Зной пустыни

Глава 3

1 августа 1988 года

В юности, живя в резервации апачей Сан-Карлос, Алан Долгая Охота и не думал, что когда-нибудь настанут такие времена, как сейчас. На рассвете он оседлал любимую лошадь, долго ездил верхом по живописным окрестностям, а потом отправился в свою мастерскую, которая вызывала зависть коллег. Начав работать, Алан забыл о времени. Идеи, рождавшиеся в его мозгу, казалось, без всяких усилий стекали на кончик кисти и послушно ложились на холст. Непрерывный восьмичасовой труд нисколько не измотал его, и вот теперь он сидит за столиком лучшего ресторана Феникса, куда его не пустили бы пятнадцать лет назад. А с ним сидит прекрасная женщина.

Мальчишкой Алан даже не предполагал, что существуют такие дни. Его мир неимущих со всех сторон был стиснут миром белых, которые имели все. Каменистая почва резервации годилась лишь для перекати-поле и скорпионов, грезы об успехе на ней не росли. Если бы Алану тогда сказали, что в один прекрасный день он станет выдающимся американским художником и миллионером, он бы просто расхохотался.

Теперь апачи ставили Алана в пример его юным соплеменникам. Но сам он сомневался, что мир белых примет парня из резервации, даже несмотря на его таланты.

Вечером он это выяснит.

— Ты сегодня что-то неразговорчив, — сказала Лиз, откладывая салфетку, — и мало ешь. Не нравится?

— Нет, все очень вкусно.

Алан специально заказал столик у Винсента, ему хотелось, чтобы обед запомнился. И Винсент Гутберрес не обманул его ожиданий. Интерьер ресторана, выполненный во французском загородном стиле, был элегантным, обслуживание идеальным, а расположение столика делало обстановку интимной. Лучше и желать нельзя. Но Алан испытывал робость и неуверенность, словно неопытный юнец, которому надо выбрать партнершу на танцевальной вечеринке.

Когда он в пять часов приехал в галерею, Лиз так нервничала, что он решил отложить все серьезные разговоры. А теперь она спокойно откинулась в кресле и пребывала в совершенно безмятежном состоянии. Как же она великолепна! Алан не раз пытался отразить на холсте душу и темперамент Лиз, но сущность ее красоты до сих пор ускользала от него.

Она была воплощением женской тайны — непостижимой и соблазнительной. Облегающее платье держалось лишь двумя узкими полосками на плечах, и весь вечер Алану очень хотелось сдвинуть с ослепительных плеч эти полоски, чтобы обнажить ее неподражаемую грудь. Когда он представил сладостные соски, жаждущие нежных прикосновений, по его телу пробежала огненная волна.

Лиз была мечтой художника. Безупречная кожа отливала матовой белизной, превосходя красоту слоновой кости, спадающие до плеч волосы цвета темной меди обрамляли лицо, совершенные черты которого до сих пор поражали Алана, хотя они с Лиз знакомы уже десять лет. Точеные, слегка выступающие скулы и правильный, с небольшой горбинкой нос очаровательно контрастировали с чувственными губами, не нуждающимися в помаде. Но подлинным украшением лица были глаза под красиво изогнутыми бровями, обрамленные угольно-черными ресницами и сияющие таинственной голубизной настоящей бирюзы.

— Я хочу тебя, просто сгораю от желания, — выпалил он.

— Прямо здесь? — Ее глаза озорно сверкнули. — Вместо десерта?

— Я сойду с ума, если мы задержимся тут еще хоть на минуту. — Алан достал бумажник, бросил на стол три пятидесятидолларовые купюры и, вскочив из-за стола, чуть не опрокинул кресло, на котором сидел.

Лиз улыбнулась, но, когда они буквально выбегали из ресторана, она не уступала в скорости Алану.

Десять минут спустя они уже мчались по крутой дороге, ведущей к вилле Лиз. Резко затормозив у дома, Алан повел Лиз к двери, мысленно повторяя про себя то, что хотел сказать ей сегодня вечером.

