Брачный сезон в Уинчестере

Глава 10,

Шелдон хотел домой, но его пригласили в кружок мистера Карбэри, и он не мог не подойти. Он вёл вежливую светскую беседу, когда снова заметил Монтэгю. К нему подошла мисс Кора, и виконт видел, как она что-то говорит ему, трепещущему и заворожённому. Новый вопрос полковника отвлёк его от парочки, а когда он встал, чтобы уйти, то заметил, что бледный Джулиан дожидается его у колонны. Они вместе вышли на улицу. Монтэгю, как понял Раймонд, узнал от мисс Иствуд о разговоре в парке, однако в голосе его были лишь горечь и раздражение.

— Я, видимо, должен поблагодарить вас, Раймонд, но я не понял, что побудило вас вмешаться?

Шелдон пожал плечами.

— Зачем позволять нести грязь туда, где её нет? Достаточно и того, что есть…

Монтэгю горько усмехнулся. Он нервничал, в его движениях проступала взвинченность, жесты были порывисты, нервозны и почти судорожны.

— Да, вы неоднократно давали мне понять, что я развратен и зол. Готов даже признать, что это соответствует действительности. Но чего ради вы вдруг стали защищать меня, Шелдон?

Виконт снова пожал плечами.

— Я говорил вам, Монтэгю, что вы излишне драматизируете жизнь, не уважаете в себе образ Божий, оскверняете своё тело, что вы озлоблены и недоброжелательны, склонны своими выдуманными обидами оправдывать то, что не подлежит оправданию. Но я говорил это вам и — в приватной беседе. Позволять приписывать вам то, чего вы не совершали — бесчестно. Тем более что мерзавец Тэлбот прекрасно знал, что лжёт, но настоящими помоями облить вас не мог — от самого смердит тем же.

Монтэгю недоверчиво усмехнулся. Он никогда не понимал этого человека. Джулиан видел, как жил Шелдон и, хоть и не уставал насмехаться, ни разу не мог поймать его не только на дурном поступке, но даже — на дурной мысли. Это раздражало. Джулиан дорого бы дал, чтобы иметь возможность посмеяться над Шелдоном, хотя бы раз застать его in flagranti, унизить до себя… Но сейчас к его всегдашней неприязни к этому очень сильному человеку и зависти, которую он ощущал неоднократно, хотя Монтэгю никогда бы себе в ней не признался, добавилось чувство, пересиливавшее и подчинявшее себе всё остальное. Монтэгю не хуже Тэлбота понимал, что именно Раймонд Шелдон является его подлинным соперником, и стоит ему шевельнуть пальцем — Кора будет принадлежать ему. И потому проявленное Шелдоном по отношению к нему, Монтэгю, благородство тоже казалось унижением.

— Что вам за разница, будет ли мисс Иствуд думать обо мне как о трусе и развратнике или нет? — Монтэгю просто хотелось, чтобы Шелдон высказался.

Раймонд понимал Монтэгю. Джулиана выдавали и глаза, и пунцовый румянец на скулах, и сбивающееся при виде мисс Иствуд дыхание. Влюблён до ослепления. Понимал Шелдон и себя. Видел безнадежность своей любви, и оттого постигал, насколько любовь бывает безысходна. Но осознавая, что никогда не получит того, чего жаждет его душа, Раймонд понимал, что никогда уже не сможет полюбить и Кору Иствуд. Претили кокетство, суетность, отсутствие терпения и заметная зараженность дурным духом эпохи. Правда, кое-что в ней нравилось Шелдону, было живым и человечным, недостатки её были не таковы, чтобы, будь в нём нежное чувство к ней, он не смог бы преодолеть. Но чувства Шелдона по нелепому произволу случая принадлежали другой.

— Мне казалось, что эта девушка вам, мой друг, небезразлична, а раз так — вам должно быть небезразлично и то, что она думает о вас, — проронил он Монтэгю.

