Два года держали Людовика вдали от двора. За это время Анну-Марию преследовало одно несчастье за другим. Она родила девочку. Увы, через несколько дней ребенок умер. Спустя три месяца она забеременела вновь, и в августе 1497 года родила крупного мальчика. Весь двор ликовал. Она раздала кормилицам амулеты, чтобы защитить дофина от порчи: иконки святых, куски черного воска в кошельках из золотой парчи и даже шесть змеиных языков различных размеров, зашитых в нарамник.
Ничего не помогло. Мальчик не прожил и недели. Но уже такого горя, как при потере Карла-Орландо, не было. Она держала себя в руках.
Дела в стране тоже шли не блестяще. По завершении итальянского похода много солдат умерло от болезней и еще больше осталось обездоленными. Не в состоянии найти работу и пропитание они бродяжничали и разбойничали на дорогах. Росло недовольство королем и его правлением. Наиболее отчаянные приходили к королевскому дворцу с требованиями. Некоторым из них в свое время были даны письменные гарантии, сейчас они добивались их выполнения. Служивый люд был придавлен налогами сверх всякой меры, ведь надо было погасить издержки прошедшей войны. И вот все это недовольство и брожение Карл счел самым удобным направить против Людовика, утверждая, что все беды проистекают из-за предательских действий герцога Орлеанского. Людовика обвиняли во всем, в чем только можно. И в чем нельзя тоже. Он оставил всякие попытки защититься от этого половодья грязи. Порой надуманность и идиотизм наветов вызывали у него приступ смеха, жесткого и зловещего, похожего на сами наветы. Некоторые пытались обвинить его даже в том, что он травит королевских детей, но этому, кажется, сам король не придавал значения.
Наконец, его призвали ко двору с предложением явиться с супругой. Писано это было рукой Анны, и внизу стояла королевская подпись. Ему давали последний шанс признать Жанну своей женой. Он должен был привести Жанну в замок Амбуаз в августе, куда королевский двор перемещался после сезона в Туре. Если он не повинуется королю и явится без жены, его ждет арест и заточение без всякого судебного разбирательства. Он будет обвинен в измене.
Узнав об этом, Жанна, пытаясь помочь Людовику, притащилась в Тур. Сначала она направилась к Анне, ибо прекрасно знала, кто инициатор подобного распоряжения.
— Почему ты не оставишь Людовика в покое? — говорила Жанна на ходу, так как Анна пожелала немедленно уйти. — Почему ты не позволяешь ему хоть бы немного пожить спокойно? Какая тебе разница, где я живу, в Блуа или там, где мне лучше?
Она подошла вплотную к Анне так, что та была вынуждена ее слушать.
— Анна, я не могу себе представить в мире ничего более отравленного ядом, чем твоя любовь к Людовику. Да, да, я знаю, что ты скажешь: что он предатель, убийца, что он хочет стать королем Франции. Но, пожалуйста, говори это другим, не мне. Ну и, конечно, не себе. Ведь бывают у тебя моменты, когда ты остаешься одна, наедине со своей совестью? Бывают или нет? Если бывают, то что ты тогда ей говоришь? И тебе сейчас нет оправданий, которые, возможно, были, когда ты была моложе. Ну, скажи, пожалуйста, как можно быть такой мелочной и мстительной, как можно быть такой жестокой? Это большой грех, Анна. И я твержу тебе об этом уже десять лет, с тех пор, как ты бросила Людовика за решетку.
Анна взорвалась.
— Разве только десять? А мне кажется, я от тебя слышу это с момента рождения. Я грешница, я жестокая, я злая, я буду наказана! Очень хорошо, я буду рада принять Божью кару, только бы не было этих твоих бесконечных упреков.
Она повернулась и посмотрела в глаза Жанны. И та с удивлением отметила, сколько несчастья было в этих глазах.
— Я всегда стремилась быть тебе хорошей сестрой, Жанна. Разве не так?
