Зной пустыни

Глава 1

16 октября 1988 года

Лиз Кент готовилась к открытию выставки, приуроченной к десятилетнему юбилею ее картинной галереи, как гладиатор к выходу на арену цирка. Она надела черный пояс, ажурные чулки, плетеные туфли на высоком каблуке и самое красивое платье, расправив на безупречной груди складки тончайшей ткани. Мысленно Лиз была уже там, на выставке, и не обращала внимания на чувственность своих действий.

Затем она подошла к туалетному столику и стала внимательно рассматривать себя в зеркале. Лиз была сногсшибательно красива, о чем прекрасно знала. Но это знание не делало ее тщеславной, ведь своей красотой она обязана лишь генам. Она никогда не использовала внешность в корыстных целях, хотя в ее сорок с лишним лет ей редко кто давал больше тридцати. Однако сегодня морщинки в углах рта и вокруг глаз выдавали ее душевное напряжение, а тревога затуманила голубые, с зеленоватым оттенком глаза.

Для тревоги имелись веские причины. Сегодня Лиз Кент идет на риск. Если фортуна будет милостива, она получит все. Если нет…

Лиз поставила на карту и с большим трудом завоеванное финансовое благополучие, и единственную любовь. Сохранит ли она любовь и самостоятельность — зависело от исхода сегодняшнего вечера.

Лиз Кент намерена победить.

Пять часов назад на выставке появились некоторые из самых именитых посетителей — наиболее вероятные покупатели. Всем им разослали персональные приглашения, и эти люди считали себя тонкими ценителями, знатоками и собирателями произведений искусства. Убедившись, что она сделала все возможное для предстоящего успеха, Лиз решила съездить домой и немного отдохнуть, оставив выставку на Рика Мейсона.

— Мне безразлично, сколько человек здесь будет к пяти часам, — сказала ему Лиз, уходя. — В семь пригласишь их на фуршет с шампанским и закроешь выставку. Скажешь, что поставщикам нужно два часа на подготовку. Ну, ты же знаешь Анри, он иногда капризен, как провинциальная примадонна.

— Ни о чем не беспокойтесь, приезжайте к семи. — Рик одарил ее самой лучезарной улыбкой и поспешил к новой посетительнице. Он не стал терять времени. Едва роскошная леди остановилась перед картиной, он сразу оказался рядом.

— У вас очень верный глаз, — сказал он. — Это лучшее полотно на выставке. Буду счастлив ответить вам на любой вопрос о картине и ее авторе.

«Начало обнадеживает», — подумала Лиз, задержавшись в дверях.

Женщина окинула Рика оценивающим взглядом. Загорелый светловолосый американец привел ее в восхищение.

— И кто же автор? — спросила она.

— Алан Долгая Охота, тот самый Алан. — Рик понизил голос, словно речь шла о божестве.

— О, я много о нем слышала. Знаменитый художник из племени апачей. Это он?

Лиз довольно улыбнулась и вышла на улицу. «Рик хорошо усвоил мои уроки», — думала она, идя по выжженному аризонским солнцем тротуару к своему «роллс-ройсу». Парень — настоящий клад, равного ему нет ни в одной из пятидесяти картинных галерей Скоттсдейла, и успех выставок зависел от Рика не меньше, чем от художников, которых она представляла.

Но самым важным человеком (не столько даже для галереи, сколько для самой Лиз) был, несомненно, Алан Долгая Охота. Тот факт, что покупательнице известно его имя, нисколько не удивил Лиз. Благодаря десятилетней продуманной кампании оно стало таким же знаменитым среди художников Юго-Запада, каким было в свое время имя Джорджии О'Киф. Алан исключительно талантлив. Казалось, он пишет картины не маслом, а душой, и хотя обычно изображает коренных американцев, ему удается уловить и передать в этих портретах черты характера, олицетворяющие общечеловеческие ценности.

«Его… нас, — мысленно поправила себя Лиз, — ждет великое будущее».

