Зайнаб

Сказание гадалки

Тагиру, хотя по роду профессии чабану, за шесть лет надо было научиться привыкать вставать с утренней зарей, но он и так не отвык от юношеской привычки крепкого сну по утро. В первые дни, когда старший чабан, дядя Мурад взял его к себе своим помощником, пытался отучить от утреннего сна: обливал водой, вытаскивал из постели за руку, к утренней заре к нему в постель подкладывал ледяные глыбы, — у него так и ничего не получилось.

Тагир легко справлялся с любой работой, был верен, предан друзьям, чтобы спасти товарища готов был прыгнуть в огнь, отзывчивый, безотказный, но любил спать. Долго старался старший чабан отучить его от этой привычки, как раз чабан и должен быть легким на сон, вставать с зарей, ничего не получилось. Он один день в сердцах выругался и обещал при первом удобном случае отправить его обратно домой.

Через пару дней чабанов вместе генеральный директор агрофирмы посетил чабанов. Ознакомившись с их житьем-бытьем, другими условиями жизни, довольный упитанностью овец, когда собрался уходить, спросил у главного чабана:

— Как себя проявляет молодой чабан Тагир?

— Просто, никак! — возмутился главный чабан. — Оказался лишним бараном в отаре овец!

— Он сирота, ему деваться некуда, потерпи немножко, пусть привыкает.

— Терплю! — зло бросил главный чабан.

Этот весь разговор подслушал Тагир, разозлился, решил сегодня же ему отомстить:

— Я тебе покажу, кто лишний баран, пьяница несчастный! Ты еще не так обо мне загворишь.

Главный чабан по семейным делам на несколько дней сына отправил в селение. Отару он пас вместе с Тагиром. Тагира он отправил в один конец отары, а сам стал в другом конце. Тагир тихо обошел отару, незаметно для главного чабана увел собак далеко от отары, когда отара оказалась у Ромки леса, он набросил плащ-полатку на голову, стал на четвереньки и с воем бросился на овец.

— Тагир, собачий сын, ты где греешь свою задницу? На отару напали волки!.. Беги быстро, приведи собак! Ты слышишь меня, ослиное ухо?

Тагир быстро отбежал на то место, куда был поставлен главным чабаном и, что есть мочи, ответил:

— Есть привести собак! — а сам лопался от смеха. Потом он долго помнил этот случай. Он ненавидел работу чабана, но ему деваться было некуда. На до было на что-то жить. Он был круглой сиротой, родителей вместе с младшим братом он потерял четыре года назад — в горах их ударила молния.

Сегодня Тагир, странно, проснулся еще, когда только-только начинал брезжить Восток. Сначала, по привычке, приоткрыл правый глаз, оглянулся, потом левый, когда увидел рядом храпящих под бурками в крепком сне дяди Мурада и его сына, многозначительно улыбнулся. На душе у него было легко, свободно, сердце его было переполнено каким-то таинственным волнением, которое подталкивало его к каким-то прекрасным порывам, придающим ему легкость и душевную возбудимость. Он вскочил, как пушинка, в сердце играла такая неподдельная радость, оно подпрыгивало так, что готово было вот-вот куда-то улететь. Кровь разыгралось так, что она стала такой горячей и настойчивой, он чувствовал с какой скоростью она разбежалась по большим и малым кровеносным сосудам по всему телу, давая ему силу и энергию, что он не выдержал и рассмеялся. Стягивая на ходу с гвоздя, забитого в стене, полотенце, ударив створки дверей друг о друга, выбежал на улицу. И побежал вверх, к тому месту, где недавно открылся родник на месте, куда ударила молния. Тот день разыгрался такой ураган, по небосклону змейками ползали такое огромное количество молний, что одна из них сорвалась на скалу рядом со стоянкой чабанов, ударила о скалу с такой колоссальной силой, что она зигзагообразно разорвалась на две части. Из образовавшейся глубокой трещины сверху вниз фонтаном брызнул чистейший ледяной родник. Он подставил свое разгоряченное тело под ледяные струи воды и расхохотался.

В нем проснулось ребячество, он зычно фыркал от удовольствия, кричал, пел, руками бил себе по груди, подпрыгивал под фонтаном так, что от его шума проснулись дядя Мурад и его сын. Увидев, что вытворяет этот забияка Тагир, с удовольствием рассмеялись, увлеченные его весельем, сами тоже, полуобнаженные, присоединились к его веселью. Хохотали, танцевали под ледяными струями воды, обнявшись, под фонтаном завели хоровод. Дядя Мурад и его сын не выдержали долгого натиска ледяной воды, выскочили и забежали в домик, чтобы разогреться под бурками.

Тагир тоже, искупавшись, вытер тело полотенцем так, что оно порозовело. Свое просветлевшее от минутного счастья лицо направил на разбухающееся на Востоке, как кровавое месиво, медный лик зарождающегося солнца. Вдруг миллиардный сноп лучей солнца, вылупившегося из-за прозрачных красно-голубых перин облаков, разыгравшихся на Востоке, его лицо осветило так, что оно засияло таким светлым и одухотворенным сиянием, что этот лик на минуту показался ликом святого человека. Его душа, заряжающаяся энергией солнца, восторжествовала так, что он еще и еще раз разразился таким смехом, что в чабанском домике тоже не выдержали и присоединились к нему.

Сегодня Тагиру грустно и легко. Легко потому, что ему исполняется двадцать восемь лет. Грустно, что он один. Чуть было и тревожно на душе, от того, что не знал: что предвещает ему дальнейшем этот день, крепкого семейного счастья, разлуку. Тем не мее, этого дня он ждал долго, с надеждой.

За последние пять лет специфику работы ни разу не позволял отмечать этот день у семейного очага, с его молодой, любящей женой. От этот каждый раз этот день разрывал его сердце на части, и он вместе того, чтобы радоваться, уходил далеко в горы от жалеющих глаз напарников и грустил. А сегодняшний день он решил, если даже небеса низвергнутся на землю, свой день рождения отмечать вместе со своей Зухра.

Он видел, как солнце, вылупившись, из-за сизо-крылой перины облаков, слоями сгрудившихся над Каспийским морем, легко поплыло над золотистой длинной дорожкой, проложенной по волнам, распространяя свет по высоким холмам, заглядывая ниже, в долины, неся в его душу радость рождающегося нового дня и нетерпение предстоящей встречи с любимой.

Зухра… Зухра… С носительницей этого имени Тагир вот уже шесть лет в сложной перепетии судьбы делит радость счастья, горе расставания. Сознание того, что работа из года год, с одной стороны, отрывала его от нее все дальше и дальше, сеяло в его сердце горькие семена одиночества и сомнения, с другой, предвкушение счастливых мгновений будущей встречи. Зухра… Зухра! Как звучала в его ушах мелодия этого имени! В этом имени он слышал первый щебет объединившихся в один союз ласточек, и шуршание морской волны с мягким плеском разбивающегося о золотистый песчаный берег, и первую мелодию тихой, родной песни молодой матери, испоняющей над колыбелью своего первенца, и стоны лебедя, с криком и плачем делающей мечущиеся круги над местом гибели ее второй половины. Дорого было ему это имя, дороже своей жизни!..

Когда Тагир уходил в школу, приходил со школы, вместе с другими девочками, весело идущими в школу, он в их среде встречал и Зухра. Ничего примечательного, чтобы она выделялась из их среди он не замечал. Высокая, с худыми длинными ногами, редкими для горянки золотистыми волосами, всегда смеющимися светлыми глазами Зухра, когда он встречал ее по дороге в школу, весело приставал к ней, шутя, называя ее разными смешными именами. И всегда распевал одну и ту же шутливую песню: «Несравненна, как косуля, джан Зухра! Сердцем нежным ты райская птица, джан Зухра! Золото меркнет перед твоими кудрями, джан Зухра! Выбирай женихом себе гунна, джан Зухра!»

У Зухры от этих кольких шуток Тагира глаза заполнялись слезами, подбородок дрожал от обиды, лицо от стыда розовело. От стады да пряча лицо, она старалась как можно быстрее скрыться от него, иногда плача и жалуясь:

— Смотрите на него, какой он плохой парень!.. Вечно, когда меня видит по дороге в школу, ко мне пристает и задирается!.. Когда ты меня оставишь в покое, Тагир? Тебе интересно, да, обижат младшую? Еще раз ко мне пристанешь с такими шутками, я все нашей маме расскажу!

— Какая же ты вредина, Зухра?! — посерьезнел Тагир. — Я к ней с дружбой, шутками обращаюсь, она сразу же маме жаловаться! Эх ты, кудрявая головушка! Обижаешь ты мены, насмерть обижаешь, — тихо подкрадывался к девочке, — а я то думал, мы с тобой друзья!

Друзья! Друзья! — стала дразнить Тагира. — Друзья, как только встречаешься на улице, к девочкам с шутками не пристают! Друзья друг другу протягивают руку помощи! А ты как поступаешь? Эх, ты, друг! — съязвила девочка. Теперь, видя, как приближается к ней Тагир, предусмотрительно стала отступать, закрывая косички руками. Он теперь, шутя, может усыпить бдительность девочки, приблизившись, резко дернуть ее за косички.

— Смотрите, смотрите на него, еще и смеется! — стараясь делать вид, что она обижается, Зухра от него отвернулась. Но сколько она не старалась, так и не смогла скрыть разрывающий ее на части смех, который из нее выпирает. — В этом селении никого не нашел подшучивать, кроме меня что ли?

