Питер подумал, что в жизни не видел ничего более прекрасного — в дверях спальни стояла Дженис. Ее коса готова была вот-вот рассыпаться, под сияющими глазами пролегли темные тени, а испачканный в муке фартук защищал старенькое платье, которое, даже на его несведущий взгляд, уже не поддавалось штопке. Жена показалась Питеру ангелом.
— Мне кажется, я не заслужил рая. — Вот и все, что смог вымолвить его непослушный язык.
Комната поплыла перед его глазами, и Питер рухнул как подкошенный.
Дженис успела подхватить мужа, осторожно уложила на кровать.
— Что верно, то верно, рая ты не заслужил, — проговорила она, тщательно подтыкая под него одеяла. — И сейчас ты тем более не попадешь туда, это я тебе обещаю. Только посмей умереть, и я провожу тебя прямо в ад, Питер Маллони!
Эти слова были скорее мучительной мольбой, чем грубым упреком. Питер глупо улыбался в потолок. Жена не отворачивалась от него, даже когда сердилась! При мысли о том, что скоро Дженис по-настоящему рассердится, улыбка его померкла. Вот тогда и отвернется от него, когда узнает, что Питер не стал богатым и никогда не станет. Он продулся в пух и прах!
— Я принесла тебе горячего бульона. Ты можешь приподняться на подушки?
Питер подумал, что лучше умереть от голода, чем сказать ей о том, что они по-прежнему нищие. Для него самого это было не так уж важно. Себе на жизнь он всегда заработает. Но ему невыносимо было увидеть разочарование и страх на лице Дженис. Лучше умереть, чем видеть, как она бросает его!
Подняв глаза, Питер увидел бледную от волнения Дженис, которая озабоченно суетилась над ним. Нет, он не может так поступить с женой! Придется возвращаться в гору.
Он послушно попытался сесть. Взгляд его упал на Бетси, и он спросил не своим, хриплым голосом:
— Где моя ночная рубашка?
Дженис махнула дочери, чтобы та вышла из спальни, и наклонилась, чтобы поцеловать Питера в лоб. Только сейчас до него дошло, почему сегодня утром он проснулся таким удовлетворенным. Мелькнули обрывочные видения из его лихорадочного забытья.
— Я люблю тебя, — пробормотал он, притягивая Дженис к себе.
Питер обхватил ее руками и так и держал, ничуть не заботясь о том, как и почему она здесь, просто радуясь этому.
Потом он снова погрузился в забытье. Очнулся он оттого, что почувствовал, как Дженис пытается надеть на него рубашку. Объединенными усилиями они справились с этим, после чего Питер так ослабел, что не мог оторвать головы от подушки.
Этот день он помнил плохо. Он хлебал обжигающе горячий бульон и требовал теплого хлеба, который едва мог глотать. Когда у него поднимался жар, его обмывали холодные руки, а когда сотрясал озноб, те же руки укрывали его одеялами. Он отворачивался от воды, но жадно пил разбавленное виски. Жизнь возвращалась к нему, и Питер наконец поверил в это, когда наступил вечер и он ощутил, что с явным нетерпением ждет Дженис.
Но уснул раньше, чем она легла в постель.
А проснулся только на рассвете. Приподнявшись на подушках, он увидел, как его мужская плоть приподняла одеяло. Рядом сладко посапывала жена. Он не смел ее будить. Вчера у Дженис был такой изможденный вид, будто она не спала несколько недель. К тому же у него было не больше силы, чем у новорожденного младенца. Надо подождать, пока желание стихнет.
Но оно не стихало. Питер говорил себе, что они еще не могут позволить себе иметь детей. Он знал, что Дженис страшно переживала из-за того, что еще нет средств, чтобы поднять их на ноги. Но тело яростно требовало акта продолжения рода, и женщина, которую он хотел видеть матерью своего ребенка, безмятежно лежала рядом.
Конечно, зов тела, который владел им сейчас, имел мало общего с идеей продолжения рода. Если ребенок после этого появится — хорошо. Но в данный момент его намерения были не столь далеко идущими. Ему хотелось обладать женщиной. И еще ему не терпелось выяснить, хочет ли жена его. Дженис была странной женщиной. Она не хотела выходить замуж, не хотела ложиться с ним в постель, не хотела ничего того, чего так отчаянно желал он. И все-таки, когда ему удавалось уговорить ее, она отвечала так страстно. Было приятно сознавать, что Дженис научилась желать его так же, как он желал ее. В такие моменты никакие превратности судьбы не имели значения.
Питер постарался заснуть, но ничего не получалось. Все тело болело. Осторожно повернувшись, он притянул жену к себе. Она невольно сжалась, попыталась вырваться.
