Зной пустыни

Глава 6

17 октября 1988 года

Марианна видела свой любимый сон. У нее есть мужчина, который подарил ей неземную любовь, преданность, фантастический секс и финансовое благополучие. Воображаемый любовник, лица которого она никогда не могла потом вспомнить, возил ее по всему миру, они останавливались в роскошных номерах лучших гостиниц, наслаждались экзотической едой, танцевали до рассвета, а когда всходило солнце, они, утомленные неуемной страстью, пили шампанское и начинали медленно раздевать друг друга.

Ее веки затрепетали от предвкушения счастья, она уже развела ноги, но тут раздался телефонный звонок. «Не уходи, радость моя, пусть служанка возьмет трубку», — сонно проворковала Марианна.

После третьего звонка до нее дошло, что служанки нет, что она лежит в своей убогой спальне с дешевыми обоями и подержанной мебелью. Пошатываясь, она двинулась в гостиную, где продолжал надрываться телефон. Звонивший был настойчив. Шесть звонков. Семь. Кто-то очень хотел поговорить с ней. Она торопливо взяла трубку и услышала длинный гудок.

Марианна потянулась. В доме царила мертвая тишина, давившая ей на уши. Чтобы избавиться от этого ощущения, она включила телевизор. Демонстрируя в улыбке безупречные зубы, диктор сообщала о гибели трех школьников. «Эта тупая сучка с такой же улыбкой объявит и о конце света», — с раздражением подумала Марианна, направляясь в ванную. Ну и что!

Вчера она поленилась снять макияж, и расплывшаяся косметика состарила ее лет на десять.

Хорошо жить одной, можно не заботиться о том, как выглядишь по утрам. Но это преимущество не восполняет недостатков такого образа жизни. Постоянное одиночество, ощущение, что жизнь проходит мимо, а главное — сексуальное воздержание. Вот от чего поистине сойдешь с ума. У нее скоро появятся мозоли от частого пользования вибратором.

Намыливая лицо, Марианна старалась отделаться от чувства неудовлетворенности. Она слишком много болтает с приятельницами, а от этого не жди ничего хорошего. Открыв рот, она внимательно осмотрела десны, не обнаружила следов пародонтоза и принялась энергично чистить зубы.

Взяв старый номер «Космополитен», она удобно расположилась на унитазе, и тут снова раздался звонок.

— Идите вы к черту! — прорычала она. Ведь ее немногочисленные друзья прекрасно знают, что она поздно встает.

К телефону она, естественно, не успела. Наверняка какой-нибудь тип, интересующийся оплатой счетов. Эта бесцеремонная публика не стесняется тревожить человека в любое время дня и ночи. Едва она успела натянуть тесные джинсы, телефон снова ожил. На этот раз Марианна рванула к аппарату на весьма приличной скорости.

— Доброе утро! — крикнула она в трубку, стараясь придать голосу жизнерадостность.

— Кажется, оно действительно доброе, — отозвался незнакомый мужской голос.

«Черт возьми, кто бы это мог быть?» — лихорадочно соображала она.

— Надеюсь, я вас не разбудил, мисс Ван Камп?

По крайней мере этот человек не будет интересоваться ее платежеспособностью. Кредиторы не столь вежливы.

— Конечно, нет. — Господи, это же он, ее ангел-хранитель, тот самый коллекционер! Боже, сделай так, чтобы он не был женат! — Я уже давно работаю. После того как вы купили мои картины, на меня снизошло вдохновение.

Это была лесть, причем довольно грубая, но Марианна ничего не могла с собой поделать. Что-то в Реджинальде Квинси ее настораживало. Вероятно, все дело в его очевидном богатстве и прекрасном воспитании, а также в ощущении собственной неполноценности и неспособности серых, вроде нее, созданий достичь подобных высот. Кесарю кесарево…

— Мне чрезвычайно приятно это слышать. Я бы с удовольствием посетил вашу мастерскую. Может, вы окажете мне честь и разрешите понаблюдать, как вы творите? Я уже говорил вчера, что моя страсть — это художественное творчество женщин. — Он помолчал. — Кроме ваших восхитительных картин, я приобрел произведения Бонер, несколько знаменитых вещей Кэссэт, О'Кифи и скульптуры Невельсон.

