Бог Ярости

Глава 26

Николай

Три недели прошли в блаженстве.

И под блаженством я подразумеваю самый эротичный, прекрасный фестиваль секса.

Шучу. Я люблю трахаться, действительно люблю. Спросите Колю, и он будет аплодировать стоя.

Но у нас с Брэном секс всегда был в центре нашей сущности. Именно поэтому он вообще сдался мне с самого начала.

Погладь себе по голове за то, что ты, блять, элитный соблазнитель, Коля.

Однако это уже не единственный сильный элемент в наших отношениях. Что-то изменилось после первого раза, когда он остался у меня ночевать. Хотя это я поставил такое условие, мне кажется, он почувствовал облегчение от того, что я заставляю его прекращать бегать по утрам.

Возможно, мне это кажется или я глубоко заблуждаюсь, но у него действительно такое умиротворенное выражение лица, когда я засыпаю, сжав его в объятиях, или когда он просыпается, поглаживая мою челюсть.

О, и теперь я действительно сплю на кровати. Шокирующе, я знаю. Это похоже на восьмое чудо света и один из тех загадочных переломов в истории. Уверен, мои предыдущие бесполезные терапевты потратили бы целый день на выяснение причин.

Я простой человек. Стоит мне почувствовать запах Брэна, ощутить его твердые мышцы, прижатые к моим, — и я пропал. Это кощунство — ожидать, что я буду спать отдельно от него, когда он лежит рядом, как прекрасный принц.

Он может попытаться оттолкнуть меня или притвориться, что я его раздражаю и мешаю, но вот в чем дело. Всякий раз, когда я отстраняюсь от него во сне, я просыпаюсь и обнаруживаю, что его голова лежит у меня на груди, а рука обхватывает мою талию. Или он прижимается грудью к моей спине, закидывает руку мне на грудь и зарывается лицом в мои волосы.

Он такой чертовски милый, что мне всегда хочется проглотить его целиком, и я часто так и делаю.

Обычно я бужу его, обхватывая губами его член или проникая в него. Он подхватил это и стал стараться просыпаться раньше меня, чтобы первым делом подарить мне утренний минет.

Это не то соревнование, на которое мне следует жаловаться. На самом деле, мне нравится, как он с самодовольным выражением лица делает мне самый небрежный из небрежных минетов.

За последние несколько недель Брэну стало немного легче прикасаться ко мне, и мне уже не всегда приходится инициировать секс.

Если он в настроении, то обязательно дает об этом знать, либо набрасываясь на меня, как только я захожу в квартиру, либо своими постоянными сообщениями, имитирующими мою навязчивую натуру.

Он также может быть удивительным собственником — хотя и не таким безумным, как я, поскольку я буквально угрожаю сломать руку любому, кто к нему прикоснется. На днях я столкнулся с Саймоном в одной из кофеен, и он, как обычно, начал приставать, пока я не оттолкнул его.

Оказалось, что Брэн увидел это и прислал мне вот такое замечательное сообщение.

Брэн: Тебе лучше помнить, кому ты, блять, принадлежишь, Николай.

Распечатал ли я это сообщение и вставил ли его в рамку? Возможно.

Мне чертовски нравится, что в последнее время он стал более откровенным. Не до такой степени, чтобы говорить со мной на людях — не дай Бог, кто-то узнает о нас. Но он к этому идет.

Я не против. Очень даже. Мне нравится, что я — его секрет. Мне нравится, что на людях он отстранен и полностью контролирует себя, а наедине распадается на моем языке, пальцах и члене.

Мне нравится, что он украдкой поглядывает на меня, когда все смотрят, а потом шепчет, как сильно ему нужно, чтобы я выебал из него все, что только можно, когда мы вдвоем.

Он мой, и это все, что имеет значение.

Только я знаю, что во время секса он шумный ублюдок, и это все, что меня волнует. Тем не менее я обязательно украшаю его кожу засосами, чтобы другие знали, что он принадлежит мне. Я не тороплюсь делать их темно-фиолетовыми, пока он не начинает ныть, и добавляю новые каждую ночь. То, что он мне потом говорит, того стоит.