Тагир улыбнулся ей одними глазами из-под густых бровей:

— Такой второй девушки среди сельских девчат больше не сыскать!

Хотя ответ Тагира по душе трепещущей девушки прошелся как по маслу, она всеравно пыталась делать вид, что она на него обижается инадула губки:

— Да, скажешь еще!.. А твои одноклассницы Мина, Мира, Эльмира?! В народе говоря, что ты лись, убегающий от преследования, а они те, кто на тебя объявили охоту.

— А ты, Зухра являешься той птицей мечта, за которой я все жизнь гоняюсь…

Хотя Тагир иносказательно признался девушке в своих чувствах, она все поняла. У нее дрогнуло сердце, подпрыгнуло от счастья. Она неожиданно для себя так заволновалась, что на мгновение перехватило дыхание. Прошла целая вечность, прежде чем она смогла глотнуть глоток воздуха и отдышаться. Кровь взбунтовалась в ее сердце, большими скачками отталкиваясь по кровеносным сосудам.

Она, взглянула на Тагира так, как будто впервые его видит. Не зная, в этой ситуации как вести себя, что ему ответить, только выпалила, то что пришло ей на язык:

— Ты плохой мальчик! Очень плохой мальчик! Я тебя видеть не хочу! Не хочу! Иди, топай к своей Мине, Мире, Милене, Эльмире! — пока даже Тагир не успел реагировать на ее слова, косы, привычным движением пальцев то заплетающие, то распускающие, отпустила на спину, звонко рассмеялась и побежала домой.

Тагир знал, что пользуется большим успехом среди девушек старших классов школы, некоторые это от него не скрывали, преследовали его открыто, другие действовали тайно, через подруг, родственниц Тагира, через его младших братьев и сестер. А с Зухрой он искал встречи только потому, что она не была назойливой, с ней, хотя она была моложе на пять лет, ему было свободно, увлекательно. С ней он не скучал, был весел и открыть. Сколько не зарекался при встрече с ней не шутить, вести себя серъезно, как только видел его, какой-то бес тянул за язык и начинал ей говорить какие-то глупости.

Так, за школьными заботами, юношескими играми он не заметил, как прозвенел последний звонок, закончил и среднюю школу. Наступила осень, ему исполнилось восемнадцать лет, неожиданно получил повестку из военного комиссариата района, попрощался с родными, близкими, друзьми и отправился служить в Морфлоте. Да, когда бросал последний взгляд на знакомые места, мельком заметил, как с соседнего балкона из-за занавески на него глядели так знакомые заплаканные светлые глаза. И все три года службы его ни на минуту не оставлял этот взгляд.

Привыкая к матросской службе на корабле, закаляясь в повседневных заботах и в шторм, и в стужу, Тагир постепенно отвыкал от привычной жизни в селе, забывал тех школьных друзей с кем мало общался, скучал по настоящим. Как только на море начинался шторм, а таких штормов на Балтийском море за время его службы было немало, в его ушах, как серебряный звон колокольчика, начинал звучать голос Зухра. Часто он вспоминал последние минуты их трогательного расставания. Его удивило, ошеломило то, что она с украдкой плакала, когда его забирали по повестке в армию. Выходит, он ей тогда был не безразличен! Тогда ей было тринадцать лет, сейчас идет третий год его службы, а ей идет шестнадцатый год. «Да, ведь, она стала невестой, эта девчонка с длинными золотистыми косами и светлой улыбкой на лице. Интересно смотреть, какая она стала? Не забыла ли она его? Тогда она было неприметной девчонкой, а сейчас, наверное, за ней бегают, желая добиться ее внимания, все парни на селе!»

Вот он прослужил положенные три года, к осени вернулся домой. После встречи с родителями, братьями, сестрами, остальной родней, близкими друзьями первым человеком, с которым ему не терпелось видеться, была Зухра. И эта встреча, к большому его стыду, состоялась случайно.

Зухра шла по переулку с родника с кувшином воды на правом плече. Она, чуть полусогнутая под тяжестью полного воды кувшина, высокая, стройная, шикарная до не возможности, когда стала перед ним, сняв кувшин с плеча, Тагир растерялся. Он предполагал, что Зухра выросла красивой девушкой, но чтобы она стала до такой степени прекрасной, он никак не ожидал. Высокая, вровень с ним, стройная, с высокой лебединой шеей точно из белого мрамора, с прямым тонким носиком с прозрачными узкими ноздрями, с огромном копном золотистых вьющихся волос на спине, с матово-бледной кожей на лице, с огромными серыми продолговатыми живыми глазами, маленьким припухлым ртом, прямым высоким лбом, ана шокировала его. Он стал перед ней, словно проглотил язык.

— Здравствуй, Тагир, — мягким голосом заворковала Зухра, протягивая ему руку. — С приездом… Как прослужил, как жил… Не скучал ли по родине? — говоря так, она от стыда потерялась, чувствовала, как покраснела до кончиков волос, как в его сильной, жесткой руке моряка дрожит ее рука.

И Тагир не помнил, как он взглянул на Зухра, как в своей неуклюжей руке до боли в суставах сжимает ее руку.

Когда Зухра застала Тагира, мальчика-забияку, который все время к ней приставал со своим вечными шутками, растерянным, потерявшимся перед ней, она чуть не рассмеялась над его неловкостью перед ней.

— Эй, пахлеван, что, блинами объелся, воды наглотался? Забыл, как подшучивал надо мной в школу и обратно, не давая прохода? И эта твоя песенька… А ну-ка вспомни! Что, забыл? А я тебе припомню: «Несрвненна, как косуля, джан Зухра! Сердцем нежным ты райская птица, джан Зухра! Золото меркнет перед твоими кудрями, джан Зухра! Выбирай женихом себе гунна, джан Зухра!» Что, язык проглотил? На моском корабле тебя разговаривать отучили? Издеваясь надо мной, ты себя довел до того, те мозоли которые образовались у тебя на языке за время службы превратились в колючки, которые пригвоздили твой язык к небе? Ха-ха-ха! С пиявками и прыгучими кузнечиками, я слышала, такие казусы случаются.

Пока Тагир, загнанный Зухра в угол, приходил в себя, девушка еще раз самовлюбленно улыбнувшись, помахав ему рукой, легким движениями рук играючи приподняла кувшин с водой, изящно продев правую рук и закидывая его на спину, повернулась, приподняв подбородок, притупив глаза, и плавными движениями тела направилась к себе во двор.

А Тагир, все еще озадаченный, под прицелом десятки любопытных глаз, наблюдающих за ним за окнами, стоял на середине дороги. «Как, Зухра?! — все не верил своим глазам. — Эта девочка, со страусиными ногами, неклюжими движениями подростка, пускающая слезы по любому поводу, с золотистыми волосами, выросла в такую королеву? Хочется верить и не верить…» — оглянулся, чтобы еще раз на нее взглянуть, а у нее уже и след простыл.

Таких шикарных девушек Тагир видел на обложках глянцевых гламурных журналов, доставляемых сослуживцами, когда уходили на далекое плавание, и на пару дней, чтобы сделать запасы еды и воды их корабль останавливался на иностранных гаванях. Они выставляли свою красоту на подиум за деньги, напоказ, раздетые, полуобнаженные, в одних купальниках или в чем мать родила. Он представил Зухра в одном купальнике на подиуме с развевающимися золотистыми волосами и огромными продолговатыми светлыми глазами, сексуально заглядывающимися в полутемный зал. У него перехватило дыхание. Красота высокого, стройного тела Зухры, с небольшими крепкими выпуклостями и плавными движениями чуть не убила Тагира.

— Тогда точно она стала бы королевой красоты мира, — вслух сорвалось с его губ. Он очнулся, почувствовал, что сейчас он находится в центре внимания сельских красоток и сплетниц, повернулся, неуверенным шагом направился в сторону речки, чтобы постыть, собраться мыслями.

Через день примерно в такое же время у него состоялась такая же случайная встреча с Зухра в переулке.

Находясь еще в форме морского десантника, когда Тагир выходил к себе во двор, Зухра выглядывала на него через занавешенное окно балкона. Когда наконец-то Тагир вышел из дома, сначала Зухра не поверила своим глазам, не сон ли видит. Сердце забылось так, что в ее ушах стали гулко слышен каждый его учащающийся удар. Нет, это был не сон, Тагир такой реальный, живой, красивый, подтянутый в военной форме, как струна, стоял во дворе и тайком заглядывался к ним в окна дома. Сердце ее от радости запрыгало так, что она от счастья заплакала. Не чувствуя рук и ног, она с кувшином за плечом через лестницу выбежала на первый этаж. Не помнит, как она приоткрыла наружные двери и почти бегом выскочила наружу.

Девушка по переулку шла так, что она заранее постаралась так, что у завистниц от зависти глаза выскочили с орбит. На высоких каблуках, нарядная, причесанная, надушенная, высокая с тонкой талией, стройная, с распущенными на плечи золотистыми волосами, бледная от волнения, с чуть приподнятой головкой, широко открытыми и искристыми от волнения глазами, она была похожа но богиню. Чувствовалось, она не шла, а плавала, скоьзтла по земле так, как могла могла плавать только она. Она знала, ее скользящей походке еще в школе завидовали все девчата. А вырастив, став взрослой девушкой, природа ее тела стала еще красивей и плавней.

Когда встретилась с Тагиром, от волнения она задышала так, что ноздри тонкого носа затрепетали так, что она задохнулась. Когда поравнялась с Тагиром, тот еле слышно поздаровался с ней:

— Здравствуй, Зухра.