И проснулась. Питер почувствовал это, хотя она не подала виду. Он погладил ее грудь через фланелевую сорочку. Дженис напряглась, но не отодвинулась. Он развязал ленточку и запустил руку в открывшийся ворот. Прикоснувшись к ее теплой плоти, он чуть не задохнулся от мощной волны, прокатившейся по его чреслам. Она слегка прогнулась, приподнимаясь навстречу его рукам. И Питер, потеряв всякое терпение, вдавил ее в матрас и склонился над ней, целуя грудь. Жена вскрикнула от наслаждения, и он совершенно потерял голову.
Она горячо отвечала на его поцелуи. Питер упивался этой страстью. Повернувшись на спину, он перекатил ее на себя, чтобы не тратить лишние силы. Теперь она нашла губами его грудь, желая вернуть то удовольствие, которое он ей давал, и стала нежно покусывать его сосок. Питер с трудом удерживался от крика, не в силах больше терпеть эту пытку желанием.
— Дженис, люби меня! — поцеловав ее в губы, приказал он, а может, взмолился.
Она, похоже, не поняла, чего хочет муж, но он не замедлил ей показать. Питер чувствовал ее неуверенность, но не мог больше ждать ни секунды и опустил ее на себя.
Вот и все, чего он хотел. Как только ее теплая плоть охватила его, сразу стало легко. Он приподнял бедра, почувствовав, как Дженис сжалась вокруг него, и осознал, что всегда мечтал быть только здесь.
Она раскачивалась над ним, стремясь получить наслаждение и деля его с ним.
— Не уходи, Дженис, — пробормотал он в ее волосы, когда все закончилось. — Никогда не уходи.
Эти слова относились не только к их физической близости, но Дженис ничего не слышала. Уютно устроившись в его сильных объятиях, она уже спала.
День был в полном разгаре, когда Питер снова проснулся. Постель рядом была пуста и холодна, но он чувствовал вкусные запахи, долетавшие в спальню из его маленькой кухни с первобытным очагом. Вот когда он понял, что должен делать.
Питер не дрогнул при этой мысли. В жизни каждого мужчины наступает час, когда надо сделать свой выбор. У Маллони было два пути: или он будет мотаться по белу свету в поисках призрачной птицы счастья, или осядет на месте и заживет своим домом. Питер выбрал второе.
Его выстиранная и выглаженная одежда лежала аккуратной стопкой на стуле рядом с кроватью. Когда-то у него были целый шкаф одежды и слуга, отвечавший за его гардероб. Тогда он не ценил того, что имел. Зато ценит то, что у него есть сейчас. Вернее, того, кто у него есть сейчас. А есть у Маллони замечательная женщина, которая поедет за ним на край света, чтобы скрасить его дом. Самое малое, что он может для нее сделать, — это дать ей самый лучший дом, какой только может.
Одевался Питер медленно, не надеясь на то, что сил его хватит надолго. Он уже не горел в лихорадке, но чувствовал огромную слабость. Правда, кое что в нем выздоровело окончательно. При воспоминании о том, как Дженис любила его этой ночью, Питер еле застегнул брюки.
Присев на край кровати, чтобы унять головокружение, Питер застегнул последние пуговицы на рубашке, медленно встал и, убедившись, что не упадет от слабости, сделал шаг к двери. И еще один.
Питер стоял, привалившись плечом к косяку, и любовался Дженис. Лицо ее пылало от жара огня, золотые локоны падали на изящную шею. Даже в стареньком платье она была красивой женщиной. Наверное, Питер наживет себе неприятности, одев ее в вечерние платья, но она заслужила всего самого лучшего.
Бетси в комнате не было. Питер чувствовал, как сильно давят ему брюки, но сдержал свой позыв. Сначала надо поговорить. Пусть Дженис знает, что он не обманщик и не подведет ее.
Она обернулась, и улыбка жены наполнила теплом все его существо, а когда их глаза встретились, вспыхнувший на ее щеках румянец буквально испепелил его. Он заставил-таки краснеть эту невозмутимую классную даму!
— Так вкусно пахнет, Дженни, — выдавил он, с трудом оторвавшись от косяка и подходя ближе.
Она была взволнованна.
— Я еще плохо умею готовить над огнем. — Она встревоженно посмотрела на Питера. — Может, лучше еще полежишь? Я принесу тебе завтрак в постель.
Поймав Дженис за плечи, он чмокнул ее в щеку.
— Я словно заново родился, мадам. И это все ты виновата!
Она быстро обняла его, но тут же смущенно отступила, как будто совершила нечто непростительно смелое.
— Ну что ж, садись, я налью тебе кофе.
Питер удержал ее за талию. Дженис вопросительно подняла на него глаза.
— По-моему, там наверху, в горах, уже идет снег. Надо выбираться отсюда, пока нас не занесло. Таунсенд не оставил здесь золота?
Дженис кивнула на закрытые сумки, стоявшие в углу рядом с камином.
— Он пошел искать тебе врача. Я не знаю, когда он вернется.
Питер пересчитал сумки и радостно вздохнул. Таунсенд оставил все.
— Мы встретимся с ним на тропе или в городе. Этого золота хватит, чтобы расплатиться с нашими долгами, но и только. Мне придется снова занимать, чтобы мы встали на ноги.