У Марианны захватило дух. Если у него действительно есть вещи такого класса, то Квинси — просто грамотный коллекционер, он очень богатый коллекционер. Теперь она непременно будет упоминать о том, что ее работы имеются в коллекции Реджинальда Квинси.

— Мне бы очень хотелось как-нибудь взглянуть на эти работы.

— Я от всей души надеялся, что вы скажете именно это. Но сейчас я звоню, чтобы пригласить вас на обед. У вас найдется время? Я бы мог заехать за вами, а заодно посмотрел бы вашу мастерскую. — В его голосе слышалась неподдельная заинтересованность.

Марианна обвела глазами комнату, пытаясь оценить достоинства и недостатки своей гостиной с точки зрения незнакомца. Диван и кресла вполне сносны. Кофейный столик она отделала сама, инкрустировав его кусочками стекла и песчаника. На стенах, выкрашенных ею несколько месяцев назад, висели ее картины, а в углу стояла скульптура — подарок Арчер. Слава Богу, на окнах уже нет дешевых занавесок. Она убедила хозяйку заменить их вертикальными жалюзи от Сирса.

Все остальное было просто ужасным. Обшарпанный дом «украшали» трещины и заплаты, а его архитектура вообще не выдерживала никакой критики. Парней типа Реджинальда Квинси, привыкших к загородным виллам, таким домом не удивишь, и тем более соседством. Полуразрушенные строения, чадящие и тарахтящие машины — символы нищеты и полной безнадежности. Он попадет сюда только через ее труп.

— Я с большим удовольствием пообедаю с вами, — сказала Марианна, — но у меня назначено деловое свидание в Скоттсдейле. Может, нам лучше встретиться в пять у галереи Лиз Кент?

— Конечно, конечно. Сделаем, как вам удобно. Думаю, мастерская подождет, не правда ли? A bientot, chérie[4].

Его последние слова заставили Марианну напрячь память. Если он имеет обыкновение употреблять французские словечки, то ей придется освежить свои знания, полученные в средней школе. Первый пришедший на ум элемент словарного запаса, заставил ее улыбнуться. Merde[5]. Да, не густо, но начало положено.

Насвистывая «Париж — любовь моя», она пошла в кухню.

На столе лежала нераспечатанная почта. Не был вскрыт даже конверт с печатью музея Гуггенгейма, хотя в другое время письмо прочли бы уже несколько раз. Такой корреспонденцией не бросаются. Но сегодня Лиз так злилась на себя, что не могла заниматься делами. Как только ей пришло в голову вмешивать в свои проблемы Рика и пригласить его к себе в постель?

Правда, он оказался довольно тактичным парнем и ушел до рассвета, очевидно, поняв, что утром им обоим уже нечего будет сказать друг другу.

Лиз откинулась на спинку стула и помассировала виски. Все надо делать по порядку — сначала разобраться с Аланом, а потом решить, какое место в ее жизни займет Рик.

Она вскрыла письмо из музея Гуггенгейма, но не успела приступить к чтению, как раздался вежливый стук в дверь.

— Войдите.

Хотя Арчер Гаррисон была безукоризненно одета, причесана и подкрашена, сразу чувствовалось, что она взволнована.

— Лиз, надеюсь, ты простишь мне внезапное вторжение.

— Вообще ты выбрала не самое удачное время.

— Я отниму у тебя всего несколько минут.

— Ну ладно, — смягчилась Лиз. — Садись.

Арчер села напротив.

— Мне надо кое-что обсудить с тобой.

— Надеюсь, речь пойдет не о выставке в Санта-Фе? Возможность выставляться одновременно с Романом Де Сильва выпадает раз в жизни. Он сам настоял, чтобы твои работы тоже попали на эту выставку.

— Да, я очень ему благодарна, именно поэтому и пришла. Мой муж уезжает сегодня на шесть месяцев. Сначала я отказалась его сопровождать, а потом… засомневалась. Я не уверена, что у меня такой талант, чтобы рисковать ради выставки семейным положением.