— Здравствуй, Тагир, — едва не умерла от волнения и, спотыкаясь, шурша шелковым платьем бирюзового цвета, звеня золотыми серьгами с глазами такого цвета с огромными кольцами навесу, прошлась мимо. Не один парень, который сох от любви к ней, был свидетелем этой встречи. Ни один их них в это время хотел бы оказаться на месте Тагира. Все, кто следил за этой встречой понял, это между Зухра и Тагиром вспыхнула любовь, и что не за горами тот день, когда они сыграют свадьбу. Тагир понимал, медлить нельзя: к ней из их села, соседних сел в любое время могли прийти сваты. Этобы Зухра стала его невестой, еще мало, что она симпатизирует ему. В горах на это из родителей дочери мало кто обращает внимание. Надо иметь очень уважаемую родню, быть материально обеспеченным. Родня у него, допустим, есть, а вот материальных благ в ближайшее время и в перспективе ему не видать. Он тяжело вздохнул, взволнованный встречей с девушкой, которая вдруг ворвалась в его жизнь, как мечущий огонь, как вулкан, как ураган, повернулся в сторону высокой макушки над селом, откуда он любил любоваться окружающимся миром, потопал под гору.

Тагира от его сладких грез и воспоминаний отвлек Ахмед, сын главного чабана:

— Чего же ты там спишь, когда все овца разбрелись кто куда? Когда ты станешь чабаном? Эх, некому взгреть тебя нагайкой!

Тагир укоризненно взглянул на сына главного чабана, оторвавшего его от своих воспоминаний. Над его словами в душе рассмеялся. Он, бывший морской пехотинец, за такие слова одним щелчком мог расколоть этому оболтусу башку или без отвертки отвинтить конечности. Пришлось проглотить пилюлю: за самоуправство мог остаться без работы. А это пока было не в его планах.

Весеннее солнце с горизонта поднялось на высоту среднего яблоневого дерева, обильно поливая зеленые пастбища, полные молочной травой, своими лучами. Эти золотистые солнечные лучи, блеяние овец, ягнят, ищущих друг друга в табуне, трели свирели, распространяющие главным чабаном с высоты огромного волнообразного холма, непривычный гортанный говор и перекличка чабанов-даргинцев под Урцми-дагом, прелесть и умиротворенность сегодняшнего волшебного утра — все это возбуждало в душе Тагира неповторимые тропы его отрочества, мазки кисти картины его трепетных отношений с золотоволосой Зухра. И сознание того, что эту лучезарную чистоту, прозрачность солнечного утра, перезвон струн солнечных лучей и их игра со цветами в эти минуты из всех людей на белом свете в состоянии воспринимать, увидеть, осязать только он, делало его в своих глаза выше, тоньше, благороднее.

Надо было решиться. Тагир долго и мучительно думал, наконец, придумал, как действовать, как наладить бесперебойную связь с любимой девушкой. Он через свою племянницу передал Зухра записку с просьбой, когда сегодня ночью взойдет луна, чтобы она вышла на встречу к их сеновалу. Зухра, стесняясь, краснея перед племянницей Тагира, взяла письмо, только, сколько бы он не ждал у соседского сеновала, девушка так и на встречу не вышла. «Зухре многое могло помешать, легко ли девушке поздно ночью скрытно выходить из дома. Записку назад не вернула. Это уже хороший знак. Будем ждать вестей». Но ни ответной записки, ни устной весточки он от нее так и не дождался. Он через племянницу отправил Зухра, вторую, третью записки. Она, по-прежнему, смущаясь, взяла, не оттолкну записки, через племянницу устно тоже ничего не передавала. Тагир это воспринял, как тревогу, как боязнь девушки с ним иметь близкие контакты. «Значит, в семье ее держат на крепкой привязи, ему пока ни отказывают, его и ни приближают к семье. Что, следят за каждым движение девушки, родители ей не позволяют делать свой выбор? Ждут богатого жениха?.. Их надо обезоружить, но как? Такую возможность ему предоставила сама судьба.

Когда на следующий день рано утром Тагир занимался у себя во дворе гимнастикой, к нему на минутку заглянул папа Зухра, весело поздоровался за руку. Спрашивал, как прошла служба, привыкает ли к гражданской жизни, перемолвился несколькими фразами о вчерашнем футболе — Россия-Голландия, — и перед уходом попросил, если сегодня не занят, помочь ему огородить их подсобный участок от потравы скотом.

Сердце Тагира возликовало: «Победа!». Но он, как мужчина, сдержался от лишних эмоций. С достоинством проявил свою готовность помочь соседу.

Только, обернувшись за воротами двора Тагира, предупредил:

— С собой прихвати топор и рабочие перчатки, чтобы не пораниться. Участок будем огораживать колючими кустарниками.

— Есть, прихватить топор! — вдруг отчеканил Тагир. Но вдруг, извинившись. — Простите, дядя Магомед, обязательно прихвачу.

Тагир на участке соседа сколько не старался перемолвиться несколькими словами с Зухрой, никак не мог уличать такой момент: то мешала ее мать, то отец, то, как назло, ни на секунду от нее не отходила младшая сестра. А когда никто не мешал их разговору, Зухра искала любую причину, чтобы или разговор не состоялся, или оттягивать разговор. Когда Зухра почувствовала, что Тагир теряет всякую надежду не только с ней поговорить, но развивать их отношения на будущее, года отец и мать сделали небольшой перерыв на обеденный намаз, она сама сделала ему знак уединиться в лесу.

Они отошли далеко в глубь леса, к речушке, весело плещущей по неглубокому ущелью букового леса. Только Зухра предупредила:

— Не забудь, в твоем распоряжении три минуты и ни минуты больше. Иначе отец заметит наше отсутствие, а насколько он человек строгий, в юношеские годы ты на своей шкуре не раз испробовал…

Она краснела, бледнела, старалась не смотреть ему в глаза, хотя пыталась держать себя в руках, вся дрожала от смущения и перед предстоящим серьезным разговором. Они молча шли рядом вдоль весело играющего на подводных камушках ручья. Тагир тоже молчал, неестественно затягивал разговор и вдруг мягко схватил руку девушки и выговорил:

— Зухра, сегодня ночью в назначенное в письме время и к указанному месту… Я жду тебя… — тяжело было ему любимой девушке сделать такое предложение. Перед ним стояла не школьница шестого класса, над которой он подшучивал, а зрелая серьезная девушка, которая за последние годы сильно повзрослела и изменилась. Видимо, Зухра прочла эту мимолетную мысль, промелькнувшая в его сердце. И не заметно для него улыбнулась своей прозорливости.

Зухра, стараясь выдернуть свою руку из его руки:

— Тагир, отпусти руку, иначе сейчас крикну! — перво-наперво, она поставила перед собой задачу, посеять в сердце Тагира семена сомнения. Пока это у нее получалось.

— Выпущу, если дашь слово сегодня ночью встретиться со мной на отмеченном месте! — в его глазах не осталось и тени бесцеремонности, какую он всегда проявлял в школьные годы. Нооборот, в его взгляде был полнейший переполох, в душе созревал ураган. Еще одна искра сомнения посеянная ею в его душе, может обернуться пожаром. Ее душа ликовала: «Ее тиран школьных лет повержен перед ней. Сегодня не он, она хозяйка положения и властелин его судьбы!»

— Нет, нет, что ты говоришь? — делая страшные глаза, туда сюда обернулась Зухра. — Я, взрослая девушка, в ночное время, чтобы прибежала к какому-то сомнительному месту поговорить с неженатым парнем? Ха-ха-ха! Видимо, служба во флоте не сделала тебя серьезным! Это невозможно мой морячок!

— Я не морячок, я морской десантник! — обиженно надул губы.

— Какая мне разница, морячок, десантник, как не скажешь, одни рыбаки! — хотелось ей добить Тагира. Нет, нет, что ты возомнил? Случайно сегодня не перегрелся на солнце! — дерзко и цинично взглянула ему в глаза.

Это была третья победа Зухра над Тагиром за неделю пребывания в селении после окончания службы во флоте. Каждая победа доствалась ей нелегко, на каждый заработанный балл в поединке с Тагиром придавал ей все больше уверенности и чувства собственного достоинства. Она понимала, что Тагир любит ее больше самой жизни, что пора прекратить испытание Тагира, но, как-то вошла в игру, и выходить из нее просто так ей не хотелось. И решила довести его до конца:

— Ты где видел, чтобы незамужняя девушка в ночную темень одна, без подруг, встречается с неженатым парнем, который только что после трех лет службы вернулся домой. Откуда ты взялся такой, наглый, а? За кого ты меня считаешь?! — уперла руки в бока, наступая на него, приподнявшись на носки и глядя на него сверху вниз. — Нет, нет, мой герой, этот капкан можешь ставит Мире, Миле, Милене, Эльмире, а ко мне, ты обратился не по адресу и удивленно закатила глаза за верхние веки, показывая одни белки глаз.

Только Тагиру надо было следить за выражением лица Зухра, вслушиваться в мелодию каждой фразы! Они говорили совершенно о другом! Лицо его от его присутствия рядом сияло ангелским светом, сердце трепетало и ликовало: «Тагир мой! Тагир со мной! Какая удача! Какое это счастье быть рядом с любимым!» Видя, как Тагир все больше и больше теряет самоуверенность, как обиженно надуваются его губы, она еле удерживала выпирающий из груди смех.

