Аромат обмана

29

Он оказался прав — она вернулась из Сибири другой. Словно почувствовав перемены, люди, которые посылали ее, как она теперь поняла, не просто проверить действие препарата, а именно к Вадиму Васильевичу Зуевскому, куда-то пропали.

Евгения названивала тем, кто нашел ее на благотворительном вечере, но телефон не отвечал. «Недоступен», — сообщал металлический голос. Она спрашивала Алевтину Даниловну Горохову, куда они подевались. Но та отвечала, что сама в тот день видела их впервые.

— Деточка, — говорила она, — за свою жизнь я стольких людей свела друг с другом, что отношусь к этому просто. Вы умная, милая, они умные, милые, к тому же фонд, который устраивает такие приятные вечера, тоже милый. Почему бы вам всем не соединиться?

Евгения чувствовала, что внутри все начинает бурлить. Как же так, а еще ученая дама!..

Когда она рассказала все матери, та только усмехнулась:

— Алевтина — давно вся в прошлом. Если не сказать хуже. Знаешь, есть несколько категорий человеческого возраста. Я не стану перечислять все, но скажу — даже если Нобелевскую премию дают кому-то после семидесяти трех, это не более чем надгробная плита для ученого. Алевтине исполнилось семьдесят восемь.

— Никогда бы не подумала, — удивилась Евгения. — Она делала пластические операции?

— Едва ли, — улыбалась мать, — разве что на собственном характере, но в течение всей жизни. Будь милым со всеми — что-то да получишь.

— Мама, ты никогда со мной так не говорила, — удивилась Евгения.

— Но ты никогда еще не была взрослой, — парировала мать.

— Как это? Ты не знаешь, сколько мне лет?

— Знаю. Но до сих пор они не отражали твой… биологический возраст.

— Ты так уклончиво называешь незрелость моего ума, да?

— Ну, это было бы слишком грубо, — засмеялась мать. Она подошла и обняла дочь. — Ты приехала совсем другая…

— Ты считаешь, семь дней так много для перемен?

— За семь дней мир сотворен. — Мать улыбнулась. — Полистай альбом своего любимого Эффеля, там все нарисовано. Но если говорить серьезно, я верю: иная неделя многих лет стоит.

Евгения вздохнула. Потом высвободилась из объятий матери и сообщила:

— Сибирские морозы прочищают мозги.

— Знаешь, я рада, — продолжала мать. — Я больше не буду чувствовать себя… прости за грубость, — она усмехнулась, желая смягчить слова, которые собиралась произнести: — с голым задом на ветру.

Евгения от удивления даже вздрогнула.

— Именно такое ощущение у одинокой женщины, — объяснила Ирина Андреевна. — Можно быть даже сильной, но без мужской… хотела сказать: спины, но лучше — без мужского бока рядом, то есть без поддержки — именно такое неприятное ощущение. Теперь мы с тобой вместе… С тобой, которая стала уже другой. А поддержка сейчас очень даже понадобится.

— Что-то произошло, пока меня не было? — Евгения посмотрела в глаза матери. И заметила под ними темные круги. Все ясно — ночами мать не спала.

— Произошло, когда ты еще была здесь, — сказала мать. — Но я не хотела тебя расстраивать перед поездкой. Что ты могла сделать или посоветовать? — Евгения уловила некоторую досаду в ее голосе.

— Ты зря, я заметила — ты была чем-то озабочена. Но поняла я это, признаюсь, лишь издали — в избушке, когда разговаривала с Вадимом.

— Все правильно, — кивнула Ирина Андреевна.

Так, беседуя, мать принимала таежные подарки дочери — кедровые шишки с орехами, баночку меда, чайный сбор. Всем этим одарил Вадим. Но все делалось как-то механически, буднично, без особых эмоций. Если бы вокруг все складывалось по-другому, сколько бы радости доставил каждый подарок!..

— Вадим предлагал взять вяленую рыбу, но я отказалась.

— А этот Вадим… — начала Ирина Андреевна.

— Нет, ничего такого, — дочь поняла невысказанный вопрос. — Но мы расстались не противниками. — Она подошла к зеркалу. — А если я поменяю прическу? — спросила она, вороша волосы. — Мне надоели эти девушкины локоны.

Мать улыбнулась.

— Надоели — отрежь. — Она провела рукой по своей коротко стриженной голове.

— Нет, не так коротко, как у тебя. Завтра же я стану другой — не только внутри, но и снаружи, — пообещала она себе, глядя в зеркало. — Мне не нужен «газон», скорее — такая шапочка, пышная на темени, до самых ушей.

