла спасти. От того, что спасение сорвётся из-за такой нелепости. От того, что вчера её задержала глупая зелёная лампа на папином столе, и от того, что непонятно, как теперь держать себя с папой и разговаривать с ним, а он не верит ей, а мачеха и брат задумали что-то против неё… Слёзы лились сами собой, Принцесса никогда не плакала, чтобы чего-нибудь ими добиться — отец был равнодушен к ним, даже когда она была маленькой. Девушка звонко и отчаянно всхлипнула — и тут случилось чудо! Многоликий пошевелился, застонал и разлепил веки.

— Ваше высочество…

— Ключ! Ключ у меня, — воскликнула она, снова всхлипнула и вскочила на ноги.

Он сел. Видно было, каких чудовищных усилий стоило ему оторвать голову от подушки, взгляд у него был мутный.

— Вставайте же! Давайте снимем пояс!

Рывком поднялся, сильно припадая на левую ногу, хватаясь за кровать и стену, перекинул тело к решётке и привалился плечом к ней. Эрика просунула руку сквозь решётку, подняла край его арестантской робы, достала ключ и вставила остриё стрелы в отверстие плоского замка. Замок мелодично щёлкнул, магический пояс с тяжёлым стуком упал на пол.

— Вы свободны, — выдохнула она.

— Сперва я должен отсюда выйти, — пробормотал Многоликий, язык у него заплетался.

Издалека донеслись неясные звуки, похожие на гомон и хлопанье дверей — должно быть, шум в подземелье наконец встревожил стражу.

— Так выходите скорее! Вы же можете стать кем угодно…

— Кем угодно? Могу… но если мне не хватит сил снова стать человеком… А, ладно…

Он сделал безнадёжное движение рукой — и вдруг исчез.

В первый миг Эрика не поняла, что произошло. В изумлении отодвинулась от решётки, посмотрела вниз — и увидела на полу клетки маленького ослепительно-белого пушистого зверя с чёрным кончиком хвоста. Горностай попытался подняться на лапы, но не сумел — завалился на левый бок. Голоса и шум приблизились. Девушка без лишних раздумий вытащила зверя из-за решётки, прижала его к груди и кинулась к потайному ходу.