— Если все влюбленные парни бывают так слепы, как ты, моряк, то нам, девчонкам, как быть?.. — и, не дожидаясь его ответа, поспешила как можно скорее выйти на открытое пространство…

Тагир, пораженный наглостью и бесстыдством той самой Зухры, которую он готов был боготворить, долго оставался на том месте, где его бесцеремонно оставила девушка. Последние слова, так жестоко брошенные ему в лицо, не выходили из его головы: «Если все влюбленные парни бывают так слепы, как ты, моряк…» Видишь, она даже ни разу не произнесла моего имени. Моряк да моряк! Издевается… А ты кто, дочь турецкого шахиншаха что ли?.. Подожди, подожди… что она этими словами хотела мне выразить?! — вдруг перед его глазами стал взгляд девушки, брошенный перед уходом. Взгляд полный нежности, страсти, скрыто выраженной любви. И этот дрожь в голосе, скрываемый неестественным смехом? «Ту, глупыш!» — только сейчас до него дошел скрытый смысл слов, брошенных ему в лицо. — Зухра же тебе не отказала, наоборот… — и вдруг обрадовался до такой степени, что упал на колени перед стройной липой, о ствол которой минуту назад спиной опиралась Зухра, обнял его и прижался к его гладкому прохладному стволу щекой…

Была полночь. С Востока на Запад небольшими стаями передвигались курчавые бело-молочные облака, то открывая, то закрывая синее небо. Неполный месяц то прятался, то выглядывал из-за бегущих облаков. Они двигались по верхним слоям небосклона, в то время, когда средние и нижние слои неба были спокойны. Вот курчавые облака, налету разрываясь на части, группируясь, наползая друг на друга, так быстро пролетели от одной кромки горизонта до другой, что он не успел опомниться, как небосклон полностью очистился. И вот на самой середине небосклона осталась одинокая луна, окруженная мириадами мерцающих звезд. «Как странно, луна осталась одна, словно ее покинули силы, удерживающие ее в своих силках. Неужели ей на помощи никто не выйдет?! Тагир, сидя на бревне, лежащей под стеной сеновала, так увлекся лицезрением этой удивительной картины ночи, что не заметил, как кто-то неслышно подошел к нему с тыльной стороны и мягкими холодными ладошками прикрыл ему глаза.

Он сразу почувствовал теплоту и нежность этих рук. Такие мягкие руки были у покойной матери. Такие руки могут быть только еще у одной женщины на свете, имя которой не сходит с его губ. Прикосновение этих нежных рук так трогательно подействовало на Тагира, что он растрогался. Так сильно растрогался, что глаза помутнели и между их уголками предательски заблестели два крупных капля. Он мягко потянулся назад, мягкими движениями рук схватил ее руки и прижал их к своим щекам. «Только бы, что бы она не заметила секундную слабость моей души», — думал он, с украдкой стараясь смахнуть с ресниц эти крупинки.

А мимо этой глазастой девушки разве пройдет что-нибудь не замеченно?! Она молчала, и он молчал. Минуту увлеченно смотрели вдруг ни с того образовавшиеся радужные круги вокруг луны.

— Смотри, смотри, Тагир, разве так бывает? Радужные круги вокруг луны! Если я завтра об этом скажу своим подружкам, не поверят.

— А мы сделаем так, чтобы они поверили! — вдруг ожил Тагир. Поднял видеокамеру, лежащую рядом, и стал снимать это редчайшее явление природы. Встал, камеру повернул и в сторону Зухры.

Зухра вскрикнула:

— Ты что, хочешь, чтобы завтра меня убил отец! Прекрати немедленно! Я прибежала на минутку, если есть, что у тебя ко мне, выкладывай! — резко посерьезнела Зухра, — иначе ухожу к себе домой. Заметь, это не место для долгих душевных излияний! — вдруг у нее на спину упала, развязалась огромная копна золотистых волос. Они под серебристыми лучами луны так заблестели, засияли золотым снопом выскачившихся из них с треском искр, что Тагир невольно зажмурился. В глаза закрался какой-то таинственный туман, за ним в лучах солнца искрили огромные бельки с бирюзовыми зрачками, в которых играл задорный огонь; на высоком чистом лбу, тонкие лучистые брови были натянуты так, что вот они сложатся крыльями ласточки и взметнут вверх, к луне. Если хорошенько приглядеться к девушке, то можно было заметить, как она напряглась, как тетива лука, как огромные глаза, которые стояли на мокром месте, лоб на котором взбесились ее брови, сомкнутый рот, дрожь, пробегающая по ее спине, показывали, насколько она нервничает, боится за что-то.

Тагир осмелился настолько, что протянул руку к девушке, в сою левую руку зажал кончики пальцев ее правой руки, дрожащей, ему показалось, от холода, на безымянный палец надел кольцо с прозрачными, как детские слезинки бриллиантами, которые под лучами луны засияли сотнями разноцветными искрами и шепнул:

— Зухра, если на свете есть красота, то она начинается с тебя…

Вдруг ее огромные продолговатые глаза взметнули на него так, что в них на мгновение отразилось все сияние и сила души. Как будто ее сердце на мгновение разделилось на части, и из ее глаз взглянуло на него изнутри. В ее глазах засиял такой яркий свет, что в них в одну кучу собрались все звезды с небес, упали разом к его ногам и засияли там, на усиках трав миллиардами расколотых звезд; губы приоткрылись, оттуда засиял ровный ряд янтарных зубов; она улыбнулась и захохотала так звонко, что Тагиру стало так легко и свобдно, что сейчас он вместе с Зухра расправят крылья и полетят высоко, высоко, так высоко, что на небосклоне сами засияют как звезды.

Зухра молниеносным движением приблизила свои губы к его щеке, нежно поцеловала и ловкими движениями рук достала из кармана что-то белое, мягкое и пушистое, как шелк, вложила ему в руку и унеслась скользящими шагами в сторону ворот своего дома…

На другой день вечером по селу прошелся слух, что Зухру засватали за Тагира. Многие обрадовались счатью Тагира. Были такие, в основном ребята, влюбленные в Зуру и девушки, котоые сохли по Тагиру, которые распространяли злые шутки за спиной счастливой пары. Кода до отца довели, что его сын Аслан, друг Тагира, мечет громы и молнии, хочет убить единственного друга, отец задрожал о негодования:

— Паршивец, ты только пикни, я тебя проклинаю и выставлю из дома. Я знаю, Зухра тебе категорически отказала, выбрала себе женихом твоего друга Тагира. А ты, вместе того, чтобы радоваться его счастью, ты грозишься его убить! Совесть потерял, как я мог вырасти такого завистника!..

Тагир собирался учиться на философском факультете в МГУ, но не добрал баллов, устроился на подготовительные курсы биологического факультета МГУ и вернулся домой. Временно устроился чабаном в агрофирму. К началу осени они с Зухрой сыграли свадьбу…

Тагир вспомнил еще один удивительный эпизод их совместной жизни буквально через нескоько дней после свадьбы.

Через три дня после свадьбы, сколько не старался уговаривать руководителя агрофирмы, чтобы он освободил его от работы, он сумел убедить Тагира и отправить его в горы на работу. Зухра тоже была против его работы в далеке от нее. Она боялась остаться в большом доме Тагира одна, она боялась одиночества. Руководитель агрофирмы и Тагир сошлись на том, что тот два раза увеличивает ему заработную плату и как можно скорее находит замену. А его переведет к себе на роботу в конторе.

Никто из напарников Тагира не ожидал, что разлука с молодой женой на нем отразиться так действующее. Тагир, весельчак, балагур, душа любой компании затосковал так, что за трое суток на стоянке ни взял крошки хлеба в рот, не выговорил ни одного слова. Он осунулся, глаза запали во внутрь, взгляд притух, язык потерял остроту. Он боялся за жену, ее одиночества, неопытности, удара в спину от злых и коварных людей. Надо было срочно что-то предпринять, иначе бы от горя он сошел с ума. На четвертые сутки его сердце не выдержало разлуки, когда после тяжелой работы напарники уснули крепким сном, он с ружьем наперевес, по известным ему коротким тропам устремился домой…

Когда Тагир переступил порог своего двора, часы показывали пятнадцать минут двенадцатого ночи. Значит, тридцать километров он прошагал за два с половиной часа. Не плохо, не плохо… Сейчас до него стало доходить, как он устал, как проголодался. Но что такое усталость, голод перед предстоящей через несколько мгновений встречи с любимой!

Он на минуту опустился на огромный чурбан дерева, на котором он разделывает дрова, отдышался, прислушался. Тихо, во дворе под навесом коровы тяжело дыша, размеренно жуют жвачку, овцы копошатся, выискивая лучшее место для отдыха, что-то петух недовольно закудахтал на кур. Встал, чуть остыл после продолжительной дороги, неслышно прошагал к входным дверям дома и задрожал от волнения. Постучался, получилось тихо, почти неслышно. Отдышался, постучался уверенно, громко, дробью барабана подал жене свой условный знак. Вдруг он услышал скрежет открываемых створок дверей. В коридоре включили свет, по деревянному полу стали слышны гулкие спешные шаги своей жены. Слышно было, как подошла к застекленному балкону коридора на втором этаже, раздался резкий скрежет приоткрываемой створки окна и звон стекол. Она высунулась из-за окна:

— Кто там?!

Тагир, не смея унять дрожь в голосе:

— Зухра, это я, — с придыханием выговорил Тагир.