Жанна кивнула. Во многих отношениях Анна сделала ее жизнь в Линьере более свободной и удобной, чем при отце. Она позволила Жанне осуществить давнюю мечту — основать монастырь.
— Ну и суди меня по моему отношению к тебе. Ты не понимаешь и вряд ли поймешь всех тонкостей моих взаимоотношений с Людовиком. Да это и не нужно. А что касается жестокостей, как ты изволила выразиться, так я тебе скажу: к этому меня вынудили обстоятельства…
Отвернувшись, она добавила неожиданно тихим голосом:
— …и что-то, что сидит во мне самой и что делает меня несчастнейшей женщиной на земле.
Не сказав больше ни слова, она покинула Жанну. А та осталась стоять и глядеть вслед ее удаляющейся стройной фигуре.
Что же это такое! Здоровая, красивая, умная, образованная — а вот, подишь ты, несчастнейшая женщина на земле. Глаза Жанны увлажнились. Ей было жаль сестру. Она вообще жалела всех, кроме себя. Потом тяжело вздохнув, она поковыляла к брату.
Карл встретил ее с холодным безразличием.
— Брат мой, скажи мне, часто я обращаюсь к тебе за милостью? — Жанна ему улыбалась, а он смотрел на нее без улыбки.
— Нет. Но когда ты это делаешь, то только ради Орлеанца. Объясни мне — почему? Я никогда не смогу это понять. Он отказывается признать тебя своей женой, а ты приходишь просить за него.
— Потому что ты несправедлив.
Карл издал губами неопределенный звук и отвернулся.
— Нет, правда, Карл. Вряд ли в нашей стране можно найти человека, отношение к которому было бы более несправедливо, чем к Людовику. Ты только представь, ведь вся его жизнь — это сплошная цепь несправедливостей. Все, что должно было по праву принадлежать ему, у него отобрано. А теперь я узнала, что ты намереваешься его арестовать. Это правда?
О, Боже, как он ненавидел вопросы, которые требовали определенных ответов.
— Не обязательно. Это зависит от того, как он себя поведет, когда мы вернемся в Амбуаз. И еще имеются кое-какие моменты.
— Что это значит?
— Мы посмотрим, чем закончатся беспорядки в Нормандии, — сказал он, надув губы (дело в том, что в Нормандии не прекращались требования восстановить Людовика на посту губернатора). — А еще мы посмотрим, готов ли он выполнить наше повеление.
— Оно касается меня? Карл, а тебе хотелось бы, чтобы я была твоей женой?
Он удивленно посмотрел на нее.
— По глазам вижу, что нет. Вот и Людовик не хочет. И никто не вправе его за это осуждать. Он уже не делает попыток получить развод, так почему бы не оставить все, как есть? И как это жестоко по отношению ко мне, заставлять меня покинуть Линьер, являться ко двору и жить в Блуа. Я буду при дворе очень несчастна, и каждый, глядя на меня, тоже. Разумнее было бы не затевать всего этого. Я — супруга Людовика, я герцогиня Орлеанская в конце концов. Он часто навещает меня, и мы очень хорошо проводим время. Я хочу, чтобы так и продолжалось. Вот так бы поступил мудрый король, не настаивал бы на том, отчего никто не сделался бы счастливее.
Карл молчал. А Жанна, окрыленная первым успехом, продолжила:
— Что же касается Нормандии, то он там очень популярен.
— По-моему, он везде популярен.
— Но он и тебе тоже нравился. Он всем нравится. Используй его популярность, чтобы умиротворить Нормандию и укрепить там свои позиции. Они хотят его, пошли им его. И что в этом плохого, если они примут твоего ставленника и будут его уважать. Это только подтвердит, что ты справедливый король. Будь справедливым, Карл, прошу тебя. Не позволяй, чтобы трусливый страх толкал тебя на путь несправедливости, не будь таким, как твой отец и каким хочет, чтобы ты был, твоя сестра Анна. Будь мудрее, чем они. Не надо полагаться на мудрость Анны, она всего лишь женщина, она не может быть такой, как ты, беспристрастной и справедливой.
