Зной пустыни

Глава 17

10 марта 1989 года

Лиз пробыла в Калифорнии дольше, чем предполагала. Она заново узнавала мать и брата, но самое главное, ей удалось перекинуть мост от девочки, какой она была раньше, к женщине сегодняшнего дня. Прошлые обиды ушли, и в душе возродилась привязанность к близким людям.

Несмотря на прогнозы врачей, Малка Кенторович прожила целую неделю.

За два дня до смерти матери Лиз позвонила Рику и сказала, что задержится. Она ожидала возражений, но Мейсон оказался весьма покладистым.

— Если бы я поехал навестить мать, то не стал бы спешить с возвращением, тем более что вы заслужили небольшой отдых.

— Спасибо за поддержку, — сказала Лиз. — Я сумею доказать, насколько ценю и твои способности, и твою преданность.

Похоронив мать, они с братом продали квартиру и расстались в международном аэропорту Лос-Анджелеса. Иаков навсегда улетал в Израиль, а Лиз возвращалась в Аризону. В аэропорту она поняла, как горько терять вновь обретенного брата. Она, словно беззащитный ребенок, крепко держалась за его руку.

— Не грусти, — Иаков потрепал сестру по плечу. — Через год я приеду на открытие памятника, и мы увидимся.

— Мне, конечно, очень приятно будет увидеть тебя, но стоит ли лететь из Израиля, чтобы позаботиться о могиле матери? Я это сделаю не хуже, не волнуйся.

— Ты многое поняла за последние несколько дней, но все же не постигла до конца сути нашей веры. Мы соберемся на годовщину маминой смерти, послушаем заупокойную молитву рабби — это очень важная традиция. Ты пока видишь в этом докучную необходимость, пережиток средневековой нелепости. Но традиции возникают из здравого смысла и понимания человеческой натуры. Мы будем вспоминать о маме, но не о такой, какую мы видели в этот раз. Мы вспомним радостные события, связанные с нею, и наши воспоминания будут счастливыми.

Объявили посадку, и Лиз крепко обняла брата.

— Через год мы встретимся. Счастья тебе в Израиле, пусть сбудутся твои ожидания и надежды.

Теперь, сидя в уютной комнате, Лиз поняла, что брат сделал правильный выбор. В наше время в Израиле с хасидами считаются, Иакову там будет лучше. Если бы и ее решения оказались столь же мудрыми! Брат к чему-то стремится, а вот она, кажется, удаляется от своей цели.

Лиз взглянула на часы и положила утреннюю газету на кофейный столик. Все решено, с минуты на минуту приедет Хэнк. Он больше не нуждается в ее опеке, а значит, порвется и последняя ниточка, связывавшая ее с Аланом.

Раздался звонок в дверь.

— Росита, я сама открою, — крикнула Лиз и поспешила навстречу Хэнку.

— Примите соболезнования в связи с кончиной вашей матери, — торжественно произнес навахо.

— Я получила ваше письмо и цветы, это так любезно с вашей стороны и так трогательно. Жаль, что вы не знали мою мать. Она — настоящая женщина.

Росита принесла горячий шоколад и мексиканские лакомства.

— Buenos dias[28], Росита. — Хэнк взял у нее поднос.

Хотя они с Лиз иногда становились непримиримыми соперниками, Росита не придавала особого значения таким пустякам и перед приходом навахо всегда готовила что-нибудь вкусное.

— Рада, что вы приехали, — сказала она. — Лиз ничего не ест с тех пор, как вернулась из Лос-Анджелеса. Может, вы уговорите ее позаботиться о себе.

— Сделаю что смогу, — заверил Хэнк.

И он сдержал слово. В течение получаса, не касаясь деловых тем, он убеждал Лиз присоединиться к уничтожению лакомств Роситы. Но у Лиз не было аппетита, и Хэнк один съел почти все.

Лиз еле дождалась, когда Росита унесет грязные тарелки.

— Хэнк, за время нашей совместной работы вы добились больших успехов в новом для вас деле, — начала она.

— Похвала из ваших уст многого стоит, — ответил тот.