— Пожалуй, — согласилась мать. — Она пойдет молодой энергичной особе, которую я вижу перед собой. Я…

Ирина Андреевна хотела сказать что-то еще, но мобильник, прицепленный к карману ее брюк, подал музыкальный голос. Евгения узнала — это мелодия из какой-то песни Далиды, певицы, которой мать, наверное, не изменит никогда. Она однолюб и в этом тоже.

Ирина Андреевна слушала недолго. Потом коротко бросила:

— Да, я поняла.

Дочь, взглянув на мать, похолодела. Такого лица у нее она не помнила.

— Что?… Уже? — догадалась Евгения.

— Да, уже. Началось.

— Мама, говори, что…

— Все так, как предрекал Дмитрий Павлович. Схема простая. Нас обанкротили. Выставляют на аукцион. О дате сообщат.

Они сидели в гостиной, не зажигая света.

— Я никудышная бизнесменка, Евгения, — глухим голосом сказала она. — Моя мать никогда бы не довела до такого краха свое хозяйство и себя.

— Бабушка жила и работала в другое время. Ты же говорила: она сама не зарабатывала деньги для фермы — их давали из бюджета.

— Это так, но, уверяю тебя: если бы она жила сейчас, из нее вышла бы такая бизнесменка, что поискать.

— Ты тоже ничего, — успокаивала Евгения, как могла.

— Я? Да что ты! — Мать махнула рукой. — Я, можно сказать, дальний свет фар, которые зажгла твоя бабушка.

Евгения покачала головой.

— Ох, я вспомнила — надо отрегулировать дальний свет фар. Тебе как — не мешает? — она пыталась отвлечь мать от печальной темы.

— Я давно не ездила в темноте, — бросила Ирина Андреевна, но тему продолжила: — На самом деле матери давали деньги для фермы из бюджета. И на научные исследования. Все правильно. Но она умела удерживать при себе людей, что-то значащих в этом мире. А я — нет. Самое печальное знаешь что?

— Что? — Евгения увидела покрасневшие глаза матери. А ведь раньше она никогда не плакала.

— Самое печальное, что я не могу догадаться, кто стоит за нашим банкротством, — продолжала мать, вздохнув. — Но я помню, даже на излете прежней жизни мать умела узнавать то, что лежало в папке под грифом «секретно». Как-то ей сообщили, что наше хозяйство внесли в список предприятий, опасных для экологии. Нас хотели переселить.

— Куда? — спросила Евгения. Она никогда не слышала об этом.

— В Вятку. Точнее, за черту этого города. То есть за тысячу километров от Петракова и самой Москвы.

— А эту землю, сад, — перечисляла Евгения, — отдать под коттеджи?

— Ну да. Но мать спасла нас. Она сумела найти людей, которые тихо вычеркнули ферму из этого списка.

— Внесли кого-то другого? Чтобы не нарушать нумерацию? — догадалась Евгения.

— Вероятно, — мать пожала плечами. — Список — величина постоянная, но перечень — нет.

— Понимаю. Но… ты тоже сможешь… «Сестры» дадут деньги, правда? — спросила она.

Ирина Андреевна подняла глаза на дочь. Она уже промокнула глаза носовым платком. Евгения не заметила, когда.

— Я позвонила Марии еще до твоего приезда. Она моя «сестра» справа. Она готова поручиться за меня, дать крышку своего кулона.

— Значит, ты раньше узнала, что банкротство произойдет и аукцион тоже? — Евгения сощурилась, стараясь в темноте разглядеть выражение материнского лица.

Мать засмеялась:

— Но я же все-таки дочь своей матери. А ты как думала? — Она тоже внимательно изучала лицо Евгении. — Теперь пришло время выйти на сцену тебе, моя дорогая наследница. Я не могу сейчас оставить хозяйство, ехать к Марии. Это слишком опасно. Поедешь ты.

— Я? — Евгения в растерянности открыла рот, и это рассмешило мать.

— Я дам тебе свой кулон, Мария — свой. А потом ты полетишь в Нюрнберг, к казначею Эрике. На все это у нас только четыре дня.

Евгения чувствовала, как кровь давит на виски, она словно пытается вытеснить мысль, давно и тупо засевшую в голове. Как же она поедет? Ведь Костя там, на Родосе! Он живет в доме Марии.

Но, глядя на сосредоточенное и снова уверенное лицо матери, вспомнила, что не спросила о главном для них обеих.

— Сколько, ты думаешь, придется заплатить? — голос Евгении прозвучал хрипло.

— Дмитрий Павлович прикинул. — Мать назвала сумму, от которой брови Евгении взмыли вверх.

— Ого! Не слабо!

