Зной пустыни

Глава 9

17 ноября 1988 года

По дороге из Стронгхолда Алан решил навестить мать. Дом, в котором она теперь жила, и отдаленно не напоминал крытую жестью развалюху, где она ютилась, когда он вернулся с войны. Четыре спальни, две ванные комнаты, три камина — неслыханная роскошь для Сан-Карлоса.

Натзела сидела на кухне, наслаждаясь любимым кофе с цикорием. В свои пятьдесят пять лет она была похожа на старую высохшую сосну. После рождения каждого ребенка женщины из племени апачей раздавались вширь, а Натзела — наоборот. Своего первенца она родила в пятнадцать лет, последнего в тридцать, двое умерли, шестерых оставшихся она страстно любила и необыкновенно ими гордилась. Но Алан был самым любимым.

— Как я рада, сынок. — Она вышла из-за стола, чтобы обнять его.

— Я был в Стронгхолде. Такое место исцеляет от любых болезней. Весной мы обязательно съездим туда вдвоем.

Алан привез в Сан-Карлос грозу, которая настигла его в горах.

— Такая погода не для путешествий, — сказала мать. — Отведи Одии под навес и оставайся ночевать. Мы с тобой давно не разговаривали по душам.

Через пятнадцать минут Алан вернулся в дом промокший до нитки, ушел в свою спальню, куда Натзела не пускала никого, кроме него, и надел сухую одежду.

Когда он вернулся на кухню, Натзела уже приготовила ужин и накрыла на стол. Пока сын ел, она рассказывала семейные новости: как идут дела у брата, который купил скобяную лавку в Перидоте, что старшая из сестер теперь заместитель директора начальной школы в том же Перидоте, а младшая ждет ребенка.

— Малышам, слава Богу, теперь не надо покидать резервацию, как в свое время тебе, — наставительно сказала она. — Теперь нам нужны только рабочие места, чтобы молодые люди не ездили в Феникс, а могли найти работу здесь.

— Не вижу ничего страшного. Ты говоришь об этом так, словно жизнь в городе хуже смерти…

Натзела пронзила его неодобрительным взглядом.

— Жить среди чужаков, вдали от своего народа, забывая обычаи, — такая жизнь и правда хуже смерти.

Это был их обычный спор, которого Алан всегда старался избегать…

— Хочу сообщить тебе одну новость, — сказал он. — Я попросил Хэнка Сущую Радость быть моим дилером.

Натзела озадаченно посмотрела на сына.

— Почему?

— Потому что я больше не буду работать с Лиз Кент.

В ее темных глазах промелькнуло одобрение.

— Хэнк — хороший человек, он сделает работу лучше, чем эта женщина Кент. Белагана всегда пекутся только о деньгах.

— Без этой белагана я бы никогда не достиг успеха, я не смог бы построить тебе дом, а твои внуки не поступили бы в колледж. Хочешь ты этого или нет, но своим благосостоянием наша семья во многом обязана ей.

Натзела с такой силой тряхнула головой, что волосы, уложенные в нах леен, традиционную прическу замужних женщин племени, рассыпались по плечам.

— Ничего мы ей не должны. Ты совсем превратился в белого, если считаешь, что обязан какой-то белагана за свой талант и свою силу.

Алан знал, что спорить с матерью бесполезно. Она искренне верила, что добродетелями обладают только апачи, на долю же белых остались одни пороки. Он быстро сменил тему, вечер прошел относительно мирно. Он рано лег и, как всегда, проснулся на рассвете. Войдя во двор, он нарубил можжевеловых поленьев и аккуратно сложил их за домом. Этих дров матери хватит на несколько недель.

Ему очень захотелось уехать домой. Наскоро позавтракав, он встал из-за стола, чтобы помыть за собой тарелку.

Мать остановила его недовольным взглядом.

— Не такая уж я старая и дряхлая, — проворчала она, складывая посуду в раковину, хотя в кухне стояла великолепная посудомоечная машина.

— На День Благодарения соберется вся семья. Ты много месяцев не видел братьев и сестер. Я жду тебя тоже.

