Золотой дикобраз

Глава 10

Изменения, происшедшие с матерью, Людовика буквально ошеломили. Подъезжая к Блуа, он все еще был немного сердит на нее, но сейчас, какие там упреки, только жалость. Она внушала ему одну только жалость.

Первым делом он собирался посетить Линьер и встретиться с Жанной. Жорж, который вместе с ними вернулся домой, уговаривал его не делать этого. Такой визит может помешать расторжению брака. Но Людовик чувствовал, что должен повидать Жанну, даже если это осложнит ситуацию. Он должен поблагодарить ее за помощь и попытаться сгладить впечатление от его тогдашнего поведения.

В Линьере, увидев его, все были крайне удивлены. От короля никаких предписаний не поступало. Людовик прошел прямо к Жанне. Она вся зарделась, поняв, что его сюда не силой пригнали, а он пришел сам, с дружеским визитом. Вечер еще только начинался, она читала и сейчас, отложив книгу, была рада побеседовать с ним.

Людовик всмотрелся в ее лицо, впервые по-настоящему внимательно, и нашел его по-своему красивым. Ее большие темные глаза были печальны, в них присутствовало то неуловимо прекрасное выражение всепонимающей скорби, какое он видел у Пресвятой Девы в часовне Блуа. Большая часть ее светло-каштановых волос была скрыта под монашеским платком, а на бледных губах присутствовала все та же скорбная печать. Что же касается тела, то оно было безнадежно уродливо, и она скрывала его, как могла.

Людовик тепло приветствовал ее. Подойдя ближе, он поклонился и с улыбкой поцеловал ей руку. В нем что-то при этом происходило, какая-то реакция отторжения, но он строго следил за собой. Когда же он почувствовал, как трепещет ее рука, заметил на ее глазах навернувшиеся слезы, у него вдруг защемило сердце и запершило в горле. А то отвращение, что сидело внутри, внезапно исчезло. Он почувствовал себя с ней хорошо и свободно, в первый раз воспринимая ее как личность, а не как ужасное препятствие на своем пути.

Он занял кресло напротив нее и принялся рассказывать о своем путешествии в Италию. Ее особенно интересовал Рим, город, о котором она мечтала и в котором ей никогда не суждено было побывать. Такую дальнюю поездку ей просто не выдержать. Людовика поразили ее умные комментарии, ее начитанность, юмор. Прежде он беспечно полагал, что ум ее под стать телу и что она так же тупа и неразвита, как и ее братец Карл. А тут перед ним сидела образованная, серьезно мыслящая девушка. Не прошло и двух минут, а они уже беседовали так, как будто были друзьями много лет.

Внезапно она остановилась на полуслове и резко повернула голову, как будто услышала что-то неприятное. Живость исчезла с ее лица, и она с испугом посмотрела на Людовика.

— Я должна вам сейчас что-то сказать, прежде чем вы сами это обнаружите. И то, что я вам скажу, будет ужасным.

Он мягко улыбнулся.

— Вы имеете в виду, что заперли дверь? Я это тоже Слышал.

— Но…

— Ну и пусть. Разве это имеет какое-то значение. Мне здесь с вами очень хорошо.

Он поудобнее устроился в своем кресле. Затем, с секунду подумав, вскочил и подбросил в камин несколько поленьев. Потом нашел маленькую скамеечку и тщательно пристроил на нее ноги Жанны, чтобы она тоже заняла более удобное положение. Подняв голову вверх, на нее, он улыбнулся.

— Я не против провести ночь в такой приятной компании. У нас с вами уйма времени, и я сейчас уморю вас своими рассказами об Италии.

Жанна, может быть, впервые в жизни счастливо засмеялась.

Людовик придвинул к своему креслу еще одно и положил на него ноги. Всем своим видом он показывал, что если в мире и есть какое-то место, где он желал бы сейчас находиться, так это здесь, в комнате Жанны.

— Ну хорошо, так на чем же мы с вами остановились? Ах да, на Венеции. Ну, так вот…

Жанна своей слабой дрожащей рукой сделала какой-то жест, и он остановился.

— Я хочу сказать… спасибо вам… вы такой, оказывается, добрый.

Он смущенно покачал головой.

— Я об одном только мечтаю, чтобы вы забыли о том времени, когда я таким не был.

Затем он продолжил рассказ, тут же заставив ее смеяться над тем, как Дюнуа описывал Венецию. Его рассказы были такими яркими и живыми, что ей казалось, будто она тоже вместе с ним путешествовала по староримским дорогам.

Дойдя в своем рассказе до Папы, Людовик замешкался, стоит ли продолжать. Но решив быть честным до конца, он поведал ей, что встречался с Папой несколько раз. Рассказал он и о том, что побудило его добиваться этих встреч. Когда он произнес слово «развод», Жанна нахмурилась и посмотрела в сторону. Это понятие ее Бог и ее совесть не принимали.

— Но это не потому, что вы мне неприятны, а…

— Не надо ничего объяснять. И у вас, и у меня есть глаза. Я никогда и не предполагала и не желала выходить замуж, — она посмотрела на огонь в камине. — Я не гожусь для замужества в этой земной жизни.

— О, бедняжка, — вырвалось у Людовика.

— Нет! Не стоит меня жалеть. У меня тоже есть свои тихие радости… к тому же моя вера в Бога, это основа моего существования. По-своему я даже счастлива. А что касается… мм… развода, — ей стоило труда произнести это слово, — то ведь наша религия не допускает разводы.

— Я неправильно выразился. Не развод, а аннулирование брака, вот что я имел в виду. Ведь развод предполагает, что прежде был брак, но в данном случае это не так. Мы никогда не состояли в браке.