— Я не сомневаюсь, что вы станете компетентным дилером. Теперь мне понятно, почему Алан остановил свой выбор на вас.

— Если бы не вы, страшно подумать, что могло бы случиться. Без ваших уроков дела Алана пришли бы в полное расстройство.

Лиз улыбнулась. Разговор превратился в обмен светскими любезностями.

— Все обернулось к нашей обоюдной выгоде. Работы Алана выставлялись в моей галерее, а я учила вас работать. Но я пригласила вас не для того, чтобы говорить о прошлом.

Хэнк нахмурился. Глядя на индейца, Лиз едва удержалась от смеха. Кажется, он исчерпал запас комплиментов.

— Не стоит так огорчаться, Хэнк. Я хочу сказать, что наша совместная работа подходит к концу. — Хэнк нахмурился еще больше. — Как я поняла из наших разговоров по телефону, за время моего отсутствия вы прекрасно справлялись с обязанностями дилера. Когда возникали какие-либо проблемы, дилеры, коллекционеры, администрация музеев обращались к вам. Выставка в музее Гуггенгейма подготовлена, и вы можете обойтись без моей помощи. К тому же через месяц сезон в Скоттсдейле закончится.

Лиз засомневалась, стоит ли задавать следующий вопрос, но в конце концов решилась, хотя, видимо, не нужно совать нос не в свое дело.

— Вы не собираетесь летом в Санта-Фе?

— Собираюсь. У Элеанор как раз будет отпуск, вот мы вместе и съездим.

— Алан будет очень рад. — Лиз закрыла глаза, чтобы скрыть душевную боль. Сначала Алан, потом мать и Иаков, теперь — Хэнк. Она устала от потерь и прощаний. — Поскольку мы увидимся весьма не скоро, хочу вам кое-что сказать, Хэнк…

Мейсон нетерпеливо ходил по тесной гостиной и мысленно подводил итоги. Неожиданный отъезд Лиз и ее долгое отсутствие стали для него неслыханной удачей. Теперь снова нужно держать ухо востро, чтобы не попасться.

Итак, банковские счета в полном порядке, слайды картин в его руках, список потенциальных клиентов составлен. Все предусмотрено. В кейсе лежит даже билет до Акапулько. Настала пора действовать.

Однако Рик колебался. На открытии выставки Долгой Охоты был момент, когда он увидел в глазах Лиз искреннее сочувствие и понял, что она действительно очень хорошо к нему относится. Но этого, к сожалению, мало, а большего, как она сказала, никогда не будет.

Мейсон вздохнул. Заботиться надо прежде всего о себе, идти вперед и не оглядываться. Следовательно, надо выполнять задуманное. Однако он продолжал стоять посреди гостиной. Очень странно находиться утром дома, если, конечно, называть домом эти меблированные комнаты.

За полтора года Мейсон привык по утрам работать с клиентами. Сначала завтрак, потом ленч, затем ужин, а если клиент оказывался женщиной, то и ночь, если у Рика было настроение. Вообще подбивать женщин на покупку было сущим удовольствием. Несколько обедов, несколько комплиментов, и вот она уже раскрывает кошелек или чековую книжку, а иногда и объятия.

Рик умел обработать и более толстокожих клиентов-мужчин. Сначала надо внушить ему, что он хочет что-то купить. Остальное — дело техники.

— Коллекционеры, — внушала Лиз, нанимая Мейсона на работу, — не просто покупают те или иные произведения искусства. Этими покупками они хотят убедить себя и других, что они — воспитанные люди с безупречным вкусом.

И она права на сто процентов. Умение продавать произведения искусства оказалось не эстетической проблемой. Здесь особую роль сыграли снобизм и ощущение клиентом своей мнимой или действительной значимости. Что касается снобизма, то лучше парочки, которую Рик первой внес в свой список, не было никого. Этот список мирно ждал своего часа на кофейном столике. Первыми значились Скип и Говард Лундгрены. Они, правда, живут в Манхэттене, но частенько наезжают в Скоттсдейл, где можно поймать крупную рыбу в мелком пруду.

Он называл Лундгрена помоечным бизнесменом. Великий мусорщик. Но Скип не довольствуется одним богатством. Ей во что бы то ни стало хочется прослыть дамой haut mande[29]. Посему Лундгрены идеально подходили Рику.