Наступит день, когда он примет свою ориентацию. Я знаю это. Я чувствую это по его глазам, когда мы на людях. Я вижу это в языке его тела, когда он наклоняется в мою сторону, как будто хочет подойти ко мне, обнять и поцеловать. Он каждый раз останавливает себя, но в последнее время это выглядит все более болезненным для него.

Однажды он сломается, и я буду рядом, чтобы подхватить его с распростертыми объятиями и открытым ртом.

Я его изматываю, а он в меня влюбляется.

Ладно, я снова заблуждаюсь. Хотя даже если он меня не любит, я ему небезразличен.

Иногда даже больше, чем нужно.

Дело вот в чем: Брэн презирает драки и каждый раз дает это понять, когда ухаживает за мной и мажет синяки мазью.

А еще он ненавидит то, как хаотично я красив — хотя, наверное, он бы назвал это иначе. Он не может перестать ворчать по поводу всякого дерьма, которое я оставляю на виду, или посуды в ванной — что? Я перекусил, пока отмокал в джакузи, — или всякий раз, когда трясу своей мокрой головой. Я делаю это только для того, чтобы он высушил мои волосы. Некоторые утверждают, что я в добавок и дерусь специально, чтобы он так очаровательно беспокоился обо мне.

Самое главное, он отвечает на мои нелепые сообщения, которые звучат так:

Николай: Ты знал, что существует так много греческих Богов?

Брэн: Действительно?

Николай: Да. И как мне их всех запомнить? Почему их так много?

Брэн: Как они посмели?

Николай: Скажи! Вразуми их, особенно этого козла Зевса. Он должен перестать делать столько детей и насиловать женщин направо и налево. Отец Богов, чтоб меня.

Брэн: У меня будет с ним очень строгий разговор.

Николай: Ты действительно думаешь обо мне как о нем? Я ранен.

Брэн: Приношу свои искренние извинения. Было дурным тоном даже сравнивать его с тобой.

Николай: Тебе придется повторять извинения, обхватив Колю губами. Ну, знаешь, раз уж он обижен и все такое.

Брэн: Ты мог бы просто сказать, что хочешь, чтобы я пососал твой член, а не раздувать из этого целую драму.

Николай: Нет, нет, дело не в этом. Коля действительно обижен.

Брэн: Я заглажу свою вину.

Николай: Сейчас?

Брэн: Господи, ты невыносим.

Николай: Это «да»?

Брэн: Увидимся через час.

Я спрыгиваю вниз через канаты после того, как избил кого-то почти до смерти, не обращая внимания на крики и рев толпы, и пью из бутылки воды, которую мне передает Джереми.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

Я выливаю воду на голову и встряхиваю ею, а затем улыбаюсь, представляя, как Брэн щиплет себя за переносицу и говорит: «Ты невыносим».

— Нико? — Джереми внимательно наблюдает за мной. — Только не говори мне, что ты думаешь о новой драке?

— Нет. Одной достаточно, — я прижимаю бутылку к его груди. — До встречи, Джер.

— Подожди, — он шагает рядом со мной, когда мы идем по туннелю, и закидывает руку мне на плечо. — Что с тобой происходит в последнее время? Ты едва вернулся в особняк, а уже ведешь себя подозрительно.

— Очень занят.

— Чем? Или, точнее, кем?

Я делаю паузу, останавливаясь перед раздевалкой, а затем поворачиваюсь лицом к Джеру. Он мой лучший друг, и обычно я рассказываю ему обо всех партнерах и странных приключениях. И хотя его не волнуют подробности, он слушает без осуждения. Разве что иногда говорит мне, что я сумасшедший, что является правдой.

Дело в том, что я начинаю чувствовать себя немного неспокойно из-за этого секрета. Мне нравится иметь Брэна для себя, но мне не нравится, что никто об этом не знает. Иногда Килл странно смотрит на меня, как будто все понял, но у него постоянно такой взгляд психопата, и я определенно не верю, что он не разболтает обо всем на свете, если я ему что-нибудь расскажу.