После продолжительной паузы Жанны произнесла со вздохом:

— Как это жестоко со стороны моего отца. Как жестоко… и неправильно. Но я не вижу выхода из этого положения. Мне искренне вас жаль. Это такое несчастье быть связанным по рукам и ногам.

Людовик беспокойно задвигался в кресле и начал массировать кисть. «Вот также, — подумал он, — наверное, и Жанна массирует свое бедное исстрадавшееся сердце. Надо кончать эти разговоры, это ужасно». Он попробовал сменить тему.

— Да, я забыл вам рассказать, что в Сиене мы видели замечательную капеллу Свя…

Жанна жестко прервала его:

— И какой же ответ дал вам Папа?

— Жанна, дорогая, — улыбнулся ей Людовик, — давайте оставим эту неприятную тему. Мне хотелось только, чтобы вы поняли, что мои чувства к вам не имеют ничего общего с моим отношением к вашему отцу.

— Я прошу вас сказать, что ответил Папа, — продолжала настаивать Жанна. — Я должна знать.

— Он сказал, что после того, как получил ваше подтверждение, не видит оснований для аннулирования брака.

— Мое подтверждение? Вы о чем-то подобном писали, но я тогда не поняла. Что это такое?

— Речь идет о письменном подтверждении законности нашего брака, которое засвидетельствовали кардинал Бурже и епископ Руанский.

И он рассказал ей об этих бумагах. Осознав, как жестоко ее обманули, Жанна пришла в бешенство. К тому же в соучастие во лжи вовлекли двух достойнейших людей.

— Я подготовлю правдивое свидетельство и отправлю Папе, — сказала она возмущенно.

— Это весьма поможет делу.

— Я буду этому только рада. Я немедленно напишу кардиналу Бурже и епископу Руанскому и попрошу их отказаться от этих свидетельств.

— А ваш отец?

Она слабо улыбнулась.

— А как он может меня наказать? Отправить в монастырь? Так это будет для меня только радостью. Я уже много раз просила его об этом, но он отказывал.

— А эти свидетели?

— Отец никогда не решится тронуть ни одного настоящего служителя церкви, особенно этих двух стариков.

— То, что вы так добры, это меня не удивляет, но, оказывается, вы еще и смелая.

— Смелая? — она засмеялась. — Мне просто нечего терять. Не то, что вам. У вас есть все.

Она с восхищением посмотрела на него. Какой он красивый, одухотворенный, мужественный. И вот сейчас они заняты решением одной семейной проблемы, ну прямо как настоящие муж и жена. И пусть разрешение этой проблемы будет означать, что они вроде как бы должны быть отделены друг от друга (разлучены?), но она знала, что это никак не повлияет на те добрые чувства, что возникли между ними.

Они порешили так: Людовик отправится в Руан и Бурже, чтобы встретиться с двумя отцами церкви и попросить их прибыть к Жанне в Линьер. Она написала им письма, и Людовик тщательно спрятал их в кожаный кошель для монет, что висел на поясе.

Затем они заговорили о другом и говорили долго. Было уже очень поздно, огонь в камине едва тлел. Людовик предложил ей прилечь и попытаться заснуть, но она предпочла остаться в кресле. Тогда он принес с постели бархатное одеяло и закутал в него Жанну. Такое же он взял и для себя.

Они немного помолчали в тишине и снова заговорили. Наконец, уже под утро, оба забылись глубоким сном, хотя спать в кресле было довольно неудобно. Позже, сквозь сон Людовик услышал скрип открывающегося замка. Он сразу проснулся. Все, можно идти. Он посмотрел на Жанну. Она крепко спала, свернувшись калачиком в кресле. Людовик осторожно встал и подошел к ней. Очень медленно и аккуратно поднял ее на руки, вместе с одеялом. Она зашевелилась, но не проснулась. Тихо, осторожно он донес ее до постели. Какая же она легкая, почти ничего не весит. Как пушинка. Нежно уложил на постель, аккуратно расправил одеяло. Она, почувствовав мягкое, облегченно вытянулась, а он застыл над ней, жадно вглядываясь в ее черты. Бедная, несчастная девочка! Какое ужасное тело, какой высокий, благородный дух! Какая страдающая душа! Он хотел бы с ней попрощаться, но не будить же ее. Она так, бедняжка, устала. Написать, что ли, записку? Но письменный стол далеко, на другом конце комнаты. Начнешь писать, обязательно что-нибудь заскрипит, и она проснется. И тут у него возникла одна идея. Он снял с пальца массивный золотой перстень. Это была очень красивая и очень дорогая вещь, с оттиснутым на золоте его собственным гербом и дикобразом. На мгновение он засомневался. Конечно, не совсем разумно дарить ей эту вещь. Она была настолько ценна и принадлежала лично ему, что давало ей полное право считать себя его женой. Такую реликвию может носить только супруга герцога Орлеанского. Жорж бы этого не одобрил, это может затруднить решение вопроса у Папы. Но Людовик хотел, чтобы у Жанны была эта вещь. У нее ничего, ничего нет, почти ничего. А у него? У него есть не только проблемы, еще и очень многое другое, например, любовь и верность Анны, дружба Дюнуа и вот теперь еще доброта Жанны.

Иметь этот перстень будет ей приятно, Людовик это знал. Он коснулся ее руки. Она лежала белая и бескровная поверх одеяла. Осторожно надел он перстень на ее большой палец, затем выпрямился и быстро вышел за дверь, бесшумно прикрыв ее за собой.