Подвинув к себе телефон, он решительно набрал номер.

— Что вы хотите мне сказать? — Хэнк испытующе посмотрел на Лиз.

Она и сама не могла понять, почему собирается рассказать о своем прошлом именно Хэнку. Впрочем, могла. Хэнк — единственное звено, связывающее ее с Аланом. Связь, конечно, весьма тонкая, но делать нечего. По-видимому, Алан возненавидел ее, и тем ценнее становилось понимание и сочувствие Хэнка.

— Я хочу рассказать вам о моей семье.

Хэнк был явно озадачен таким поворотом дела.

— Знаете, меня очень удивило, когда вы отменили нашу встречу, сказав, что вам надо ехать к больной матери. Вы никогда о ней не упоминали.

— Ответьте мне на один не очень скромный вопрос. Вы когда-нибудь стыдились того, что вы — навахо?

— Конечно. — Добрая улыбка осветила суровое лицо Хэнка. — Думаю, любой ребенок в определенном возрасте хочет быть кем-то другим. Например, моя младшая сестра очень долго считала, что наша семья удочерила ее. Но она переросла этот период.

— А я вот не переросла, — тихо сказала Лиз, — и прожила всю жизнь, стыдясь за себя и свое происхождение. Видите ли, мое имя — не Лиз Кент. На самом деле меня зовут Рахиль Кенторович, и родилась я в семье евреев-хасидов.

Брови Хэнка изогнулись дугой. Лиз не очень охотно рассказывала о своем прошлом, а он, будучи добропорядочным навахо, никогда не задавал нескромных вопросов. Хэнк, например, знал, что она окончила Стенфордский университет со скромными оценками по искусству, но с высшим баллом по менеджменту, что после учебы она работала в Нью-Йорке управляющей в нескольких галереях, а потом открыла собственную в Скоттсдейле. Хэнк всегда думал, что Лиз принадлежит к высшим слоям общества. Он вдруг припомнил их первую встречу, когда задал себе вопрос, из какого Лиз племени.

Сегодня он получил ответ.

— Я родилась и выросла в маленьком хасидском анклаве Лос-Анджелеса. Мой отец вместо того чтобы зарабатывать на жизнь и заботиться о семье, всю жизнь прилежно изучал Тору. Вам что-нибудь известно о хасидах?

— Думаю, не больше, чем вам — о шаманских церемониях навахо.

— Хасиды — самая ортодоксальная, самая фанатичная из иудейских сект. Мужчины-хасиды носят пейсы, молитвенную накидку и четки на запястьях. Мужчины и женщины все время должны быть в черной одежде.

Хэнк кивнул.

— Да, я видел фотографии, но… — Он задумчиво почесал затылок. — Какое отношение к этому имеете вы?

— Как бы то ни было, я родилась хасидкой и впервые за много лет спокойно воспринимаю этот факт. Когда-то я попыталась оторваться от своих корней, убежала из дома. В то время мне предложили стипендию Стенфордского университета… — И Лиз рассказала Хэнку историю своей жизни, закончив поездкой в Лос-Анджелес на похороны матери. — Вот так. Сначала мне было стыдно за свое происхождение, а потом стало стыдно за свой стыд. Так образовался порочный круг.

— Почему вы рассказали это мне? — спросил навахо. — Вам надо было поговорить с Аланом. Не понимаю, что мешало вам рассказать ему правду?

Лиз ожидала этого вопроса.

— Вы помните, каким он был, когда пришел в галерею?

— Конечно. Вы дали ему возможность осуществить свою мечту.

— Да, в тот момент ему нужен был человек, который бы в него поверил. Когда мы полюбили друг друга, я очень хотела, но не осмелилась сказать ему правду. Ведь для Алана честность — превыше всего, а моя сознательная жизнь прошла во лжи.

— И все-таки я не понимаю… Вы с Аланом были так близки…

— Вот в этом я совсем не уверена, — перебила Лиз. — Я никогда не забывала, что он — индеец, а он так и не смог примириться с тем, что полюбил белую женщину. Алан никогда не приглашал меня в резервацию, не познакомил с семьей.