Дженис выслушала это с видимой радостью.
— По-моему, Гэйдж неплохой городок. Интересно, нужен ли там учитель?
— Если и нужен, пусть ищут без нашей помощи. А я отвезу тебя в Огайо, — решительно ответил Питер.
Дженис резко обернулась и удивленно уставилась на него:
— В Огайо? Зачем нам туда ехать?
А он-то думал, жена обрадуется возвращению к цивилизации! Наверное, она просто не поняла. Питер попытался объяснить:
— Там я смогу вернуться к работе, к нашему семейному делу. А вы с Бетси будете со своей семьей. Наверное, нам придется какое-то время пожить с моими родителями, пока я не заработаю на собственный дом. Но в их доме можно разместить хоть целый полк. У нас все будет хорошо!
Дженис хотелось снова пощупать ему лоб, не начался ли жар. Нервно вытерев руки о фартук, она повернулась к огню, над которым жарила картошку.
— Я думала, ты займешь деньги и откроешь здесь какой-нибудь магазинчик. Я помогла бы тебе со счетами и прочим. Даже Бетси была бы полезной, она могла бы вытирать пыль и расставлять товары на полках. А если я найду работу учителя, то мы вообще прекрасно заживем.
Раздраженный тем, что жена его явно не понимает, Питер поставил чашку на стол.
— Ты хочешь, чтобы я стал каким-то бедным лавочником, у которого жена должна работать, чтобы платить по счетам? Нет уж, спасибо! Я сказал тебе, что позабочусь о тебе и Бетси, значит, я это сделаю! Мы вернемся в Огайо, и тебе не придется работать. Ты будешь заниматься только домом. У тебя будут такие же платья, как у Джорджи. Бетси пойдет в хорошую школу и станет учиться рисованию в художественных классах.
— Я люблю работать! — Глаза Дженис сверкали от гнева. — И я не хочу возвращаться в Огайо! Ты тоже не хочешь, только не признаешься в этом. Не глупи, Питер! Мы прекрасно сможем прожить и здесь.
Он поставил чашку на стол — на этот раз с громким стуком — и вперился в Дженис таким же сверкающим взглядом:
— О да, конечно, сможем! Ты будешь работать как вол и одеваться, как жена старьевщика, а Бетси будет вытирать пыль и драить полы. Я не это имел в виду, когда обещал позаботиться о вас. Я дал слово, и я сдержу его! Мы едем в Огайо!
Дженис стянула с себя фартук и швырнула ему в ноги. Питер встал, и она бесстрашно смотрела на него снизу вверх.
— Если хочешь, можешь ехать в Огайо сам! А я не желаю возвращаться туда, где люди будут тыкать в меня пальцами и смеяться. Моя сестра работает в твоем проклятом магазине, Питер! И ее муж тоже. Как ты думаешь, как они будут себя чувствовать, если я приглашу их в гости? Они что, придут к нам в дешевой одежде из хлопка и целлулоидных воротничках, а мы встретим их в богатых нарядах из их дорогого магазина? И представим их твоим друзьям и родственникам, разодетым в шелка и кружева, да? И как я после этого буду себя чувствовать? И как посмотрят их друзья на то, что они водят дружбу с женой босса? Любое заслуженное ими повышение будет расцениваться как устроенное по знакомству, как бы хорошо они ни работали. Нет, Питер, мне никогда не нравилось в Огайо. Я хочу, чтобы люди ценили меня за мой труд, а не за мои связи.
— Да мне плевать, черт возьми, что подумают люди! — Взбешенный Питер схватил Дженис за руки. — На то, чтобы обеспечить тебе достойное существование, здесь мне потребуются годы труда. А что будет, если появятся дети и ты не сможешь работать? Если они заболеют, как мы будем платить врачам? Нет, я не позволю тебе вернуться к прежней нищете!
— Ах так? Значит, ты все решил за меня? А на мое мнение тебе наплевать? Значит, вот каким мужем ты хочешь быть? Будешь слушать только себя одного, делать так, как хочешь ты сам? А мне, значит, надо молча печь тебе хлеб, одевать твоих детей и раздвигать ноги, когда тебе этого хочется?
Уязвленный такой грубостью, Питер отпустил ее. Они чуть ли не кричали друг на друга. Он еще никогда в жизни ни на кого не кричал, но сейчас ему хотелось вопить, трясти Дженис за плечи, только чтобы она поняла.
— Я не позволю тебе голодать здесь, в дикой глуши. И это мое последнее слово! — резко заявил он, не представляя, как еще можно ее убедить.
Повисшую между ними напряженную тишину вдруг разорвал далекий крик, который перешел в вопль ужаса:
— Дженис!..
Оба метнулись к двери. Дженис первая выбежала во двор и успела заметить, как за поворотом горной тропы мелькнули двое всадников. Они увозили с собой плачущую Бетси.
— Стивен! — гневно вскричала она и, подобрав юбки, бросилась за ними.