— Положим, но я спросил, почему это небезразлично вам, мистер Шелдон?

Раймонд неожиданно усмехнулся. Он несколько раз, ещё в Кембридже, обращался к Монтэгю со словами «друг мой» и всегда слышал в ответ «ваша милость» и «мистер Шелдон». Его дружба отвергалась жёстко и несколько подчеркнуто, с высокомерием и нервной торопливостью. Шелдону казалось, что он понимает Монтэгю: теперь Джулиан видел в нём не только оппонента, но и соперника.

Раймонд с улыбкой наклонился к Монтэгю и с любопытством спросил:

— А, скажите, Монтэгю, если бы моё имя смешивали при вас с грязью, вы опровергли бы клеветников?

— Если бы Тэлбот при мне рассказывал мисс Коре мерзости о вас?

Шелдон снова усмехнулся. Он видел, что для Монтэгю его провокации выглядели незначительными и пустыми, всё, что хотел Джулиан, — это услышать о планах самого Шелдона в отношении той, которой он бредил. Раймонд не хотел мучить Монтэгю, но и открывать ему сердце тоже не собирался.

— Я не называл имен, Монтэгю. Так вы бы вступились за меня?

Монтэгю досадливо поморщился.

— Не знаю. Если бы то, что говорилось, показалось мне мерзким, возможно, опроверг бы. А, может, и нет, кто знает?

— Н-да… И, наверняка, окажись вы на месте Вивьена, вы, так же, как и он вас, облили бы его грязью…

— Мне надоели дебаты о чести и добродетели. Скажите, Шелдон… — голос Монтэгю дрогнул. Джулиан ненавидел этого надменного богача, с издевательским высокомерием называющего его своим другом, презирал себя за слабость, вынужденный унижаться перед ним, но ничего не мог с собой поделать: для него на карте стояло слишком много. — Вы собираетесь жениться на… мисс Иствуд?

Шелдон вздохнул. Монтэгю был неисправим.

— Когда я видел дворец Сен-Джеймс издали, он казался мне маленьким, Джулиан. Но подъехав ближе — я постиг его подлинные размеры и величие. Но почему… к иным людям, чем ближе подходишь, тем они мельче, а? Простите, я отвлёкся… Мой отец назвал имя мисс Коры Иствуд первым в списке моих возможных невест. Но если то, что я видел у мистера Сейвари, правда… — Шелдон отстранённо и вежливо улыбнулся. — Вам ведь дали понять, что вы можете рассчитывать на внимание…

— Да, но это был сделано, чтобы вызвать вашу ревность, Шелдон.

— Монтэгю… — Раймонд Шелдон стал уставать от разговора. — Все, что я могу, это уступить дорогу вам и Тэлботу. Заставить мисс Иствуд полюбить вас я не могу.

— Но она любит вас, Шелдон.

Раймонд окинул Монтэгю взглядом изумлённым и — подлинно высокомерным.

— Что за вздор вы несёте Джулиан? Она может считать, что влюблена. Но в кого? В фантом, в собственную фантазию? Что она знает обо мне, кроме того, что я богат, положим, не урод, и брак со мной — выгоден для всего семейства, о чём ей неоднократно и настойчиво твердил братец Лоренс? Кстати, поверенный отца говорит, что он почти разорён. Разумеется, породниться с Шелдонами им выгодно. Мисс Кора тоже понимает это. И вот появляюсь я — и она, как по заказу, в три часа влюблена. Вам ничего не кажется странным? Женить деньги на титуле — прекрасный вариант, но мой титул не нуждается в деньгах. Нет, — надменно бросил он, — я не хотел бы приписывать мисс Коре корыстные интересы. Она не бедна. Но вы прекрасно знаете, Джулиан, — продолжал Шелдон, — что мисс Кора не знает меня, — про себя Шелдон с досадой подумал, что всё то, что он говорит о Коре, в полной мере можно отнести и к нему самому. Разве сам он потерял голову не из-за прелестного личика? — последняя мысль исказила лицо виконта, наложив на него печать сугубого недовольства собой и раздражения.