А там, в комнате Жанны, сквозь маленькое узкое окошко проникли первые лучи утреннего солнца. Блуждая по огромной постели, они нашли на тоненькой девичьей ручке золотую вещицу. И отразились в ней. И в комнате этой сразу стало светлее.

На следующей неделе Людовик отправился в Бурже, что находился в восьмидесяти милях к юго-западу от Блуа. Дюнуа порывался ехать с ним, но трудный поход из Италии вымотал его больше, чем он ожидал.

Людовик ему твердо заявил:

— Я обещал тебе, что ты умрешь во Франции и на коне. Но не имел в виду, что это произойдет так скоро. Оставайся в постели и не вставай до моего возвращения.

Если бы Дюнуа послушался, ему бы пришлось пролежать в постели больше двух месяцев. Именно столько времени отсутствовал Людовик. Вернулся он очень расстроенный. Кардинал был очень болен, и Людовику так и не удалось с ним повидаться. А затем тот умер.

Людовику не терпелось поехать в Амбуаз, увидеть Анну, но он твердо повернул своего коня на север и направился в Руан. Нужна была неделя, даже больше, чтобы добраться туда. На этот раз его сопровождал Жорж. Он получил место настоятеля собора Св. Королевы в Руане. А вообще, его будущее было вполне определенным. Со временем он станет кардиналом, а там, может быть, и Папой.

В Руане, городе на Сене, было очень оживленно и холодно тоже. Стоял ноябрь, ледяной дождь поливал Людовика с Жоржем и их спутников, когда они проезжали по центру города.

Начинало темнеть, дождь грозился перейти в снег. Для Людовика это была большая редкость, в Блуа он такого не видел. Колючий ветер хлестал в лицо. Людовик очень устал и был подавлен. Как бы ему хотелось оказаться сейчас в Амбуазе, с Анной. Все его потуги достигнуть чего-то казались ему теперь ребяческими и тщетными. Ничего ему не удастся добиться. Ничего. На каждую бумагу, что он шлет Папе, король пошлет две. Эта игра заранее проиграна. А время идет. И будет ли Анна ему вечно верна?

Они остановились у большого собора. Над ним поднимались массивные темные тени, обозначая великолепные башни и шпили. Одна из самых новых и красивых носила странное название Масляная Башня, потому что была построена на деньги, вырученные от продажи индульгенций, позволяющих гражданам есть масло в пост. Но, на какие бы деньги она ни была построена, весь ее величественный облик возвещал — я буду стоять здесь всегда.

Их встретил епископ, седовласый, стремительный человек. Он обещал прибыть в Линьер в течение месяца и привезти с собой архиепископа Делайе, в качестве второго свидетеля. Он обещал также лично проследить, чтобы это свидетельство без промедления было доставлено Папе. И даже намеревался написать королю гневное письмо.

Итак, все дела сделаны. Сейчас ничего не остается, как ждать ответа от Папы. А пока — скорее в Амбуаз.

Он отправил Дюнуа письмо, чтобы тот тоже отправлялся в Амбуаз, где уже должен был находиться Эжен, поскольку его свадьба с малолетней Луизой Савойской должна была состояться именно там. И свадьба эта должна была пройти очень торжественно. Его вялые протесты король в расчет, конечно, не принимал.

Между Францией и Италией шла постоянная борьба за Савойю, и этот брак ослаблял позиции Италии. Надо было показать родственникам Луизы французский двор во всем блеске и величии. В таких случаях, когда из этого можно было извлечь какую-то выгоду, король не скупился. Устраивалось пышное представление, дворец весь сверкал бриллиантами дам, а на террасах сада, что спускался к реке, переливался, брызгал огнями пышный фейерверк.

Людовик блуждал среди этого великолепия. Придворные дамы с белоснежными обнаженными плечами, призывно улыбаясь, приседали перед ним в глубоком реверансе. Мужчины в живописных парчовых и бархатных камзолах отвешивали почтительные поклоны. Все, по крайней мере с виду, были очень рады его возвращению домой. Людовик искал Анну Французскую.

Вот она! У него остановилось дыхание. Наконец-то вот она!

Она стояла на королевском подиуме, немного приподнятом над красочной, смеющейся толпой, и смотрела на него. «Как она прекрасна! — было первой мыслью Людовика, но он тут же себя поправил. — Нет, она и есть сама красота!»

Ее большие темные глаза, острые, умные, ее темные гладкие волосы стали темнее, чем он их помнил, а кожа, наоборот, была еще белее и нежнее. Ее украшала соболья накидка такая же темная, как и волосы. Белые плечи были обнажены, а нежные, слегка покачивающиеся груди полуоткрыты и под собольим мехом выглядели соблазнительными и теплыми. На шее у нее было только одно украшение — золотая цепочка с медальоном редкой красоты, который помещался как раз в округлой ложбинке между грудями.

Когда Людовик подошел поближе и разглядел, что это такое, сердце его радостно забилось. Это был его медальон. Тот, что он послал ей из Милана. Он просто прислал его ей, без всякой записки, без указания от кого (поскольку он обещал не писать). Сам этот медальон был с виду совсем безобидным, с изображением святого, покровительствующего ей. Но искусный ювелир сделал в нем еще одно, потайное отделение (как его открыть, Людовик сообщил ей отдельно), и там под изображением святого был помещен миниатюрный портрет Людовика, а ниже надпись — только одно слово: «Помни».

Анна носила его, не снимая. И сейчас, встретившись с ним взглядом, она слегка коснулась мизинцем этого медальона. Людовик уже знал ответ на вопрос, которым мучился все это время. Она по-прежнему любит его. Она все еще помнит Монришар.

