Бывшие. Возвращение в любовь

Глава 25

— Так, давай успокаиваться. Ты моя жена, у нас сын, я люблю вас. Исходим из этого.

— Или я с ума сошла, или пропустила что то очень важное. Когда это я стала снова тебе жена.

— Вот сейчас и стала. Делаю тебе предложение: выходи за меня.

— Я дважды на одни и те же грабли не наступаю, Ольшанский.

— А придётся. Я люблю тебя, Ольга. Ты знаешь, я дважды одно и то же не повторяю.

— Да? А придётся. — вернула ему его же слова, — Скажи, Роман, чего ты так в Мишу вцепился. Неделю назад ты даже не знал о его существовании. Теперь зачем он тебе нужен?

— Оля, я люблю и любил тебя всегда. Так случилось, что гордыня разъела наш брак. Я виноват. Прости меня. Оказывается, у меня есть сын. Не знаю, как жил все эти годы без вас. Больше не проживу минуты. Я ответил на все твом вопросы?

Я помалкивала. Это всё было так неожиданно...

Ольшанский дышал паровозом, а я наоборот, совершенно успокоилась, отвернулась от него, бросила в бульон пару горошин душистого перца, лаврушку и стала запускать туда пельмени.

Воспалённое сознание постепенно остывало. Я так устала в этой перепалке, не осталось сил орать самой и слушать его.

Большая кастрюля с куриным бульоном замерла, насторожилась прежде чем закипеть снова, принимая ровные фигурки желтоватого теста. Я медленно помешивала варево большой шумовкой, лихорадочно соображая, что делать.

Я ведь собиралась сегодня распрощаться с Ольшанским. Оставаться тут уже не имело смысла. То есть надо было обрубать это вновь проснувшееся знакомство. Мы ведь после расставания оба никогда не искали встречи, смертельная обида не давала помириться с прошлым. И хотя я уже выяснила для себя, что как любила эту двухметровую скотину, так и люблю, но ломать жизнь своему мальчику не буду. Только это было ДО нашего разговора сейчас.

Роман потёр лицо:

— Не молчи.

— Обрекать сына на свидания с воскресным папой я не намерена. — вывалила на него залпом слова и сама выдохнула. Как точно я подметила название всем этим приходящим папашам “воскресные папочки”. Гады. Всегда такие напомаженные, спокойные, уверенные, щедрые. А что тут трудного. Встретился на пару часоа, принёс машинку, послушал вполуха детскую болтовню и ушёл. Ни тебе купать, кормить, зашивать дырки и мазать зелёнкой, ничего воскресному папе не полагается.

— Ты что такое говоришь, Ольга. Я хочу быть в вашей жизни каждую минуту, причём тут воскресный.

— Ты реально думаешь, что будешь отличным папой, Ольшанский?

Он как то беспомощно смотрел на меня:

— Разве нет?

— Судя по Эвелине — сомневаюсь.

— А я нет. Сейчас пойду и скажу Мишке, что он в этом мире не безотцовщина.

Я подняла лицо, смотрела в глаза бывшему мужу, качала головой:

— Я не знаю, что делать.

— Оля, я всю ответственность беру на себя. Пожалуйста, милая, любимая, мы всё начинаем сначала. У Миши есть мать, отец. Даже сестра есть.

Я всё ещё пыталась скрыть радрсть облегчения. Как же я боялась, что Ольшанский узнает о Мише. Вот, узнал. Я вдруг спохватилась:

— Ну, и как мы теперь скажем Мише, что у него объявился отец?

— Нормально, как все люди между собой говорят. Так и скажем.

Ольшанский нежно потащил меня за локоть, я вывернулась:

— Нет, стой. Не сегодня, не сейчас, — я сама не знала почему упорствую, я просто не была готова к тому, что это случится сегодня, сейчас.

— Почему?

— Я не готова вас знакомить. Мне надо прийти в себя, подумать, решится.

— Ты уже четыре года решалась, так и не решилась. Ещё четыре года подождать?

— Надо ребёнка подготовить, я и слов то не найду. И ещё. Ну, скажешь ты ему: “я твой отец” и дальше что?

— А чего ты ждёшь?

— Меня больше волнует чего ждёшь ты, Ольшанский. Вдруг твои ожидания разобьются, может быть Миша вовсе не мечтает о папе. Пропустит твою новость мимо ушей, ты разозлишься, обидишься. Назавтра выкинешь его из головы, а мне потом что делать.

— Хватит уже придумывать пьесы. Я с симпатиями своего сына сам разберусь.

— Может быть не сегодня? — я всё ещё цеплялась за надежду оттянуть этот миг.

— Сегодня. Сейчас скажем, идём.

Я успела маякнуть Людмиле, кивнув на пельмени, она шёпотом спросила:

— Сразу накрывать?