Монтэгю пожирал Шелдона глазами. Чёрт, он не шутит и он… не любит.

— Стало быть, вы… и вправду… устраняетесь?

Монтэгю поймал глазами взгляд его милости. Шелдон не стал уклоняться от ответа.

— Моё сердце свободно. Никаких намерений у меня нет.

Откровенность Шелдона Монтэгю оценил.

— Страсть — это трагедия, Шелдон, — пробормотал он с улыбкой, горько перекосившей его красиво очерченные мягкие губы.

— Да, потеря рассудка трагична…

— Вы — ненормальный, Шелдон! Как можно остаться равнодушным…

— Ну, что вы, друг мой, — в голосе Раймонда снова проступило высокомерие, но теперь — насмешливое и деланное, — просто взболтать бокал вина легче, чем бочку. — Он нарочито придал своему лицу выражение чуть наигранного недоумения. — Но я не понимаю вас, дорогой Джулиан. Наслаждение плотской любви можно получить в любом борделе, где ваши страсти всегда и реализовывались. Давно ли страсть стала трагедией?

Но препирательства с Шелдоном о плотской любви Монтэгю сейчас не занимали.

— Довольно, Шелдон, Бога ради. Но… её… её не отдадут за меня…

— Мне лично кажется, что мисс Кора, — Шелдон усмехнулся, — весьма решительная особа, и стоит ей по-настоящему увлечься и чего-либо захотеть, — ни у кого спрашивать она не будет. Я, кстати, вы уж простите, слышал, как вас назвали пиратом. Она, оказывается, романтична. Мне так и показалось, что ей должны нравиться корсары и искатели приключений. Но я, знаете ли, принадлежу к другому типу…

Монтэгю задумался, потом, чуть поморщившись, проговорил:

— Я благодарю вас, Раймонд, за все, что вы сделали для меня.

Шелдон грустно пробормотал:

— Это не стоит благодарности, Джулиан.

Он не стал дожидаться конца вечера, и вышел, не прощаясь с хозяином.

Тэлбот был ему омерзителен.

Виконт вынул часы. Его экипаж должны подать не раньше часа, а сейчас не было ещё и полуночи. Шелдон свернул с Соборной площади, медленно побрёл по Рыночной улице и неожиданно вздрогнул, услышав своё имя. Он обернулся и в тусклом свете освещённого окна мрачного дома, мимо которого проходил, увидел сэра Остина Чилтона, неторопливо шедшего за ним.

— Надеюсь, Раймонд, вы не возразите против попутчика?

— Ну, что вы, сэр.

Некоторое время они шли рядом. На улице Южных врат баронет замедлил шаги и предложил Шелдону присесть. Они опустились на скамью, и Раймонд Шелдон с удивлением в свете фонаря заметил, что на лице сэра Чилтона застыло выражение надменной брезгливости.

— Должен признаться вам, Раймонд, что я был свидетелем вашего разговора с хозяином праздника и мисс Корой в парке. Вашего прихода я не заметил, но произошедший инцидент заставил меня несколько отвлечься от собственных мыслей. — Баронет повернулся к виконту. — Вас не шокирует сказанное мною?

Раймонд, храня молчание и глядя в темноту, отрицательно покачал головой. Его это и вправду ничуть не волновало.

— Тогда я хотел бы кое-что уточнить, если это не обременит вас, — веско выговорил сэр Чилтон, — я хотел бы понять, насколько вы были искренни, защищая сына Этьена?

Шелдон с изумлением посмотрел на собеседника.

— Вы… говорите о мистере… Монтэгю?

— Да.