— Ты хочешь, чтобы я тебя ободрила?

— Я хочу, чтобы ты сказала мне правду.

Лиз помолчала, тщательно обдумывая ответ.

— Ты серьезно настроена ехать с ним? — Арчер кивнула. — А тебе ясно, что расплачиваться за твое решение буду я?

— Ясно, — ответила Арчер, нервно играя застежкой сумочки из крокодиловой кожи. — Но я доверяю твоему суждению.

Лиз невидящим взглядом уставилась в пространство. Она не терпела давать советы, однако хорошо разбиралась в стремлениях людей. Ей вдруг захотелось поделиться с Арчер своими горестями, облегчить душу, но вовремя подавила это неуместное желание. Арчер пришла не исповедоваться. Она просто не уверена в себе и нуждается только в словах ободрения.

— У тебя очень большой талант, — начала Лиз…

Настало время ленча, и в зале было полно посетителей. Среди гула голосов раздавался звон серебряных приборов, стук ножей о тарелки. Арчер и Марианна, покончив с огненным мясом, блаженно расслаблялись за чашкой кофе.

— Как ты думаешь, пояс и шарф подойдут к моему голубому платью? — спросила Марианна. — Я хочу произвести впечатление.

— Мистер Квинси понимает, что встречается с художницей, а не с фотомоделью. Ты здорово смотришься и в этом наряде.

Все утро они провели в торговом комплексе «Боргата», огромном здании, стилизованном под средневековый итальянский замок. Марианну зачаровал «Каприччо», самый фешенебельный магазин, и Арчер с трудом отговорила подругу от безрассудных трат.

— Ну ладно, расскажи мне лучше о своем разговоре с Лиз.

— Да тут нечего рассказывать. Я проснулась с мыслью, что совершу трагическую ошибку, если не поеду с Луисом в Гонконг, а после разговора с Лиз поняла, что сделала бы еще большую ошибку, уехав, — призналась Арчер, — я до сих пор чувствую себя дьявольски неловко.

Марианна сочувственно кивнула.

— Мне это чувство знакомо. Сделаешь — плохо, не сделаешь — тоже ничего хорошего. Если тебя это утешит, то могу сказать, что, пожалуй, ты поступаешь правильно. А как Луис воспринял твое решение?

Арчер откинулась на спинку стула и положила ногу на ногу.

— Толком не знаю. Он слишком занят, ну нас не было времени серьезно поговорить. Знаешь, меня уже тошнит от проблем. Расскажи лучше о предстоящем свидании. По-моему, этот Квинси положил на тебя глаз.

— Думаю, ему просто одиноко. Он недавно в городе и не успел обзавестись знакомыми. — Марианна вдруг улыбнулась. — Кажется, я ему действительно нравлюсь.

— А что в этом странного? — негодующе воскликнула Арчер, которая при каждом удобном случае пыталась избавить Марианну от комплекса неполноценности.

Марианна проигнорировала вопрос.

— Как он тебе?

— Это не имеет значения, — ответила Арчер.

Она не могла сказать Марианне правду, что-то в Квинси ее настораживало. Но, возможно, дело было не в нем, а в ее поганом настроении.

— Он, конечно, отличается от парней, с которыми я встречалась в баре. Туда приходили либо женатые, которым надо расслабиться, либо одинокие чудаки. А в Реджинальде чувствуется класс, он превосходно разбирается в живописи. — Марианна радостно рассмеялась. — Кроме того, он купил три мои картины.

Увлекшись приятной беседой, Арчер рассказала Марианне о тайне Лиз, которой та с ней поделилась. Оказывается, хозяйка галереи когда-то мечтала стать художницей, с этого и начался ее интерес к искусству.

По дороге домой Арчер с горечью размышляла о том, что за последние месяцы они с Марианной поменялись ролями. Теперь ее подруга проводит вечер в обществе мужчины, а она провожает мужа в дальнюю дорогу.