Если кому я и могу доверить свои секреты, так это Джереми. Мне было четырнадцать, когда я понял, что по-настоящему люблю и член, и киску. Так рано, ага. Джереми более натурален, чем само понятие «натурал» — без сомнений, — и он на пять лет старше, но я всегда его доставал. Куда бы он ни пошел, я был там, раздражая его своими выходками до тех пор, пока не понравился ему. Это мой стиль поведения, смиритесь с этим.

В общем, он первый, кому я сказал, что мне нравятся и девушки, и парни, и он не удивился. Скажем так, они с папой поняли Колю раньше, чем я смирился с этим угрюмым придурком.

Джер держал это в секрете около года, пока мои родители не узнали, и я не устроил вечеринку-оргию по случаю раскрытия моей ориентации. Джереми определенно ушел оттуда так рано, как только мог. Килл остался.

Так что, дело в том, что он — как «Хранитель секретов 101».

Я поглаживаю свою подвеску и сужаю на него глаза.

— Откуда ты знаешь, что это кто-то?

— По тому, что ты чаще всего улыбаешься в телефон, как идиот. А еще… — он поглаживает свой затылок. — Обычно у тебя здесь засос. Его не видно, но всякий раз, когда ты задираешь волосы, он становится заметен.

Я касаюсь затылка. Этот хитрый ублюдок. Он оставлял засосы все это время? А я-то думал, что ему просто нравится целовать меня там.

— Джер.

— Что?

— Я не могу этого вынести, он такой чертовски очаровательный.

— Потому что оставил засос?

— Потому что он возмущался и подхалимничал, жалуясь, что я оставляю слишком много засосов.

— Хорошо, — медленно произносит он. — Это парень?

Ах, блять. Я не планировал раскрывать пол, но, пока он не знает имени, все хорошо. Никто не заподозрит, что это Брэн. Он такой заносчивый мудак, и любой человек с двумя мозговыми клетками подумает, что я совсем не в его вкусе.

Я киваю с ухмылкой.

— Самый красивый парень на свете.

— Он тебе нравится?

— Конечно, блять.

— Насколько сильно он тебе нравится?

— Достаточно, чтобы он был единственным для меня.

— Вау. Такое впервые.

— Я знаю, ладно? Я теперь за моногамию.

— И ты до сих пор не познакомил его со мной? — он приподнял бровь. — А я-то думал, что я твой брат.

— Ну… дело в том, что он все еще не готов раскрыть свою сексуальную ориентацию и все такое, так что пока не могу.

— Я никому не скажу. Я молчал, когда ты хотел сохранить свою сексуальную ориентацию в секрете.

— Это другое.

Я никогда не стыдился своей ориентации. Я просто хотел убедиться, что это не эксперимент, прежде чем рассказать об этом семье. Брэн, похоже, не может смириться с тем, что ему нравится сосать член и быть оттраханным в задницу. Он очень, очень паникует, когда мы находимся рядом на людях или когда я иду смотреть его игры и пытаюсь увидеться с ним после. Поэтому я полностью перестал делать это, чтобы не напрягать его.

Не знаю, почему он так боится признаться в этом вслух.

Думаю, может, это связано с его долгим принятием душа и чертовой запертой дверью в ванную.

Иногда я замечаю, что он смотрит на свои ноги, полностью абстрагируясь, пока это не становится немного странным. А иногда у него появляются случайные порезы от бритвы на шее и даже на бедрах и яйцах. Конечно же, он бреется и там. Он такой ухоженный и любит быть безупречным. Брэн также начал брить мне лицо, потому что, видимо, я недостаточно хорошо это делаю. Это чертовски сексуально, когда он садится на стойку и зажимает меня между своими мускулистыми бедрами, чтобы побрить мне лицо.

Он ни разу не порезал меня, ни разу, но кажется неуклюжим с самим собой.

Я купил ему новую электробритву, которая не оставляет порезов, но он говорит, что предпочитает обычную.

У меня уже мурашки по коже бегут, когда они у него появляются, какими бы маленькими ни были.

