Бывшие. Возвращение в любовь

Глава 11

— Оля!

Нежным тёплым флёром коснулся щеки родной бас, я думала, мне это снится.

— Оля!

Я чуть не подпрыгнула, проснувшись и заметив над собой в предрассветной синеве лицо Романа:

— Как ты, Ольга? Что болит?

Я спросонья хлопала глазами, инстинктивно натягивая одеяло к подбородку. Что Роман здесь делал так рано…

— Оля, мне сегодня срочно понадобилось уехать по делам, я вернусь через пару дней, — бывший нависал надо мной, а я вжималась в подушку, сдерживая собственное дыхание от неловкости. Неумытая, с нечищенными зубами и в неприбранной кровати — вот что меня сейчас волновало больше всего.

— Уезжаешь? — беспомощность навалилась на меня бетонной плитой, я бестолково повторила фразу за Романом: — А …

Продолжить не успела.

— Не волнуйся, Мишка твой под присмотром, няня толковая, глаз не спускает с ребёнка.

Я закивала:

— Спасибо, Роман, я уже выздоровела, мне гораздо лучше, я скоро заберу сына.

Ольшанский прижал мою ладонь к губам:

— Оля, мне так жаль.

Передать не могу, какой волной захлестнуло сердце. Это прикосновение закинуло меня туда, где я была защищённой, любимой и желанной. А теперь что это? Приглашение подчиниться и оплатить его заботу?

— Роман, прошу тебя, просто помоги мне, — я вытащила ладонь из его лапищи, — пожалуйста, не ставь мне никаких условий.

— Не понял, о чём ты? — глубокое марево тёмного малахита его взгляда грозно пронзило мои глаза. Настолько требовательно Роман вглядывался в меня, что я еле пролепетала: — Мне сейчас не у кого просить помощи, как только у тебя и я не представляю более зависимого положения.

— Продолжай, договаривай, — в его голосе что то звякнуло, передо мной был тот самый хитрый и жёсткий переговорщик, который не пропустит ни одной буквы, не вывернув её себе на пользу.

— Я не знаю, Ольшанский, какую плату ты потребуешь от меня за помощь.

— Дура. Как была дурой, так ею и осталась. Пойми своей бабьей головой, что мужчина не собирает сметану на говне.

— Я понимаю, как обязала тебя своим ребёнком, просто прошу, пожалей моего мальчика. Я встану как можно быстрее и заберу Мишу.

Звериный, первобытный страх за ребёнка заставил меня собрать все силы. Я попыталась сесть, и знаете что? Я поняла, что смогу это сделать. Не получилось с первой попытки, всё тело взвыло, натянув воспалённые нервы, у меня буквально потемнело в глазах, но я сдержалась! Наружу прорвался стон, Ольшанский схватил меня за плечи:

— Ольга, что ты делаешь? Чего ты дёргаешься?

— Роман, я очень переживаю, что скажет твоя жена.

— Скажи, Ольга, ты всё ещё думаешь, я буду терпеть рядом ту, которая посмеет мне что нибудь сказать?

О, это было больно. О Божечки, как сделать так, чтоб он не вспоминал моё прошлое, не попрекал меня. Потому, что это невыносимо. Никогда не забуду его последние слова: “Чтоб быть замужем, надо рот держать на замке. Самостоятельная? Гордая? Приползёшь ещё”.

Я из праведной гордости потеряла мужа, сын лишился отца, а отец не знает о сыне. Чехарда, превратившая наши жизни в комок нервов, обид и слёз. Узел, который не распутать, не разрубить.

Как же он прав. Вот я и “приползла”.

Мой бывший муж не изменился ни на сантиметр, он тот же своенравный эгоист, позволяющий женщине молча дышать рядом с собой.

И в том, что мы остались у разбитого корыта все трое, виноват в этом только он.

Странная, несправедливая ситуация. Я считала, что виноват он, а сам перекладывал всю ответственность на меня. И мне так хотелось вспылить, вцепиться в его красивую рожу ногтями, втолковать ему, как он сам изуродовал нашу семью, разум просто затыкал мне рот.

Мой ребёнок, мой маленький четырёхлетний несмышлёныш в самую трудную, да что там говорить, в самую трагическую минуту оказался у него дома. Под его опекой. Как? Как такое могло произойти?

Я слушала слова Романа и от возмущения сжимала простыню в кулаках. Даже через ткань чувствовала как ногти режут ладонь. Так и знала что услышу именно эти его занудства. Лежала беспомощная и так мне хотелось исчезнуть с планеты! Вот же ситуация надо терпеть, всё же у него Миша.

Меня вдруг как прострелило: а что скажет жена Ольшанского, я ведь так о ней ничего и не узнала:

— Спасибо, спасибо большое за помощь, — я давилась подступившими слезами, — Роман, твоя жена не против? Ты так и не ответил.