Шесть часов без перерыва Алан гнал машину на восток. Он читал названия мест на своей карте, и его тоска рассеивалась: Мескаль, Тексас, Каньон, Апачи-Пасс, Дос-Кабесас, Педрегосас. Даже название Аризона происходит от индейского слова «аризонак» — маленькая весна. Здесь кочевали его предки. Суровая земля не прощала слабости, но он любил ее.

Не доезжая Уилкокса Алан свернул на узкую асфальтовую дорогу номер шестьсот шестьдесят шесть. Справа уже виднелись мощные вершины Драконовой горы, похожей на бронированный хребет динозавра. Это и была цель его путешествия. Горы манили, и он сильнее надавил на акселератор. Машина рванулась вперед. В зеркале Алан увидел, как угрожающе накренился прицеп, в котором он вез свою лошадь, и, чтобы не нервировать благородное животное, сбросил газ. Через двадцать миль он будет на месте.

Ночью, потрясенный увиденным в спальне Лиз, он несколько часов бесцельно колесил по округе, а на рассвете собрался в дорогу, прицепил к машине прицеп и загнал на него свою Одии. В лунном свете белогривая кобыла выглядела мистической лошадью из индейских легенд. Когда Алан пошел домой переодеться, Одии жалобно заржала. Надев джинсы, замшевую рубашку и кожаную куртку, он растолкал крепко спавшего Хэнка.

— Что случилось? — ошалело спросил тот.

— Нам надо поговорить.

С быстротой, которой трудно было ожидать от человека его возраста и телосложения, навахо спрыгнул с кровати и потянулся за пижамой.

— Который час?

— Четыре.

— Утра? — уточнил Хэнк. Алан кивнул. — Прости, я ждал тебя до двух, а потом решил…

Конечно, он решил, что Алан остался у Лиз.

— Ты здорово ошибся.

Хэнк вдруг обратил внимание на одежду друга.

— Ты куда-то собрался?

— Вот об этом-то я и хочу с тобой поговорить. Давай выпьем кофе. Я на время уезжаю из города. Поживу в Стронгхолде, мне надо развеяться, — сказал Алан, когда они сели за стол.

— Да, тебе надо прийти в себя, — поддержал его Хэнк.

— Я прошу тебя стать моим дилером и забрать картины из галереи Кент.

— Хорошенькое развлечение.

Алан не мог объяснить Хэнку, почему хочет убраться из жизни Лиз и заодно из ее картинной галереи.

— Разве у тебя нет контракта с Лиз? — В голосе друга звучало беспокойство, взгляд стал колючим.

— Он закончился пять лет назад, но мы думали, он нам не нужен… — Алан умолк.

Пять лет назад они с Лиз так любили друг друга, что им даже в голову не пришло подписывать формальное соглашение.

— Черт, я же ничего не понимаю в деловой стороне искусства. Может, тебе следует обратиться к кому-нибудь еще?

Алан отрицательно покачал головой.

— Я никому не доверяю.

— А вдруг я поведу себя с королевской щедростью, и ты потеряешь свои деньги.

— Черт с ними. Позвони Лиз и скажи ей о моем решении. Я не хочу с ней встречаться.

Хэнк неохотно согласился, проводил друга к машине и, обняв на прощание, пожелал ему счастливого пути.

На этот раз Алан ехал осторожно. Он чувствовал себя больным и разбитым, его тошнило, словно он наелся дряни и искупался в грязи. То же самое он испытывал, когда ползал по непроходимым дебрям, убивая вьетнамцев, которые расово были ему ближе, чем товарищи и командиры. Апачи не воспринимают жизнь с легкостью. Алан верил, что дух убитого противника гораздо опаснее живого, хорошо вооруженного врага, что желание убить — это болезнь, лихорадка, будоражащая кровь. Он пережил такое во Вьетнаме, а вчера ночью болезнь чуть не поразила его снова. Вчера ему опять захотелось бить, разрушать, причинять боль. В какой-то момент он готов был ворваться в спальню, швырнуть Рика на пол, убить обоих.