Даже Жанна была способна подольстить Карлу, если это хоть как-то могло помочь Людовику. И ее лицемерие было вознаграждено улыбкой. Карл кивнул.
Позднее, в течение дня, оставшись один с Анной, он заявил:
— Я тут подумал и решил: мы поставили Людовику чересчур жесткие условия.
Анна положила письма, которые держала в руках, и раздраженно на него посмотрела.
— Это следует понимать так, что ты разговаривал с Жанной. Она тоже очень трогательно со мной говорила. Ты очень впечатлительный, Карл, очень уж ты легко поддаешься на уговоры.
Разумеется, она хотела бы, чтобы он поддавался только на ее уговоры. Но он стоял на своем, помня о том, что она всего лишь женщина.
— Да, Жанна была у меня. И в том, что она сказала, много правильного. Нам не следует от нее отмахиваться. Она не хочет приезжать сюда или в Амбуаз, она не хочет жить в Блуа. Она предпочитает оставаться в Линьере, а я, должен заметить, не так уж горю желанием видеть ее при дворе. Не очень-то это будет приятное зрелище. Кроме всего прочего, Людовик ее часто навещает. Вот и все, что она просила. Разве это много?
Анна встала. Ее всю трясло. Значит, все надо начинать сначала. И это после того, как уже сотни раз все было обговорено. Нет, это уже слишком. Она устала, и в какой-то момент ей захотелось закричать: «Очень хорошо, пусть Людовик отправляется, куда хочет. Хочет — в Блуа, хочет — пусть иногда ездит к Жанне или пусть отправляется в Рим и добивается развода. Пусть он женится, пусть любит, пусть умирает, пусть отправляется в Рай или Ад, только пусть он оставит меня в покое. Я до смерти устала думать о нем!»
Но вместо всего этого она спокойно произнесла:
— Ты считаешь, что это единственное, чего он хочет? Только потому, что долгое время не добивается развода? Напрасно ты дал убаюкать себя Жанне. Он заявляет, что у него нет жены. Он говорит об этом везде. И ты должен хотя бы раз подумать, как мы выглядим после этого. Она твоя сестра, сестра короля. Она вышла замуж с благословения Папы и Святой Церкви. А он заявляет, что не женат. Но если это так, то, возможно, он считает, что и ты не женат тоже. Тем более что проявляет к твоей жене нездоровый интерес.
— Будь справедливой, Анна. Ведь именно он ее ко мне и привел.
— Дурак, он это сделал потому, что был обязан. Это я заставила его так сделать.
Она вздохнула.
— Наверное, я не должна тебя осуждать. Жанна очень умная и говорит хорошо. Но ты должен думать не о ней, а о себе. Нельзя позволять Людовику так себя вести. В конце концов он займет и твое место и заберет твою жену. Мне кажется, она не очень будет возражать.
Карл сидел нахмурившись и поджав губы.
— Не стоит воспринимать Жанну слишком серьезно, Карл. Она набожная и проводит время в постоянных молитвах. Она очень мало знает о мире, в котором мы живем.
Он медленно кивнул.
— Ей нечего бояться. Она живет в полной безопасности, — продолжала Анна, — но мы-то живем совсем в другом мире, нам надо все время прилагать усилия, чтобы сохранить свою жизнь. В ее праведном мире царит справедливость и милосердие, но когда-нибудь и она поймет, что мы были правы. Поэтому не надо много думать о нашей маленькой монашке, Карл. Надо только, чтобы Людовик все-таки привел ее в Амбуаз, когда мы переедем туда на следующей неделе.
И опять Карл оказался там, откуда пришел. С кем ни поговори, каждый прав. И Жанна права, и Анна права. Но как определить, кто из них более прав? Конечно, права Анна. Слишком уж он по-глупому милосерден. Так и лишиться трона недолго, да и жены, а то и жизни. Нет, впредь надо быть осторожнее.