Свернув с Мэйн-стрит на Скоттсдейл-роуд, она сразу попала в гигантскую пробку. Длиннющая череда машин, притертых друг к другу, едва двигалась. Может, кто-то из местных жителей и проклинал заторы, ежегодно возникающие на дорогах, начиная с середины октября. Лиз, напротив, всегда радовалась скоплению дорогих автомобилей. Каждую зиму богачи из северных штатов оккупировали престижные дома, обосновавшись на новом месте, охотно раскрывали свои набитые кошельки.

Полная радужных надежд, не замечая нетерпеливых гудков и рева двигателей, вынужденных сдерживать свои лошадиные силы, Лиз не спеша добралась наконец до своего дома в Кемелбек Маунти. Времени оставалось предостаточно, поэтому она успела понежиться в ванне до прихода парикмахера.

Как все выдающиеся мастера, Данте обладал талантом придавать прическам великую простоту. Но сегодня он превзошел самого себя. Медленно поворачиваясь, Лиз со всех сторон оглядела в зеркальных стенах спальни произведение парикмахерского искусства. Стрижка была настолько совершенной, что даже при резких движениях головой золотисто-каштановые волосы Лиз послушно ложились на место, красиво ниспадая на плечи. Данте честно отрабатывал каждое пенни своих баснословных счетов. Если сегодня вечером выставка пройдет с таким же успехом, как и прежние, то можно без проблем оплачивать эти счета, хотя на днях пришлось заложить здание галереи.

Лиз накрасила ресницы, оттенила веки и подошла к шкафу, где висело платье от Карла Лагерфельда из расшитого сине-зеленым бисером муслина, к которому подходило колье из бирюзы с бриллиантами, подаренное Аланом.

Алан. Он стал неотъемлемой частью ее существа, и при одном воспоминании об их недавней ссоре ей было больно дышать. Ее глаза вдруг наполнились слезами. Проклятие! Только не это, ни в коем случае не плакать. Она поняла всю бесполезность подобного занятия еще полтора месяца назад, когда рыдала часами, но не чувствовала никакого облегчения. Господи, почему она сразу не сказала Алану о своем прошлом? Тогда ей не хватило смелости, и теперь она вряд ли решится. Лучше она исполнит их давнюю мечту, чтобы залечить обоюдную рану. Иначе просто не может быть.

Достав платье, Лиз сильно встряхнула его, словно попыталась отогнать невеселые мысли. Осторожно, чтобы не испортить макияж и прическу, надела свой наряд, потом открыла стенной сейф, куда после ссоры с Аланом положила колье, и сразу вспомнила охватившее ее тогда ощущение пустоты.

Руки безвольно опустились. Ссора. Не слишком подходящее слово для того, что произошло между ними. В тот день они были не менее жестоки друг к другу, чем древние ацтекские жрецы к обреченным на заклание жертвам.

С тех пор Лиз с Аланом не встречалась.

Сколько раз ей хотелось позвонить ему, умолять о прощении! Но это было не в ее характере. Она еще более горда, чем Алан. А уж он-то не уступал в этом отношении своим воинственным предкам.

Застегнув на стройной шее колье, Лиз открыла дверь спальни.

— Росита! Помоги мне застегнуть молнию.

— Иду.

Видимо, экономка находилась не в кухне, а где-то поблизости, зная, что может в любой момент понадобиться хозяйке.

При виде платья ее большие карие глаза широко раскрылись от восхищения.

— Que bonita! Muy hermosa[1]. — Как всегда в минуты волнения, Росита перешла на испанский.

— Тебе правда нравится?

Росита Васкес, худенькая маленькая женщина, была для Лиз самым близким человеком в Аризоне. Ее лицо походило на яблоко, испеченное на беспощадном южном солнце Гранд Чимеки, глубоко посаженные глаза, окруженные лучиками морщин, оставались веселыми и жизнерадостными. Десятилетняя дружба хозяйки с экономкой, непонятная окружающим, основывалась на взаимном уважении. Несмотря на разницу культурного уровня, их объединяло одно: характеры обеих закалялись в испытаниях.