Джереми смотрит на меня, скрестив руки и нахмурив брови.

— И тебя это устраивает?

— Что устраивает?

— Скрываться. Все уже знают о твоей ориентации, так что ты не обязан прятаться вместе с ним.

— Когда-нибудь он тоже расскажет о ней.

— И ты готов ждать? Столько, сколько потребуется?

— Если это он, то да. Наверное.

— Хорошо, — он сжимает мои плечи. — Просто хочу, чтобы ты знал, что заслуживаешь чтобы тебя любили открыто, Нико. Также, как и все остальные.

— Пфф. Он меня не любит.

— Мне не нравится этот парень, — Джереми щурится. — Ты впервые в жизни стал недоступным для других и держишь это в секрете ради него, а он тебя не любит? Кто он? Идиот?

— Эй, не называй его так.

— Ты защищаешь его? Ну и ну. Где мой грубый друг Нико и что ты с ним сделал?

— Я изменился, Джер, — я ухмыляюсь. — Мне пора. Никому не говори.

— Тебе обязательно уходить сейчас? Я думал, мы обсудим то, как отомстить Лэндону после всего, что он сделал.

Я поморщился. Возможно, именно я отсрочил планы Язычников отомстить Лэндону Кингу. Я должен это сделать, и я это сделаю, потому что он — ублюдок, но я не могу не думать о реакции Брэна.

Все это время я надеялся, что они враги, но, хотя они не часто общаются, они постоянно пишут друг другу.

Или, скорее, Лэндон невротично проверяет Брэна, и мой цветок лотоса улыбается, когда читает сообщения своего брата-засранца.

Он сказал, что они разные, но они близнецы, и это связь на всю жизнь.

Полагаю, он не оценит, если я загоню его брата в могилу раньше времени, даже если он этого заслуживает.

— Просто спланируй все и дай мне знать, — говорю я Джеру. — У меня есть дела поважнее.

— Малыш, я дома!

Почему это звучит так по-домашнему?

Ну, теперь я думаю о пентхаусе как о доме, что странно. Брэн тоже написал сегодня смс «Увидимся дома», так что, по крайней мере, я не единственный, кто так думает.

Я снимаю футболку и бросаю ее на пол, а потом, вспомнив о ворчании этого засранца, поднимаю ее и бросаю на стул. Не идеально, но это компромисс.

Я морщу лоб, когда не застаю его на кухне. Он так тщательно следит за тем, что готовит. Брэн — из тех кулинаров, которые выходят на улицу в неурочный час, лишь бы были идеальные ингредиенты.

Он превосходный повар. Я просто хочу, чтобы он немного сбавил обороты.

И не только в кулинарии, но и в лакроссе, в его миллиарде благотворительных акций и живописи. Он дотошен во всем и так до смешного строг к себе, что это начинает тревожить. Никто не может быть настолько идеальным и думать, что это не так. Буквально никто.

Иногда я сомневаюсь, что ему вообще нравится его тело, потому что он слишком быстро надевает одежду, как только мы перестаем трахаться. Как будто ему неприятно смотреть на эти великолепные, идеально подтянутые мышцы.

Невозможно увидеть его полуголым. Парни Язычники часто дефилируют полуголыми после душа или вокруг бассейна. Брэн не любит плавать, возможно, потому что для этого ему нужно раздеваться.

Мне бы хотелось, чтобы он больше со мной разговаривал. Хотя мы часто беседуем во время завтрака или ужина, я заметил одну закономерность.

Всякий раз, когда я спрашиваю что-то о нем, он незаметно переводит разговор на меня.

Он любит задавать вопросы о моих родителях, братьях и сестрах, о моей жизни в Нью-Йорке и даже о моей роли Язычника. Когда бы я ни говорил, он всегда слушает с интересом.

Однако, когда я пытаюсь узнать его получше, он как чистый лист. Предпочитает говорить о своих друзьях и брате-засранце, а не о себе.

Что, мягко говоря, раздражает.

Странно, что его нет на кухне. Он что, еще не пришел?