Раймонд Шелдон не понял, чем объясняется интерес сэра Чилтона, не знал и причин, побудивших баронета затеять этот разговор, но предпочел не спрашивать об этом и ответил, не задумываясь.

— Вступившись за Монтэгю, я просто сказал правду.

— Мой мальчик, если вы в самом деле считаете сына Этьена достойным человеком, мне придется отказать вам в уме. Вы не можете не понимать, что этот щенок столь же лицемерен и ничтожен, развратен и подл, как и тот, кто сегодня поносил его. Мисс Кора — моя крестница, и я не допущу, чтобы вокруг неё увивались подобные люди. Я намерен завтра же поговорить с ней. Я думаю, что она уже поняла, кто такой молодой Тэлбот, но вы сделали всё, чтобы ввести её в заблуждение по поводу молодого Монтэгю. Я не допущу этого.

Раймонд растерялся, и его замешательство отразилось и в нервозном жесте, сковавшем его руки, и в голосе.

— Сэр, я… я полагаю, вы не правы.

— Я хочу понять, Раймонд, вы, что, — считаете его порядочным человеком?

Виконт пожал плечами. Разговор был ему в тягость, но Шелдон сделал над собой усилие.

— Я много лет знаком с Джулианом Монтэгю, знаю его жизненные обстоятельства, его взгляды и его поведение. Не могу утверждать, что его душа открыта мне, но должен уверить вас, что знаю его лучше многих. Он… поймите меня, сэр, Джулиан очень умён, в чём-то благороден. Не могу утверждать, что те слухи, что дошли до вас, несправедливы, но он…не то… не только то, что вы о нём слышали.

— Вы судите о нём на основании услышанного от него?

— О, нет. — Раймонд Шелдон невесело рассмеялся. — В этом случае мне пришлось бы согласиться с вами. Его слова хуже его поступков. В них отсутствует критерий добра и зла. Но я видел его лицо, когда он писал письма сестре, я видел его бесстрашие, великодушие… Некоторые случаи, что мне довелось наблюдать… Особенно — случай с юным Дэвидом Эшером. Несчастный сирота, обучавшийся за казённый счёт, его буквально травила компания во главе с Холдернессом, графским отпрыском из Суррея. Эти негодяи заперли его на всю ночь в мокрый подвал, кишащий крысами. Монтэгю вытащил его оттуда и в одиночку учинил расправу с мерзавцами, отхлестал Холдернесса по щекам, послал вызов всем — но никто из них не принял его. Мистер Холдернесс возненавидел Монтэгю до дрожи, но тоже не осмелился — ни жаловаться, ни драться.

— Эта история вам известна с его слов? — в тоне сэра Чилтона было некоторое недоумение.

Шелдон покачал головой.

— Крики мальчишки услышал я и пока побежал к себе за кочергой, чтобы выломать дверь, Джулиан уже вышиб её ногой. Пока мы отогрели, точнее, пока я отогревал у камина Дэвида, Монтэгю, узнав, что это дело рук холдернессовской шайки, помчался наверх и счёлся со всеми пятью мерзавцами. Четверо потом три дня не появлялись на лекциях. Я никогда не скрещивал с ним шпаги, но однажды видел его в фехтовальном зале. Клянусь, меня морозом прошибло, а ведь я как будто не робкого десятка. До сих пор помню эту шпагу в его руке. Она мелькала, как молния. Поверьте, сэр, Тэлбот хуже своей репутации, Монтэгю — лучше. Я попросил бы вас не вмешиваться… — Шелдон бросил печальный взгляд на собеседника, — Джулиан впервые влюбился, такого с ним никогда не было. Будем надеяться, что нежное чувство обуздает в нём некоторые… издержки юности.

— Издержки юности? Я вас не понимаю, Шелдон. Вы говорите о распутнике, который обтёр сюртуком грязь всех борделей Кембриджа, Бата, Лондона и Рединга. И вытворял там такое, что распоследние шлюхи в ужасе шарахались от него. Он развратен и порочен. Вы знаете об этом?

