Запретный рай

Глава вторая

Эмили знала от отца, что первые католические миссионеры высадились на Маркизских островах еще в прошлом веке. Однако задача обратить туземцев в Христову веру оказалась не такой простой, как представлялось на первый взгляд. Хотя миссионеры изо всех сил старались расположить полинезийцев в пользу Франции, обучить их языку, ввести новые обычаи, большинство островитян оставались равнодушными к чужой религии и культуре.

В 1836 году к архипелагу подошел военный корабль. На этот раз туземцы оказались сговорчивее — им было нечего противопоставить французским пушкам. Хотя адмирал Дю Пети-Туар и объявил Маркизские острова протекторатом Франции, чтобы сломить сопротивление местных жителей, ему не раз пришлось применять военную силу.

Между тем, после того, как французы упустили возможность колонизировать Новую Зеландию, уступив ее Великобритании, правительство короля Луи-Филиппа решило наверстать упущенное в Океании. Был подписан указ об основании здесь военно-морской базы. Выбор пал на Маркизские острова, имеющие удобные бухты и расположенные на скрещении многочисленных морских путей. Архипелаг предполагалось захватить либо путем уговоров местных вождей, либо с помощью силы.

Запугиванием, подкупом и обманом французам удалось заставить туземного правителя острова Нуку-Хива подписать акт о повиновении. Однако Тахуата, Хива-Оа и другие отдаленные острова до сих пор находились под единоличной властью племенных вождей, которые не собирались отдавать свои земли чужакам. Рене Марен всерьез полагал, что осталось не более пяти-шести мирных месяцев, после чего здесь может разразиться кровавая бойня.

Отдавая дочь замуж за молодого вождя Атеа, Лоа не только обеспечивал ее счастье, но и укреплял союз двух племен.

Посланник с Хива-Оа прибыл несколько раньше арики и его свиты, потому у Моаны была возможность подготовиться к встрече жениха.

Эмили с удовольствием наблюдала за тем, как служанки помогали Моане закрепить на лбу широкую повязку, украшенную крупными жемчужинами и радужными перьями, нацепить пояс с арабесками, вырезанными из черепашьих панцирей, а также надеть передник из узких перламутровых пластинок.

Глаза юной невесты блестели от радостного возбуждения. Благоухающий кокосовым маслом поток волос струился почти до колен.

Едва Моана завершила свой туалет, торжественная процессия во главе с вождем Лоа направилась к берегу.

Большая лодка огибала риф, издали казавшийся гигантским жемчужным ожерельем, брошенным на голубой ковер океана. Волны прибоя разбивались о выступавшие из-под воды коралловые острия, рассыпаясь в воздухе веером брызг. В окружении бесчисленного множества мертвых сородичей теснились живые кораллы, стелились шелковые ленты и кружевные скатерти неведомых подводных растений.

Когда лодка подошла ближе, Эмили расслышала стройное пение гребцов и что-то похожее на молитву, громко произносимую пожилым, сплошь покрытым татуировками человеком, очевидно, жрецом.

Вождь стоял на носу. Его головной убор издали напоминал епископскую митру, грудь украшало ожерелье из острых акульих зубов, сверкавших на солнце, подобно алмазам.

Когда лодка достигла мелководья, он перешагнул через борт и направился к берегу. Эмили чудилось, будто он идет по воде, до того величественной и одновременно легкой была его походка.

Едва Атеа ступил на берег, вожди обменялись долгими и сложными приветствиями.

Пользуясь тем, что жених Моаны поглощен церемонией, Эмили с любопытством разглядывала его. Лишенное каких-либо пороков, даже малейших пятен (кроме таинственных узоров татуировки на предплечьях), золотисто-коричневое тело Атеа могло послужить отличной моделью любому скульптору.

Волнистые волосы, как и грива Моаны, поражали своей густотой, а зубы были белее и крепче слоновой кости.

Момент, когда Атеа наконец заметил присутствие европейцев, Эмили запомнила на всю жизнь.

Он впился в нее взглядом, и ей чудилось, что этот взгляд прожигает дыры в ее душе. Глаза Атеа были черны, как тропическая ночь, они казались поразительно чужими и даже больше — враждебными.

Его сила обволакивала Эмили и затягивала в темную пучину. Так вот что такое мана! Странно, что она не ощущала ее в отце Моаны, хотя он тоже был вождем. Быть может, причина заключалась в том, что в отличие от Атеа Лоа не был ни молод, ни красив?

Арики с Хива-Оа что-то быстро и негромко произнес, и Рене переспросил:

— Что он сказал?

— Что белые люди не являются нашими правителями, — немного смущенно сообщил Лоа.

— Мы с дочерью приехали лишь затем, чтобы изучать ваши обычаи, — промолвил Рене, обращаясь к вождю Хива-Оа, но Атеа не удостоил его ни ответом, ни даже взглядом.