В королевской спальне было темно. Единственный огонь горел в камине. Карл из постели глядел на жену. Она с распущенными волосами сидела на низком креслице перед камином и грела руки.
— Анна-Мария, если ты замерзла, — сказал он обиженно, — почему бы тебе не идти в постель?
Она не сразу ответила, а вначале уронила руки на колени и всмотрелась в огонь.
— Сейчас приду.
Он повернулся в постели, устраиваясь поудобнее, и закрыл глаза. Перед ним возникла картина: его жена, сидящая у камина. Красивая. Сейчас она красивее, чем Этьен. Какое-то время, когда они потеряли детей, она подурнела, но сейчас стала красивее даже, чем тогда, когда они поженились. Он вздохнул и представил, что она смотрит на огонь и видит там лицо Людовика.
О этот Людовик Орлеанский! Он везде, даже в моей постели. Все его любят. Моя жена любит его, мои подданные любят его, моя сестра Жанна любит его… вот только Анна… она ненавидит его, и ее ненависть, наверное, и породила всю остальную любовь.
Голос жены отвлек его от этих мыслей.
— Карл, а что ты собираешься сделать, если Людовик не приведет Жанну в Амбуаз?
А Людовик не сделает этого, она это точно знала. А вот чего она не знала, и это ее беспокоило, почему Анна вдруг поспешила с этим требованием, угрожающим Людовику заточением, если знала, что у королевы по-прежнему имеется приказ об его освобождении. Он был тщательно спрятан в ее комнате в Амбуазе. А может быть, его уже там нет? Может быть, за то время, что они в Туре, его там нашли? Если это так, тогда Людовик на следующей неделе…
— Карл, — повторила она нетерпеливо, поскольку он не ответил, — как ты собираешься поступить с Людовиком?
— Мне бы хотелось никак не поступать, просто забыть о нем, и все. Но я и без того долго терпел. Есть же предел.
— Но Жанна в Амбуазе будет очень несчастна. Зачем ей двор. Не лучше ли ей оставаться в…
Он не дал ей договорить.
— Я уже слышал эти трогательные речи. Не надо воспринимать Жанну слишком серьезно. Она мало что знает о мире, в котором мы живем. Сама она живет в безопасности, ей вообще легко живется. Но Людовик женат на ней, и он должен прекратить эти разговоры о том, что у него нет жены.
— Но, Карл, пусть все остается, как есть. Людовик уже давно не добивается свободы. По твоему требованию он забрал назад свое прошение о разводе.
— Но он все равно хочет быть свободным… и ты тоже хочешь быть свободной, — мрачно произнес Карл.
Она повернула голову от огня и посмотрела на него, но в темноте не смогла разглядеть, какое у него выражение лица.
— Вы оба, ты и Людовик, хотите быть свободными. А потом заберетесь вместе на мой трон.
Она встала и направилась к нему, спокойно отвечая на ходу:
— Зачем ты позволяешь своей сестре так настраивать себя против меня, да и Людовика тоже? Карл, ведь ты и я, мы всегда были добрыми друзьями. И как это нехорошо быть таким подозрительным. И к кому? Ко мне. Я была твоим единственным другом, когда у тебя никого не было. Я помогла тебе справиться с сестрой и занять надлежащее место. Я родила твоих детей.
Она села на постель и взяла его руку. Вначале он хотел убрать ее, но потом оставил.
— Карл, мы женаты уже больше шести лет. За это время ты мог много раз убедиться, что я тебя никогда не обманывала.
— Да, — неохотно признал он. — Но любви у тебя ко мне не так уж много, Анна-Мария. Правда? — ему хотелось, чтобы это прозвучало саркастически, а сказал он это очень грустно.