— Я только предупрежу Роситу и быстренько просмотрю почту. А ты возьми бутылку шампанского и жди меня в спальне.

— От такого предложения я, пожалуй, не смогу отказаться, — ответил Алан. Но прежде он вернулся к машине и достал из бардачка маленькую красивую коробочку. В спальне он поставил на столик серебряный поднос с бутылкой охлажденного «Перье-Жуэ», два хрустальных бокала, рядом положил принесенную из машины коробочку.

Шесть месяцев назад он попросил своего друга, известного во всем мире ювелира Теда Червезе, сделать что-нибудь особенное, специально для Лиз. Тот долго искал настоящую бирюзу без единого изъяна и натуральной, глубокой окраски.

— Сейчас легче найти хороший бриллиант, чем бирюзу высшего качества, — жаловался Тед. — Особенно если речь идет о цвете, подходящем к глазам Лиз.

Но результат стоил долгих ожиданий. Червезе, который получал заказы от Картье, на этот раз превзошел самого себя, изготовив золотое, инкрустированное камнями колье в форме священной животворящей змеи Аванью. Алан снова открыл коробочку и красиво уложил колье на шелке. Сами по себе деньги ничего не значили, но он был счастлив оттого, что может дарить Лиз такие подарки. Сегодня он решил окружить ее сказочной любовью. Обед в ресторане и дорогой подарок — лишь небольшая часть радостей, которые он собирался ей доставить.

Когда они с Лиз стали любовниками, он сразу понял, как мало она знает о настоящей страсти. Она попыталась изобразить оргазм, но ей не удалось его обмануть. Зато потом он только поражался ее успехам и той легкости, с какой она постигала искусство любви. Однако в ту первую ночь Алан искренне жалел Лиз. Ничего не знать о собственном теле, которое буквально создано для чувственных страстей! Да это же настоящая трагедия! Оказалось, англосаксы, столько рассуждающие о сексе, абсолютно в нем не разбираются и ничего не понимают в отношениях мужчины и женщины.

Лиз научила его, как надо вести себя в мире белых, одеваться, поддерживать светскую беседу, делать заказ в пятизвездочном ресторане, куда она очень любила ходить и где намного важнее, чтобы тебя увидели за нужным столиком с нужными людьми, чем сытно и вкусно поесть. В свою очередь, Алан терпеливо вел Лиз к осознанию ее женственности. Теперь он чувствовал себя в высшем свете так, словно был прирожденным аристократом, а она наслаждается любовью не хуже опытнейших женщин племени апачей. Он считал, что обмен равноценный.

Сняв пиджак, он устроился у камина. В спальне Лиз он ориентировался, как в своей собственной, но никогда не чувствовал себя до конца раскованным. Его дом, построенный из необожженного кирпича, был обставлен по-мужски грубовато. Комнаты заполняли древние скульптуры из Санта-Фе, изделия индейских племен Гранд Чимеки, на полу лежали домотканые коврики из Чимайо. Комната Лиз, напротив, обставлена с чувственной женственностью. Зеркальные стены, пушистый австралийский ковер на полу, белая мебель, инкрустированная мореным дубом, исполинская кровать с белым шелковым покрывалом.

Но главной в комнате была картина, висевшая над камином. На полотне размером четыре на восемь футов изображена нагая Лиз, ожидающая возлюбленного. Когда Алан рассматривал эту картину, у него теплело в душе. Портрет, написанный шесть лет назад, удался. Пожалуй, это была одна из лучших его работ, в ней он сумел ближе всего подойти к сущности Лиз, хотя ему было чертовски трудно. Улыбаясь, он подумал, что гораздо быстрее закончил бы тогда портрет, если бы не слишком часто отрывался от мольберта ради постоянно вспыхивавшей страсти.

Он желал Лиз с того момента, как впервые переступил порог ее галереи. Мгновенная реакция, в которой было много животного, желание затмевало разум. Тогда он не смел ни на что надеяться, ведь мир, где обитают такие женщины, как Лиз Кент, недосягаем для бедного индейского художника.