Ярость — сумасшествие, и поддавшись ей, он перестал гармонировать с природой, а только природа сможет исцелить его. В прежние времена шаман подверг бы его очищению. Но теперь в Аризоне уже мало таких целителей. Что поделаешь, двадцатый век. Чтобы не сойти с ума, Алану необходимо покинуть Скоттсдейл.

С трудом двигаясь по грунтовой дороге к Стронгхолду, он думал о кочизах, которые пытались жить с белыми мирно и, конечно, напрасно. Бледнолицые лишь брали, ничего не давая взамен. Алан подумал о Лиз, и тугая петля сдавила ему грудь. Лиз забрала его душу.

Наконец он добрался до Стронгхолда. Святилище теперь превратили в место для пикников. Летом эту землю оскверняли банками из-под пива и бутылками из-под виски. Громкая музыка транзисторов эхом отдавалась от седых стен каньона, заглушая песни ветров. Благодарение Господу, холодные осенние ночи вытеснили проклятых туристов, остались только самые упорные. Въехав на парковочную площадку, Алан убедился, что места ему хватит. Но он не хотел здесь останавливаться. Он поедет верхом в горы по древней тропе, которой пользовались апачи, пока белые не заставили их покинуть родную землю.

Через полчаса Одии была готова к путешествию, взбрыкивала и раздувала ноздри, вдыхая чистый воздух. Привязав ее к молоденькому деревцу, Алан начал собираться в дорогу. Положил в седельные сумки старый эмалированный кофейник, сковородку, мешочки с сушеными бобами, кофе, мукой, солью и сахаром. Пристегнув к поясу охотничий нож, вложил в кобуру, прикрепленную к подпруге, карабин двадцать второго калибра.

Остальное подарит ему земля. Осенью в горах полно орехов и сочных листьев молодых кактусов. Он с улыбкой подумал о богатстве родной стороны. Но лет через пятьдесят многие ли его соплеменники будут помнить, что дикая груша, если ее высушить — на солнце и полить соком дикого лука, не будет отличаться по вкусу от спаржи, а семена мескитового дерева так же нежны на вкус, как свежий горох? Высокогорная пустыня, жестокая и неласковая к белым, для Алана сладостна, как возлюбленная. Она насытит тело и обновит душу.

Закончив сборы, он запер машину, на прощание окинул взглядом площадку, вскочил в седло и поехал по тропинке, ведущей в сердце Стронгхолда. С вершин дул свежий ветерок, лошадь пританцовывала от какого-то сверхъестественного восторга, звенела подковами по камням. Лиственный лес скоро уступил место кустарнику. Среди зеленой травы напоенных осенними дождями лугов тут и там высились мясистые молодые побеги кактусов. Было так тихо, что Алан слышал жужжание занятых своими делами невидимых насекомых.

В необозримой вышине описывал круги краснохвостый ястреб, окликая подругу высоким, чуть слышным с земли голосом. Алан поднял голову и с восхищением глядел, как птица без всяких усилий парит в бирюзовом, как глаза Лиз, небе. Господи, когда же наконец он освободится от нее?

«Лиз!» Его тоскливый крик эхом отозвался от стен каньона.

Хэнк все утро собирался позвонить Лиз. Сначала он застрял в продуктовом магазине, потом затеял уборку в доме, хотя приходящая служанка делала это три дня назад. Он вымыл пол на кухне, пропылесосил столовую и в конце концов осознал всю тщетность своих уловок. Что делать, звонка все равно не избежать. Рано или поздно, звонить этой чертовой Лиз придется.

От тоски у Хэнка засосало под ложечкой. Большое тело требовало много еды, и несколько минут спустя он уже стоял у раковины, моя посуду после пиршества, которое устроил себе, уничтожив сливочный сыр, тешу лосося и лук с томатным соусом. Не стоит усложнять жизнь. Что нужно для счастья? Хорошая еда, добрые друзья, крыша над головой и деньги, чтобы наслаждаться этими благами. А вот у Лиз с Аланом — прямо талант портить себе жизнь и нарываться на всякие неприятности.