— Он сказал, что это мизер. Потому и банкротят, чтобы купить за бесценок.

— Если так, то эти таинственные люди сработают на нас, — улыбнулась Евгения. — Знаешь, мама, Вадим сказал одну фразу, которая мне понравилась.

— Только одну? — мать насмешливо посмотрела на дочь.

— Нет, мне понравилось все, что он говорил. Вернее, почти все, — уточнила она, вспомнив показательный стриптиз. — Но в этой — суть того, что происходит.

— Я слушаю.

— Стоит сделать что-то осмысленное, как найдутся люди, готовые превратить это в бессмысленное. Примерно так.

— Гм…м… Получается, как говорили раньше: ни себе ни людям, — заметила Ирина Андреевна.

— Да.

— Итак, паспорт у тебя есть, виза — не проблема, в общем, я даю тебе свой кулон, звоню Марии, и ты летишь.

Евгения молча кивнула. Она уже встала и пошла к двери, когда зазвонил ее мобильник.

Она поднесла трубку к уху, потом отстранила. Какой-то странный звук. Похож на урчание. Снова прижала к уху трубку. Урчание повторилось, отчетливо. А следом — смех.

— Говорит Фруська, — сказал мужской голос.

— Ох, это вы, Вадим! — Она засмеялась. — Поверенный в рысиных делах.

— Нет, это она сама. Но поскольку вы никогда не говорили с ней по телефону, то не узнали ее голос. Он сытый, правда? Фруська, повтори, — приказал он.

Евгения снова услышала тяжелое дыхание и что-то, похожее на мяуканье.

— Переведите, пожалуйста, — попросила она.

— Она благодарит вас за вкусный завтрак. Все тропические фрукты ей по нраву. Но больше всего — кусочки киви.

Евгения засмеялась.

— Вы скормили ей мюсли?

— Боюсь, теперь мне придется кормить ее этим продуктом до конца моих дней. — Вадим шумно вздохнул. — Никогда бы не подумал, что у дам всех пород на редкость одинаковые вкусы.

— Всегда приятно узнать что-то новое, разве нет? — кокетливо спросила Евгения.

— Если честно, я звоню, чтобы узнать, как ваши дела. Мне что-то тревожно за вас.

— Я улетаю в Грецию, — сообщила она.

— Проблемы?

— Ну… — Ей хотелось рассказать и в то же время — с какой стати? Кто он ей? Случайный попутчик, который оказался рядом?

Она умолкла, но ей не нравилось собственное молчание. Невежливо. В конце концов, молчание по телефону дорого обходится тому, кто звонит из Сибири.

— В Грецию, — между тем повторил он. — Мой совет: не забудьте подальше убрать пузырек с «отманкой», когда встретитесь с Костей, — он тихо засмеялся.

Евгения расхохоталась.

— Вы не про то подумали. Я в Грецию не за тем. Я еду по делу.

— Тоже мне, новость, — осадил он ее. — Мы все ездим по делу, даже ходим. Без дела со стула не встанем.

— У нас проблемы с хозяйством, — выдохнула Евгения. — Большие. Все так, как вы предсказывали.

— Предсказывал? Я не гадалка. Я нарисовал типичную картину, не более того.

— Нас обанкротили. Выставляют на аукцион.

— Новость плохая. Но ее можно сделать хорошей. Купите свою ферму за бесценок. Вам нужны деньги? Сколько?

— Да, нужны. Мы знаем, где взять, — сказала Евгения.

— Видите, уже хорошая новость. Если понадобятся еще, скажите мне. Я тоже знаю, где взять.

— Спасибо, — поблагодарила Евгения.

— Желаю успеха. Я должен вам признаться… Впрочем, за тем я и звоню, — тихо продолжал он, — вы у меня вызываете чувство, о котором я почти забыл. — Она внутренне сжалась. Не собирается же он объясняться ей в любви? — Доверие.

От сердца отлегло.

— Спасибо, — просто повторила она.

— Я готовлю вам подарок на свадьбу, — уже другим тоном заявил он.

— Ох, боюсь, вам придется держать его у себя слишком долго, — засмеялась Евгения.

— Не могу — испортится.

— У вашего подарка есть срок годности? — насмешливо спросила она.

— Есть, но не годности. Он увеличится в размерах, тогда вам с ним не справиться.

— Шутите, да?

— Я говорю серьезно. В общем, Евгения, у вас все будет в порядке. Я за вами слежу.

Закончив разговор, Евгения вдруг поняла, насколько изменилось ее настроение. Теперь все будет в полном порядке, раз так говорит Вадим. Он — еще один человек, который позволяет себе быть самим собой…