Судя по тону, это был приказ, не требующий от Алана ответа. Теперь, когда они с Лиз… Он не стал додумывать фразу до конца.

— Я обязательно приеду.

— Хорошо! — Она лукаво улыбнулась. — К твоему приезду я приготовлю тебе один сюрприз.

Натзела проводила сына до машины и, стоя рядом, глядела, как он заводит Одии в прицеп. Потом тайком сунула кобыле яблоко.

— Не забудь. Я жду тебя на праздники, — повторила она.

Омытое недавним дождем, небо просветлело и очистилось. Алан свернул на шоссе, ведущее к Фениксу. То, что сделали с ним недели, проведенные в Стронгхолде, можно было назвать чудом. Несмотря на холод, он открыл окно, наслаждаясь бодрящей свежестью наступившего дня.

Теперь он готов к возвращению в мир белых. Он найдет себе нового дилера и будет по-прежнему выставлять свои работы в Скоттсдейле. Самыми подходящими были Элен Горвич и Сьюзен Браун, в их галереи он и заглянет по дороге домой.

Три часа спустя он притормозил у галереи Сьюзен Браун, увидев выставленные картины Делонны Робертс и очаровательные пастели художника-навахо Клиффорда Бека. Алан уважал Бека как человека и как коллегу. Если галерея Сьюзен Браун подошла Клиффорду, то она подойдет и ему.

Галерея Кент находилась в двух шагах. Перед витринами сгрудились туристы. Алан стоял и ждал, пока толпа рассосется, чтобы посмотреть, какие полотна выставила Лиз.

Тысяча чертей! Это же его последняя картина! Он рванул машину с места, потом резко затормозил. Одии заржала от страха, но Алану было наплевать на то, что происходило кругом. Картина должна находиться сейчас в его мастерской. Какого черта она торчит в витрине Лиз?

Услышав нетерпеливые гудки, он стал искать место для парковки. Когда он наконец выскочил из машины, его злость достигла предела. Он ураганом ворвался в зал галереи, где сидела только девушка — торговый агент.

— Где Лиз? — заорал он.

— Ее нет. — Служащая окаменела от изумления.

Спасение пришло в лице Рика Мейсона.

— Что вам угодно? — холодно осведомился он.

— Мистер Долгая Охота ищет Лиз.

— Я сам разберусь. — Мейсон взглядом отпустил девушку и повернулся к Алану. — Какие проблемы, мистер Долгая Охота?

— У меня дело к Лиз, а не к вам.

— Она дома, готовится к отъезду. Вместо нее решать все дела буду я. Кстати, мне не нравится, что вы врываетесь в помещение и терроризируете служащих.

Алан не собирался сдерживать ярость, но его противники — Лиз или Хэнк, а не этот недомерок, им он займется потом.

— Хэнк, ты где, черт бы тебя побрал? — крикнул он, врываясь в дом друга.

— Здесь, — раздался рокочущий бас.

Улыбающийся навахо встретил Алана в холле и сразу повел в гостиную.

— С возвращением. Тебя не было так давно.

— Не очень-то долго, если тебе не хватило времени забрать мои картины из галереи Кент! В чем дело, черт тебя возьми?

— Дай мне вставить хоть слово, и я все объясню.

Войдя в гостиную, Алан увидел компьютер и дискеты.

— А это еще что?

— Лиз предложила… — Хэнк прикусил язык, но было уже поздно.

— Лиз предложила? — Второй раз в жизни он был готов убить великана навахо. — Ни ты, ни я больше не имеем с ней никаких дел, тебе понятно?

Хэнк подошел к столу, налил себе бурбона, но не предложил выпить Алану, что ясно говорило о его настроении.

— Мне искренне хотелось выполнить твою просьбу, и я действительно встретился с Лиз.

— Ну и что?

— Поговорив с ней, я решил, что менять галерею было бы не в твоих интересах.

— Да кто ты такой, чтобы судить о моих интересах? — Алан обслужил себя сам и залпом выпил полстакана.

