Без права выбора

32

Катя

Всю дорогу до Коломны, я смотрела в окно отсутствующим взглядом. Даже толком не видела ничего, разглядывая темную точку на стекле и постоянно думая о визите в клинику. Мне нужно съездить в роддом и поднять архив. Не знаю, что я там надеялась выяснить. Сомнений в том, что ребенок умер у меня не было, а вот ошибка в анализах… Как их могли перепутать? Другая бы на моем месте радовалась, и я конечно была этому рада, но почему же так все сложилось… Эти мысли теперь не давали покоя. Умом понимала, что не стоит ничего ворошить, а сердце болело. Ведь я полгода жила в таком кошмаре, что врагу не пожелаешь.

— Приехали. Я останусь ждать в машине. Если что, звони.

Взяв пакеты с разрешенным набором продуктов и вещей, вышла на улицу. Если бы Марат или Родионов сказали о свидании с отцом раньше, то заранее съездила бы на квартиру и взяла фотографии, которые собиралась отправить ему в письме. Я часто писала папе, раз встретиться не получалось.

Ноги подкашивались от всех новостей, свалившихся на меня за одно утро. Я очень волновалась перед встречей с отцом. Меня проводили в камеру и оставили одну. Каждая минута казалась большим испытанием перед предстоящей встречей с отцом. Мне было так больно от того, что смерть пьяного отморозка, реально виновного в аварии, в итоге повесели на папу... У нас была прекрасная семья: любящая, крепкая столько планов впереди, а все изменилось в один миг и пошло наперекосяк...

Послышались шаги в коридоре, сердце бешено забилось в груди. В дверном проеме появилась ссутуленная фигура отца. Ему расстегнули наручники, а я, словно завороженная, наблюдала за ним. Он постарел за полтора года, что провел в заключении. В черной затертой форме я больше не угадывала прежнего жизнерадостного человека.

— Катюша, дочка... – услышала знакомый голос и резко пришла в себя.

Бросилась к нему и повисла на плече, как в детстве. Крепко обняла, и мы стояли с ним так несколько минут. Я плакала, хотя обещала себе этого не делать. Папа остался моим единственным близким человеком. Последним, кто примет меня любой, каких бы ошибок я не допустила в жизни.

— Ну что же ты? Все хорошо, дочка… – он гладил меня по спине.

Я отошла от отца, осмотрела с ног до головы, и новые слезы покатились из глаз.

— Перестань, Катюша, – со вздохом произнес он. – Ну же…

Понимала, что ему тоже было тяжело, но ничего не могла с собой поделать.

— Ты очень похудел, – взяв себя в руки, произнесла запинающимся голосом. – Я привезла продукты, лекарства, одежду… Правда, со свиданием все решилось только сегодня… – кивнула в сторону пакетов, которые наспех собирала утром. – Я так соскучилась, пап…

— Ну все, Катя. Прекращай плакать. Я жив. Все у меня хорошо. Расскажи о себе. Надолго приехала в Москву? Я исхудал? А ты-то как! Тростиночка! – в голосе появились недовольные нотки. – Совсем ничего не ешь?

— Папа, – я выдохнула и присела на стул. – Я… – но в горле стоял огромный ком. – Я не уезжала никуда и не говорила тебе, потому что не хотела расстраивать. Все это время мне не разрешали с тобой встреч… Просили денег, а потом говорили, что ты сам не хочешь меня видеть...

Отец переменился в лице, а в его глазах появился испуг.

— Катя… – он присел напротив меня. – Что значит не уезжала? Дочка, я же просил тебя! – он повысил голос. – Ты пообещала мне, что уедешь. Писала, что живешь у тети Люси в Твери.

— Я ездила к ней, она сказала, что не может помочь, и я вернулась обратно. Все остальное, что писала в письмах, чистая правда. Я нашла хорошую работу, снимаю жилье, но только в Москве…

— Катя! – строго сказал отец. – Я же предупреждал, что люди, посадившие меня сюда, серьезные и… – он заговорил тише, взглянув в сторону конвоира. – Я не хочу, чтобы тебе навредили. У нас с ними уговор. Ты обещала, что уедешь, дочка… – в голосе появились нотки отчаяния.

Знал бы он, что я и без этих людей, которым папа перешел дорогу, встряла по самое не хочу. Но еще в машине решила, что ничего ему об этом не расскажу. И о ребенке, которого похоронила, тоже. Ни к чему ему в это вникать.