Росита так энергично закивала головой, что маленькие золотые сережки едва не выскочили у нее из ушей.

— Платье красивое, но вы все равно красивее. Рамон уже ждет вас. Ай, ай, парень воображает себя королем дороги, когда сидит за рулем лимузина. — Она вдруг помрачнела, в углах рта появились глубокие морщины. — Сеньор Алан придет на выставку?

— Конечно, придет, — ответила Лиз.

Только экономка знала об их размолвке и не могла скрыть своего недовольства.

Алан настоящий художник и из-за любовной ссоры не пропустит праздника живописи. Впрочем, кто знает…

С тех пор как десять лет назад Алан переступил порог ее галереи, их встречи стали ежедневными. В качестве его дилера Лиз успешно продавала его картины, способствовала его карьере, и теперь из совершенно безвестного новичка он превратился в одного из самых знаменитых в стране художников.

Оба так много значили друг для друга, поэтому Лиз едва перенесла, что он прислал свои картины, а не привез их лично, как делал всегда. Неужели Алан не понимает, как обидел ее? Или это его не волнует?

«Придет ли он сегодня?» — спрашивала себя Лиз, выходя из дома. Хотелось бы верить. Но в одном она была уверена: если Алан не придет, разразится катастрофа.

Уже целый час Лиз Кент как гостеприимная хозяйка стояла у входа, лично приветствуя прибывавших посетителей. Ее служащие старались изо всех сил, следили за тем, чтобы никто из гостей не был обделен шампанским и закусками.

Провинциальные коллекционеры, критики, художники и несколько знаменитостей толпились в переполненных залах. Неподалеку Арчер Гаррисон обсуждала с обступившими ее поклонниками одну из своих скульптур. Арчер принадлежала к редкому типу людей — эта независимая и весьма состоятельная дама страстно желала достичь высот искусства. Артистизм не мешал ей общаться с разными людьми, она никогда не выказывала ни снисходительности, ни претенциозности. Уравновешенная, интеллигентная, всегда приветливая, настоящая находка для галереи.

Чуть обернувшись, Лиз смотрела в ту сторону, где в длинной крестьянской юбке и домотканой шали, накинутой на плечи, прижавшись спиной к стене, стояла Марианна Ван Камп, словно надеясь, что стена расступится и поглотит ее. В одной руке она держала бокал шампанского, в другой — сигарету, пепельница перед ней уже не вмещала окурков. Марианна была художницей-самоучкой, но Лиз никогда не придавала значения степени бакалавра искусств, дипломам Пратта или Чикагского института живописи. Она бралась представлять только тех художников, которые имели талант. Талант и желание стать лучшими.

Приехавший к семи часам Лоуренс Ли этими качествами обладал. Копна седых волос и развевающаяся борода придавали ему колоритный и драматичный вид. Он сразу привлек всеобщее внимание, которое щедро разделил со своей талантливой женой Мэри Уайент, пришедшей вместе с ним на открытие выставки. Появление пятнадцать минут спустя знаменитого литографиста Амадо Пеньи также произвело фурор. Однако волнение быстро улеглось.

Гости ждали Алана.

Из всех подопечных Лиз только он был звездой первой величины. Его магнетическая сила могла привлечь любого, даже незаурядного человека. Казалось, люди начинают ощущать присутствие Алана до того, как он входил в помещение, а его внешность заставляла их оборачиваться ему вслед. Обаяние делало его незабываемым. Талант превращал в великана.

Отсутствие Алана нарушало атмосферу вернисажа — этого тонкого сочетания искусства и великосветского приема, которое при одних обстоятельствах может стать шедевром, а при других — превратить выставку в протухшее суфле. Беспокойно поглядывая на часы, Лиз все больше проникалась чувством, что ее ждет именно суфле.

Когда в зале появлялся очередной подвижник или потрясатель основ, уже не слышно было обычных приветственных криков, лишь ненадолго оживлялся приглушенный разговор. Но хуже всего то, что богатые посетители не думали ничего покупать, быстро переходили от картины к картине, и служащие галереи не успевали среагировать и представить товар лицом.