— Я — твой дилер, — спокойно ответил Хэнк, — и это дает мне право решать, кто именно будет продавать твои картины. Или я все неправильно понял?

Алан не верил своим ушам.

— Ты проигнорировал мои инструкции.

— Возможно, они были не такими уж умными, — мрачно ответил Хэнк.

Прикрыв глаза, Алан попытался вновь обрести покой, снизошедший на него в Стронгхолде. Меньше всего он хотел ссориться с лучшим другом, но объяснения Хэнка его не удовлетворяли. Здесь чувствовалась мертвая хватка Лиз.

— Каким образом Лиз уговорила тебя оставить мои картины в галерее?

Навахо безмятежно потягивал бурбон, словно они разошлись во взглядах на политику правительства.

— Лиз доказала мне, что если ты сменишь дилера и галерею одновременно, это нанесет тебе серьезный ущерб. Я согласился с ее аргументами.

— Ты же знал, как я к этому отнесусь.

— А как отнесется твой народ к факту, что картины парня из резервации выставляются в музее Гуггенгейма?

Алан недоверчиво покачал головой.

— Ничего такого я не слышал.

— Лиз узнала о выставке за день до твоего отъезда. В будущем году они хотят устроить твою ретроспективу.

— Ретроспективу можно устроить и без Лиз Кент. — Алан злобно уставился на друга. — Она здорово взяла тебя за хобот, да?

— Сделаю вид, что ничего не слышал. Так вот, ты захотел покинуть галерею, но доверил решать свои проблемы мне. И я решил, что твое желание — дурацкая прихоть, поэтому я проигнорировал его. Пока тебя не было, мне пришлось принять сотню решений. Короче: я подписал контракт, по которому ты будешь выставляться в галерее Кент еще пять лет. Видит Бог, я не хотел быть твоим дилером, ты сам настоял на этом.

— Что ты сказал? — закричал Алан.

— Что слышал. — Голос Хэнка не дрогнул. — Я подписал пятилетний контракт с галереей Кент. Не знаю, чем тебе не угодила Лиз, да по правде сказать, мне это и неинтересно. Она очень помогла мне в твое отсутствие. Я всегда держу свое слово, если ты захочешь расторгнуть контракт, тебе придется меня уволить.

— Ты серьезно?

— Да.

Теперь Алан был твердо уверен, что именно Лиз нашла ключ к сердцу Хэнка, обманула достойного человека и вертит им как хочет. Если он сейчас заставит Хэнка нарушить слово, конец их дружбе. Лиз не стоит такой жертвы. Да, этот раунд она выиграла легко. Но будь он проклят, если не выиграет всю войну. Она только начинается!

— Я лично не хочу иметь никаких дел с Лиз, — бесстрастно сказал Алан, — и буду соблюдать проклятый контракт только из уважения к тебе, моему старому и верному другу.

Арчер бывала в Санта-Фе и раньше, но всегда спешила вернуться домой. Проснувшись утром в номере гостиницы, она вдруг осознала, что теперь ей некуда торопиться. Новое и очень странное ощущение.

Отель «Ла Фонда» находился на окраине городка. Конечно, можно было выбрать нечто более фешенебельное, но Арчер обожала исторические здания. Как многие дома в Санта-Фе, отель напоминал индейское пуэбло с мебелью, выдержанной в юго-западном стиле, отражавшем неповторимый колорит городка.

Встав с постели, Арчер начала обдумывать планы на ближайшие две недели. Теперь отказ следовать за мужем в Гонконг казался логичным и обоснованным. Ей необходимо пропитаться духом Юго-запада, побывать в многочисленных пуэбло, прилепившихся к берегам Рио-Гранде. Ее новые произведения должны полностью отвечать традициям индейской культуры. Это станет вехой в ее творчестве.

Когда Луис вернется домой, они разберутся в своих семейных проблемах, а сейчас у ее ног лежит Санта-Фе, прилепившийся к склону Сангре-де-Кристо на высоте семь тысяч футов. В середине ноября здесь уже холодно, решила Арчер и, надев меховую куртку, вышла из номера.