— Моана утверждала, что этот человек хорошо знает французский. Почему же он не говорит на нашем языке? — шепнула Эмили отцу.

— Не считает нужным. Кто мы такие, чтобы он снисходил до нас? В его глазах мы ничего не стоим.

— Какой он высокомерный!

Рене пожал плечами.

— Ничего не поделаешь, noblesse oblige[3]! Он должен беречь свою ману.

— А что с ней может случиться?

— Боги дают силу, боги ее отнимают. Арики может утратить ману, если поведет себя не так, как приличествует благородному человеку, проявит трусость в бою или поставит личные интересы выше интересов племени.

К Атеа подошла сияющая, довольная Моана. Они великолепно смотрелись рядом, и Эмили не понимала, что вызывает ее раздражение: физическое совершенство этих людей, заносчивость молодого вождя или… отблеск счастья, какое ей самой едва ли суждено изведать.

Туземцы обменивались дарами, танцевали, пировали, тогда как Эмили вновь пребывала в своем пасмурном мире. Впервые за много дней она вспоминала Париж с громадами домов из серого камня, железными оградами и узкими сумрачными переулками, свой мраморный в трещинках умывальник и фарфоровый кувшин со щербинкой. Кровать с покрывалом из пестрого репса, под которым так уютно мечтать и оплакивать мечты, ряды книг с неповторимым запахом старой бумаги и кожи.

Вечером, когда они с Моаной пошли купаться к водопаду, Эмили спросила, вспоминая полный неприкрытого сладострастия танец, который девушка исполняла на празднике перед своим женихом:

— Наверняка ты с нетерпением ждешь свадьбы?

Выбравшись из пенной чаши, Моана выжимала локоны, скручивая их в толстый тугой жгут, вытирала тело, чтобы затем умастить его пахучими притираниями, принесенными в большой круглой раковине.

— Да. Во время нашей близости Атеа поделится со мной частью своей божественной силы, которая в конце концов пробудит во мне новую жизнь, — с воодушевлением произнесла девушка.

Эмили вспыхнула.

— Ты мечтаешь только об этом, а не о… любви?

— Разве есть другая любовь?

— Конечно, та, что живет в сердце. Можно любить душой, а не телом.

Моана задумалась.

— Даже если ты права, разве это может быть приятнее?

Услышав ее ответ, Эмили начала понимать, почему католические священники потерпели неудачу с туземцами. Она вновь вспоминала слова отца: «Любовь в полинезийском языке обозначается словом here, что значит «совокупляться». Миссионеры попытались заменить его словом aloha, что не совсем верно, потому что aloha переводится как «сочувствие» или в лучшем случае «симпатия». Тогда они стали употреблять вместо слова «любовь» слово «сердце», хотя маркизцы никак не связывают чувства с этим органом».

— Думаю, может, — сказала Эмили, после чего решила привести последний довод: — Ты ведь тоже не знаешь, что такое плотская связь?

На лице Моаны отразилось сомнение. Казалось, ее раздирают некие противоречивые чувства.

— Я расскажу тебе секрет, о котором никто не должен знать, — наконец прошептала она. — Я ходила в лес с одним юношей из нашего племени, мы провели вместе целый день. Мне хотелось узнать, так ли приятно то, о чем говорят другие девушки. Разумеется, я предупредила его, чтобы он не лишал меня девственности, и он сдержал слово. Мы прижимались телами, я позволяла ему трогать себя везде. Мне было очень хорошо, я никогда не испытывала ничего подобного. И теперь я могу представить, что испытаю, когда мужчина овладеет мной по-настоящему.

В эти минуты Эмили почувствовала то же самое, что ощутила, когда впервые соприкоснулась с маной: картины, которые явило ее воображение, одновременно завораживали и ужасали. Ее захлестнул стыд, сквозь который невольно пробивалось любопытство. Девушка понимала, что проиграла в споре: в отличие от Моаны она не имела опыта ни душевной, ни физической любви.

— А если он проболтается? — это было все, что она могла сказать.

Моана гордо тряхнула головой.

— Не посмеет, если не хочет смерти.

— Почему ты выбрала его? Он тебе нравился?

— Да.

— Больше, чем Атеа?

— Никто не может нравиться больше Атеа, потому что он арики.

— А если б он был уродлив и стар?

— Отец никогда не выдал бы меня за такого человека.

Из-за приезда гостей и последующего праздника они отправились купаться поздно, потому вернулись в хижину уже на закате, яркие отсветы которого пробегали по каменным кручам и древесным кронам.

— А вождь может уединяться с кем-то до брака? — это было последнее, о чем Эмили решила спросить сегодня.

— Да, с любыми женщинами. Но в жены он имеет право взять только знатную девушку, вроде меня.