Наконец он подошел к ней, взял за руку и медленно и нежно поцеловал. Затем посмотрел прямо на ее губы, давая понять, что хотел бы поцеловать их тоже. Сознавая, что все на них смотрят, она слегка отстранилась и заговорила с вежливым достоинством:

— Добро пожаловать домой.

— Да, теперь я действительно дома, — произнес он со значением.

— Ты изменился, Людовик, — сказала она, все больше отстраняясь от него. — Что там они с тобой в Италии сделали, что ты так изменился?

Он рассмеялся.

— Я вовсе не изменился. Ни в чем, — и опять он сказал это со значением.

«Вот это и называется счастье, — думала Анна, — то, что я сейчас переживаю! — она вздохнула. — Какая неровная у меня жизнь, на один миг счастья так много приходится серых безжизненных дней».

Она смотрела в его улыбающееся лицо, загорелое под щедрым итальянским солнцем. Глаза его на смуглом лице сияли еще ярче, а зубы казались еще белее. А его молодой стройной фигуре так шло малиновое с белым, и он так элегантно носил костюм. Ее глаза говорили ему, что она восхищается всем этим, но язык произнес:

— Нет, ты все-таки изменился, Людовик. Во-первых, стал старше.

— Ну, в этом-то Италия не виновата, хотя… я думаю, мое пребывание в Риме все же лет мне прибавило.

Он оборвал себя, заметив, что зазвучала музыка. Начались танцы. Он взял ее за руку и вывел на середину зала. После нескольких минут танца, наслаждаясь близостью, Анна все же решила быть осмотрительной и не давать повода для дворцовых сплетен.

— Так что, тебе Рим не понравился?

— Рим? — рассеянно переспросил Людовик, продолжая танец.

Она с любопытством посмотрела на него.

— Ах да, Рим, — торопливо начал он. — Да, да, Дюнуа там серьезно заболел и лекари пускали ему кровь. Нещадно. Надеялись, наверное, скоты, что я продам его кости в их анатомический театр, который они недавно там основали. Мы еле унесли оттуда ноги.

— Но в Милане было совсем иначе, не правда ли? И анатомия там была совсем другая. До нас тут дошли слухи, что ты оставил там много разбитых сердец.

Он поднял голову и, наткнувшись на ее прямой взгляд, почувствовал себя почти как провинившийся муж, которого жена застукала за каким-то безобидным флиртом.

— Я слышала, что все итальянские женщины надели траур, когда ты их покинул.

— Анна, — пробормотал Людовик, — я, конечно, не святой, но…

— В этом я не сомневалась.

— Но что бы тебе там обо мне ни плели, в Италии я слышал только твой голос, и ничего больше. Все время, где бы я ни был, всюду в моем сердце была только ты одна.

— Ш-ш-ш! — поспешила она успокоить его, сама оглядываясь по сторонам, не слышит ли кто.

Он понизил голос.

— А ты? Понимаешь, все получается гораздо дольше, чем я предполагал. Но все же ты не забыла Монришар?

— Нет, — медленно произнесла она, — я не забыла.

Они находились сейчас у длинного ряда дверей, открытых на полутемную террасу. Людовик начал увлекать ее в танце в направлении одной из дверей. И вот они уже выскользнули наружу. А еще через мгновение он, все еще танцуя, жадно припал к ее губам.

— Анна! Анна! Дорогая… — горячо шептал он.

На террасе появилась тень еще одной пары, и он был вынужден отпустить ее. А потом они, продолжая танец, через другую дверь опять проникли в зал.

Анна была смущена и сбита с толку. Опять пришлось солгать, хотя можно ли это назвать ложью. Она не забыла, но существует разница между понятиями забыть и держать обещание. Наверное, все же надо было сказать Людовику. А надо ли? Уже больше пяти лет прошло после Монришара, и какая, в сущности, разница — выполняет она или нет свое тогдашнее детское обещание. Просто удивительно, как Людовик сам не может ни о чем догадаться. Неужели он на самом деле до сих пор считает, что его и ее развод возможны. Для него непереносима мысль, что она может принадлежать другому мужчине. Так она никому и не принадлежит. Ну, Пьер. Но ведь это бывает очень редко.

Они с Пьером занимали отдельные апартаменты. Она сохранила свое имя, Анна Французская, вместо того, чтобы именовать себя де Боже. Детей у них не было, и она надеялась, что и не будет. На людях они с Пьером разговаривали подчеркнуто официально. Все знали, что она терпеть его не может. Всем также было известно, что он утешался с женой ювелира. Примерно раз в шесть месяцев Пьер появлялся в спальне Анны, только чтобы напомнить, что он ее супруг. Иногда она позволяла ему напомнить ей это, а иногда и нет.

Да, конечно, она солгала Людовику. Но что в сущности это меняет? Развестись ни ему, ни тем более ей никогда не удастся. Так пусть он утешает себя хотя бы тем, что она все еще держит свое обещание.

— Как долго ты намереваешься пробыть здесь, Людовик? — спросила она, когда танец наконец закончился.

— Мне надо отбыть завтра вечером, — заметил он с сожалением, собираясь рассказать ей, что едет на запад, в Бретань, потому что получил от герцога Бретонского послание с просьбой прибыть. Он был почти не знаком с герцогом Франциском, одно только знал, что этот престарелый барон, враг короля, и этой рекомендации ему было достаточно.

Но он не успел ей ничего сказать. Подошел слуга и с поклоном объявил, что с ним желает говорить король.