— Этого я не знал, — глаза Хэнка сузились. — Кому еще известно о вашем прошлом?

— Только моему брату Иакову. Теперь он — мой единственный родственник. И еще вам.

— Я могу рассказать Алану?

— Нет, — твердо ответила Лиз. — То, что мы потеряли, нам уже никогда не вернуть. К тому же он помолвлен с женщиной, она сможет подарить ему детей, о которых он так мечтал.

Наступила неловкая тишина. Многое осталось невысказанным, но и Хэнк, и Лиз понимали, что любые слова бесполезны.

Мейсон приехал в галерею под вечер. Он вошел в зал с видом человека, у которого нет проблем, хотя на самом деле чертовски устал, обзванивая потенциальных клиентов.

— Вами интересовалась Лиз, — сказала молоденькая сотрудница.

— Передайте ей, что я здесь.

Не заходя в кабинет шефа, Рик направился к себе, чтобы успокоиться. Усевшись за стол, он достал из кармана белоснежный, помеченный монограммой платок и вытер лоб. Лиз пока ничего не знает. Он убедил своих клиентов хранить все в тайне.

Стол был завален обычной корреспонденцией — от коллекционеров, желавших что-то приобрести, до декораторов, желавших ознакомиться с картинами галереи. Да пошли они куда подальше! Мейсон аккуратно сложил платок и сунул его в карман. Лиз могла вызвать его по десятку причин, не связанных с его утренними звонками, но, когда раздался звонок внутреннего телефона, руки его похолодели.

— Рик, зайди ко мне, — сказала Лиз.

— Иду.

Хотя Рик покрылся от волнения потом, в кабинет он вошел с обычной самоуверенной улыбкой.

— Чем могу быть полезен?

— У тебя есть время?

— Для тебя найдется всегда.

— Во-первых, хочу поблагодарить тебя за работу в мое отсутствие.

— Я просто стараюсь хорошо делать то, за что мне платят.

— Ты — надежный помощник, и отчасти в расчете на тебя я решила начать новое дело, — Лиз взяла из пачки сигарету, и Рик услужливо поднес ей зажигалку. — Шесть месяцев назад я получила большой кредит, предполагая открыть галерею в Нью-Йорке.

— Этого я не знал. — Рик вздрогнул: половина коллекционеров, которым он звонил, жила именно в Нью-Йорке.

— Признаюсь, я несколько поторопилась, но теперь настало время пустить эти деньги в дело. Я хочу открыть галерею где-нибудь в районе Пятьдесят седьмой улицы.

Мейсон изо всех сил прижался к спинке кресла. Говорить он был не в силах, лицо застыло от искусственной улыбки.

— Как тебе нравится моя идея? — спросила Лиз.

— Потрясающе, — хрипло ответил он. — Галерея на Пятьдесят седьмой сделает тебя знаменитой. Можешь во всем на меня рассчитывать.

— Я надеялась именно на такой ответ. — Лиз многозначительно посмотрела ему в глаза. — Ты бы не хотел стать управляющим галереи в Скоттсдейле? Это повышение по службе и значительное увеличение доходов. Я предоставлю тебе полную свободу действий. Со временем ты смог бы выкупить галерею.

Повышение доходов! Да, он зарабатывал бы шестизначные суммы, мог бы стать хозяином галереи, его уважали бы в мире искусства. Он достиг бы наконец того, о чем мечтал всю жизнь.

Лиз ждала ответа.

— Ну что скажешь?

Боже всемогущий! Что он мог сказать? Он упустил шанс, который выпадает раз в жизни. Ну почему она не сказала о своих планах вчера, когда он не успел еще обзвонить этих кретинов. О Господи!

— Великолепно, — пробормотал он.

Опустив кисть, Марианна отошла на несколько шагов. Дерьмо. Композиция паршивая, краски вульгарные. Последний месяц у нее прет какой-то кич. Ей опять стало казаться, что она начисто лишена таланта. Если бы не деньги, она тут же швырнула бы свежеиспеченное полотно в мусорный ящик.