Десять минут спустя она уже сидела за столиком в маленьком уютном кафе гостиницы. Свободных мест почти не было. Пахло мокрой шерстью, живым теплом, дрожжевым тестом и кофе. Эта смесь ароматов создавала почти домашнюю атмосферу. В большом камине ярко горел огонь, весело потрескивали можжевеловые поленья, рассыпая фейерверки искр.

Поток посетителей не иссякал ни на минуту, но, как ни странно, все ухитрялись найти свободное место. Оглянувшись по сторонам, Арчер заметила, что она сидит за столиком в гордом одиночестве. На секунду ей стало неловко за такую роскошь. В таких случаях она обычно расплачивалась и уходила, чтобы не занимать дефицитное место. Но сегодня, когда официант поинтересовался, не налить ли ей третью чашку кофе, она с радостью согласилась.

Санта-Фе — подарок, который она преподнесла себе и намерена наслаждаться каждой минутой пребывания здесь. Откинувшись на спинку стула, Арчер принялась рассматривать посетителей. Как большинство художников, она любила по внешности определять характер людей.

Вот в компании белых сидит женщина-индианка. Лицо — мечта скульптора, прямые линии и углы. Да это же Грейс Целебный Цветок, мастер гончарного искусства. Потом Арчер обратила внимание на молодую пару. «Молодожены или любовники, — решила она, — с гораздо большим удовольствием они лежали бы сейчас в постели».

Недалеко от парочки сидел крупный мужчина с такими широкими плечами, что дубовый стул казался под ним шаткой табуреткой. Волосы словно посыпаны солью. Под нависшими бровями прятались живые синие глаза. Откинувшись на спинку стула и широко расставив ноги, он царил за столом, а сотрапезники раболепно внимали ему.

Арчер сразу вспомнила сцену из студенческой юности. Они рисовали обнаженную мужскую фигуру, и натурщик сидел в такой же позе, выставив свои гениталии, словно это были фамильные драгоценности, которыми он весьма гордился.

Поза и очевидная самоуверенность незнакомца показались ей вдруг невыносимо противными. Рубашка с короткими рукавами, штаны, ботинки с высокой шнуровкой. Скорее всего это один из тех типов, которые считают, что в этой жизни мускулы важнее мозгов.

Мужчина внезапно повернулся и оценивающе посмотрел на Арчер. Чувствуя, что краснеет, она резко встала. Наглый взгляд жег ей спину, и ей стоило немалых усилий, чтобы не обернуться.

Торопливо выйдя из отеля, она вдруг ощутила себя просто одинокой женщиной в чужом, незнакомом городе. Городок тем не менее был совершенно очаровательным, и пока Арчер бродила по центральной площади Санта-Фе, плохое настроение незаметно улетучилось.

За два последних года площадь абсолютно не изменилась. Хотя вряд ли Пласа Сентраль изменилась даже за последние сто лет. В середине красовалась эстрада в викторианском стиле, от которой в разных направлениях расходились узкие улочки. По трем сторонам площади выстроились галереи, магазины и рестораны. А северную часть занимало помпезное здание губернаторского дворца, где размещался исторический музей. Перед зданием индейцы, жители окрестных деревень, продавали горшки, украшения и корзинки.

Музей искусств, куда шла Арчер, находился на противоположной стороне площади и своей архитектурой напоминал о том, что когда-то на месте Санта-Фе стояло пуэбло — индейская деревня.

Открыв тяжелую дверь, Арчер оказалась в вестибюле, где за полукруглым справочным столом читала книгу одинокая женщина.

— Не могли бы вы сказать, в каком зале откроется выставка де Сильвы и Гаррисон?

— В новом крыле, — ответила женщина. — Здесь невозможно заблудиться, идите прямо и попадете куда надо.

Арчер дошла по плавно спускающемуся коридору до стеклянных дверей, которые отделяли старую часть здания от новой, и задрожала от радостного предчувствия. Через две недели здесь будут экспонироваться ее работы!