— Тагир?! Милый!!! Аллах услышал мои мольбы и подослал тебя ко мне! — заплакала мододая жена и, ногами не касаясь лесенок лестницы, выбежала вниз. С грохотом приоткрыла наружные двери, выбежала и, плача, повисла Тагиру на шею. — Мой ласковый, нежный зверь, моя звезда, моя крепость, свет моих очей! На кого ты оставил меня одну, бессердечный?! Не подумал, что у тебя могут быть завистники, враги, просто недоброжелатели? Не подумал, что на меня, одну, могут напасть, ограбить дом, меня выкрасть, изнасиловать?! Бессердечный! Бессердечный! Бессердечный! — своими маленькими кулачками барабанила его по груди.

Тагир, как пушинку приподнял любимую на руки, она крепко обняла его за шею, прильнула к его щеке горячими губами. Ее слезы лезли ему в рот, под ворот рубашки, он нежно, как цветок обхватил ее руками и вместе с ней на руках поднялся на второй этаж и прямо в спальню…

В ночь молодожены не смыкали глаз до первой утренней зари. И в эту ночь неискушенная, неопытная в любви и сексе Зухра впервые в жизни испытала негу любви, жажду слияния двух любящих душ, силу крепких мужских объятий, вулкан никогда в жизни неиспытанного полета любви. Нет, нет, ничего подобного и стыдного, что, перемешивая с перцем и солью, рассказывают молодые женщины на роднике, между ней и ним не случилось. Муж объял ее в свои сильные жгучие объятия, прильнул к ее телу губами, возбуждая в ней необъятный огонь страсти, мягкими губами проскользнул по шее, вниз…вниз, прильнул к губам. Она неистово застонала, теряя разум, ища его руки, губы, шею, грудь и еще что-то, прикосновения которй вздоргула, у нее из глаз брызнули искры, он закричала. Он забрал ее и овладел ею так нежно, мягко, что она, теряя разум забыла, где находится. Вдруг ее ноги оторвались от земли и полетела в теплую, пушистую неизвестность. Такая мягкая, ласковая и пушистая была эта неизвестность, откуда ей никогда не хотелось возвращаться назад…

Тагиру надо было уходить в горы, к своей отаре овец, но как к этому подготовить молодую жену, которая была уверена, что он, рассчитался с этой работой, которая никогда ей не нравилась, и пришел к ней навсегда. Когда, наконец, он заикнулся об этом, жена заплакала, умоляла, просила не уходить:

— Ты на кого меня оставляешь, Тагир? Ты хоть подумал, что со мной делаешь?! Ты что, до тебя не дошла, что я здесь одна не могу оставаться! Да и до сих пор у себя в отцовском доме даже днем меня не оставляли одну! — она бросилась ему на шею, заплакала на взрыд. Какие бы утешительные слова Тагир ей не говорил, он не мог ее утешить.

— Тагир, милый, родной, до бросай ты эту работу, я прошу тебя. Я чувствую, что-то страшное, какой-то страшный рок преследует нас. Я уверена, если ты немедленно не бросишь эту работу, с нами случится что-то очень страшное. Это мне загадала гадалка, которая недавно была у нас в селении. Как увидела меня на улице, она так и запричитала: «Рок, страшный рок ползает у вас по пятам… Я знаю, ты с мужем в разлуке… Он хороший человек. Но его окружают плохие люди, которые хотят вас разлучить… Зови его немедленно к себе и уезжайте, как можно быстрее, отсюда!..» Я умоляю тебя, прислушайся к тому, что я говорю. Ты знаешь, я работящая. Днем и ночью буду ткать ковры. От художников-заказчиков сегодня у меня отбоя нет. За один хороший ковер-портрет мне платят до тридцати тысяч рублей. А такой портрет я спокойно делаю за месяц. Плюс к тому мне еще за обучение сверху платят десять-пятнадцать тысяч рублей в месяц. Я еще хороший дизайнер по женским костюмам, заказами завалена на погода вперед! Только не уходи, пожалуйста! — осыпала она поцелуями лицо мужа.

Но по глазам, которые Тагир стыдливо и больно отводил от жены, она видел, что он не поддается. Он, не глядя на нее, еле сдерживаясь от обиды, выговорил:

Зухра, дорогая моя, тебя нечего бояться. Кто на тебя даже если косо взглянет, я ему башку оторву. Я попрошу тетю, пока я в горах, по ночам, чтобы к тебе посылала кузину. Я прошу тебя, потерпи еще чуть-чуть, и все уладится. Я перейду на работу в контору, мы заживем весело и счастливо. А мужу оставаться без дела, жить на иждивении молодой жены не годится…

Так он еле уговорил жену и отправился в горы…

Зухра не сомневалась в том, что ее муж бросит работу чабана и переберется поближе к ней. Каждый вечер, кода она садилась во дворе под тутовым деревом пить чай, представляла, как они с Тагиром, облокотившись на ковер, подставив под бока целую кипу разных подушек, они пьют душистый чай и думают о их будущем. Только, когда наступала зима, Тогир обещал перебраться к ней домой весной, а весной, собираясь с отарой овец в горы, говорил, что палку чабана бросит осенью. Так прошли три года. Тагир из Москвы перевелся в сельсокохозяйственную Академию республики, обучаясь заочной формой обучения, заканчивал третий курс, только Зухра никак не видела концо обещаниям своего мужа. По его словам, теперь в вэтой отаре овец их овец было около пятиста. Теперь он говорил, если отару передать в чужие руки, их или украдут, или же передохнут все овцы.

Так, в заботах, ожиданиях так скоротечно прошло время, что в один из дней Зухра увидела, что от нее скоротечностью ушла любовь. Она так устала ждать Тагира, что, если даже он месяцами не приходил домой, это ее перестало тревожить. Не пришел, так не пришел, ну черт с ним. Теперь, когда приходил муж с дальней дороги, она нехотя здоровалась с ним, молча, зевая от тоски, собирала на стол нехитрую закуску. Когда тот заканчивал трапезничать, без спросу перед ним ставила термос с кипяченной водой, чайник с заваренной заваркой, сахар, молча разливала чай и уходила. А ночью, когда наступало время ложиться спать, мужу стелила постель в гостиной, укладывала его спать, а когда он, уставший, быстро засыпал в чистой и мягкой постели, сама долго не ложилась спать, сидя у камина, молча глядела в горящий огонь и жалела о бесцельно утративших девичьих мечтах. А когда муж настаивал, чтобы жена выполнила перед ним свой супружеский долг, она искала десятки причин, чтобы с ним не ложиться в общую постель. А если и ложилась, не подпускала его к себе. Тагир в разговорах среди друзей, сверстников, людей намного старше него не раз слышал, что, после нескольких лет совместной жизни супружескую постель покидают пылкие, страстные отношения, со временем совместная жизнь мужчины и женщины вступает в ровные, отношения, без охов, ахов, вздохов и поцелуев, которые когда одно прикосновение гуд сводило их с ума. Поэтому отказ жены, ее частые уходы от исполнения супружеских обязанностей его особо не тревожило. Но когда и на шестой лет их совместной жизни бог не одаривал их ребенком, он стал тревожиться за их будущее. А когда он этот вопрос поднимал перед женой, она или отмалчивалась, или разговор переводила на другую тему. Он начал подозревать, что она что-то от него утаивает. А что, надо выяснить.

Тагир, как только окажется дома, любой ценой уговорит жену, и отвезет ее в районную больницу на обследование, если надо, и в республиканскую. В крайнем случае, отправит к бабкам — знахарям.

Ахмед звал Тагира долго, неотступно. Ему казалось, что он слышит его голос во сне. Когда вернулся в рутинную жизнь, с блеянием овец, воем собак, ревом ослов, руганью, матом чабанов, он как будто попал в другой, жестокий мир со своими правилами, устойчивым тяжелым бытом, он съежился, как под направленным на него ударом подкованного сапога. На его душе было так тяжко, такая тяжелая боль просыпалась у него в сердце, что он чуть не заплакал. Он подумал, сегодня что-то будет. Будет то, что перевернет его душу, и он станет другим человеком. И он знал, даже если низвергнут на отару овец небеса, он все равно пойдет в селение. Он заранее зарезал молодого барана, разделал мясо на шашлыки отдельно, на Хинкал, положил в хурджины. Хурджины с утра спрятал в подземной пещере со льдом. Не обращая внимания на злобные окрики главного чабана, как только пригнали отару с пастбища, загнали его в загон, окликнул верного пса Арбаса и, не оглядываясь, направился в путь.