Даже Рик казался обескураженным.

— Плохо дело, — беспокойно сказал он Лиз. — Видимо, мы зря потратились на шампанское. Я не заключил ни одной крупной сделки.

— Еще рано.

— Уже восемь часов! В прошлом году к этому времени я успел продать картин на триста тысяч.

— Не надо меня нервировать. Иди и работай, — огрызнулась Лиз.

Тот моментально растворился в толпе, но Лиз заметила его обиду и пожалела о своей грубости.

Если Алан в самое ближайшее время не появится, выставку ждет провал, чего не случалось за всю историю галереи. Тысячи Долларов, потраченные на приглашения, рекламу, авиабилеты, бронирование номеров для иногородних художников, не говоря уже о шампанском и закусках, вине и обедах для потенциальных покупателей, можно списать в невосполнимый убыток, который Лиз будет не в состоянии покрыть, ведь она только что заняла полмиллиона долларов. Ей надо получить рекордные доходы именно сегодня, иначе она не сможет удержать галерею на плаву.

Но риск и бессонные ночи и тревоги оправдаются, если придет Алан. «Нет, — мысленно поправила себя Лиз, — когда придет Алан». В его присутствии она и объявит, что собирается открывать в Манхэттене галерею, посвященную исключительно творчеству Алана. Идея возникла в бессонные ночи, когда Лиз мучительно решала, как перебросить мост через пропасть, разделявшую их после ссоры.

Ей очень не хотелось отходить от двери, однако поток посетителей иссякал, гости входили все реже, и упрямое стояние в дверях становилось подозрительным. Увидев, что одну из картин Алана внимательно разглядывает богатая чета коллекционеров из Нью-Йорка, Лиз поспешила к ним. Говард Лундгрен сделал миллионы на очистке металлургических отходов и теперь превращал шлаки в произведения искусства, которые собирал с неимоверной жадностью.

— Рада видеть вас снова, — сказала Лиз. — Надеюсь, путешествие было приятным?

Скип Лундгрен явно стремилась выставить напоказ состояние мужа. Юбка с пуфами выглядела бы просто божественно, будь Скип моложе и стройнее. Несмотря на теплую погоду и духоту переполненного помещения, плечи миллионерши покрывал дорогой мех.

— Скип, дорогая, вы, как всегда, сказочно выглядите, — произнесла Лиз, прежде чем обратить внимание на Говарда. — Как это на вас похоже. Не успели войти и сразу остановились у лучшего полотна.

К ее изумлению, слова прозвучали не слишком фальшиво.

— Чертовски приятно слышать. Но у меня уже есть три картины Долгой Охоты. Не уверен, что захочу купить еще. К тому же вам известно мое правило. Прежде чем достать чековую книжку, я люблю пообщаться с художником, узнать, как он сам оценивает свое творение. — Говард оглядел помещение выставки. — Куда, черт побери, запропастился Долгая Охота? Когда я звонил вам из Нью-Йорка, вы сказали, что он будет.

— Мы ждем его с минуты на минуту.

Сердце у Лиз готово было выпрыгнуть из груди, во рту стало сухо, как в пустыне.

— В этом индейце есть, je ne sais quoi…[2] — Скип мучительно подыскивала подходящее слово.

— Фунт изюма. Кажется, ты всегда мне так говоришь? — Взгляд Говарда вспыхнул негодованием. — Честное слово, по-моему, ты приехала сюда только затем, чтобы полюбоваться на Долгую Охоту.

— Гови, ты вгоняешь меня в краску!

По своему обыкновению, Говард проигнорировал протесты жены.

— Надеюсь, Лиз, вы нас извините, но мы еще не обедали.

Она едва сдержала возглас удивления. Лундгрены прилетали на выставки раза два в год, и всегда Говард экономил на обедах. Он и Скип оставались в зале до тех пор, пока не иссякали «Дом Периньон» и черная икра. Они уходили позже всех, потратив на картины пяти- или шестизначную сумму.