В детстве он прошел хорошую школу ненависти и недоверия к белым. Старейшины учили его, что бледнолицые отняли у апачей все: охотничьи угодья, культуру, свободу, а в кровавых сражениях прошлого века пытались отнять и жизнь. Правительственные чиновники твердили тогда, что хороший индеец — это мертвый индеец. Сидя вечерами у костра, Алан много раз слышал имена погибших воинов, среди которых были и его предки.

Повинуясь советам старейшин, Алан рассчитывал со временем полюбить девушку своего племени, которая пройдет испытание и докажет, что у нее есть характер и мужество. Он женится на ней, у них будет много детей, которых они воспитают как истинных апачей.

Но потом он встретил Лиз.

— У тебя такой отсутствующий вид, словно ты далеко-далеко отсюда, — сказала она, входя в спальню и прикрывая дверь. — Что-нибудь случилось?

— Нет, я думал о нас. — Алан не хотел испортить этот необычный вечер необдуманным действием. — Мне нужно поговорить с тобой о нашем будущем. Но сначала прими вот это.

Он протянул Лиз коробочку, и ее неподражаемые глаза раскрылись от восхищения.

— Алан, какая прелесть! — радостно воскликнула она, застегивая колье на шее.

Сдерживая желание немедленно заключить ее в объятия, он разлил шампанское и протянул ей бокал.

— Весь вечер я ждал этого момента, чтобы поговорить с тобой. Давай сядем.

Лиз поставила свой бокал и прижалась к Алану.

— А я сначала хочу как следует отблагодарить тебя.

Отвечая на страстный поцелуй, она слегка приоткрыла губы, и Алан сразу воспользовался этим, кончиком языка мягко, но настойчиво проник в ее рот, нежно исследуя его потаенные уголки. Потом осторожно сжал зубами ее язык и слегка всосал его. Игра длилась бесконечно, словно он никак не мог насытиться возлюбленной. А Лиз уже горела от желания. Прижавшись к Алану всем телом, она чувствовала его твердую, бешено пульсирующую плоть, таяла на огне, который бушевал в ее крови, и жаждала, чтобы его погасили.

Алан вдруг разжал объятия и отступил на шаг.

— Не спеши. У нас впереди вся ночь.

Пока Лиз старалась унять неистовое биение сердца, он расстегнул рубашку, и она с нетерпением ждала, когда наконец увидит мускулистый, как у Давида, торс. На темно-бронзовой груди не было ни единого волоска. Поначалу это очень удивило и озадачило Лиз, но теперь бледное, заросшее волосами мужское тело вызвало бы у нее лишь отвращение. Она шагнула вперед и принялась ласкать его мощную грудь, касаясь моментально затвердевших сосков.

— Теперь моя очередь, — сказал Алан.

Горячие пальцы нежно пробежали по ее шее, спускаясь все ниже, обжигая огнем блаженства, пока не скользнули в ложбинку грудей.

Почему нежные прикосновения рождают столь болезненные вспышки желания? Ощущая животом его возбуждение, Лиз завела руки за спину и расстегнула молнию.

Платье скользнуло на пол, и она осталась лишь в трусиках, ажурном поясе и черных чулках. Интимные детали туалета всегда действовали на Алана. Хриплый стон подтвердил, что ее выбор был верным.

— Как ты прекрасна! — шептал он, осторожно сжимая мощными руками ее грудь. Потом начал поглаживать круговыми движениями, едва прикасаясь к коже. Лиз с дрожью нетерпения ждала, когда его пальцы достигнут места, которое буквально сгорало от жажды ласки. Нежно-розовые соски мгновенно напряглись, едва он стал пощипывать и потирать их.

— Ты сводишь меня с ума, — прошептала она.

— Леди, это чувство взаимно.

Он слегка прикусил один сосок, продолжая ласково пощипывать и потягивать другой. Вид бронзовой щеки, припавшей к ее груди, отозвался в ней новым спазмом желания.

— Сильнее!