Людовик бросил быстрый взгляд через зал, туда, где в одиночестве сидел король и внимательно его оттуда разглядывал. Людовику была неприятна мысль, что все это время, пока он танцевал и разговаривал с Анной, за ними следил ее отец. Он извинился перед Анной и неохотно направился к королю.

Анна с тревогой смотрела ему вслед, затем перевела взгляд на бесстрастное лицо отца, стараясь под этой маской прочитать его намерения. Он может, например, приказать арестовать Людовика за непослушание, за то, что тот был у Папы. Ее отец пришел в бешенство, когда ему доложили об этом. Но нет, вряд ли он решится сейчас на такой шаг. Ей бы очень хотелось услышать, о чем беседуют сейчас эти два мужчины, занимающие всю ее жизнь, всю, без остатка. А какой контраст они собой представляли: квадратное, затянутое в черное, тело короля казалось высохшим и сморщенным рядом с молодым энергичным Людовиком. Как хорош он был сейчас там, рядом с королем. Какой восхитительной могла бы быть ее жизнь, если бы эти два человека, которых она любит, не были врагами.

Король с безразличным спокойствием продолжал задумчиво разглядывать Людовика.

— Я слышал, завтра ты покидаешь нас?

— С большой неохотой, Ваше Величество.

Король задумался над причиной нежелания Людовика покидать Амбуаз и перевел глаза на свою дочь. Людовик не проявлял никаких эмоций.

— Было ли путешествие в Италию приятным?

— Очень приятным, Ваше Величество.

— Ты довольно долго пробыл там.

— Да, Ваше Величество, три года. Но, знаете, в Италии время летит очень быстро.

— Особенно в Риме?

— Да, в Риме особенно.

— С Папой ты, конечно, встречался?

— Да, встречался, Ваше Величество.

Король долго молча смотрел на него, и Людовик знал, о чем он сейчас думает. Король страстно желал арестовать Людовика, но понимал, что волю сейчас своему гневу давать нельзя. Теперь, когда Бургундия уже не стоит на его пути, на очереди Бретань. На это должны быть направлены все силы, на эту большую битву.

Поэтому он вздохнул и кисло заметил:

— И ты считаешь это разумным?

Людовик пожал плечами.

— Я не уверен в этом, но что такое разумность, Ваше Величество? Вот если бы я был так же стар и опытен, как вы, я бы точно знал, как поступить.

— Да, но осторожность и предусмотрительность в любом возрасте не мешают.

— Я с вами согласен, но порой цена за осторожность так высока, что человек не в состоянии ее заплатить.

— Я понимаю, — жестко произнес король, — ты предпочитаешь быть смелым, как один небезызвестный герцог Бургундский. Но порой такая смелость может стоить головы.

— Все мы когда-нибудь умрем, Ваше Величество, — улыбнулся Людовик. — И некоторые из нас раньше, чем другие.

Затем он озабоченно добавил:

— Я был весьма огорчен, узнав, что вы снова были больны.

— Я прекрасно себя чувствую, — прогундосил король и перешел к другой теме, которая была заведомо неприятна для Людовика.

— А как ваша матушка? Мы так давно не видели ее при дворе. С тех пор… да, с тех пор, как она так счастливо вышла замуж.

— Она была нездорова, — спокойно произнес Людовик, — и теперь ей лучше находиться в Блуа.

— Да, да, конечно. А как ваш папаша? Ой, что я говорю! Я, конечно, имел в виду вашего отчима. Как он? Надеюсь, он способен окружить вашу матушку заботой и вниманием?

— Ален де Морнак в полном порядке и будет очень польщен, узнав, что вы справлялись о нем.

— А ваша милая сестра? Я слышал, она скоро выходит замуж?

— Нет, Ваше Величество, вас ввели в заблуждение, — Людовик отвечал ровным голосом, полностью держа под контролем свои эмоции, не давая королю вовлечь себя в его любимую игру. — Мария-Луиза в монастыре. Это в Фуалье. Мы навещаем ее там время от времени, и, мне кажется, она очень счастлива. Она надеется со временем стать настоятельницей.

— Как это странно, — удивился король, — что так много молодых и красивых девушек, таких, как она, желают спрятаться за монастырскими стенами. Моя дочь Жанна то и дело напоминает мне об этом. Но я ей все время повторяю, что если она куда и переедет из Линьера, так только в Блуа. То есть туда, где она и должна жить.

Людовик очень удивился.

— А почему, Ваше Величество, она должна переехать в Блуа?

— А потому, мой мальчик, что она твоя жена! — зло выкрикнул король.

Танец к тому времени закончился, и музыка на некоторое время затихла. Последние слова короля услышали стоявшие неподалеку придворные.

Людовик на мгновение задержал дыхание и произнес то, что давно собирался произнести.

— Моя жена, сир? — громко осведомился он, отчетливо выделяя слова так, чтобы его могла слышать половина зала. — Но у меня нет никакой жены!

Это был замечательный момент, знаменательный. Момент, которого стоило ждать. Мертвая тишина воцарилась вокруг них. Людовик стоял выпрямившись и ждал. Он был готов ко всему. С любовью Анны, с ее клятвой верности он был готов сражаться со всем миром, включая и этого костлявого маленького человечка, короля, который сверлит его сейчас своими злыми черными глазками.

«Пусть себе смотрит, — думал Людовик, — он, конечно, может меня убить, но больно сделать мне не может». В первый раз Людовик почувствовал себя свободным. Свободным от всего, и от этого гнусного брака, и от этого гнусного короля. С радостью заметил он, что попал в точку, что нанес удар, которого король не ожидал, во всяком случае не так скоро и не так открыто. Людовик слегка улыбнулся (ничего не мог с собой поделать) и продолжал ждать.