Я сужаю глаза. Он сказал, что раннее играл в дурацкие видеоигры с Мией, так что ему лучше не терять счет времени.

И нет, я не ревную к своей младшей сестре.

Нет, сильно ревную.

Я направляюсь в гостевую комнату в коридоре, которую он превратил в мини-художественную студию. Он сказал, что раз уж он проводит здесь больше времени, чем в особняке Элиты, то может хотя бы продуктивно поработать над своим творчеством.

И действительно, это одно из лучших решений, которые он когда-либо принимал. Мне нравится тайком наблюдать за тем, как он сосредоточенно наносит эти смелые цветовые мазки. Я не понимаю их, но они выглядят красиво, и, самое главное, он выглядит чертовски сексуально, когда находится в своей зоне комфорта.

У него есть живописная картина с горами, над которой он работает, но Брэн выглядит ничуть не довольным, когда рисует ее.

Я открываю дверь, готовый наброситься на него сзади и атаковать с щекоткой, пока он не разразится хохотом. Этот звук настолько редкий, что я не могу устоять перед любой возможностью услышать его.

Обычно он беззаботно смеется или улыбается, когда я рассказываю ему о своих прошлых приключениях в школе или с мамой и папой, так что сегодня мне нужно рассказать о них побольше. Я даже позвонил маме, чтобы расспросить о всяких розыгрышах, о которых я, возможно, забыл…

Моя рука падает с ручки, когда я вижу, что он стоит в центре комнаты, перед холстом, полным хаотичных черных мазков. Его палитра лежит на полу, заляпанная черным, как будто он вылил на нее этот цвет, чтобы убить все остальные.

Брызги черного пачкают его ноги, брюки цвета хаки и даже обычно безупречную белую рубашку.

Это на него не похоже. Брэн очень организован и презирает концепцию хаоса. Поэтому видеть его посреди всего этого — ненормально.

Я медленно подхожу к нему и мельком вижу, как он с пустым лицом смотрит на холст. Его рука так резко дергает за волосы, что затылок покраснел, а костяшки пальцев побелели.

— Цветок лотоса? — зову его я, но он не подает никаких признаков, что знает о моем присутствии.

Тогда я встаю перед ним, загораживая ему вид на холст.

Он смотрит прямо сквозь меня, как будто его тело здесь, а душа парит где-то в другом месте. Я тянусь к его руке и замираю, почувствовав, как он напрягся, словно застыл перед угрозой.

Что, черт возьми, с тобой происходит, Брэн?

Мне приходится надавить, чтобы отделить его пальцы от волос один за другим. Моя грудь сжимается, когда я вижу коричневые пряди в его ладони.

— Брэндон?

Я обвожу рукой его затылок, поглаживая то место, которое он терзал.

— Малыш, посмотри на меня.

Мои губы касаются его губ, и они подрагивают. Когда я отстраняюсь, он смотрит на меня недоуменными, потерянными глазами.

— Николай? Когда ты приехал?

— Только что, — вру я, мои пальцы все еще ласкают его затылок. — Ты в порядке?

— Я в порядке.

— Ты не выглядишь в порядке. У тебя бледная кожа, и ты стоишь посреди беспорядка.

Он осматривает свое окружение, словно видит все это впервые.

Постепенно за радужными оболочками глаз снова появляется свет, и он вздрагивает.

— Черт возьми. Прости.

— Перестань, блять, извиняться, — я резко выдыхаю, внимательно наблюдая за ним, пытаясь найти хоть малейший след той версии зомби, которая была минуту назад.

— Прости… э-э, я имею в виду, прости. Господи… — вырывается у него. — Тебе лучше уйти. Я приберусь.

Он начинает двигаться, бросая взгляд куда угодно, только не на меня.

Я крепко сжимаю его затылок, а свободной рукой хватаю его челюсть, чтобы он посмотрел на меня.

— Что случилось?

Неестественный блеск застилает его глаза, и это так похоже на то, как он впадает в панику, когда я прикасаюсь к нему в полуобщественном месте.

— Это был… несчастный случай.

— Это не похоже на несчастный случай.

— Я просто уронил палитру. Ничего страшного.