Как он устал, как соскучился на этой тяжелой, требующей огромных физических и моральных сил работе. Он понимал, что надо бросить работу и немедленно вернуться к молодой жене, которая в последнее время стала круто меняться. «Не завела ли она любовника? Слишком стала самостоятельной и неуважительной к мужу. Я сам тоже хорош, — ругал себя Тагир. — Кто на третий день после жинитьбы оставляет жену одну в большом доме и уходит? Пусть эта будет работа, предоставленная даже посланником Аллаха! И если даже у тебя в общей отаре находятся пять тысяч голов овец! Ради нее же стараюсь, чтобы она одевалась лучше всех, питалась лучше всех, жила лучше всех! Но сего дня все изменится, — продолжал размышлять, — как только приду домой, искупаюсь, побреюсь, постригусь, переоденусь в самый лучший костюм, посажу ее на «Волгу» друга Аслана и отвезу в город в самый лучший ресторан с отелем. Буду ее любить, холить и лелеять как в первые дни после нашей свадьбы». Когда прибыл в селение, время вступало в густые молочные сумерки…

У него дома не горел свет, только незаметные проблески света сквозили из спальни в коридор на втором этаже. Село собиралось укладываться на ночь. Нигде на переулках не слышен говор; только жвачные животные, разлегшись под открытыми навесами, там и сям, тяжело посапывая, мерно жевали свою жвачку, да и кое-где никак не могли успокаиваться овцематки и ягнята, на ночь раздельно загнанные в разные загоны. Тагир был на пороге своего двора. Ворота, как будто поджидали его, еще не были закрыты. Он загнал собаку во двор и вошел сам. Когда увидел около входных ворот туфли чужого мужчины, он задрожал от обиды, пот стал выступать из всех пор его тела, и за несколько мгновений растерянности рубашка прилипла к его телу. Он брезгливо приподнял туфли, новые, еще не раскатанные, разглядел их и ахнул. Его сердце чуть не выскочило из груди, глаза заполнились туманом: таких туфлей в селении есть только у двоих, — у него и его друга Аслана. Два месяца назад Тагир и Аслан купили их в Дербенте у знакомого «челночника».

«Аслан?! — не понимал Тагир. — А что он делает в такое время у меня дома? С моей женой?!» — вдруг в его памяти восстановились слова жены, загаданные ей гадалкой. — Странно однако… Выходит, они вдвоем отмечают мой день рождения без меня!..

За шесть лет совместной жизни Тагир впервые не знал, как войти в свой дом. Первый раз в жизни он казался в такой ситуации, когда не знал, что делать, войти к себе домой, как будто ничего не случилось, еще с порога давая знать, что он идет. Или обидеться на жену и друга, плюнуть на блудливую жену и друга предателя, развернуть и вернуться к себе в горы к отаре. И, озадаченный, с помутившимися мозгами, оскорбленный, потерявший честь, не соображая, что делает, вышел со двора, и очнулся далеко за селом, в тропе, ведущей в горы. Поругал себя за минутную слабость, развернулся, ухватившись за рукоять кинжала, уверенными шагами двинулся к себе во двор. «Я убью их!.. Зарежу, как барана и овечку!» — скрежетал зубами. — Если эти оборотни, потеряв честь и достоинство жены и друга, у меня дома на скатерти для гостей оставляют свое дерьмо, этим дерьмом они захлебнутся!»

Он решил проникнуть к себе домой другим путем. Зная, что окно одного из комнат на первом этаже, который выходит на наглухо закрытую стену сзади дома, и оно никогда не закрывается, за считанные минуты оказался там. Окно, как он предполагал, был не закрыт. «Зухра, наверное, даже не знает о существовании этого окна», — подумал он. Он легко проник через окно к себе на первый этаж дома. Хотя в прихожей было темно, он в своем доме мог ориентироваться закрытыми глазами. На первом этаже царствовала мертвая тишь. Эту тишуну нарушало только его сердце, которое колотилось о его грудь гулкими ударами, да и шумное его дыхание. Он ощупью продвинулся к лестнице на второй этаж, стал на первую ступеньку, хватаясь за сердце, рвущееся из груди. Отдышавшись, двинулся дальше по лестнице. Добрался в прихожую второго этажа. В спальню и гостиную вдери были распахнуты настежь, как будто эти двое здесь хозяйничают целую вечность. Из спальни в прихожую вырывался слбый свет ночной лампы с реле-регулятором. Тагир на носочках приблизился к дверям его спальни. Ему не хотелось верить своим ощущениям до конца. Но то, что он услышал, убило его так, что он потерял дар речи, произошло помутнение мозгов. В постели двое лежали рядом, его жена с чужим мужчиной и шепотом переговаривались. Иногда их шепот прерывался резким глухим смешком одного из них. Он не знает, не помнит, какая пружина надавила на ту часть, область психики, которая отвечает за холодный рассудок, но он удержался, не выхватил кинжал, не зарезал их. Ему какой-то внутренний голос подсказывал: «Не торопись, гляди дальше. Их убивать успеешь в любое время. Время работает на тебя».

— Аслан, мой царь, как ты хорош! — щебетала Зухра. Ты для меня — родник в бескрайней пустыне в летнее время, и ты факел в темной степи! Милый ты мой, любовь моя! Как я, дура, тогда могла отказать такому пахлевану? Поцелуй меня в губы еще раз.

Тагир услышал, как Аслан смачно присосался к губам его жены. Шлепание губ его жены о жужие губы, объятья рук, объятья тел… Как это пошло!

— Аслан, ты — река, берущая начало в глубинах Джуф-дага, а цветок, питающая твоей влагой.

— Если ты разрешишь, сейчас я этот цветок сорву.

— Да, милый, сорви…

— Как, с корнями или сорвать бутон, купающийся в огненных брызгах утренней зори?

— Как сорвать этот цветок, ты знаешь… — смачно рассмеялась Зухра. — Пусть будет по-твоему: сорви бутон… а потом переходи к корням…

В ушах Тагира отразился еще один смачный поцелуй влюбленных. «Оказывается, мой друг время зря не тратит, пока меня нет, выкорчевывает все лишнюю растительность в «огороде моей жены». Тагир еле сдерживал себя, сжимая в руках острый, как бритва, клинок. Мысленно сколько раз он наносил прелюбодейкам удары за ударами, но это для них было бы слишком мягким наказанием. У него дрожали руки, дрожали ноги, дрожало тело, дрожал голос, но, чтобы там не было, нужно было выждать. Тагир дрожащей рукой прошелся рукой, снимая боль, снимая усталость.

Вдруг штора, висящая перед проемом дверей, оборвалась и упала на пол. Тагир в последнюю секунду успел отскочить в сторону, остался не замеченным его врагами. Они, увлеченные собою, не заметили или не обратили внимания на такую мелочь. А для него открылся обзор: вся постель с действующими лицами теперь была под его визуальным наблюдением.

Теперь он воочию увидел свою жену, лежащую в обнимку в его постели с Асланом. Тело жены с исключительно бело-матовой бархатистой кожей сияло так, что он застонал. По ее груди, плоскому впалому животу, крутым у талии и удлиненным к низу бедрам ползала рука Аслана, обросшая густыми курчавыми черными волосами. Тагир, чем видеть такой позор у себя дома, сто раз бы легко умер.

Тем временем Зухра, возбуждаемая Асланом, стала быстро и тяжело дышать через ноздри, которые трепетали, готовые от натуги разорваться на части, ее тело скользило в объятиях Аслана, как гибкая змея, увлекаясь азартом все сильнее и сильнее.

— Губы, губы, — застонала Зухра, — возьми меня крепко… И из ее груди вырвался такой сладостный вздох, что Тагир не выдержал: с глаз брызнули слезы, он весь затрясся, отошел вглубь коридора.

— Месть! Месть! — шепотом повторяли его губы. — Месть! Месть! — из груди выскакивало сердце. — Месть! Месть! — кипела кровь.

Он неслышно сполз с лестницы, как зашел, так и вышел во двор. Дал знак собаке и, сначала неуверенно, потом набирая скорость, уверенно шел под гору. Остановился только тогда, когада его макушки коснулись первые утренние лучи восходящего сонца. «Случилось то, то что должно было случиться! — думал Тагир. Порок в лице моей молодой жены, видимо, увидела тогда гадалка. Она предупредила жену, но она не осознала, или просто не хотела осознать. Я сделаю так, что от моего гнева задрожали прелюбодейки, задрожала земля!»

К тому моменту, когда он уже подходил к стоянке чабанов, видны были их домик, загоны овец, холмы, высокие и низкие, план его мести созрел до такой степени, что он был поражен своей изобретательностью и находчивостью…

В горах на отгонных пастбищах, если обойти оком все четыре стороны света, кроме стоянок чабанов, баз расположения крупного рогатого скота, ничего не было, где бы мог жить человек. Там не то, что каждый день выпивать, «ходить под мухой», даже перекинуться с живым человеком парой слов не было возможности. Где, как доставал главный чабан спиртное, главное, с кем пьет, надо было ему срочно выяснить.

Сегодня тоже главный чабан с утра мучился от головной боли, ругался то с сыном, то с Тагиром, искал повода как бы увильнуть от работы, скрыться. В одно время уличил такой момент, что-то непонятное промямлил под нос и ушел. К обеду, когда овод до крови искусал овец, Тагир с Ахмедом нашли на высоком пологом холме проветриваемое место м расположили отару на отдых. Пока овцы, обложив всю поверхность холма, расположились на обеденный отдых, Тагир тоже, как он сказал, по срочным делам отправился в чабанский домик.

Еще издали Тагир услышал, как поют, веселятся в домике. «Ах, шайтан, вот куда он каждый день торопился. Интересно, кого же сегодня «разводит» главный чабан? Не даргинских ли чабанов с соседнего стойбища, расположенного по ту сторону горы?»

Открывает, входит в домик. Каково же было его удивление, когда он нашел главного чабана одного и в дребезги пьяным.

— Аааа, Та-аагиррр… Тагиррр, иди, сядь рядом со мной, подними со мной сткан райского напитка! — он сделал попытку встать, обнять Тагира и усадить его рядом с собой, но не удержался на ногах, не рассчитав свои силы, упал и уткнулся мордой в ноги Тагира.

Тагир в спешке приподнял его тяжелое тело, водрузил его на прежнее место, рядом с миской со вчерашними остатками баранины.