Зубы нежно сомкнулись вокруг соска, вызвав у Лиз волну наслаждения, граничившего с болью. Оторвавшись от одной груди, Алан тут же занялся другой. Когда оба соска набухли и покраснели, он откинул назад голову, любуясь плодами своих трудов.

Лиз опустила глаза и увидела, что брюки стали ему тесны.

— Лучше разденься, — сказала она, кладя руки себе на грудь.

Этот жест всегда выводил его из равновесия. Он сбросил одежду. Освобожденный член был так напряжен, что причинял ему боль, и Алан с трудом удержался от того, чтобы швырнуть Лиз на пол и овладеть ею. Но ведь самое сильное наслаждение состоит в возможно более долгом воздержании от наслаждения.

— Ты готов любить меня? — Ее глаза сверкали, в уголках рта затаилась манящая улыбка.

— Не совсем, ты еще одета.

— Ну, это секундное дело.

— Оставь чулки и пояс, сними только трусики.

Когда она выполнила его просьбу, он отступил на шаг и полюбовался результатом. Блестящие черные чулки и ажурный пояс оттеняли молочную белизну ее бедер, подчеркивали нежную округлость живота и впадину пупка. Алан не отрываясь смотрел на маленький холмик, покрытый завитками цвета темной меди. Не в силах больше сдерживаться, он поднял Лиз на руки, отнес на кровать и принялся исследовать места, к которым был прикован его взгляд, губами, языком, руками…

Ее соски набухли. Он слегка приласкал, и она тут же среагировала, начав гладить руками его член. Эти прикосновения довели его почти до экстаза. «Нет, нет, еще рано», — подумал он, стиснув зубы. Сегодня он должен доставить ей ни с чем не сравнимое наслаждение. Он осторожно отвел ее руку и положил на курчавый холмик. У него свело ноги от желания.

— Сейчас я вложу в тебя свой палец, — сказал Алан, — и я хочу, чтобы рядом с ним был и твой палец. Ты должна почувствовать то же, что чувствую я.

Раздвинув половые губы, он, как опытный гид, повел Лиз в глубину ее собственного естества, где было тепло, скользко и влажно. Ее тело напряглось, готовое к пароксизму страсти.

— Ты хочешь большего?

— Да, да, да!

Тогда он зажал два ее пальца своими и ввел все четыре внутрь, зачарованно глядя, как темная и белая руки все глубже входят в широко раскрытые ворота дворца страсти. Сначала Алан вводил пальцы на всю глубину и медленно, словно нехотя, возвращал обратно. Ее дыхание стало учащаться, и ему в такт он ускорил свои движения.

Приподнявшись на подушках, зачарованная Лиз наблюдала за приближением оргазма. Мышцы сократились, охватив сплетенные пальцы. Закрыв глаза и исступленно выкрикивая имя Алана, она достигла той степени наслаждения, когда дающий и принимающий сливаются воедино.

Волна схлынула. Он взял ее руку и начал целовать влажные пальцы. Потом, отодвинувшись в изножье кровати, он стал ласкать ее языком, К изумлению Лиз, в ней опять проснулось жгучее желание.

Алан в изнеможении лежал на подушках. Хотя витавший в спальне запах страсти был ему приятен, все же следовало встать и принять душ. Но у него не было сил. И судя по тому, как Лиз, свернувшись калачиком, прижалась к нему, сил не было и у нее.

Но время наслаждения прошло, настало время серьезного разговора, к которому Алан готовился много лет.

— Ты спишь?

Она заворочалась, придвигаясь к нему еще ближе.

— Почти. Ты знаешь, как убаюкать женщину.

— Давай сядем. Нам надо поговорить.

Она застонала.

— А это не может подождать до утра?

— Нет, не может.

— Будь умницей, дорогой, уже четвертый час, — пробормотала она, зарываясь лицом в подушку.

— Это очень важно, Лиз.

Вздохнув, она села, лениво потянулась и закинула руки за голову. Ее груди вызывающе поднялись.

— Вообще-то я не очень хочу спать.