Король быстро соображал, что бы предпринять. Людовик был одним из немногих, способных привести его в ярость. А сейчас он был в ярости.

«Ах ты, Орлеанский бастард, — думал он, — подонок и сын подонка! Откуда у этого шелудивого пса такая смелость противостоять мне? Должно быть, за ним стоят какие-то силы, которых я не знаю. Кто бы это мог быть? Бретань? Если я сейчас прикончу его, то, конечно, поднимется Орлеан. Могу я себе это позволить? А если с ним еще и Бретань? Это очень важно. Если это так, то сейчас позволить себе эту роскошь я не могу. Пока, разумеется, пока».

Музыка зазвучала снова. Отлично, это то, что сейчас нужно. Он наклонился к Людовику.

— Эта музыка, она такая громкая. Я ничего не расслышал из того, что ты сказал. Пойдем-ка в мой кабинет, где и обсудим все спокойно. А моя стража проследит, чтобы нас никто не побеспокоил.

Он резко поднялся и направился к выходу. Следом за ним задумчиво последовал Людовик. Придворные расступались, давая им дорогу, и шепот пробежал по залу. У дверей Людовик обернулся, стараясь отыскать взглядом Анну. Найдя, многозначительно улыбнулся ей и вышел, кивнув по дороге Дюнуа, чтобы тот следовал за ним.

— Куда ты идешь? — запыхавшись спросил Дюнуа. — Королевский кабинет в другую сторону.

— Я знаю, — засмеялся Людовик, — но в этой стороне Бретань. И нам лучше поторопиться, пока не закрыли ворота.

Это была долгая дорога на запад, в Нант, столицу Бретани, большого, сильного и практически независимого герцогства. Формально герцог Бретонский был вассалом французского короля, но на самом деле это было почти отдельное государство, которым правил герцог Франциск.

Бретонские законы, унаследованные от норманнов, отличались от французских. Здесь наследство передавалось не только по мужской, но и по женской линии. Поэтому престарелый герцог Франциск, у которого наследницей была его единственная дочь, мог не переживать, что после его смерти бретонские земли перейдут к французской короне. После него Бретанью будет править его дочь, которой сейчас всего восемь лет.

Этот факт очень раздражал французского короля, и он засылал в Бретань сотни шпионов, чтобы расшатать здешние устои, вызвать недовольство правлением герцога. Герцог Франциск понимал, что это только начало, дальше следует ожидать худшего — захвата Бретани силой. Но он был уже стар и болен, и его не покидала мысль, что он оставляет свою дочь и ее богатое наследство на растерзание ненасытному французскому королю. И тогда он написал письмо Людовику.

Герцог Бретонский тепло приветствовал Людовика и Дюнуа и лично проводил их в апартаменты, что было невиданной честью. Он был высок, худ, этот герцог Франциск, с сухим морщинистым лицом, ясными голубыми глазами, длинным острым носом и роскошной седой шевелюрой.

Когда он оставил их одних, друзья переглянулись.

— А мы ему явно понравились, — улыбнулся Дюнуа. — Особенно ты.

— А мне понравился он, — заявил в ответ Людовик. — Он очень изменился с тех пор, как я его видел в последний раз у нас в гостях. Тогда это был просто кусок бретонского льда, гордый, независимый и холодный. Мне кажется, ему не по душе наш добрый король.

— А кому он по душе?

Он прилег на постель, вытянув свои усталые ноги, пока слуга снимал с него сапоги. Это была очень утомительная поездка, столько дней в седле. Задумчиво насвистывая, он наблюдал, как Макс и Иосиф снуют туда-сюда с ящиками и коробками, суетятся, готовя одежду для вечернего приема у хозяина.

Людовик тоже устал, но ему не терпелось переговорить с герцогом Франциском. Успев только побриться и переодеться, он тут же направился в его кабинет, предупредив перед этим Макса, чтобы он через час разбудил Дюнуа.

Медленно шел Людовик по огромному замку, которому было больше пяти сотен лет и который осаждали несчетное количество раз. И он все осады выдержал. Сейчас в нем было темно и мрачновато. Немногочисленные окна были небольшими и зарешеченными, но внутреннее убранство салонов поражало своей изысканностью. Все деревянные предметы — двери, оконные рамы, столы и стулья — были покрыты искусной резьбой, выполненной с истинно бретонским вниманием к деталям. Стены украшали гобелены, висящие здесь уже сотни лет. Удивляло обилие каминов, их было не счесть. Но Бретань продувал свежий морской ветер, и большую часть года здесь было холодно, а иногда и очень холодно.

Людовик так увлекся осмотром залов, что пропустил нужный поворот, и когда открыл дверь, то вместо людной приемной герцога оказался в маленькой гостиной. На редкость очаровательной. Зарешеченные окна здесь были скрыты мягкими бархатными портьерами, поблескивающими при свете каминного огня. Чудесный клавесин дивной работы стоял открытым. Скамеечка перед ним была повернута под углом, как будто ждала, что кто-то сейчас вернется и продолжит играть начатую вещь. В огромном кресле, обитом светло-зеленой парчой, поставив ноги на скамеечку, сидела девочка и с удивлением его разглядывала. Какое-то мгновение ему показалось, что он попал в прошлое, что перед ним его Анна, ведь именно такой она была в детстве.