— Как я могу сказать о том, что любви много, когда ты прекрасно знаешь, что это не так. Но я могу честно признаться, что ее здесь гораздо больше, чем в любом королевском браке. Твоей сестре хочется, чтобы ты все время думал, что Людовик замышляет убить тебя, с целью захватить твой трон и твою жену. Это ложь. Он хотел бы освободиться от Жанны. Это правда. Каждый мужчина хочет иметь нормальную жену и детей. Но он не делал никаких попыток освободиться с тех пор, как обещал тебе. А как он сможет занять твой трон? Ведь на нем сидишь ты, а после тебя твои дети?
— Какие дети?.. У меня нет детей.
— А кто нам мешает еще завести детей, — заставила сказать себя она.
Он убрал руку и обиженно проворчал:
— А откуда могут взяться дети, если ты ложишься в постель, когда я уже давно сплю? Наверное, ты ожидаешь их найти однажды утром в камине, куда ты так любишь смотреть.
— Нет, не там я ожидаю их найти. Мы скоро найдем хотя бы одного, Карл, в нашей постели, где родились и другие наши дети.
Она медленно скользнула под одеяло и прижалась к нему.
А тот, вокруг которого кипели все эти страсти, проводил время в лесу. Он лежал на спине в тени большой ивы у ручья. Они с Жоржем остановились здесь перекусить. Утро предполагалось посвятить охоте, но вместо этого они медленно ехали рядом и болтали. На следующий день Жорж должен был отправляться в Рим, а Людовик — в Амбуаз, один.
Людовик уже покончил с едой и опустил руки в поток, растопырив пальцы, глядел, как вода сочится сквозь них. Затем, когда это занятие ему надоело, перевалился на спину и начал наблюдать за Жоржем, который сидел, прислонившись спиной с дереву, и все глубже и глубже запускал руки в корзину с едой, и все доставал и доставал из нее, как будто дал клятву принести ее обратно обязательно пустой, независимо, какие сверхчеловеческие усилия для этого потребуются.
Людовик, глядя на него, улыбался. Сегодня Жорж снял на время свою кардинальскую сутану и был облачен в охотничий костюм, который плотно облегал фигуру. В ней обнаруживались явные излишества. Особенно спереди. Да, лишний вес ни к чему. Хотя, смотря какой лишний вес. Вот Дюнуа, он весил больше, чем Жорж, но был подвижнее, чем Людовик. Дюнуа!
Наконец корзина опустела. Жорж поднялся, умылся в ручье и возвратился, примостившись рядом с Людовиком. Они лежали на спинах, подложив руки под головы, и глядели в небо, в котором, меняя форму, громоздились белые облака. Они наблюдали за ними сквозь тонкие ивовые ветки.
— Вот в такие моменты, — заключил Жорж, — жизнь кажется довольно приятной.
— А в другие? — с улыбкой поинтересовался Людовик.
— А в другие она просто терпима.
Людовик оперся на локоть и наклонился над ним.
— Но откуда у тебя такое ощущение жизни? Ведь ты достиг всего, о чем мечтал. Сейчас ты кардинал. А когда-нибудь станешь Папой.
— Возможно, возможно, стану, — согласился Жорж. — Это не исключено. Но я все равно останусь Жоржем д’Амбуазом, который много ест и спит и который толстый. И ничего, понимаешь, ничего не доставляет мне подлинного удовольствия. Не знаю почему, но иногда мне кажется, что моя жизнь не стоит того, чтобы трудиться с таким рвением. Хотя я, как ты заметил, достиг всего, о чем мечтал.
Людовик задумчиво глядел на лицо друга.
— Это все потому, что ты утратил вкус к жизни. Если бы мне никогда не довелось любить, я бы, наверное, тоже считал жизнь пустой и бесполезной штукой. Я бы, наверное, однажды утром просто взял и повесился.
— Ох уж эта любовь, — скептически протянул Жорж, — уж чего-чего, а этого добра в моей жизни хватало.