Шелдон поморщился. Ещё бы он не знал! Шелдон вздохнул, подумав, что все попытки сохранить репутацию, прилагаемые Монтэгю, оказались тщетными, и криво улыбнувшись, подумал, что у правды есть странное свойство, роднящее её с дерьмом — всегда всплывать. Впрочем, нет, поправил он себя. Не у правды. У мерзости. Нет ничего тайного, что не стало бы явным. «Засыпь хоть всей землёй деяния тёмные — их след поздней иль раньше выступит на свет…» Но Шелдону было искренне жаль Джулиана: Раймонд понимал, если сэр Чилтон действительно возьмёт на себя труд поговорить с мисс или миссис Иствуд — Монтэгю просто откажут от дома.

— Я, конечно, знаю об этом, сэр, но я знаю и о другом. Монтэгю сам прекратил свои похождения, раскаявшись в них. — Это было не совсем правдой и даже совсем не правдой, но Шелдон счёл, что посвящать сэра Чилтона в подлинные обстоятельства жизни Монтэгю вовсе необязательно, — Джулиан прекрасно учился. Острый ум, феноменальная память, блестящие отзывы. Он был гордостью юридического факультета. Я прошу вас не вмешиваться, сэр. Грехи молодости надо прощать. Подлость — коррозия души, но распущенность — это её грязь, а грязь очищается слезами раскаяния.

— Что-то я не замечал слёз на лице этого распутника, — тон сэра Чилтона чуть смягчился, но в нём всё ещё проступал металл. — Сегодня, отвечая на вопрос мисс Иствуд, вы отказались назвать его другом.

— Не я. Я называл, и не раз, — сэр Чилтон не понял странной улыбки, проскользнувшей по губам виконта Шелдона, — но замечал, что он в ответ всегда обращался ко мне «мистер Шелдон» и «ваша милость».

— То есть, это он не удостоил вас именем друга? Счёл вас недостойным своей дружбы? — вопрос сэра Чилтона был слишком саркастичен. — А, может быть, в этом была известная доля скромности и смирения, и он полагал, что недостоин чести быть другом такого, как вы?

Шелдон рассеялся, правда, совсем невесело.

— Я полагаю, сэр, что Монтэгю не хотел, чтобы это выглядело так, будто он нуждается в моей дружбе. Я мог оказать ему услугу, помочь или облагодетельствовать — он не мог. Это понимание унижало Монтэгю. У него есть чувство собственного достоинства — только и всего. Ну… может быть, его можно назвать гордецом… Но Джулиан всегда был склонен не унижать, как Холдернесс, но покровительствовать тем, кто ниже и слабее его.

— Скажите откровенно, Раймонд, имей вы сестру или крестницу — вы бы доверили её такому человеку?

Раймонд снова поморщился. Вопрос был гипотетический, но неприятный.

— Монтэгю никогда не совершит подлости, — заверил он баронета, — от него можно ждать любой выходки, но не низости. Монтэгю… шалопай, конечно, но не подлец. А уж повести себя непорядочно по отношению к мисс Коре Джулиан просто неспособен. Мы говорили с ним сегодня. Уверяю вас, его намерения — самые честные.

Остин Чилтон долго молчал. Баронет знал из хорошо осведомленных источников в Кембридже о поведении в университете не только Монтэгю, но и самого Шелдона. Большей противоположности, разницы в отзывах трудно было себе даже представить. Тем страннее для баронета звучали слова Шелдона, явно пытавшегося выгородить Монтэгю. Чилтон видел, что сын Брайана равнодушен к красавице Коре, но считал его — по тем же отзывам — человеком кристальной порядочности, и недоумевал, что может заставить молодого Шелдона быть столь снисходительным к распутному повесе. Неужели ему совсем безразлично, что девушка будет связана с негодяем? В отличие от Раймонда, сэр Чилтон полагал развращенность — не грязью, но болезнью, проказой души, и не считал, что она может быть прощена или забыта. Клеймо распутства не смывается. Проказа не излечивается. Слова Раймонда не убедили Чилтона, он решил просто подождать, понаблюдать за поклонником крестницы, а уже потом принять решение.