Подняв настроение вкусной едой, Хэнк отправился в гостиную и взял в руки телефон.

Час спустя, свежевыбритый, в лучшей рубашке, стетсоне и ботинках из змеиной кожи, он припарковал машину у ресторана, где они с Лиз договорились встретиться. Его длинные волосы были связаны традиционным узлом чонго, шею украшала массивная цепь с бирюзой.

«Стеклянная дверь», расположенная в двух кварталах от галереи Кент, считалась одним из самых элегантных заведений Скоттсдейла. Ресторан держал марку, поэтому метрдотель даже глазом не моргнул, когда в зале появился Хэнк, как будто сошедший со страниц романов Луи Л'Амура.

Хэнк специально приехал пораньше. Он хотел успокоиться перед встречей с противником. Глубоко вздохнув, он сел за указанный столик в уединенной нише. Нелегко будет вырвать картины Алана из цепких рук Лиз. Черт бы их обоих побрал! Ведь до сих пор они любят друг друга, а не желают в этом признаться.

Его собственный любовный опыт был не столь болезненным. В молодости он старательно учился, времени на ухаживания и женитьбу не оставалось. К тому же он не был красавцем, и девушки отнюдь не спешили с ним знакомиться. Он собирался жениться на Элеаноре Цози, толстушке медсестре из госпиталя навахо в Виндоу-Рок, когда у Алана все наладится, и он перестанет нуждаться в его, Хэнка, помощи.

Алан всегда был сыном его сердца, а временами казался по-настоящему родным. Учитель рисования и девятилетний мальчик с железным характером встретились тридцать лет назад, и Хэнк сразу заметил в Алане нечто особенное: гордость и гнев, которых уже не было у большинства индейцев.

— Ты не поможешь мне уехать отсюда? — спросил мальчик, когда закончился первый в его жизни урок рисования. Вопрос прозвучал, как приказ. — Я очень нужен матери.

— Извини, Бюро по делам индейцев обязало меня дать тебе образование, а в вашей резервации нет школы.

В те дни Хэнк часто утешал своих учеников, которые так скучали по дому, что отказывались пить и есть. Но Алан не тосковал. Жестокое обращение белых с его народом пробудило в маленьком индейце ненависть. Она жила в нем и сейчас.

Глядя на Лиз, идущую по залу к столику, Хэнк спрашивал себя, почему она все-таки отказала Алану.

С тех пор как навахо видел ее в последний раз, Лиз похорошела. Она принадлежала к тем счастливым женщинам, которые с каждым годом становятся прекраснее. Поднявшись ей навстречу, Хэнк продолжал внимательно изучать ее. Все знакомые, включая Алана, утверждали, что она выглядит настоящей патрицианкой. Однако тонкий с горбинкой нос, затаенный взгляд, широкие скулы напоминали Хэнку скорее о восточных одалисках. Кто она, к какому племени принадлежит? Бог весть. Встречаясь с Лиз, он всякий раз задавал себе этот вопрос, но ответа не знал до сих пор.

— Добрый день, Хэнк.

Она кивком подозвала официанта, заказала выпить, потом все внимание обратила на Хэнка.

— Что вы собирались мне сказать?

— Алан попросил меня стать его дилером, — сразу решил переходить к делу навахо. — Он хочет, чтобы я как можно быстрее забрал из вашей галереи его работы.

Лиз побледнела, однако ни один мускул на лице не дрогнул.

— Если вы научили Алана рисовать, это еще не значит, что вы сумеете управиться с многомиллионным предприятием. А его картины стоят именно столько. Вы можете разрушить то, что я создала, помогла ему достичь.

— Вы знаете, как я отношусь к Алану и никогда не сделаю ничего, что повредило бы ему или его творчеству.

— Если вы станете его дилером, то это неминуемо приведет Алана к катастрофе, — спокойно ответила Лиз.

— Послушайте, я не хочу переходить на ваши отношения, они касаются только вас двоих. Но его пожелания высказаны достаточно ясно. Он хочет забрать свои работы.