— Хочешь знать правду, Оля? — Роман смотрит пронзительно, безжалостно. Выражение лица становится нечитаемое, бывший не то злился, не то упрекал: — Я не женат. Ты из меня выбила дурную привычку жениться.

Мне хотелось крикнуть ему в лицо: хочешь, я расскажу, какие привычки отбил мне ты? Например одна из них — раньше я верила мужчинам. А теперь не верю!

Я кусала губы. Что тут скажешь. У каждого своя правда. А у меня своя. Та, которую пять лет назад я унесла под сердцем от него, от предателя.

Странно, у меня ни минуты не было желания признаться Роману, что Мишутка его сын. Всё я правильно сделала, что скрыла от него правду!

Ольшанский наклонился, коснулся моего лба поцелуем:

— Выздоравливай, я скоро приеду.

Дверь за ним закрылась, а я ошарашено смотрела ему вслед. Что это было? Неужели я так жалко выгляжу, что даже у такого бесчувственного монстра что-то где-то ёкнуло. Надо же, спозаранку приехал. Почему?

Осколки забытых чувств больно царапали моё сердце, по живому вырезая новые раны в груди. Ольшанский единственный мужчина, которого я любила и, кажется, разлюбить его так и не удалось. Наверное, сама любовь, как таковое чувство, никогда не исчезает, она просто прячется и ждёт, когда её поманят из глубокой норы. Вот как сейчас.

Но, к счастью, мои мозги ещё не расплавились от этой внезапной подачки нежности. Я тряхнула головой. Пять лет одиночества очень хорошо научили не поддаваться минутной слабости.

Роман ушёл, а я подтянула тонкое одеяло к подбородку, впилась в него зубами и рыдала. Старалась, чтоб ни один всхлип не вырвался наружу.

Раньше мне казалась, что удариться или обжечься это больно. А сейчас я просто выла белугой, не в силах сложиться калачиком, свернуться, зарыться с головой под одеяло, чтоб хоть как то пожалеть себя. Мне было так обидно, так горько за моего сынишку. Красивый, добрый мальчик растёт без отца, хотя его отец вон он, только что промаршировал за дверь. Здоровенный красавчик с плечами атланта, на таких только небо поддерживать. Мой мальчик сейчас видит его каждый день и не знает, что этот громила его настоящий отец.

Это ещё счастье, что мой сынишка полная моя копия, да ещё и светленький. Я маленькой тоже была светлая, потом цвет волос стал темнеть, в итоге сейчас волосы подкрашивала каштановыми тониками, раз в полгода ходила в салон на полное окрашивание. Так что вряд ли кто то догадается, что Ольшанский отец Миши.

Смотрела на дверь, спрятавшую от меня фигуру бывшего мужа. Какие жестокие игры у судьбы. Я и Роман уже были вместе по воле судьбы она, это самая судьба свела нас однажды, когда ни я, ни Роман не были готовы встречаться. Вспомнила, как мы встретились…

Кстати, я до сих пор не понимала, как мы могли оказаться вместе, мы ведь такие разные. Он, мальчик, родившийся с золотой ложечкой во рту и я — подкидыш. Мама умерла рано, я и не помнила её, отец запил и сгинул. Меня перекидывали с тётку на бабку, на соседку, на невестку какого нибудь сына и в итоге к себе забрала моя тётя Даша. Я обязана ей кровом и теплом очень корыстной женщины. Она забрала меня себе с единственной целью получать мзду из всех оставшихся родственников на моё воспитание. И хотя все знали, что тётка даёт деньги в рост, что я одета как нищенка, голодная и лохматая, все помалкивали. А что им было делать? К себе взять так это обуза.

В общем, я нисколько не сердилась и не обижалась на тётю. Благодаря её свирепой школе выживания на воде и хлебе я закалилась. закончила школу с золотой медалью, получила грант на поступление и закончив иняз в один прекрасный день оказалась на стажировке в летнем лагере студентов в Германии. Кстати, возвращаясь оттуда я и познакомилась с бывшим мужем. Но сейчас не об этом.

Была у меня одна беда — чувство гордости. Из моего голодного, перебитого упрёками и нищетой детства, а потом унылой, замордованной нехваткой денег юности выросла моя гордость и превратилась в болезненный оголённый нерв. Всё, что происходило вокруг, я воспринимала через призму жалости к себе и постоянно взвешивала, не хотят ли меня обидеть или попрекнуть тем или иным словом.

Конечно, именно поэтому предложение Ольшанского найти мне работу я восприняла как жалость. Что, увидел перешибленную мать-одиночку и пожалел? Что ему стоило с барского плеча кинуть мне косточку, чтоб я не сдохла от голода: чего-чего, а предприятий и рабочих мест у Ольшанского была куча. Да только мне дела не было до его “кучи”. Сама пробьюсь. Обязательно пробьюсь!