Он отстраняется от меня и берет палитру, затем аккуратно кладет ее на несколько салфеток на своем столе для рисования.

Несколько секунд он стоит на месте, ухватившись рукой за край стола, а его спина напряжена, словно он борется со своими демонами и загоняет их обратно, туда, где их никто не видит.

Когда он поворачивается, то уже больше похож на себя, и на этот раз он смотрит на меня, по-настоящему смотрит, и тут же его губы сжимаются в неодобрении.

— Ты снова дрался?

Я издаю утвердительный звук, не пытаясь использовать свое состояние как повод для того, чтобы он прикоснулся ко мне.

С ним что-то не так, и чем больше он это скрывает, тем яснее я это вижу. Но если я спрошу его об этом прямо, он просто отмахнется и спрячется за свои высокие стены. Или, что еще хуже, вернется к своим старым привычкам и сбежит.

Но я больше не могу этого выносить. Не могу смотреть, как он молча ломается и ничего не делает.

Брэн проводит влажными салфетками по рукам, стирая черную краску, затем подходит ко мне, берет за челюсть и поворачивает мою голову слева направо.

— Тебе серьезно нужно перестать драться. Однажды ты действительно получишь травму. Ты же не бессмертный.

Он прижимает палец к синяку на моей челюсти, и я вздрагиваю.

— Больно? — спрашивает он с ноткой обеспокоенности, которой у него для себя явно нет.

— Если я скажу «да», ты подаришь ему лечебный поцелуй?

— Я сдаюсь, — он отпускает меня со вздохом. — Пойду принесу аптечку.

— Я сам. Мне все равно нужно в ванную, — я иду к выходу и оглядываюсь.

Брэн наблюдает за мной с жалким выражением лица, его тело наклонено в мою сторону, как каждый раз, когда мы находимся на людях, а затем он открывает рот, но, как и в тот раз, снова закрывает его.

— Ты хочешь мне что-то сказать, малыш?

Я жду чего-то. Чего угодно, но он качает головой.

— Я… уберусь и приготовлю ужин.

Я ничего не говорю, выбегая из комнаты и направляясь в ванную. Я уже должен был привыкнуть к его методам, но мне они все равно не нравятся.

У меня от всего этого дерьма мурашки по коже.

Я сижу в джакузи, кажется, целую вечность, но скорее, всего полчаса. Пузырьки лопаются вокруг меня, но в них нет ничего расслабляющего, поэтому я выключаю их, чтобы подумать в тишине.

В голове роятся мысли о причине такого состояния Брэна, но сколько бы я ни думал об этом, ничего не выходит.

Вздохнув, я откидываюсь назад, беру телефон с бортика ванны и проверяю сообщения, в основном из группового чата с парнями.

Киллиан: Где ты, Нико?

Джереми: Он занят. Пусть занятым и остается.

Гарет: Нико занят? И тебя нет рядом, чтобы держать его в узде?

Джереми: Допустим, ему не нужны мои услуги в связи с его последними начинаниями.

Киллиан: Это связано с импотенцией, не так ли?

Гарет: Килл, какого хера? Он просто завалит групповой чат фотографиями члена.

Николай: Коля передает привет, ублюдки.

Я посылаю фото, чтобы поиздеваться над ними.

Дверь открывается, и я поднимаю голову, чтобы увидеть Брэна, стоящего на пороге. Он переоделся во фланелевые пижамные штаны и белую футболку, выглядя как рождественский подарок.

— Я… хотел убедиться, что ты не медитируешь под водой.

— Не медитирую, — я закрываю глаза и прислоняюсь головой к бортику.

Не знаю почему, но я злюсь. Это не первый раз, когда он прячется от меня, но я никогда не видел его в таком состоянии.

Тот факт, что он отказывается впускать меня, хотя я, черт возьми, как открытая книга, не дает мне покоя.

Я действительно ненавижу ебучие сложности.

Вокруг меня происходит движение, а я остаюсь неподвижным, упорно пытаясь хоть раз проигнорировать его.