Марианна направилась на кухню, где стояла заветная бутылка виски, но не успела она наполнить стакан, как раздался телефонный звонок. «Пусть это будет Мэрф», — подумала Марианна, снимая трубку.

— Марианна, это Лиз. У тебя есть свободная минутка? Нам надо поговорить.

У Марианны душа ушла в пятки.

— Я работаю, — сказала она.

— О твоей работе я и хочу поговорить. Картины, присланные тобой в мое отсутствие, меня разочаровали. — Лиз старалась вежливым тоном сгладить резкость слов. — Они не отвечают стандартам галереи. Я бы хотела, чтобы ты забрала их.

— Конечно, я понимаю, они ужасные, но у меня сейчас неприятности.

— Если ты хочешь остаться в галерее, научись отделять свою личную жизнь от творческой. Извини, я не хотела тебе грубить.

— Я стараюсь изо всех сил, — заверила Марианна.

— Если ты действительно постараешься, дела, я уверена, пойдут на лад. — Казалось, Лиз сама не очень верила в то, что говорит. — Не забудь про картины, а если у тебя есть что-нибудь новенькое, то я с удовольствием взгляну.

Положив трубку, Марианна продолжала смотреть на аппарат. Кто еще собирается испортить ей настроение? Звонок не заставил себя ждать.

— Во-первых, хочу сказать, что ты очень мне нравишься, — начал Мэрф. «Ну вот, так я и думала». — Мы с тобой провели изумительную ночь, и мне бы очень хотелось увидеть тебя снова. Но помнишь, я говорил тебе о женщине, с которой я долго встречался? Она вернулась. Если бы не это, мы ни в коем случае не расстались бы. Очень прошу меня простить. Жаль, что так получилось.

— Все в порядке, Мэрф. Молодец, что позвонил, мне хотя бы не придется строить догадки, почему ты исчез. Утешение не Бог весть какое, но все же…

Выброси их из головы, убеждала себя Марианна, вернувшись в мастерскую, — Лиз, Мэрфи, пустозвонов — художников, снобов — коллекционеров, а прежде всего Реджинальда Амброуза Ардмора Квинси. Это он виноват во всех ее неприятностях.

Схватив нож, она в ярости истыкала холст, потом упала в свое единственное кресло и зарыдала. Навоображала себе невесть чего, а судьба опять повернулась к ней задницей.

Дрожа всем телом, Марианна встала, отерла слезы и приказала себе отвлечься от грустных мыслей. Надо работать. Она сняла с мольберта испорченный холст, вставила в подрамник новый.

В этот момент опять зазвонил телефон. Реджинальд! Не веря своему счастью, Марианна бросилась к аппарату.

— Алло, — нежно выдохнула она.

— Это ты, дорогая? — как ни в чем не бывало спросил Квинси.

— Реджинальд, негодник, я чуть с ума не сошла. Где ты, почему не звонил?

— Я в Бостоне. — Хотя Марианна голову бы дала на отсечение, что он находится совсем рядом. — Так хотелось тебе позвонить, но я решил обождать, пока все утрясется.

— У тебя что-то случилось?

— Не у меня, у моей матушки. Сердечный приступ. Ты не представляешь, как я волновался, не мог ни с кем разговаривать, даже с тобой. Но теперь, слава Богу, ей лучше, и на днях я вернусь в Скоттсдейл.

— Я так по тебе скучала.

От счастья Марианна едва снова не расплакалась. Вспомнив ночь, проведенную с Мэрфом, она поклялась вообще не смотреть на мужчин.

— Как поживает тебя Гарриет?

— Очень мило, что ты интересуешься бедной старушкой. Хотелось бы тебя порадовать, да нечем. Ей стало хуже.

Марианне вдруг почудился издевательский смешок.

— Передай тетушке мои наилучшие пожелания. Дорогая, надеюсь, к моему приезду ты освободишь для меня вечер? Я так хочу тебя видеть.

Марианна почувствовала такое облегчение, что села прямо на пол.

— Я жду тебя, дорогой.

— Вот и отлично. Я хочу устроить в твою честь нечто особенное. Но это сюрприз.

— О, мой милый, ты же знаешь, что я без ума от сюрпризов.