Не удержавшись, падаю на колени. Шершавые камушки царапают кожу, и острая боль пронзает ноги. Слёзы тут же выступают на глазах — от неожиданности, от досады. Волна быстро отступает, оставляя меня практически с ног до головы мокрой. Платье, промокшее насквозь, словно вторая кожа облепляет меня, подчеркивая изгибы, и я чувствую, как ткань холодит разгорячённое тело.
Сильная, тёплая рука без слов поднимает меня вверх. Одним уверенным движением. В его хватке нет суеты — только сила и контроль.
— Жива? — его голос близко, почти у самого уха, низкий и обволакивающий.
— Да, кажется, — выдыхаю, ощущая, как по телу пробегает лёгкая дрожь. То ли от пережитого, то ли от его близости.
— Тогда давай выбираться, — его рука всё ещё держит меня за талию, и я прижимаюсь к нему боком, чувствуя тепло его тела сквозь мокрую ткань.
Жигулин мягко, но настойчиво ведёт меня вперёд. Я делаю первые шаги, и боль в коленях вспыхивает яркой искрой.
— Где болит? — он останавливается, разворачивается ко мне.
— Коленки. Кажется, там будут здоровенные синяки, — шепчу, и в его глазах мелькает тревога.
— Идти можешь?
— Да. Только не очень быстро.
— Мы не торопимся, — он снова берёт меня под руку, но теперь делает это иначе — бережно, почти интимно. Его пальцы слегка скользят по моей коже, оставляя за собой следы.
Я хромаю, чувствуя, как кожа на коленках пульсирует, но при этом где-то глубоко внутри расцветает странное чувство. То ли смущение, то ли восторг от его внимания. И ещё — трепет.
В первый же вечер опозориться перед боссом — могу, умею, практикую. Но сейчас мне почти всё равно. Потому что он рядом. Потому что он не отвернулся. Потому что его взгляд — не осуждающий, а изучающий. Тёплый. Чуть насмешливый.
— Я всё слышал, — вдруг произносит он.
— Ты о чём? — я сбиваюсь на полуслове, сердце предательски замирает.
— О том, как ты меня назвала.
— Это случайно вырвалось, — говорю и украдкой смотрю на него из-под мокрых ресниц.
Он хмыкает и чуть склоняет голову, его губы кривятся в едва заметной улыбке.
— Я так и понял. Достаточно просто имени, Вера. Нам ещё долго и плодотворно работать, — его голос становится чуть ниже, и это «плодотворно» звучит как обещание.
— Как скажешь, — выдыхаю, замирая, когда он, не спрашивая, убирает прядь мокрых волос с моего лица. Его пальцы на секунду касаются щеки, и я чувствую — он это делает не потому, что нужно. А потому что хочет.
Он смотрит на меня. Я — на него. И в этом взгляде есть всё: недосказанность, лёгкий вызов, искра.
Мы заходим в фойе отеля, и я тут же опускаю взгляд вниз. Колени содраны, кровь тонкими струйками текла прямо по ногам, но уже подсохла. Каждое движение отдаётся резкой болью, и я инстинктивно напрягаюсь.
— Ужасно.
— Заживёт, не переживай, — спокойно отвечает он, но взгляд у него при этом внимательный.
— Но когда? У меня вся одежда — юбки и платья по колено. Кроме этого. А мне перед людьми появляться.
— Что-нибудь придумаем.
— Что тут можно придумать? Разве что купить огромный пластырь во всю коленку, — бормочу, стараясь не встречаться с ним взглядом.
Жигулин хмурится, оценивая масштаб бедствия. Мы уже подошли к номеру.
— Справишься сама?
— Да, конечно.
В номере я сбрасываю мокрое платье, и оно со шлепком падает на пол. Кожей ощущаю прохладный воздух номера, тут же покрываясь мурашками. Накидываю халат, мягкий, пушистый. Прикидываю, свободна ли ванная, но как только берусь за ручку, дверь резко открывается. Я отскакиваю назад — и сталкиваюсь с ним. Почти. Между нами остаётся пара сантиметров.
— Садись на кровать, — говорит он безапелляционно.
В руках у него небольшая аптечка. Он словно предвидел всё это заранее.
— Давай.
— Я справлюсь сама, тут делов-то.
— Вера, садись, кому говорю, — его голос становится чуть ниже. И я вдруг понимаю, что это не приказ. Это забота. Своеобразная, мужская.
Вздыхаю, нехотя опускаясь на край кровати. Халат приподнимается, оголяя бёдра. Я поправляю его — и ловлю на себе его взгляд. Мельком. Но достаточно, чтобы в животе всё стянулось в узел.
Он опускается на корточки, и я ощущаю его тепло. Его пальцы — сильные, с тонкими жилами на тыльной стороне ладони — осторожно берутся за мою ногу. Его прикосновения — как ток, разряды проходят от коленей до самой шеи.
— Щипать будет, — предупреждает он, и антисептик касается раны. Я вздрагиваю, стараясь не издать ни звука.
— Потерпи.
Я киваю, вцепившись пальцами в простыню, будто это поможет не потерять самообладание. Он наклоняется ближе, чтобы заклеить царапину, и я чувствую его дыхание на своей коже. Его волосы — чуть растрёпанные, лицо сосредоточено, но губы чуть приоткрыты. И я снова чувствую этот аромат — свежий, с морской солью и чем-то мужским, пряным.
— Готово, — говорит он, поднимая взгляд. Наши глаза встречаются. Я замираю.
В этой паузе — всё. И искушение. И вопрос. И слабое, но очень опасное "а что если..."
Он первым отводит взгляд. Встаёт, чуть помедлив, убирает аптечку.
— Отдыхай. Завтра нас ждёт насыщенный день.
Жигулин уходит, и я наконец выдыхаю свободно, словно только сейчас смогла дать себе право на эмоции. Чем больше я с ним сталкиваюсь и наблюдаю, тем отчётливее понимаю: под этой внешней жёсткостью и властностью скрывается мужчина, способный быть надёжным, чутким… опасно заботливым.
Ох, моё бедное сердечко. Его надо беречь. Пока он не украл его окончательно, пока не разрушил в прах все мои защитные стены. И пока я не оказалась в его объятиях, не думая о последствиях.
Надо держаться подальше. Больше не оставаться с ним наедине.
Иначе случится непоправимое.
На этой ноте открываю ноутбук и с головой ухожу в работу, стараясь не думать о его пальцах на моей коже, о его взгляде — и о том, что я на секунду всерьёз представила, как он наклоняется не за аптечкой, а за поцелуем.