Атеа надлежало прожить на Тахуата три дня и вернуться на остров через месяц, когда должна была состояться свадьба. Все эти дни прошли в непрерывных празднествах, так что молодой вождь ни на минуту не оставался наедине с невестой. Впрочем Эмили казалось, что он поглощен только собой.

Потому она несказанно удивилась, когда Атеа заявил, что хочет побеседовать с Рене.

Француз и полинезиец встретились в тени кокосовых пальм, овеваемых жарким ветром. В паре футов волны лизали берег, но они были бессильны дотянуться до сухого ствола, на котором сидел Атеа. На сей раз на нем не было ни пышного головного убора, ни многочисленных украшений, ни многослойных одежд, служивших мерилом и демонстрацией особого положения, — лишь набедренная повязка из тапы и ожерелье из акульих зубов.

Рене низко поклонился человеку, который был моложе его в два раза, и с разрешения вождя присел на корточки рядом с ним.

— Что происходит на Нуку-Хива? — без предисловий спросил Атеа.

— Не знаю. В этот раз я туда не заезжал.

— Но вы наверняка что-то слышали?

Рене вздохнул.

— Сейчас французы заняты тем, что выясняют отношения с англичанами. Однако думаю, через несколько месяцев они двинутся к Хива-Оа.

— В вашей стране часто меняется власть. Кто правит сейчас?

— Король Луи-Филипп.

— Это надолго?

— Полагаю, нет, но для вас не будет большой разницы. Любое правительство не откажется от желания основать на ваших островах морскую базу.

— А мы не отступим от решения до конца защищать наши земли.

Рене подумал, что лучше сказать правду:

— Что вы будете делать, когда к Хива-Оа подойдет корабль с пушками?

На лице Атеа не дрогнул ни один мускул.

— Корабль нам не страшен. Он не может плавать по суше. Мы уйдем вглубь острова, и пушки нас не достанут.

— Солдаты высадятся на берег и пойдут следом за вами.

— Мы знаем наш остров, а они — нет. Мы спрячемся в зарослях, а они заблудятся в них. А еще на Хива-Оа построена крепость, в которой можно укрыться. Она расположена на холме, и с нее удобно метать камни.

— У французов есть ружья.

— У нас тоже. Сто ружей и двести воинов, умеющих из них стрелять.

Рене онемел от изумления. О таком он слышал впервые!

— Где вы взяли оружие?!

— На Нуку-Хива. Я продал самый лучший жемчуг, а на вырученные деньги купил ружья.

— Вы ездили туда как вождь?

— Нет, как обычный человек. Благо я знаю язык белых людей.

— Да, у вас неплохой французский, — пробормотал Рене. — Я слышал, вы также умеете читать и писать?

— Пришлось научиться, хотя это было нелегко. Я должен знать то, что знают мои враги.

— Я вам не враг. Я ученый. Я уже говорил: мы с дочерью приехали сюда, чтобы изучать ваши обычаи.

— Зачем это вам? — недоверчиво произнес Атеа.

— Я мечтаю написать книгу об Океании, чтобы другие люди могли прочитать о народах, населяющих окраину мира.

— Нам не нужно, чтобы кто-то знал о нас. Я хочу, чтобы белые навсегда забыли дорогу сюда.

— Кто научил ваших людей стрелять? — поинтересовался Рене, дабы уйти от скользкой темы.

— Я. За хорошую плату один белый человек с Нуку-Хива показал мне, как обращаться с оружием; вернувшись на свой остров, я передал эти знания десятерым соплеменникам, каждый из них обучил еще пятерых и так далее. Армия была создана в очень короткий срок. Разумеется, получалось не у всех. Сложнее всего было избавиться от страха перед железными палками, которые изрыгают огонь и убивают на расстоянии. В конце концов я отобрал самых способных и смелых воинов. Ваши люди привыкли видеть кучку бамбуковых хижин и горстку пугливых людей. На сей раз вместо этого они встретят на своем пути укрепления и хорошо обученных солдат.

— Я восхищаюсь вами, — сказал Рене, — и вместе с тем хочу заметить, что сопротивление арики на Таити, Нуку-Хива и других островах все-таки было сломлено.

— Этих вождей белые подкупили обещаниями и побрякушками. В отличие от них, я думаю не о себе, а о своем народе.

— А как же люди с Тахуата? В отличие от вас у них нет ни огнестрельного оружия, ни крепости.

— К сожалению, мне не удалось убедить вождя Лоа в необходимости воевать по-новому, — ответил Атеа и добавил: — Я знаю, что вы нам не враг. В противном случае я не открыл бы вам свои тайны. Завтра я уезжаю с Тахуата и приглашаю вас на свой остров. Я хочу, чтобы вы посмотрели на то, что я сделал, и оценили это.