Алана снова пронзило желание, но, решив не отвлекаться, он прикрыл Лиз простыней, закутав по самую шею.

— М-да, — протянула она, — кажется, это действительно серьезно.

— Да, серьезно.

За последние годы он сотни раз повторял речь, которую собирался произнести. Но теперь все романтические слова куда-то попрятались.

— Сейчас у твоего дома должна пастись дюжина лошадей, — выпалил он.

— Я думала, для одной ночи скачек вполне достаточно.

— Я говорю не о любовных играх. Когда индеец племени апачи хочет взять женщину в жены, в качестве приданого он приводит своих лучших коней. Я хочу взять тебя, Лиз.

Он ждал ее ответа. Но в спальне раздавалось только его хриплое дыхание.

— Я люблю тебя. Мне кажется, что и ты меня любишь.

Лиз окончательно проснулась.

— Конечно, я люблю тебя. Просто обожаю! Но мы никогда не говорили о браке. Я думала, тебя устраивает такое положение вещей.

— Раньше устраивало. Но теперь я хочу большего. Все должны знать, что ты — моя.

Она взвешивала каждое слово, которое собиралась произнести.

— Думаю, это будет не слишком мудро с нашей стороны. Мы же договорились, что наша личная жизнь останется нашим личным делом. Я очень много работала, чтобы ты стал звездой живописи. А ты хочешь, чтобы критики решили, что я делала это только из-за наших отношений? Брак был бы непоправимой ошибкой для нас обоих. Я — твоя. Ты это знаешь. Зачем же искушать судьбу? Мы так счастливы.

Алан стиснул зубы.

— Хорошие слова, Лиз. Хорошие, но очень глупые. В них нет смысла.

Она плотнее завернулась в простыню, словно желая защититься от него.

— Что за странная фантазия? Ты решил оставить после себя свою копию? Не забывай, я слишком стара, чтобы рожать детей. Ты хочешь завести семью? Но у нас уже есть семья. Художники нашей галереи — вот наша семья, а твои картины — лучшее наследство, чем дети, которых оставляет после себя большинство людей.

— Пустые слова.

— Алан, прошу тебя, не форсируй события.

Зная, что она великолепная актриса, Алан не слишком доверял той боли, которая прозвучала в ее голосе.

— Ты должен мне все объяснить.

— Это долгая история.

Ей придется открыть ему часть прошлой жизни, но только часть. Она не может рисковать, не может рассказать, кем является на самом деле. Привычка к обману стала ее второй натурой. Она создала себя так же, как Алан создавал свои картины. Вся ее жизнь построена на лжи. Как ей признаться в этом человеку, который больше всего на свете ненавидел лжецов?

— Я благодарна тебе за то, что ты никогда не интересовался моим прошлым. Многие думают, что я родилась в богатой семье и деньги упали на меня с неба. Это не так. Мои родители едва сводили концы с концами, у нас даже не всегда была еда. Отец — вечный студент, готовый жить на подачки благотворительных обществ. Поэтому я решила добиться успеха любой ценой. Любовь и брак не были частью моего плана. О том, что кто-то заполнит мою жизнь так, как ты, я даже не мечтала. До этого в моей жизни была только галерея. — Она заглянула ему в глаза, ища сочувствия. — Я люблю быть с тобой, люблю тебя, мне нравится делить с тобой мою жизнь.

— Лиз, меня совершенно не интересует прошлое. Меня заботит будущее. Как я понимаю, по-настоящему мы начали жить, только когда встретили друг друга. Остаток жизни я хочу провести с тобой.

— Для этого нам не обязательно жениться. Могут возникнуть неблагоприятные для дела осложнения, юридические накладки. Нам надо хорошенько подумать.

— Я уже подумал. Если ты хочешь, чтобы мы заключили брачный контракт, то я готов дать задание адвокатам.

— Ты уже все продумал, да?

В ее голосе прозвучало легкое раздражение.

— Попытался. Я давно хотел, чтобы ты стала моей женой, только ждал, когда смогу положить к твоим ногам весь мир. — Он с такой силой сжал кулак, что на его руке вздулись мышцы. — Теперь весь мир у меня в кулаке. Он — твой.