И это действительно была Анна, но не Французская. Перед ним была Анна-Мария Бретонская, и когда она улыбнулась, сходство ее с той Анной улетучилось, пропало, растворилось в озорных ямочках на щеках и подбородке. Ее темные блестящие волосы были заплетены в две толстые тугие косы, заканчивающиеся кисточками. Глаза у нее были темные, но без той печати серьезности, присущей его Анне. Эти глаза сверкали, смеялись и ликовали одновременно. И брови у нее были более подвижные. Рот и нос у них был похож, особенно рот, конечно, до тех пор, пока Анна-Мария не рассмеялась. А она, как вскоре выяснил Людовик, занималась этим большую часть дня. Анна-Мария была более пухленькой, чем в ее годы Анна, зато тоньше в кости.

Пока Людовик стоял у двери и занимался сравнением, Анна Бретонская изучала его. Макс уговорил Людовика надеть знаменитый костюм с золотым дикобразом, и это сразу сказало ей, кто он такой. По ее просьбе отец описал ей Людовика, и теперь, глядя на его высокую стройную фигуру, сильные ноги в узких рейтузах, густые волосы, темными волнами спадающие на лоб, карие глаза, загорелое лицо и красные губы, гармонирующие с его алым костюмом, она подумала, что более красивого мужчину ей еще в своей жизни видеть не приходилось. И этого мнения она никогда не изменит. Никогда.

Но молчание не могло длиться вечно. К Людовику вернулся дар речи. Он извинился и объяснил свою ошибку.

— Вы ищете моего отца, — сказала Анна-Мария. — Я провожу вас к нему.

— Ради Бога, не нужно беспокоиться, — быстро произнес Людовик.

Но она уже направилась к двери. Они пошли по длинным коридорам — она впереди, и две толстые косы подпрыгивали на ее спине.

— Я никогда не видел вас при дворе короля, — сказал Людовик, когда они наконец добрались до цели. — Вам бы следовало сопровождать вашего батюшку иногда.

— Зачем? У нас в Бретани своей двор. И зачем нужны эти визиты во Францию?

— Только затем, чтобы мы имели удовольствие видеть вас там.

— Возможно, я приеду туда когда-нибудь. Надеюсь, Бретань вам понравится.

— Думаю, в мире не найдется человека, — искренне заверил ее Людовик (а она в это время подумала, что он самый милый и красивый мужчина в мире), — которому не понравилась бы Бретань.

— А почему у вас на гербе изображено это животное?

— Вы не любите дикобразов?

— У них очень острые иголки… и они могут убить зверя, гораздо большего, чем они сами.

— Только тогда, когда на них нападут, — напомнил ей Людовик. — А так они очень и очень дружелюбные.

Он улыбнулся.

— Надеюсь, вы подружитесь.

В приемной отца она его покинула, сказав, что возвращается в свою комнату. Людовик улыбался, глядя ей вслед, и думал, до чего же это очаровательная девчушка. А когда она обернулась у двери и он снова увидел эти ее милые ямочки, то громко засмеялся от удовольствия.

Затем Людовика немедленно проводили к герцогу. Тот встретил его очень тепло, как будто ждал этой встречи много лет, и вот наконец встретились.

В своем отношении к королю они были единодушны. Герцог Франциск одобрил все действия Людовика, а тот, в свою очередь, спросил, какую помощь он может оказать герцогу.

— Когда вы наконец освободитесь от этого ужасного брака, что вы собираетесь предпринять? — задумчиво спросил герцог.

Людовик замешкался с ответом.

— Честно говоря, я так далеко еще не смотрел. Но, когда я освобожусь, то, по-видимому, стану думать о другом, настоящем браке.

Герцог смотрел вниз, играя с пером на столе.

— Надеюсь, эти ваши мысли о другом браке будут приятными.

Людовик вопросительно на него посмотрел, а герцог отложил перо и продолжил:

— Если вы еще не присмотрели себе невесту, во что я искренне хотел бы верить, то я предлагаю вам в жены свою дочь.

Это для Людовика было как гром среди ясного неба. Чего-чего, а такого предложения он никак не ожидал. Но как поступить? Обидеть герцога рука не поднималась. Людовик чувствовал к нему искреннюю симпатию. Союз с Бретанью — что может быть чудеснее. Именно о таком союзе он всегда мечтал. Но было маленькое «но», во Франции его ждала Анна.

Не зная, что ответить, он рассмеялся и, чтобы скрыть свою растерянность, непринужденно забалагурил.

— Я уже познакомился с вашей дочерью, — и он рассказал, при каких обстоятельствах это произошло. — Это одна из самых прекраснейших девочек, каких я только встречал. Ее супруг будет очень счастлив, но она так юна…

— Она не останется такой навеки.

Герцог нервничал тоже. Ему был очень нужен этот брак. Людовик — это как раз тот человек, который нужен и его дочери и Бретани.

— Через три года она будет готова к замужеству. Она очень быстро созревает, да и образована она прилично для ее лет. Умная, веселая девочка. Большим утешением была она для меня с тех пор, как умерла ее мать. Если мне удастся выдать ее за вас, тогда и смерть никакая не страшна.

Герцог поднял наконец глаза от пера и встретился со взглядом Людовика. Его собственный брак был необычайно счастливым. Такого же он желал и для своей дочери.

Людовик был в большом затруднении. Рассказать о своей надежде на брак с Анной он не имел права, да и невозможно было это сделать, глядя в эти испытующие глаза. Боже, и зачем это он только приехал в эту Бретань!

— Это большая честь для меня получить такое предложение, — наконец произнес он. — Но Анна-Мария еще так юна, а мои планы висят на волоске, так что я не решаюсь сейчас просить у вас ее руки. Это было бы слишком преждевременным. Как только я обрету свободу, мы сразу же сможем все подробно обсудить.