Шелдон же, вернувшись к себе, долго лежал без сна, снова вспоминая свои препирательства с Джулианом.

«- Кто определяет запреты, Шелдон? Только я сам себе могу устанавливать границы дозволенного. Я никогда не признаю принуждения над собой, только мои желания есть мерило всего, и подавлять их я не намерен — иначе, зачем жить?

— Мне остаётся лишь уповать на то, что ваши желания не вымостили бы вам, Монтэгю, дороги в ад. К счастью, вы кажетесь мне добрым человеком, Джулиан, несмотря на декларируемые софизмы.

— Я добр лишь к тем, кто достоин этого. Трижды презрен тот, кто расходует себя на недостойных.

— И любите лишь достойных любви? — Губы Шелдона искривились.

Намек на бордели Монтэгю проигнорировал.

— Ваши взгляды отдают плесенью, Шелдон. Я не готов подставить щеку, жизнь — это насилие. Кто и чего достиг непротивлением? Я ничего не прощаю врагам своим. Отвечаю ударом на удар, насмешкой — на насмешку, оскорблением — на оскорбление — мера за меру. Воздай другим то, что они заслужили. Презрен отвечающий добром на хулу. Трижды презрен творящий добро неблагодарным.

— А вы пробовали?

— Даже не собираюсь. Зачем растрачивать себя на глупости?

— Это всё же лучше, чем растрачивать себя на бордели.

— Все блага и радости надо брать здесь и сейчас. Трижды глуп аскет, страдающий в этой жизни и надеющийся на воздаяние потом. Что лучше: страдать всю жизнь, в надежде на будущее воздаяние, но узнать потом, что всё всуе? Или сейчас срывать все плоды жизни, ни на что не рассчитывая, а потом узнать, что тебе даровано новое бытие?

— Оно может быть для сорвавшего здесь все плоды таким, что едва ли порадует.

— Это ерунда, в мире нет ни добра, ни зла. И глуп тот, кто меряет всё понятиями света и тьмы. В мире много цветов, много и оттенков. И когда вы осознаете это, вы познаете, что есть Свобода. Если же кто творит то, что вы именуете злом, почему он делает это? Либо от одиночества, либо его на это толкают отчаянье, бедность, болезнь, дурное воспитание или безумие.

Шелдон вздыхал.

— Я не могу стать выше безумия. Но я буду выше одиночества, отчаяния, бедности, болезни и дурного воспитания. Нет, и не может быть обстоятельств, которые толкнули бы меня на подлость. Просто потому, что я не хочу быть подлецом.

Монтэгю насмешливо улыбался.

— О, Боже мой, слышать такое от Шелдона, наследника трехсоттысячного состояния, руками гнущего кочергу, здоровьем, образованием и воспитанием которого занимались лучшие врачи и учителя королевства! Что вы знаете об отчаянии, бедности, болезни?

— Бросьте, Монтэгю. У вас поводов впадать в отчаяние не больше моего, вы просто потворствуете своим самым низменным прихотям и оправдываете себя несуществующими придуманными драмами! Подумать только, он шляется по злачным местам, как сказал про вас Хилл, «до глубины души поражая женщин размерами своего огромного дарования», потому что… А почему, кстати? Отчаялись? В чём? Больны? Но болеете вы только с похмелья. Дурное воспитание? Может, определить вас в пансион мадам де Фри и поучить этикету? Бедность? Но вояжи по борделям недёшевы. Может, безумны? Но ваше мышление не носит никакой печати умопомешательства. Вам нет оправдания, Джулиан…»