— Нет, нет, чертенок, на этот раз ты просто так от меня не отделаешься… Да и поговорим начистоту… — он из большой эмалированной кружки в стакан процедил что-то зеленое, резко пахнущее травами, ягодами, и дрожащей рукой протянул Тагиру. — Хитер ты, брат, хитер… Как молокососа, поймал меня на месте преступления, крестоносец… На, выпей этот божественный безобидный напиток… Хорош, черт, душу согревает, как соседская баба… Содержимое: черная смородина, красная смородина, малина, ежевика и кое-что из трав, пропущенное через «трубку Алладина». А травы — мой секрет, который никому… никому из людей не открою…

У Тагира от удивления чуть глаза не выскочили из орбит: «А этот откуда знает про мою жену?!» — с ним чуть не случился приступ, он собирался на кинуться на этого грязного пьяницу, повалить на землю и пинать ногами, пока душу не утолит.

А тот, ничего не видя, ничего не чувствуя, продолжал по-пьнному:

— Только тебе откроюсь, сукин сын, я давно хожу к вдовушке Маркизат, что живет у нас в соседстве. О, такая гладкая баба, не то, что твоя, тонкая, изящная, как цветок… К такой и прикасаться боязно, не то, что обнять…

У Тагира отлегло на сердце. Хрястнул стакан с содержимым и двумя глотками опустошил содержимое, повторил еще и еще раз, чувствуя, как крепкий напиток огненным пламенем опускается сверху вниз, на самую донную часть желудка и там разлилось по всем углам и ухабам. Все трудности вдруг мигом покинули его, ему стало легко и свободно, как будто камень спал с его грешной души. Крепкая штука, это «дете Алладина»… Откуда он научился?.. Хрен с ним, лишь бы было хорошо и не муторно на душе, а остальное все ерунда.

Когда закончилось содержимое кружки, дядя Мурад на коленях прошагал к своему сундуку, к которому никогда никому не позволял прикасаться, приоткрыл крышку и оттуда достал трехлитровый баллон спиртного. И, обняв его как невесту, делая восьмерки, чуть не упал вместе с ним и не разбился. Тагир вовремя успел перехватить баллон и удержать дядю Мурада от падения.

— Тагир, ха-ха-ха, клянусь бгом, собачий сын, я тебя люблю, как своего ссыннааа… Пока я рядом с тобой, никого и ничего не бойся! Будем пить, гулять, кайфовать… Пусть будет пусто нашему ген… генеральномууу дир… диррректоррууу. Ту, черт, сама должность не нашенская… В этом медвежьем уголке, где даже волки умирают от тоски, кроме этого напитка, большей услады для души нет! — опустил голову, захлюпал носом и заплакал.

Тагир неожиданным движением рук вырвал у дядя Мурада банку с содержимым, чуточку отлил, остальное спрятал его за свою раскладушку.

— Таггир-рр! Тагиррр! Ура! — стал дебоширить главный чабан. — Разлей налувку по стаканам, сукин сын!.. Нет… Нет… Стоп… Цсс, — предестерегающе приложил палец губам. — Ты не сможешь, сперва надо его разбавлять… Хватит трех глотков неразбавленного напитка, чтобы и верблюда свалить с ног, — но когда заметил недоверительную усмешку на губах Тагира, быстрым движение рук себе налил чуточку напитка, глотнул. Тагир не успел ахнуть, а главный чабан, отключенный, лежал уже перед ним. Он очнулся только через трое суток.

Теперь Тагир до мелочей знал, как выманить жену и ее любовника из села в горы, как с ними поступить…

Вечером, как обычно, к заходу солнца пригнали отару на стойбище. Овец загнали в стойла, ягнят пустили к овцематкам, потом перераспределили их по своим местам. Предупредив, Ахмеда, что он едет в город, и его ближайшие три-четыре дня не будет, закинув несколько головок овечьего сыра, банку сметаны по хурджинам, на коне пустился в путь. Ночью поднялся туман, в метре от себя ничего не было видно, поэтому он был вынужден переночевать в одной из пещер, обычно где они останавливаются, когда весной и осенью перегоняют овец. С утренней зарей он уже был дома. Жена только-только с ведром выходила из дома доить коров.

Он весел поздоровался с женой, поцеловал ее в щеку.

— А я прискакал за тобой, дорогая. Ты же просила меня отвезти тебя за конским щавелем в горы, — быстрыми движениями рук ловко развязал тесемки на хурджинах, выложил на стол под навесом овечий сыр, сметану. — Готовься отправляться в горы, иначе завтра будет поздно. Завтра мы передвигаем свою стоянку на то место, где растет конский щавель, боюсь, овцы все потравят… — и боковым движением глаз следя за реакцией жены. — Моему другу Аслану тоже решил сделать хороший подарок… Он же охотник, любит с ружьишкой побаловать. Так вот, я заприметил березовую рощу, где гнездятся десятки семей тетеревов. Видя, как жена, переменившись в лице отворачивается, чтобы муж не заметил неладное. — Если ты не хочешь, Аслана я могу позвать к себе в горы в другой раз.

— Нет, почему же? — пыталась унять свою неловкость, — зови, твой же друг, а не мой.

«Какая бесцеремонность, какое бесстыдство, — заругался про себя Тагир. Какого аспида я у себя на груди грел!» — его глаза налились кровью, в них заиграли недобрые огоньки. И пряча свою злобу, отвернулся, направился к воротам, налету бросая жене, что идет будить Аслана.

Конечно же Аслан обрадовался такому приглашению своего друга. Он мигом оседлал коня, забрал ружье, патронташ и вышел на улицу. Они отправились в горы на двух конях, он впереди, поддерживая коня, за уздечку с наездницей-женой, Аслан на свом коне.

Когда они добрались до того места, где Тагир собирался устроиться лагерем, время было обеденное. Палило солнце, от жары у Зухры кипели мозги, от жажды спеклись губы. Устроились на прекрасной поляне с родником, березовыми деревьями, раскиданными по ней кучками. Мужчины сняли со спин коней все необходимое, от дерева до дерева натянули тент. А в это время Зухра у родника утоляла свою жажду, приводила себя в элементарный порядок, на нее все-таки смотрят мужчины.

Чуть передохнув, налегке перекусив, Тагир показал жене места, где можно собрать конский щавель. А сами с ружьями углубились в глубь березовой рощи. Только предупредил Аслана, в самок не стрелять. Первые же выстрел дуплетом Тагира оказался удачными: он с веток березы сбил двух, увлекшихся в состязании самцов. Он дал знаки Аслану, что он пойдет, почистит, выпотрошит, разажгет костер и приготовит обед, пока тот поохотится.

Через час с дальнего конца березовой рощи дуплетом раздались выстрелы, через некоторое время еще и еще. А еще через полчаса с тремя петухами наперевес из березовой рощи, довольный, сияющий, вашел Аслан. Через несколько минут с полным мешком конского щавеля на спине подоспела и Зухра. К этому времени на белой скатерти, застланной на траве, лежали в маленьких кострюлях, глубоких эмалированных чашках жаркое, холодные закуски, великолепно пахнущая наливка из ягод, как он отметил, стаканы, рядом, на костре, настаивался душистый чай, жарились шашлыки из фазана, молодой телятины, печень, ханские шашлыки, люля-кебаб… Это все так вкусно пахло, что Аслан пустился в пляску перед семейной парой. «Только напарницы не хватает! — злобно подумал Тагир, — не торопись, друг, будет тебе и напарница!». Громко и с поддельной улыбкой:

— Аслан, друг мой, — протягивая к нему стакан с содержимым, — выпьем за эту прелесть, природу, что радует нас. Будь здоров! — чокнулись стаканами и выпили. Не сели, с миски взяли по куску жареного мяса, закусили. К этому времени подоспела и первая партия шашлыков. Тагир ловкими движениями рук с жаровни снял шомпола, поставил вторую партию, находу разливая спиртное по стаканам. — Эти стаканы поднимем за удачную охоту на фазана, — чокнулись, выпили. Подошла жена к суфре, чисто вымывшись у родника, высокая, стройная, красивая, счастливая. У мужчин затуманились глаза при виде такой красавицы. Она даже успела слегка надушиться. «Постаралась для любовника», — про себя зло усмехнулся Тагир, пряча свои глаза под густым навесом ресниц.

Тагир встал перед женой, взял ее за руку, усадил рядом с собой на падушке, которую он заранее припасал в хурджинах. Ловким движением рук разлил напиток по стаканам, а жене натуральный гранатовый сок, и мягко выговорил:

— Чтобы удовлетворить капризы любимой жены, дорогой Аслан, мы, мужчины, готовы пойти на любые глупости. Пока сам не оказался жертвой чар своей любимой, я не верил байкам мужчин. Верь, Аслан, моим словам. Она потребовала, забрать ее в горы за конским щавелем, куда денешься, вот она здесь, мод могучим Джуф-дагом! Если она потребует поднять ее на руках на вершину Джуф-дага, подниму, если потребует, еще выше! Если она прикажет, чтобы я с вершины горы сбросился в пропасть, глазом не моргну, сброшусь! — усевшись, обняв жену за плечи, поцеловал ее в щечку.

— Смотрите на него, бесстыжего! — обиженно сбросила с плеч руку мужа. — Даже не сморит, есть рядом посторонние, нет, красиво это или нет! Уйди, нахал, оставь меня в покое!

Но не тут-то было. Тагир все еще подливал масло в огонь. Резким движением, как пушинку, приподнял жену на руки, смачно поцеловав ее в губы, усадил ее, возмущенную, не чуть ли плачущую, рядом с собой.