Я кивнула.

Он взял меня за руку, повёл на террасу. Я семенила за стальным, здоровым мужчиной, тащившим меня как куклу за собой. Мямлила:

— Роман, пожалуйста, не надо, я так боюсь. Дай мне время подготовить ребёнка.

Он остановился, резко повернулся ко мне, я не ожидала, что он затормозит так внезапно, ткнулась в него грудью:

— Чего ты боишься, Оля?

Я облизнула губы, продолжала мямлить, пытаясь подобрать слова и быть убедительной:

— Я… ты…, да просто я боюсь, что ты поломаешь нам с сыном тот мирок, который я создавала. Понимаешь, нет? — о, у меня проснулся здоровый эгоизм: — Я не хочу снова провалиться в болото, где надо будет каждый день утром смотреть на себя в зеркало и убеждать саму себя, что я сильная. Что я справлюсь. Что если я сегодня не пообедаю, то у меня хватит денег купить дорогой сироп от кашля.

Я всхлипнула, отошла от Ольшанского на шаг, прижала руки к груди. Мы так и стояли друг напротив друга в пустом длинном коридоре, я, как парламентёр, старалась быстрее вывалить все факты:

— Я не переживу через пару недель наутро, когда мне надо будет объяснять Мише, почему папа к нам не приезжает и врать, что ты скоро приедешь. Потому что ты сегодня весь в чувствах, а завтра они у тебя остынут и всё!

Роман удивительным образом не перебивал меня.

— Всё?

Я похлопала глазами, кивнула. Неужели убедила.

— Есть ещё хоть одна причина, по которой ты боишься познакомить нас?

— Назови мне, Ольшанский, хоть одну причину, почему я не должна этого бояться?

Он наступал на меня:

— Потому что я мужчина. Твой мужчина. Отец нашего сына.

Малахит его глаз горел огнём, я видела, мой бывший терял терпение. Сейчас его глаза горели странным огнём, о притянул меня к себе:

— Ты уже отомстила мне, наказала так жестоко, что выдрала мне сердце. Всё, эта тема исчерпана.

— Я не давала тебе согласия.

— А я и не спрашивал.

В наступившей паузе было слышно наше дыхание. У меня сердце учащённо колотилось о рёбра, я чувствовала, как всё плотнее сжимаются ладони Ольшанского на моей спине, он потянулся ко мне. Силы сопротивляться внезапно закончились.

Я замерла в его объятиях. Зажмурилась, захлебнулась нахлынувшей нежностью. Отец моего ребёнка гладил меня, как маленькую девочку, лапищей по волосам. Что то говорил. Я оглушённая переменами просто стояла и дышала чем то новым.

Мы вышли на террасу.

Там, на залитой солнцем лужайке Эвелина раскачивала гамак, Мишка внутри весело махал ногами. Боже, пасторали святого семейства.

— Дети, идите сюда!

Я села на краешек ротангового диванчика на террасе. Видела, как Эвелина помогла Мише выпутаться из гамака, как весело подталкивая друг друга они бежали к террасе.

— Сядьте, — скомандовал Роман, сам как то нерешительно взъерошил волосы.

Эвелина села первая, втащила на диван Мишу.

— Миша, я хочу сказать тебе, давно хотел. — Ольшанский набрал воздуха: — Миша, я твой папа.

— Я знаю, — малыш беспечно болтал ногами, я, открыв рот смотрела на него ничего не понимая.

— Знаешь? — опередил меня вопросом Роман.

— Мне Эвелина сказала, что ты мой папа.

Роман присел, распахнул объятия:

— Иди ко мне.

Миша вскочил с дивана, бросился так порывисто, так искренне, обхватил шею Романа обеими руками.

Ольшанский обнял мальчонку:

— Я тебя с первой минуты хотел обнять, да всё стеснялся, сынок. Думал, вдруг тебе не понравится.

— Мне, что ли, можно называть тебя папа? — Миша чуть отстранился, пытливо посмотрел в глаза Роману, — Понимаешь, у меня раньше не было папов.

У меня перехватило дыхание, внутри я замерла, пульс нагонял штормовую волну в сердце.

Роман протянул руку, подманил Эвелинку. Она подошла, он обнял и её:

— У меня раньше была только красавица дочь, а теперь и крепкий парень появился. Можно, я буду называть тебя сынок?

Прозвенел колокольчик, Людмила накрыла на стол.

— Так, братан, давай руку, — Эвелина не дожидаясь, обхватила Мишу за шею, потащила его в столовую: Пельмешки! Мои любимые!

Мы молча стояли рядом, смотрели на улепётывающую парочку. Эвелина повернулась, бросила через плечо, закатив глаза:

— Да целуйтесь уже!

Конец.