Лиз изобразила на лице улыбку.

— Почему бы вам не вернуться после обеда? К тому времени Алан обязательно будет здесь. Он очень расстроится, узнав, что вы ушли.

— Посмотрим, — уклончиво ответил миллионер.

Лиз проводила супругов до дверей, чувствуя себя так, словно галерея сейчас рухнет, и торопливо вышла на улицу. Неужели Алан не придет? Она вдохнула холодный ночной воздух и подняла лицо к небу. Но звезды не уняли ее смятения. Светящиеся точки так далеки, так равнодушны. Они никогда не оправдывали ее надежд, нечего ждать от них и теперь.

Не в силах противиться искушению, Лиз оглядела Мэйн-стрит, надеясь увидеть знакомую фигуру. Улица заполнена медленно движущимися машинами, парковки у домов забиты до отказа, по тротуару идут пешеходы, с любопытством заглядывая в окна выставочного зала, где видна толпа разодетых посетителей.

Вероятно, с точки зрения прохожих, вернисаж имел оглушительный успех. Но Лиз-то знала, что неудача хищной птицей уже обрушилась на ее плечи. Сделав еще один глубокий вдох, она повернула обратно.

И в этот момент увидела его.

Облегчение растопило ледяной ком, стоявший у нее в горле, заставило сразу подумать о том, что сказать ему, когда они окажутся наедине. Ему оставалось пройти до галереи еще полквартала. Алан шел стремительно, ветер играл его пышными волосами цвета эбенового дерева. Грация походки казалась еще совершенней, потому что он не осознавал этого. К счастью, Алан не успел ее заметить, а Лиз не могла доставить ему удовольствие увидеть, как она, словно пятнадцатилетняя влюбленная дуреха, подстерегающая эстрадную поп-звезду у выхода из мужского туалета, ждет его на улице.

Лиз поспешила скрыться в галерее, хотя сердце гнало ее на улицу — бежать навстречу и броситься Алану на шею.

Оказавшись в безопасности, она взяла бокал шампанского у проходившего мимо официанта, сделала большой глоток, потом придала лицу деловое выражение, пробралась сквозь толпу к столику в дальнем углу зала и, схватив блокнот, стала изучать пустые страницы.

Алан должен был появиться через полминуты. Мысленно отсчитав тридцать секунд, Лиз положила блокнот на стол и оглянулась. В этот момент Алан переступил порог выставочного зала.

Лиз безотчетно шагнула навстречу. Строгий костюм оттенял бронзу экзотически красивого лица, а красная повязка воина, вышедшего на тропу войны, придавала некую дикость его вполне цивилизованной внешности.

Толпа встрепенулась и двинулась к своему любимцу. Вскоре Алан был в плотном кольце поклонников. Он не относился к числу людей, спокойно выносящих общество полоумных фанатов, но Лиз все же приучила его быть любезным с коллекционерами. Теперь должно пройти какое-то время, пока он будет пожимать руки и подписывать автографы.

Но сегодня было по-другому. Алан врезался в толпу, как горячий нож в масло. Все почувствовали что-то необычное, и Лиз, с преувеличенным вниманием изучавшая блокнот, кожей ощущала на себе любопытные взгляды.

Наконец она выпустила из рук блокнот и обернулась.

Алан стоял рядом, губы сжаты, чувственный рот превратился в узкую полоску. А глаза! Боже милостивый! В них не было ничего, кроме неистовой враждебности.

Толпа затихла. Казалось, немая сцена продлится целую вечность. Алан молча смотрел на Лиз тяжелым взглядом, словно у него в душе боролись противоречивые чувства.

Она шагнула было вперед, чтобы обнять его, но ненавидящие глаза приказали ей остановиться.

— Добрый вечер, Алан, — отважно улыбнулась Лиз. — Видишь, все ждали только тебя.

Мышцы бронзового лица напряглись, и ей показалось, что сейчас он улыбнется в ответ. Но вместо улыбки в гнетущей тишине раздались слова:

— Сожалею, Лиз. Ничего не получится. Все кончено.