— Странно. Я никогда не видел тебя настолько влюбленным, чтобы ты ради дамы был готов отказаться от церкви.
Жорж даже немного испугался.
— Да что ты, нет, конечно. И я этому несказанно рад.
Людовик решительно покачал головой.
— Вот в этом твоя ошибка. Вот почему ты находишь жизнь такой безжизненной. Жизнь может быть прекрасной, даже если у тебя нет ничего, кроме неприятностей. Я часто думаю, как это печально, что вы, служители церкви, отказываете себе в удовольствии иметь женщин, семью и детей.
Жорж криво усмехнулся.
— Я бы не был столь категоричным в этом вопросе. Папа Борджиа, например, имеет целую кучу племянников, и все они, как две капли воды, похожи на него.
— Это не одно и то же. Я буду последним дураком, если стану утверждать, что в случайных любовных связях нет никакого удовольствия. Но существует разница между удовольствием и подлинным наслаждением. До тех пор, пока ты не встретил настоящую любовь, все эти связи будут для тебя только мимолетным удовольствием, небольшим развлечением и только.
Теперь пришла очередь удивиться Жоржу.
— Никогда бы не подумал, что ты, кому любовь не принесла ничего, кроме всяческих бед, будешь так говорить о ней.
— О, эти беды! — улыбнулся Людовик. — Они соседствуют с любовью, да, да. Да, это правда, мой выбор был не очень мудрым, скорее безрассудным, но я бы сказал, что и выбора-то по существу у меня не было. Это всегда случалось раньше, чем я мог о чем-либо подумать. И еще… независимо от того, что случилось потом с моей любовью к Анне, я рад, что она была. Эта любовь. А сейчас…
Он сделал паузу, вглядываясь в небо.
— Что сейчас?
— А сейчас, мне кажется, то же самое повторяется снова. Ничего мне это не принесет, кроме несчастья. И все равно я рад, что это со мной случилось. Странно как-то, но у меня такое ощущение, что любовь моя не прерывалась ни на секунду. Хотя вначале я любил одну женщину, а теперь другую. Ты можешь это понять, Жорж? Честно говоря, это мне и самому непонятно. Вот в ранней юности я полюбил Анну и любил ее очень долго, даже после того, как встретил Анну-Марию и полюбил ее тоже. Постепенно, я даже не заметил, как это случилось, все изменилось. И вот теперь я не могу припомнить того времени, когда бы я не думал о моей маленькой Бретонке. Мне кажется, она воплотила в себе все то, что я всегда предполагал найти в Анне.
Он посмотрел на Жоржа и засмеялся.
— Это, наверное, для тебя очень странно звучит. Ты ведь никогда не одобрял моих чувств к Анне. Ни ты, ни Дюнуа.
— О, нет. Тут ты ошибаешься. При других обстоятельствах она была бы чудесной женщиной. Это отец сделал ее такой. Мы прекрасно понимали твои чувства, но то, как она изменилась, заметили раньше тебя. Тут еще надо иметь в виду тот факт, что король, отобрав ее у тебя, сделал ее запретным плодом, а потому желанным вдвойне. Дюнуа тоже так думал. Он однажды сказал, что единственная причина, по которой он хочет, чтобы ты женился на Анне, — это доказать ее отцу, что Орлеанцы всегда побеждают.
— Да, доля истины тут, конечно, есть, — задумчиво заметил Людовик.
Они помолчали немного, вспоминая прошлое и Анну.
— Мне бы очень не хотелось покидать тебя завтра, Людовик, — тревожно проговорил Жорж. — Надвигается шторм.
— Я знаю. Завтра я отбываю ко двору… с королевским эскортом. Но бури случались и прежде, и все же тучи потом рассеивались. Не стоит сегодня тревожиться о завтрашнем дне, потому что, как ты удачно изволил выразиться, — он улыбнулся Жоржу и поудобнее устроился на спине, — вот в такие моменты жизнь кажется довольно приятной.