Сначала она решила, что в зале никого нет, но, обогнув перегородку, увидела стоявшего спиной к ней мужчину. Судя по одежде, это охранник. Но когда человек обернулся, Арчер сразу узнала его и хотела покинуть зал. Но незнакомец уже шел ей навстречу, и она собралась встретить его лицом к лицу.

— Могу чем-нибудь помочь вам? — лениво улыбнулся он.

Хотя Арчер была отнюдь не маленькой, мужчина возвышался над ней, как башня над хижиной. Она почувствовала себя неловко, прикинув, что в нем никак не меньше шести футов и трех или четырех дюймов.

— Я хотела узнать, где будет выставка Де Сильвы и Гаррисон.

— Здесь. — Глаза обласкали ее тело, как руки опытного любовника.

— А вы не знаете, когда начнется монтаж экспозиции?

— На следующей неделе. По крайней мере так говорят.

— Спасибо.

— Вы ведь не здешняя, правда? — Не сбавляя шага, она торопливо кивнула. — Вам нравятся мексиканские блюда?

— Мне кажется, вас это не касается.

Он не обратил внимания на отпор.

— Если во время ленча вы еще будете в районе площади, то загляните в «Шед». Это на Пэлис-авеню, в двух кварталах отсюда. Там готовят лучшие в мире кукурузные блинчики. Только возьмите к ним побольше сыра.

— Вряд ли к этому времени я буду на площади, — огрызнулась Арчер.

Однако прошло уже три часа, а она продолжала бродить по магазинчикам и галереям, окаймлявшим площадь. Голод уже давал о себе знать, при мысли о блинчиках у Арчер потекли слюнки. Если этот мужлан груб и фамильярен, еще не значит, что она должна отказывать себе в удовольствии вкусно поесть.

Арчер провели к столику у окна, и вскоре перед ней уже стояли порция кукурузных блинчиков, сыр и пиво. Не успела она сделать первый глоток, как ее внимание привлек шум. Оглянувшись, она, к крайнему своему неудовольствию, увидела проклятого незнакомца, к которому наперегонки кинулись официантки, стремясь усадить на самое почетное место.

— У меня здесь назначена встреча, — сказал он, направляясь к столику Арчер.

«Если он полагает, что со мной, то сейчас убедится в своей ошибке», — со злостью подумала та.

— Вижу, вы последовали моему совету. Не возражаете, если я присяду за ваш столик?

— Возражаю. И очень.

— Ну перестаньте, Арчер, зачем так волноваться.

— Если вы сию же минуту не оставите меня в покое, я попрошу вызвать полицию, — взорвалась она и вдруг поняла, что он назвал ее по имени. — Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Я видел вашу фотографию в альбоме, который музей выпустил к выставке Де Сильвы — Гаррисон.

— Вы ставите меня в неловкое положение. Вам известно мое имя, но я не знаю вашего.

— Позвольте представиться: Роман Де Сильва.

В ночь после возвращения домой Алана преследовали дурные сны. Очнувшись от кошмаров, он обнаружил, что лежит на кровати одетый и в мокасинах. Он встал и пошел в конюшню, где его тихим ржанием приветствовала Одии. Ей нужно больше двигаться, ведь она много часов провела в прицепе. Но на первый раз Алан решил ограничиться получасовой прогулкой.

Он слишком надолго оторвался от живописи, и теперь его жгло страстное желание выразить себя на холсте. Мастерская, выстроенная из необожженного кирпича с закругленными краями и плоской крышей, которую поддерживали четыре массивных деревянных бруса, находилась напротив дома.

В ней все было готово для работы. Это Хэнк позаботился, и Алану стало стыдно за те грубости, которые он наговорил верному другу.

В отличие от многих других художников он предпочитал сам натягивать холсты на раму. Потом взял набор тюбиков с грумбахеровскими масляными красками, подобрал кисти — от пятидесятидолларовых с натуральным ворсом до дешевых синтетических, прихватил карандаши и видавшую виды палитру, достал с полки скипидар, льняное масло и сложил все это на широкий стол рядом с мольбертом.