Герцог с облегчением откинулся на спинку кресла, решив, что дело в основном улажено. Теперь Людовику осталось только добиться развода. Людовик тоже откинулся на спинку своего кресла. Лоб его покрылся испариной. Он был очень недоволен собой, оставлять герцога Франциска с надеждой на несбыточное — это было недостойно. Но ничего другого сейчас он сказать не мог.

Вечер прошел хорошо, да и вся неделя пролетела незаметно. Людовик много времени проводил в обществе своей маленькой хозяйки, а герцог поощрял их общение, ибо знал — всякий, кто поближе узнает его дочь, не сможет не полюбить ее.

В те моменты, когда Людовик не вел беседы с ее отцом, он играл с Анной-Марией в шахматы, карты, мяч. Они ездили вместе верхом и, конечно, о многом говорили.

Ему с ней никогда не было скучно, она находила смешное в тех же вещах, что и он, рассердившись порой, тут же быстро отходила, и ямочки появлялись вновь.

— Куда они у тебя прячутся? — (они уже, конечно, перешли на «ты») спросил Людовик однажды. Они закончили игру в карты и просто сидели за столом, Людовик в кресле с высокой спинкой, она на низенькой скамеечке напротив.

— Они?

— Ну да, они. Вот они, — и он показал на ее ямочки, — смешные маленькие углубления в твоих щечках, которые появляются, когда ты смеешься. У тебя, наверное, там внутри, с другой стороны, возникают маленькие бугорки?

— Сейчас посмотрю, — заявила она и принялась языком исследовать внутренность рта, то улыбаясь, то делая лицо серьезным.

И так она была сейчас хороша в этой своей наивной непосредственности, так мила, что Людовик инстинктивно, не думая, нагнулся и взял ладонью ее за подбородок. Нежно так взял, и тихо покачал ее головку из стороны в сторону, а глаза ее в это время продолжали смеяться. И тогда она, повинуясь какому-то импульсу внутри нее, освободила подбородок и прижала свои мягкие губы к его ладони.

Какое-то неземное восхищение, лежащее за пределами блаженства (какого он в себе никак не ожидал), быстрое, как молния, мгновенно пронзило все существо Людовика. Сейчас у него не было времени осознать, что это такое, да и позднее он не смог толком проанализировать это свое состояние.

Поднявшись с кресла и убрав руку, он продолжал твердить себе: «Она всего лишь дитя», пораженный ее порывом и своей реакцией на этот порыв.

— Она всего лишь дитя!

Людовик рассказал Дюнуа о своем разговоре с герцогом, и тому предложение это очень понравилось. Хотя оно его больше позабавило, чем вселило какую-то надежду.

— Ты должен жить долго, Людовик, чтобы успеть поменять всех жен, что Господь посылает тебе. Хоть бы парочку мне оставил. А то все — себе да себе. Но если серьезно, то на твоем месте я бы стал ждать маленькую Бретонку. И тебе, на твоем месте, я тоже это советую.

— А как же быть с Анной?

Дюнуа был единственным, кому Людовик доверил свой секрет, связанный с Анной.

Тот пожал плечами.

— Я понимаю, что ты не согласишься с моим суждением, но я бы ни секунды не колебался, если бы мне пришлось выбирать из этих двух.

— Значит, по-твоему, пусть Анна ждет меня все это время, а потом ее можно забыть?

— Нет. Конечно, это будет неправильно, — Дюнуа вздохнул. — Но все же, Людовик, такие невесты на дороге не валяются.

Вернувшись домой, они знали — в Нанте у них есть друзья.

Людовик продолжал ждать. А что ему еще оставалось? Теперь заболел Папа, тяжело заболел, был при смерти. Жорж посоветовал не торопиться сейчас с аннулированием брака, пока его преемник не вступит в свои права. Но оба — и Людовик, и Дюнуа — устали от ожидания.

— Тысяча чертей, — воскликнул Дюнуа, — подождешь еще немного, и скоро тебе вообще никакая жена не будет нужна!

И все же они ждали. Гонца из Рима, стражников короля, чтобы арестовать Людовика за самовольный отъезд из Амбуаза в Бретань.

Людовик предложил матери съездить в Клеве. Там она будет, по крайней мере, в безопасности, если здесь завяжется сражение. Мария при мысли о посещении мест, где прошло ее детство, где когда-то был ее дом, неожиданно оживилась. Она была рада повидаться с родственниками и старыми друзьями, которые еще там остались. Людовика удивил ее подъем, и он упрекал себя, что эта мысль не пришла ему в голову раньше.

Де Морнак, разумеется, находился в Блуа. Ни на минуту он не оставлял свою работу. Все хозяйство герцогства держалось на нем, и у Людовика не было никакого намерения сместить его с должности мажордома, хотя ситуация в Блуа сложилась странная и принимать здесь гостей стало практически невозможно. Брак этот распался. Все, что осталось, — это неутихающий скандал вокруг него.

Прошло уже много месяцев, но гонец из Рима так и не появлялся. Зато в субботу, в последний день августа 1483 года, прибыл гонец из Тура. От гривы загнанного коня да и от него самого валил пар. Падая с коня, этот человек прохрипел новость, что Людовик XI, король Франции, скончался!

Вихрь ликования закрутил Людовика. Теперь это вопрос нескольких дней, и они с Анной смогут наконец связать свои жизни.

Новому королю, Карлу VIII, было только тринадцать лет. Мальчик полностью находился под влиянием сестры, он предан Людовику, который как предполагаемый наследник будет регентом Франции до достижения королем совершеннолетия.

— Регент! — выдохнул Людовик. — Регент, облеченный королевской властью!

Теперь это был вопрос всего лишь нескольких дней.