— Улва! Отправляйся немедленно в лес! — кричала из кухни Фиона, нервно стуча деревянной ложкой по миске. — Мне срочно! Слышишь? Срочно нужен барбарис!
— На кой он тебе сдался, — буркнула, но поднялась с постели, отложив шитье на другой раз.
Время идет, а платье еще не пошито. Фи будто бы специально находит мне какое-то занятие, чтобы отвлечь от вышивки, и каждый раз все более «ответственное и чрезвычайно важное». То сбегать на другой конец деревни, за водой из определенного ключа, то перелатать все корзины, которые уже десяток лет дружно пылились в кладовке.
Ну вот зачем ей нужен этот барбарис? Я же его неделю назад лукошко набрала…
— Фи, барбарис на верхней полке в кухне! В мешочке с надписью «Барбарис»!
— Это уже высох! Мне нужен свежий! — не сдавалась мачеха, продолжая греметь посудой. — Хватит дурью маяться, соберись и иди за ягодами, отговорки и слушать не желаю!
Покорно промолчав и по привычке закусив губу, поднялась и потянулась за своим стареньким плащом.
Дождь не утихал уже неделю, затапливая долину и превращая дороги в опасные омуты в грязи, в которых ногу вывихнуть проще простого. С каждым днем вылазки становились все сложнее и опаснее, но для Фи это не стало причиной. Мачеха упорно готовилась к конкурсу выпечки на ярмарке, и совершенствовала свое искусство, страстно желая одолеть мадам Керне в битве пирогов.
В прошлом году это не удалось, и Фи яро решила мстить, чтобы на этот раз судьи пришли в восторг от ее творения и подтирая обильные слюни, не задумываясь, вручили ей приз.
А отдувалась я.
Вот уже месяц мачеха не давала мне покоя, посылая то в лес за свежими ягодами, то в лавку господина Аре за специями, то к молочнице или мельнику за новой порцией провизии, которая тут же исчезнет в печи.
— И поживее. Тесто скоро отдохнет и ягоды должны быть здесь, когда придет время, — сдувая с потного лба упавшую прядь кучерявых рыжих волос, ворчала Фи. — Давай, дуй. Одна нога здесь, другая там.
Не ответив на привычные наказы, подхватила корзинку и вышла из дома, прямо под стену дождя.
В такой ливень не спасет даже карета, с потолка которой будут сочиться холодные дорожки капель, впитываясь в обивку скамей, чего уж говорить о плаще.
Но, признаться честно, проще было насквозь вымокнуть под дождем, чем пытаться осадить упрямую женщину, отличающуюся не самым сладким характером. Назвать Фи булочкой с посыпкой из сахара и корицы, не поднимался язык. Скорее лакрицей из первоклассной горкой солодки. Такая и без ужина оставит, и в подвале запрет, как она говорила — из самых чистых побуждений, во благо воспитания и послушания.
Сделав первый шаг под водяную завесу, я поежилась, ощущая ожидаемый пронизывающий холод от ледяной воды. Капли стекали с капюшона, пытаясь пробраться под накидку, но не оставляя им шанса, я прихватила ткань у шеи и бегом бросилась к дороге, надеясь, что не увязну в гряди.
— Улва! Улва! Ты куда, болезная?! — окрикнул меня сосед, господин Фесе, куривший трубку под крышей своего крыльца. — Вымокнешь же!
— Фи отправила за барбарисом! — на ходу бросила я, — Я быстро, не переживайте!
Мужчина покачал своей круглой, как мячик, головой и неодобрительно дернул косматыми усами с модными подкрученными краями. Аромат его мятной трубки просочился даже сквозь дождь и не удержавшись, я громко чихнула, ускоряя шаг.
Одна нога здесь, другая там.
Но уже спустя полпути я выдохлась, сбавляя бег на шаг.
Плащ промок и неприятно лип к телу, ноги скользили в грязи, а волосы от влажности закручивались в непослушные локоны и лезли в лицо, раздражая своим упрямством.
— Точно обстригу! — пригрозила я, но волосинки не прониклись, продолжая щекотать кожу.
Не удержавшись на очередном пригорке, я уже в падении поняла, как глупо подвернулась нога, соскальзывая по вязкой каше из земли и воды. Лукошко взлетело в воздух, словно белый флаг сдавшегося, капюшон слетел в головы, и я всем телом распласталась в огромной луже, едва успев сесть, чтобы не нахлебаться грязной воды.