Отступив на несколько шагов и пристально глядя на холст, Алан стал ждать, когда в голову придет идея. Если бы у него сейчас спросили, что он собирается рисовать, Алан бы не смог ответить. Казалось, идеи зрели в глубинах сознания, а потом неожиданно распускались, как весенние цветы, дождавшиеся своего часа. Если он долго смотрел на холст, то постепенно возникала желаемая картина. Всякий раз, стоило Алану собрать инструменты и краски, случалось чудо, перед ним возникали чудесные видения, которые сами просились на полотно.

Художники по-разному объясняют феномен, названный профанами вдохновением. Арчер Гаррисон как-то сказала ему, что ее скульптуры уже существуют в глине, она просто убирает лишнее. Великий художник из племени навахо Четлахе Паладин говорит, что сюжеты ему подсказывают давно умершие художники, с которыми общается его дух. Но эти «как» и «почему» не играют никакой роли. Творческая энергия существовала во все времена и у всех народов.

Стоя перед мольбертом, Алан ощущал себя звеном в неразрывной цепи художников, начавшейся в каменном веке, когда великие мастера древности рисовали наскальные изображения и расписывали стены пещер, где их соплеменники укрывались от дождя и холода. Эти мастера нашептывали ему советы, ободряя и наставляя на путь истинного искусства. Если и существует атавистическая память, то носителями ее наверняка являются художники.

И вот свершилось. Сквозь ткань проступили очертания. Взяв в руку карандаш, Алан принялся за набросок. Он раскачивался, приседал, наклонялся в такт своим движениям, словно исполняя ритуальный танец. Делая общий контур, он откидывался назад, рисуя детали, почти утыкался в холст. Чудо произошло. На пустом месте возникла грозная фигура пожилого воина. В его рождении таилась несравненная радость, река, изливающаяся через кончик карандаша на полотно.

Через час набросок был готов, и Алан, глубоко вздохнув, положил карандаш. Теперь нужно оценить свое творение.

Воин стар. В чертах лица проглядывали усталость и благородство человека, не посрамившего в многочисленных битвах своей чести. Но чего-то не хватало. Чего-то главного, что сделало бы картину не просто портретом старого вождя апачей.

Внезапно Алан схватил карандаш, подбежал к холсту и вложил в руку старика бутон розы. Отступив, он снова посмотрел на холст, но уже и так понимал, что теперь рисунок можно считать законченным.

Он наполнил палитру охрой, жженой сиеной, цинковыми белилами. Для грунтовки он предпочитал именно эти цвета. Он работал с обдуманной яростью, полностью владея собой и своим талантом.

Через три часа грунтовка, придавшая картине замечательную глубину, была закончена. Алан полюбовался своим творением, и его охватило ликование. Золотые лучи полуденного солнца падали через слуховые окна на картину, рождая настоящее чудо. Вот оно, подлинное искусство. Для этого он и родился на свет. А эти галереи, дилеры, коллекционеры — чушь собачья и собачье дерьмо.

Ощутив необыкновенную полноту и осмысленность жизни, Алан бросил последний взгляд на картину и вдруг вспомнил, что с утра ничего не ел. Когда он вошел в кухню, Хэнк наливал себе в чашку кофе.

— Хочешь составить мне компанию? — вежливо спросил он, но в его тоне не было радушия.

— Еще бы. — Алан оглядел девственно чистую кухню. — А как насчет поесть?

— Сейчас сделаю такос.

— Замечательно.

Повернувшись к нему спиной, Хэнк занялся приготовлением.

— Я должен попросить у тебя прощения. — Алан заготовил речь еще утром, во время прогулки верхом. — Вчера вечером ты был прав, а я нет. Надеюсь, ты простишь мою вспышку.

— С чего это ты так заговорил? — спросил Хэнк, ставя на плиту сковородку.

— Я сам просил тебя стать моим дилером и теперь не имею права обсуждать твои решения. С этого момента я предоставляю тебе полную свободу.

— Ты уверен, что действительно этого хочешь? — Хэнк уложил на сковородку ломтики хлеба.

— Я вернулся домой, чтобы рисовать. Кроме того, настало время решать, как жить дальше.

— Что-то я тебя не понимаю.