Рене развел руками.

— Вождь Атеа, я мирный человек и ничего не понимаю в военном деле!

— Тем не менее у вас взгляд европейца. Только на несколько дней, после чего вас отвезут обратно.

— Хорошо, — сказал Рене и спросил: — Можно со мной поедет моя дочь?

Атеа кивнул, причем так, будто речь шла о какой-то незначительной вещи.

Узнав об этом, Эмили искренне возмутилась:

— Какое право он имеет распоряжаться нами?! Ты гость вождя Лоа!

— Я не мог ему отказать, — примирительно произнес Рене и заметил: — Этот парень далеко пойдет. Тут дело не в мане, просто он очень прозорлив и умен. Я впервые встречаю полинезийца, который способен выйти за рамки извечного восприятия мира.

Эмили подумала о том, что отец прав. Та же Моана ни разу не задала вопрос о ее жизни в Париже. Туземку интересовал лишь ее собственный мир.

— Почему я должна ехать с тобой? И как это будет выглядеть? Моана останется здесь, а я отправлюсь в гости к ее жениху!

Рене рассмеялся:

— Она достаточно умна для того, чтобы не видеть в тебе соперницу. А я должен быть уверен в том, что тебе ничего не угрожает.

— Ты прав, — сказала Эмили, — я тоже не хочу расставаться с тобой.

Они отчалили от острова, когда горизонт только-только зарделся зарей и океан еще дышал прохладой.

Хотя лодка Атеа была довольно вместительной, едва они очутились в открытом океане, она показалась Эмили хрупкой скорлупкой. Девушка с замиранием сердца то смотрела на надвигающиеся волны, то оглядывалась на отдалявшийся остров.

Когда зубчатые скалы Тахуата исчезли вдали, путешественникам пришлось познать подлинный нрав водной стихии. Густая пена взмывала над головой, острые брызги хлестали по лицу, соль и солнце слепили глаза. Эмили с трудом удерживала в руках зонтик и зажмуривалась всякий раз, когда лодка оседлывала волну, а потом скатывалась с нее, словно с горы.

Вокруг резвились дельфины, стаи серебристых летучих рыбок, а однажды из воды показался острый гребень акульего плавника.

Лодка вождя была инкрустирована перламутром и украшена сложной резьбой. Глядя на бесстрастное лицо и широко раскрытые глаза Атеа, внимательно обозревавшие океанские просторы, Эмили спросила отца:

— Как туземцы ориентируются в океане?!

— Они не способны объяснить это чудо, а мы не можем понять! — ответил Рене, пытаясь перекричать шум волн. — Полинезиец всегда знает, где находится его судно. Они распознают это по полету птиц, по колебаниям лодки, форме волн, по водоворотам над рифами, не говоря о звездах и направлении ветра. Они знают небесную карту как свои пять пальцев. А вообще это у них в крови.

Эмили еще издалека увидела, что Хива-Оа гораздо больше, чем Тахуата. Грозные горные вершины, напоминавшие огромную крепость, вздымались все выше и выше по мере того, как лодка приближалась к острову. Изумрудные леса на холмах казались сказочной декорацией. Вдоль кромки рифа бесновался прибой; сотни птиц прокладывали путь по ослепительно голубому небу, устремляясь к своим гнездам на скалах.

У берега было гораздо мельче, и путешественники могли разглядеть множество морских обитателей, деловито кишащих на дне. Эмили обратила внимание на странных существ, извивавшихся подобно водорослям и напоминавших толстых черно-зеленых змей. Рене сказал, что это хмурены, океанские хищники с ядовитыми зубами.

Берег Хива-Оа, как на Тахуата, был усеян мелким белым песком, пустыми раковинами, скорлупой кокосовых орехов и мертвыми сучьями, да и деревня оказалась удивительно похожей на поселение на-ики.

После морского путешествия Эмили мучила жажда, и она с радостью выпила кокосового молока. Здесь кормили тем же самым, что и у вождя Лоа, и девушка отметила, что начинает тосковать по европейской кухне.

Осмотрев внушительную крепость и новенькое оружие, Рене выразил величайшее одобрение, не приняв во внимание, что все это предназначалось для обороны от его соотечественников. Судя по всему, он всецело пребывал на стороне полинезийцев.

Проводя время с Рене, молодой вождь не обращал ни малейшего внимания на его дочь. Эмили полагалось находиться в женском обществе, потому ее отправили в хижину какой-то знатной островитянки, которая не знала ни слова по-французски и не имела понятия, как услужить гостье.

Эмили откровенно скучала на Хива-Оа. Ей не хватало Моаны, их разговоров, прогулок и купаний, и она не могла дождаться, когда истечет злополучная неделя и Атеа отправит их с отцом обратно на Тахуата.