Плеск воды заставляет меня открыть глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как Брэн забирается в ванну, совершенно голый.

— Что ты делаешь?

— Ты всегда просишь меня присоединиться к тебе. В этот раз что-то не так? — спрашивает он, садясь и вытягивая ноги по обе стороны от меня.

— Делай, что хочешь, — я стараюсь казаться равнодушным, а это трудно, когда он выглядит так потрясающе красиво.

На данный момент можно с уверенностью сказать, что я изучил каждый бугорок его мышц и места расположения родинок — верхняя часть левого плеча, над правым бедром, за правым коленом, на левом колене и прямо под челюстью.

Не то чтобы я был одержим или что-то в этом роде.

Он толкает меня ногой в бедро.

— Ты на меня злишься или что?

— С чего ты взял?

— Во-первых, ты не набросился на меня, — он улыбается, но как-то принужденно. — Ты теряешь интерес?

— А ты?

— Нет.

— Хм…

Он замолкает на секунду.

— В чем дело? Это потому, что я сказал тебе перестать драться?

— Я не перестану.

— Я вижу.

— Как только твой кузен Крейтон вернется в университет, я расквашу ему лицо, но не из-за того, что случилось со мной, а потому что он посмел ударить тебя в тот день. А еще я буду драться с твоим драгоценным братцем-психопатом и избивать его до полусмерти, так что тебе лучше морально подготовиться.

Он сглотнул, его горло дергается вверх-вниз.

— Не делай этого… пожалуйста.

— Что ты готов сделать, чтобы остановить меня?

— А чего ты хочешь?

— Расскажи мне, что произошло, когда я пришел сюда, и не говори, что это был несчастный случай или ничего страшного, потому что я не куплюсь на эту чушь.

Его лицо бледнеет, и он замирает, его грудь поднимается и опускается в быстром ритме, прежде чем он начинает дышать медленнее.

— Это… действительно пустяки.

— Мы закончили. Убирайся к чертовой матери и оставь меня в покое.

Губы Брэна приоткрываются, и он смотрит на меня. Нет, я никогда не разговаривал с ним в таком тоне. Я всегда отшучиваюсь, когда он такой ворчливый и зажатый, но меня это уже просто достало.

Я не могу перестать думать о том, что сказал Джереми, и это не дает мне покоя.

— Николай… — вода плещется, когда он опускается на колени между моих ног, а затем обхватывает руками мою шею.

Я встречаюсь с его широко раскрытыми голубыми глазами, и впервые не смягчаюсь от одного только вида его лица или тепла, исходящего от его тела.

Впервые я не растекаюсь лужицей только от того, что он произносит мое имя или прикасается ко мне.

— Убирайся.

Он качает головой и крепко сжимает меня в объятиях.

— Мне жаль.

— Какого хрена ты продолжаешь извиняться, будто это стало рефлекторной реакцией? Это чертовски жалко.

Он вздрагивает и опускает руки по обе стороны от себя.

— Я… просто уйду.

— Давай. Убегай, как ты это умеешь.

— Чего ты, черт возьми, от меня ждешь? Я пытаюсь загладить свою вину, а ты набрасываешься. Я ничего не сделал, чтобы со мной разговаривали в таком тоне.

— Ничего? Ты буквально прячешь меня, как будто я твой грязный гребаный секрет. Как будто тебе стыдно быть со мной на глазах у твоих дорогих друзей и семьи, и вдобавок ты скрываешь себя от меня. И это ты называешь гребаным ничего?

— Ты сказал, что не против.

— Может быть, уже нет.

Его губы дрожат.

— Ты… снова меня бросаешь?

— Тебе бы это понравилось, не так ли?

— Нет! Мне бы это не понравилось! — его голос повышается, а рука дрожит, когда он смотрит на меня такими чертовски печальными глазами, что это тянет за сердце, которое я должен был закалять. — Не оставляй меня.

— Тогда дай мне что-нибудь. Что угодно. Я не хочу оставаться за твоими стенами. Так, блять, не бывает.

— Почему ты хочешь узнать меня? — он дергает себя за волосы, перебирая пряди пальцами, пока его лицо не становится красным. — Просто почему?