— Понять несложно. У меня нет женщины с тех пор, как я расстался с Лиз.

— А какое это имеет отношение к нашему разговору?

— Я могу поддерживать с ней отношения лишь в том случае, если у меня появится другая женщина. Скоро мне стукнет сорок, пора жениться и заводить семью.

— Роман Де Сильва? Художник? — изумилась Арчер. — Почему же вы не сказали об этом раньше? Сразу?

— Всему, как говорится, свое время.

— Разве вы не понимаете, насколько я была удивлена тем, что вы буквально не даете мне прохода и все время преследуете меня?

От злости она еще больше похорошела, и Де Сильва, не выдержав, поцеловал ее в губы. От нее пахло пивом, ментоловыми сигаретами, корицей и чем-то неповторимым, очевидно, присущим только ей одной. Он был так заинтригован этим ароматом, что не сразу почувствовал, как она изо всех сил отталкивает его.

Яростно сверкая на него глазами, она перевела дух.

— Я слышала, вас называют в мире искусства «скверным мальчишкой». Вы действительно оправдываете свою репутацию.

— Рад, что мне не пришлось вас разочаровать.

— Увидев вас утром в музее, я решила, что вы либо охранник, либо служитель, причем очень наглый. Что вы там делали?

— Надеялся, что вы придете и явите мне свой лик. Я даже хотел догнать вас, но вы ухитрились исчезнуть в неизвестном направлении. Итак, на ваши вопросы я ответил. Но игра должна быть честной. А что вы делаете в Санта-Фе? Как мне сказали в музее, вас ждали дней через десять.

— У меня изменились планы. — Ее серые глаза вдруг погрустнели. — Нужно было остаться дома и работать, а я отправилась сюда развлекаться.

«Очень серьезна», — подумал Де Сильва, и ему захотелось еще раз увидеть ее улыбку.

— Вы, вероятно, также слышали, что я — первостатейный лентяй. И если вы решили развлекаться, то лучшего компаньона вам не найти. Давайте веселиться вдвоем.

В это время появилась официантка с целым блюдом кукурузных блинчиков. Роман заказал себе то же самое и, подавая Арчер пример, набросился на еду. К его радости, она молча воздавала должное замечательному блюду, и он рассматривал ее с тем вниманием, которого она, несомненно, заслуживала.

Он был очарован ею с самого утра и сразу подумал, что она необыкновенно красива: стройная фигура, пепельные волосы, безупречная кожа. Таких женщин надо или рисовать, или любить. Сначала он не понял, кто она такая, но потом его озарило. Это могла быть только Арчер Гаррисон.

А в ее работы он влюбился еще раньше, когда увидел фотографии ее скульптур в журнале «Саутвест Арт», ощутил с ними физическое родство и дал себе слово обязательно познакомиться с их автором. Организовать выставку оказалось весьма несложно. Но он никак не ожидал, что Арчер Гаррисон окажется такой красавицей.

Глядя, как она ест, Де Сильва чувствовал, что его все сильнее влечет к ней, сердце у него колотилось, ладони взмокли. Он тряхнул головой, чтобы избавиться от угнездившихся там дурацких мыслей.

— Вам плохо? — поинтересовалась Алан.

— Все замечательно, — успокоил ее Роман.

Он ел любимое блюдо и даже не ощущал вкуса еды. Что это с ним? Такого он уже и не помнил.

Нет, помнил. Десять лет назад умерла его жена, и все, что Роман знал о любви и радости, умерло вместе с ней. Вместе с женой он похоронил и ту часть себя, которая верила в счастье. Но сейчас, глядя на Арчер Гаррисон, он чувствовал себя помолодевшим и полным надежд. Так чувствует себя мальчик, просыпаясь утром в день своего рождения.

Утреннее появление Арчер в кафе было сродни удару грома, от которого у Де Сильвы закружилась голова и забилось сердце. Он пытался избавиться от наваждения, уговаривая себя, что романтические бредни не к лицу сорокашестилетнему мужчине. Он не верил в любовь с первого взгляда, хуже того, он не должен в нее верить, не имеет права…