Замечательно. Просто замечательно.
Не хватало только поиграть в счастливого поросенка, добравшегося до самой отличной луже на своей короткой свинячий памяти. Хотя, выглядела я уже именно так, не возразить.
На разъезжающихся ногах с трудом поднялась и схватила упавшее лукошко грязными холодными пальцами, уже громко и с чувством стуча зубами от холода.
Чтоб у тебя тесто упало, Фи!
Хлюпая полными воды сапогами, что и так на ладан дышали, побрела дальше, к уже виднеющейся чаще. Под кронами не будет так топить, и можно немного отдышаться, пока собираю ягоду, прежде чем отправляться в обратный путь.
Лес, как и всегда, встретил меня хорошо знакомыми звуками покоя и умиротворения, пока я искала ближайший кустик со своей добычей, блуждая между крепкими стволами старых деревьев.
Забравшись глубоко в чащу, наконец, заметила нужный кустарник, усыпанный алыми ягодами словно праздничными бусами, и бросилась к нему, стараясь не опираться на гудящую ногу.
— Кар! Кар! — недовольно крикнула птица, и заставив меня взглянуть на себя, поежилась, сбрасывая с черным алебастровых перьев лишнюю воду.
Огромный ворон сидел на ветке ели, прячась от дождя, как и я, и недобро сверкал алыми глазами, подсказывая, что он не простая птица. Таких называли Ведунами, но мало кто верил в старые предания, предпочитая считать птицу просто птицей.
— Здравствуй. Я не буду тебе мешать, господин Ворон. Наберу немного ягод и уйду, — пообещала я, опускаясь на корточки у богатого куста барбариса.
— Кар! — недовольно ответил неожиданный встречный, и замолчал, втягивая темную голову в пернатые плечи.
Собрав побольше ягод, поднялась, отлепляя от голых ног вымокшую юбку и развернувшись, зашагала назад, но громкий птичий окрик заставил остановиться и испуганно замереть:
— Ил-ва! Ил-ва! — кричала птица, загадочно на меня смотря. — Ил-ва! Кар!
Обернувшись, прижала лукошко к груди и поклонилась:
— Простите, что не попрощалась и не поблагодарила, господин Ворон. Спасибо вам за ягоды, и до свидания.
— Ил-ва! Иди! Кар! Аксар! Аксар!!! — закричал ворон, раскрывая широкие крылья и срываясь со своего насиженного местечка.
Черной стрелой птица достигла меня за секунду и со всей силы ударила в грудь, заставляя второй раз за день, упасть и широко раскинуть руки от удивления. Ягоды, алыми каплями, взлетели в воздух, и устремившись вниз с тихими хлопками попадали в мокрую траву.
— Аксар!
Птица, не чувствуя угрызений совести, нагло забралась мне на грудь и впилась в воротник платья острыми черными когтями, не собираясь упускать свою добычу.
Он по-птичьи крутил головой из стороны в сторону, глядя на меня с какой-то издевкой, и стоило попытаться встать, больно клюнул прямо ключицу.
— Ай! Больно же!
— Ил-ва! Кар! — гаркнул он, запрокинув голову и ехидно заржав. — Идти! Аксар!
— Я не знаю кто такой Аксар! — возмутилась я, больше не решаясь вставать. Еще в глаз клюнет, кто знает, что в голове у этой птицы? А жизнь без глаза, представленная в голове, выглядела совсем безрадостной.
— Аксар! Аксар! — не унимался ворон, и принялся топтать меня когтистыми лапами, суетливо бегая с живота на грудь и обратно. — Ил-ваа! Кар!
— Глупая птица.
Услышав мое едкое замечание, ворон, клянусь всеми богами, прищурился, прекращая носиться из стороны в сторону как голодная курица.
Медленными и тяжелыми шагами дойдя до моей шеи, показательно опустил коготь на яремную ямку между ключиц и медленно надавил, не отводя своих странных глаз:
— Ил-ва! Иди! Аксар! Аксар! Черный! — хрипло, но разборчиво пробормотал он, и от осознания, сказанного я широко распахнула глаза, не страшась срывающихся с ветвей капель дождя.
Только не Черный!