Я встаю на колени и отпихиваю его руку.

— Прекрати причинять себе боль, или я клянусь, блять…

Мои слова обрываются, когда я замечаю под толстыми часами, которые он всегда носит, даже когда спит, пластырь. Он сказал, что это подарок его мамы, который имеет сентиментальную ценность, и я решил, что он маменькин сынок, которому нравится всегда иметь память о ней.

Сейчас, однако, я понимаю, насколько был наивным.

Я сжимаю его запястье, и его глаза увеличиваются в размерах, когда я начинаю снимать часы. Брэн приходит в ярость и пытается вырвать свою руку. Он даже бьет меня в грудь и пытается пнуть.

Но у него нет ни единого шанса. Может, он и в хорошей форме, но я гораздо крупнее.

Я прижимаю его к бортику ванны, упираюсь коленями по обе стороны от его бедер, удерживая на месте, и хватаю за руку.

— Не надо, Николай. Не надо! — он говорит тоном, которого я никогда раньше не слышал, весь разбитый и полный паники, прежде чем прошептать: — Пожалуйста, я умоляю тебя, не смотри на эту часть меня…

Не сводя глаз с его потерянных, я сдергиваю часы, отправляя их в полет по полу.

Конечно, на его запястье наклеен пластырь.

— Пожалуйста, — снова умоляет он, его рука в моей дрожит, сгибается, разгибается, выкручивается. — Пожалуйста…

Я срываю его одним движением, и весь воздух вырывается из моих чертовых легких.

Кожа покраснела над порезом, пересекающим линию запястья. Еще несколько старых порезов, расположенных горизонтально первому, методично нанесены так, чтобы их ширина не превышала ремешка его драгоценных часов.

Его рука замирает в моей хватке, и я смотрю на его лицо. Он смотрит на воду, склонив голову и поникнув плечами.

Господи, мать твою.

Весь мой гнев исчезает. Вместо него во мне вспыхивает отвратительное чувство.

Гребаный страх.

Эти порезы от бритвы не были случайностью. Это был знак.

— Что это значит? — спрашиваю я незнакомым голосом. — Блять, посмотри на меня, Брэндон!

Он медленно поднимает голову, его губы дрожат.

— Ты резался? — мои слова негромкие, но они так оглушительно звучат в тишине. — Почему?

— Потому что я в полном дерьме, — его голос звучит как колыбельная смерти, мучительно и надтреснуто. — Потому что я смотрю на себя в зеркало и испытываю желание разбить его вдребезги. Потому что меня так долго преследовал горький вкус тошноты и ненависти к себе, что я не знаю, как жить без них. У меня все было хорошо, я притворялся и создавал фасад, так какого хрена ты все испортил? Почему ты пришел в мою жизнь и разрушил все стены, которые я возводил, и всю ложь, которую я себе говорил? Почему ты прикасаешься ко мне, как к красивому? Почему ты не ненавидишь меня, когда я не могу смириться со своим гребаным «я»?

— Я не могу ненавидеть тебя, малыш. Это невозможно, — я поднимаю его запястье и провожу губами по краю пореза.

С его губ срывается хныканье, и он бросается на меня. Я пошатываюсь, но он удерживает меня на месте, обхватив руками.

Его пальцы впиваются в мою кожу, и мне становится больно, когда он прижимает меня к себе. Его дрожащее тело сливается с моим, и он тяжело дышит мне в шею.

— Малыш? Ты в порядке?

— Пожалуйста… — его голос тихий. — Пожалуйста, позволь мне обнять тебя вот так. Мне не больно, когда ты ко мне прикасаешься.

Я хватаюсь за него, вжимая в себя, сильнее, ближе, пока не понимаю, где кончаюсь я и начинается он.

Кажется, что Брэн гораздо глубже, чем я думал, но пока он держится за меня, словно я его единственный якорь, я знаю, что никогда не отпущу его.

Даже если сгорю вместе с ним.

Ради него.

В нем.

Я бы с радостью сгорел, если бы он только попросил меня об этом.