— Папа, не говорила, потому что не хотела, чтобы ты переживал. Я встретила хорошего человека, влюбилась, и… Никуда не уехала. Он... он хороший, – пришлось обелить Родионова и свои чувства к нему, но лишь только, чтобы папа успокоился и ни о чем не тревожился. — Меня есть кому защитить.

Это тоже была ложь. Меня могли пустить под раздачу при первой же возможности.

— Расскажи мне все. Эта встреча для меня, как глоток свежего воздуха. Что за человек?

Пришлось глубоко вздохнуть, но выдохнуть не смогла, грудь словно окаменела. Я не умела врать и не любила этого делать, хотя по дороге и придумала для отца красивую сказку о любви. Её-то и рассказала отцу, умолчав лишь о том, что родила мертвого ребенка и сама едва не умерла месяц назад, когда получила пулю вместо Родионова.

Два выделенных нам часа пролетели незаметно. Я не хотела уходить от папы, не хотела оставлять его здесь – среди преступников, потому что он был честным и порядочным человеком, который не должен сидеть за преступление, совершенное другим. Прощание далось мне особенно тяжело. Я не знала, когда мы снова увидимся, но пообещала добиться с ним вскоре очередного свидания, а в ответ папа попросил то же, что и в прошлый раз: не приезжать к нему, ведь эти встречи до добра не доведут.

— Я люблю тебя, моя девочка. За меня не переживай. Себя береги. Главное, чтобы у тебя все было хорошо. Ты ведь обещаешь мне, так и будет? – я стыдливо опустила голову и кивнула, не в силах вымолвить и слова. Ведь знала, что с трудом вытяну этот разговор.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​Мне было так тяжело внутри, грудь болела, я точно знала, пока он сидит здесь, легче не станет. Я обняла и поцеловала отца. Если Родионов вытащит папу из тюрьмы, то согласна до конца жизни остаться при нем любовницей, безмерно благодарной за эту помощь.

На улице я втягивала в себя прохладный воздух, стояла возле машины и не торопилась забираться в салон. Меня потряхивало от эмоций, которых было так много за этот день.

— Самое лучшее – это отпустить ситуацию. Ты ему никак не поможешь, – посмотрела на Марата, он приоткрыл окно и курил, разглядывая меня прищуренным взглядом.

Решил философа из себя построить? Пустая трата времени. Как и все визиты к психологу. Какие-то этапы жизни нужно просто прожить, а затем отпустить. Такого по щелчку пальцев не происходит. Это я уже проходила.

— Что я и делаю, –- скупо отозвалась. – Думаешь, мне приятно об этом думать? – села на заднее сиденье, вытерев мокрые дорожки с лица.

Этот мужчина уже во второй раз видел мои слезы. Пусть это были всего лишь эмоции, но я не привыкла ими ни с кем делиться. Прикрыв глаза, глубоко и часто дышала, стараясь не думать о папе и о визите в клинику. Слез больше не было, я заблокировала все эмоции.

Машина плавно неслась по дороге, когда поймала себя на том, что очень сильно хочу домой и на работу. Домой к Родионову, в комнату, почему-то больше не казавшуюся темницей. К Татьяне, с которой можно поговорить и получить нечто вроде поддержки. На работу, где хоть немного отвлекалась от мыслей, разъедающих меня и оставляющих в душе и на сердце некрасивые рубцы.

— Пристегнись, – услышала голос Марата и вернулась из своих мыслей, открыв глаза.

Я совсем не следила за дорогой, но, кажется, мы были на въезде в Москву.

Мужчина взял в руки телефон и кому-то набрал, но ему никто не отвечал. Выругавшись матом, он потянулся к бардачку, а в это мгновение большая черная машина подрезала нас, и мы едва не слетели в кювет. Марат снова громко выругался, вдарив по тормозам. Я больно стукнулась головой об стекло, не успев пристегнуться, и зашипев от боли, схватилась за висок.

— Сиди тихо. Ни звука, – приказал Марат.

Я посмотрела вперед и заметила, что из машины, подрезавшей нас вышли трое мужчин. Быстрым шагом они направлялись к нам. Марат потянулся за оружием, но не успел. Огромный амбал в черном костюме выбил стекло рукоятью пистолета и приставил черное дуло к его виску.

— Разблокировал замки и вышел из машины, – произнес он жестким голосом.

Двое других встали по обе стороны дверей и заблокировали мне выход.