— Вы представляете себе, насколько сложны его финансовые дела? Репродукции, открытки, поздравительные конверты, картины и прочее, список можно продолжать до бесконечности. И за каждым пунктом этого списка стоят контрактные отношения с различными фирмами. Сейчас я веду переговоры об организации ретроспективного показа его работ в музее Гугтенгейма. При надлежащем руководстве Алана ждет слава нового Пикассо.

— Вы ясно изложили свою точку зрения, Лиз, но хозяином картин все-таки является Алан. Я должен сделать то, что хочет он.

— Нет, не должны. Вам известны обязанности дилера?

— В общих чертах.

— Прежде всего дилер отвечает за карьеру художника. — Лиз вызывающе посмотрела на Хэнка. — Мы с вами всегда недолюбливали друг друга, но я никогда не поверю, что вы решитесь испортить Алану будущее, совершив непоправимое.

— Я наилучшим образом позабочусь о том, чтобы не случилось ничего плохого.

— В данной ситуации ваш наилучший образ все равно будет недостаточно хорош. Для начала вам придется выбрать, в какой галерее Алан будет выставлять свои работы. Это не так легко, как вам кажется. Ежегодно я получаю десятки писем от дилеров, которые хотели бы его представлять. Алан может, конечно, рискнуть и связаться с плохой галереей, но если их будет три или четыре? Критики сразу призадумаются. Они, как пираньи, издалека чуют запах крови. Вы готовы взять на себя такую ответственность?

Хэнк молчал. Он знал свои недостатки не хуже Лиз.

— Были времена, когда Алан обвинял меня в нелояльности. Сейчас это кажется злой иронией.

Она достала из сумочки сигареты, взяла одну, затем протянула пачку Хэнку.

— Спасибо, я не курю.

Поднося ей огонь, он сделал вид, что не замечает, как дрожат ее пальцы. Под внешним спокойствием таилось огромное напряжение, но лицо и манеры оставались безупречными.

— Хочу сделать вам предложение, — Лиз выпустила изо рта тонкую струйку дыма, — которое, надеюсь, вы примете, потому что оно отвечает как моим интересам, так и вашим. Кстати, и интересам Алана, хотя он никогда в этом не признается.

— Продолжайте.

— Хэнк, я собираюсь научить вас вести дела Алана. Не хочу, чтобы смена дилера повредила ему.

— Чего вы хотите взамен?

Ее глаза вспыхнули.

— Хочу заниматься этим один или два дня в неделю до тех пор, пока не почувствую, что вы можете справиться с обязанностями и без меня. Но если у вас возникнут проблемы, вы, разумеется, всегда будете иметь возможность немедленно связаться со мной.

Он отказывался ей верить.

— Повторяю, чего вы требуете взамен?

— Чтобы вы от имени Алана подписали со мной контракт сроком на пять лет, в котором содержалась бы гарантия того, что Алан ежегодно будет принимать участие в моих выставках, а я буду иметь право первого выбора его картин.

— Похоже на шантаж, — сказал Хэнк. — Не думаю, что Алан согласится на такую сделку.

— Вы не уловили самого важного. Попросив вас стать его дилером, он полностью передал свою карьеру в ваши руки.

«Какое счастье, — подумал Хэнк, — что я никогда не играл с ней в покер». С таким игроком он, несомненно, остался бы без штанов.

— Допустим, я соглашусь на ваше предложение. Но как объяснить это Алану?

— Это ваши проблемы.

— Он лучше отнесется к такому решению, если я скажу ему, что вы посвящаете меня в тайны бизнеса.

— А вот этого вы сделать не сможете, — без всякого выражения ответила Лиз.

— Почему?

— Не ваше дело. — Очевидное волнение сгладило грубость ее ответа.

Хэнк молча уставился в пустой стакан. Благополучие Алана важнее лирических переживаний и эмоций. Черт, новый Пикассо? Этому Хэнк мешать не собирается.

— Вы сказали, мне придется выбирать галереи, которые возьмутся выставлять Алана?

— Да.

— В таком случае, — Хэнк представил, какую битву ему придется выдержать с Аланом, — я принимаю ваше предложение.