Он понимал, что говорит нескладно, но разговор зашел в дебри, о существовании которых он раньше не догадывался.

— Дорогой, ты же знаешь, как много времени отнимает у меня галерея. Я не слишком подхожу для брака. — В ее голосе появилась соблазнительная хрипотца: — Ты должен признать, что сделал из меня очаровательную любовницу.

Черт бы ее побрал. Он встал с кровати и начал ходить взад-вперед по спальне, не обращая внимания на свою наготу.

— Ничего не могу понять. Ты говоришь, что любишь меня. Значит, это ложь?

Ее глаза сверкнули негодованием.

— Конечно же, нет. Оставь наконец свой тон. Каким образом твое многолетнее желание стать моим мужем связано с твоей гордостью?

Алан застыл на месте и посмотрел на нее так, словно никогда ее не видел.

— А как связано твое нежелание выйти за меня замуж с твоей гордостью? В чем дело, Лиз? Индеец недостаточно хорош для тебя?

Она побледнела и отвернулась, не в состоянии перенести боль, которую ему причиняла. Но сказать правду было еще страшнее.

— Значит, дело именно в этом? — Голос его зазвенел.

Ему было горько и больно, он сразу вспомнил тысячи обид, отравивших его юность.

— Как ты смеешь так говорить? Как ты смеешь так думать? — запротестовала она. — Есть вещи, о которых ты не знаешь…

— Я знаю все, что мне надо было узнать, — грубо оборвал он. — Великая Лиз Кент не может снизойти до брака с индейцем, ты ничем не отличаешься от других белых женщин. Какой же я дурак!

Алан ненавидел себя за то, что позволил ей взять над собой такую власть.

Отбросив простыню, Лиз бросилась к нему, но он отшвырнул ее от себя.

— Ради Бога, Алан, не делай этого!

Тот подошел к креслу, на которое несколько часов назад беззаботно бросил одежду, и начал одеваться.

— Это была лишь моя дурацкая мечта, но теперь я все понял.

— Вернись, — умоляла Лиз, протягивая к нему руки. — Мы оба сейчас расстроены. Утром ты все воспримешь по-другому. Ради Бога, Алан, этого не может быть!

— Теперь между нами не может быть ничего другого.

Надевая рубашку, он бросил взгляд на коробочку с колье.

— Береги ожерелье. Оно очень дорогое. Но женщины вроде тебя всегда обходятся недешево.

Потом схватил пиджак, направился к двери, обернулся на пороге и в последний раз взглянул на нее. Лиз прижалась к кровати, ее обнаженное тело дрожало. На миг в нем опять возникло желание. Он с трудом отвел от нее глаза и вышел.

Мечта рассеялась.

Услышав, как хлопнула дверь, Лиз громко зарыдала. Она упала на кровать, обняла подушку Алана и прижала ее к себе. Они ссорились и раньше, но такого еще не было. Господи, если бы она могла ему все объяснить! Но она не могла. Он верил в честность, как в Бога, а вся ее жизнь — сплошная ложь, хорошо разыгранный спектакль.

Если бы повернуть время вспять. Ей следовало бы все рассказать ему много лет назад, до того, как они стали любовниками. Бог свидетель, она хотела, но потом отказалась от этой мысли. Тогда Алану нужна была ее сила и вера в миф Лиз Кент так же, как сейчас ей необходимо верить в то, что он безраздельно любит ее и обязательно вернется.

Лиз не обращала внимания ни на слезы, бегущие по щекам, ни на пронизывающий ночной холод. Алан ушел, Алан ее покинул. Она не желала осознавать безмерность постигшего ее горя. Тело еще помнило его неистовые ласки. Она по-детски, словно ища защиты, свернулась калачиком.

Алан. Алан.

Она страшно обидела его, но боль утихнет. Завтра или послезавтра он обязательно вспомнит, что они значат друг для друга. И обязательно вернется.

Так должно быть.