— Выпьем, Аслан, за твою и мою жену. Кто мы с тобой без них, без их слез, капризов, уколов и скрытых женских хитростей?

От этих слов у Аслана последний глоток спиртного застрял в горле, и он закашлялся, подозрительно вскидывая на него покрасневшие от кашля глаза. Они убегали от прямого, лобового взгляда Тагира, как мыши. «Неужели Тагир узнал о нашей тайне», — испугался он, зная взрывной и мстительный характер своего школьного друга. Он сунул сигарету в зубы, зажег сигарету и отвернулся, отмахиваясь от сигаретного дыма.

Сколько не старались Зухра и Аслан не выдавать себя, делая вид, сто они безразличны друг другу, но каждый неосторожно брошенный взгляд, сделанное не так движение, их ужимки, жесты, игра глаз, движение губ выдавали их Тагиру. Мимо его наблюдательного взгляда без его реагирования не пробегала элементарная мелочь, на которую мало кто обратил бы внимание. Он вел себя как очень ловкий азартный игрок за карточным столом, который одновременно мог заглядывать на чужие карты, в рукав спрятать негодную карту, с колоды незаметно подобрать нужную, одно временно шутить, балагурить, подливать пьянеющему каждым разом Аслану спиртного, преподносить ему жирный кусок мяса.

Зухра давно почувствовала, что здесь Тагир с ними затеял недобрую игру. Она засомневалась с той минуты, зная, что Аслан любит выпить, когда ему стакан за стаканом стал подливать спиртное, хваля друга, превозвышая его достоинство, честь его рода, не давая ему отдышаться. Сердце подсказывало, не зря Тагир выманил их в эти безлюдные горы, не зря болит ее душа. Она чувствовала, вот-вот что-то очень страшное, от чего она с Асланом задрожат от ужаса так, что земля застонет от содрогания! Аслан, пьяный в доску, не чувствовал волнения Зухры. Та, пренебрегая осторожностью, всяческими приличиями чужой жены, открыто делала знаки Аслану, чтобы тот прекратил пить. Но было уже поздно. Она пила только чай, заваренный из листьев черной смородины, чебреца и то с опаской, полностью не доверяя ему. Но, кажется, проморгала. У нее кружилась голова, темные круги завертели перед глазами, жалуясь на головную боль, зажала ее в руки:

— Голова… голова раскалывается, — заплетая язык, еле выговорила эти слова и упала под ноги Тагиру.

— Зухра, что с тобой? — вскрикнул Аслан, позабыв, где он находится, вскочил, но не удержался на ногах, упал так, как будто подломили ему ноги.

Тагир рассмеялся, сопровождая его падение свистом:

— Сегодня целый день вы искали момента, чтобы уединиться и лечь рядом. Я предоставил вам, «воркуши», такую возможность.

Зухра очнулась от того, что кто-то обливает ее голову мерзлой водой. Она приоткрыла глаза, оглянулась, не соображая, что с ней, где она находится. С нее полностью была сорвана одежда, она сидела, облокотившись о ствол березы и привязанными к нему руками. Над ее головой стоял, ехидно улыбаясь, ее муж. От холода у нее зуб не попадал на зуб.

— Ты не обижайся на меня, любимая, за то, что ты лежишь обнаженная и в таком пикантном положении. Не напрягайся, не утруждай себя, пытаясь встать. Оглянись назад, увидишь и поймешь, в каком положении ты находишься. Она глянулась, увидела, как она веревками из сыромятной кожи привязана к стволу березы. Зухра окончательно приходила в себя, теперь она стала понимать, в какой капкан заманил их Тагир.

— Я знаю, мне пощады нет! — закаменело ее лицо. — Воспользовавшись тем, что мы еще законные супруги, я осмелюсь тебя попросить об одном одолжении: пореши со мной быстро, не тяни резинку… — на глазах появились слезы, — я ко всему готова.

— Нет, дорогая, все свершится так, как я задумал! — он вытащил из внутреннего кармана плоскую бутылку с кизлярским коньяком, отвинтил пробку и отхлебнул два глотка. Он был хорошо выпившим, но крепко стоял на ногах. Закрутил пробку и засунул бутылочку обратно в карман. — Видишь кожаную сумку, висящую напротив тебя? Правее, правее, да, очень хорошо! Он пьяно рассмеялся. — В этой сумке находится то, кто заберет твою, — пнул ногой в бок привязанному к другой березе Аслану, — и его душу. Холодные, скользкие существа, с черными немигающими глазками, расплющенными головами, плоскими разветвленными языками… Они не страшные, нет, только приползут к вам вплотную, на мгновение, шипя, приподняв головы и готовясь к нападению. В вас вонзят всего лишь два тонких, как иголки, клыка и уплывете в далекое плавание… Такие красивые, безобидные бестии! Вчера на их глазах один за другим обезглавил всех их детишек. Сейчас они такие злые, что им разницы нет, на кого нападать, лишь бы кому-нибудь из людей отомстит. Отомстят они вам двоим, как только они увидят вас, решат, что это вы убили их детенышей. — он ненавидяще взглянул на лежащего под его ногами Аслана, нервно засмеялся. Принес в казане из-под родника воды, брызнул ее ему в лицо.

Аслан вздрогнул, сделал резкое движение, чтобы встать, но не получилось. Он лежал, спиною прислонившись к стволу дерева, он был веревками привязан к стволу. Долго не соображал на пьяную голову, что он здесь делает. Тагир, подмигивая ему, похлопал его по плечу:

— Правда, друг, я это все хорошо придумал? Если у кого и есть друг, то должен быть такой, как у меня!

У Аслана трескалась башка, он привязан к дереву, наверное, Тагир придумал эту игру, сам ничего не соображает, рядом привязанная к дереву и совершенно голая лежит Зухра.

Тагир понял, в чем причина. Он отлил из кружки полстакана спиртного, одной рукой запрокинул голову Аслану назад и влил в его рот его содержимое.

Вдруг у Аслана резко прояснились мозги, теперь он стал понимать, какую игру с ним и Зухрой затевает Тагир.

— Эй, ненормальный, а ну-ка немедленно развяжи нас… Не соображаешь, что надолго загремишь в тюрьму.

— Нет, соображаю, друг, еще как соображаю! Но только я должен убедиться, что эти твои медвежьи лапы никогда в жизни не прикоснутся моей жены. Хотелось бы войти в твое и ее, — кивнул головой в сторону жены, — положение, но не получается… Прости меня за это. — взглянул на сумку, висящую на сучке березы напротив себя, снял ее с сучка, развязал темемки сумки и бросил ее между женой и Асланом.

Из сумки, шипя и раздрожаясь, высунулись две плоские змеиные головы. Они повернулись сюда, они повернулись туда, с шипением высовывая рогатый черный язык, зашуршали по траве. Чуть приподняв головы над поверхностью невысокой травы, они повернулись в одну, повернулись в другую сторону, слушая, откуда раздаются крики, увидели и резко остановились, извиваясь, переплетаясь кольцами, гипнотизирую Зухру и Аслана перед решительной атакой. Вдруг они выпрямились, сверкая на солнце чешуей, выпрямились и устремились в атаку…

Тагир, чтобы не слышать дикие вопли своей жены и Аслана, заткнув уши пальцами, устремился в глубь леса. Вернулся обратно поздно, может, через час, может, через полтора часа. Там было гробовое молчание. Еще издали увидел, как ее жена и Аслан неестественно опустив головы на грудь, выстягнулись на всю длину тела. Его поразил не их неестественный вид, а то, как завернувшись кольцами, змеи лежали у жены на груди, а у Аслана на животе. Когда Тагир увидел эту картину, он не испугался, не закричал, не запричитал. Подошел, крючковатым суком осторожно снял змей, по одной закинул обратно их в сумку, завязал тесемки и отложил в строну. Развязал еще не остывшее тело жены от ствола березы, разостлал бурку, приподнял ее, прижимаясь щекой к щеке, уложил на спину, чуть повернув голову в сторону Мекки. Перед ней опустился на колени. В друг ему растянулись в улыбке ее по-детски припухшие губы, которые хотели высказать ему что-то, позабытое из их прошлой жизни. Наклонился и поцеловал их.

— Прости меня, милая, я не доглядел тебя… Я тебя предостерег от злых языков сельских сплетниц, а предательского удара единственного друга тебя уберечь не сумел. Кажется, я не стою тебя, не стою…

Из глаз, сначала с левой, потом с правой, брызнули две слезинки, на мгновение, дрожа радужными красками, удержались на ресницах, потом соскользнули на щеки, одну из них машинально облизнул с щеки. Потом, дрожащими, ничего не чувствующими пальцами рук развязал тесемки на сумке, несколько раз ударил ладошкой по сумке, чтобы раззадорить змей внутри, вывалил их на ждущую его ласки жену и сверху лег, прижавшись грудью к ней…

Она торжествующе взглянула на своего напарника, как будто оглянулась по сторонам, не осталось ли больше еще врагов, соскользнула со спины Тагира, и еще раз оглянулась, не отстал ли он. Убедившись, что он следует по ее следам, устремилась дальше, в сторону огромного серого камня, с небольшим лазом под него, где надо зачать новую жизнь. Такие красивые были их ядоносные головки! Такие яркие были их сверкающие, как росинки, пары, насытившиеся победой, глаз! Такие загадочные было шипение, издающее их черными раздвоенными языками.

1997 г. май.